***
Буйные капельки дождя, вобравшие в себя всю грязь и копоть с обветшалых кирпичных домов, точно черными тучками ниспадали на гнилую почву. В зеркальной плёнке лужиц меж узких улочек тёмной рябью, мутными дисками струились и расплывались засаленные черепицы крыш. Оторопевшие прохожие, пряча глаза в свои взмокшие воротники, стучали ботинками в эти лужи, распыляя маленькие, мутные пятнышки по бокам своей одежды. В иной раз слышится плач босоногой девочки, которую носит на спине мальчонка постарше. На макушке её, придерживемая маленькой ручкой, лежит большая соломенная шляпа, маленько укрывающая детей от дождя. Стояла середина осени. Багряным взором окутанный альбион ластился к горожанам туманным маревом из крохотных, просвечивающих через дымку, капелек лучистого солнца. Позднее, ближе к вечеру или же поздней ночи, на крыши домов волнами ниспадали раскаты грома. Голосистыми дужками тарабанил хлопочущий ливень, разыгрывая стихийный оркестр одиноким жителям Ист-Энда через битые стёкла домов, в которых кое-как догорал слабый огонёк и следом же утихали детские вопли. — Брат, как долго ты намерен сидеть там и мокнуть? Простудишься ведь, — обеспокоенно буркнул Льюис, придерживая краешек старого заштопоренного пледа. — Всё в порядке, дождь до меня не доберётся, — Уильям бросил быстрый взгляд на брата и обнадеживающе улыбнулся, — а брызги не достигнут и порога. Младший подходит нетеропливыми шажками и становится у дверной рамы. Ничего особенного — грязь, лужи, камни и нечистоты — теперь уже сливаемые бурым ливнем в одну липкую толстую кучу. Они стоят в безмолвии. Льюис знает, что Уильям вовсе не заглядывается на здешние красоты, а над чем-то усиленно раздумывает, щекотливый излюбленными звуками природы, навлекающими на его душу покой и смирение. — Льюис? — М? — он всеми фибрами души ощущает, что Уильям сейчас поделится с ним мыслью или подведёт к обсуждению. — Если капли дождя падают на землю, будучи уже грязными сами по себе, то.. разве они смогут сделать её чище? смогут ли привести в порядок? — Ты переживаешь о том, что вся эта проливная морось сделает всем нам, живущим на земле, только хуже? — В нашей почве достаточно гнили, она испещрена смрадом и отходами, и если сверху припадёт только новый слой грязи, смешивающий этот яд в единый напиток… Обычно Льюис предпочитал молчать и слушать брата, но бывало так, что Уильям начинал рассуждать о чём-то вслух, и по его глазам было видно, что он желает услышать ответ. Он не мог ему отказывать, да и сам очень любил вести беседы с братом о чем угодно. — Брат, если ты сейчас на примере дождя проводишь аллегорию на накладывание зла слой за слоем, то я хочу напомнить тебе о явлении круговорота воды, которым мы зачитывались. Зло не появляется и не исчезает, оно лишь принимает иные формы: то взобьётся в кучу, то расстелится широкой гладью по твёрдой поверхности, то рассеется по ветру в крапинку. Вся вода здесь грязная, что на глубине колодца, что в каплях дождя. Что более важно, она делает нашу жизнь лучше, она нам необходима, и не потому, что не чиста изначально — всё дело в заповедях мироздания и наших нуждах. Эти капли дождя, чистые они или нет, смягчают глину, дают жизнь новым росткам, и самое главное — кормят почву, чтобы мы на ней жили. — Тьмы не становится больше или меньше… — шёпотом выдохнул Уильям, глядя в одну точку, — я это понимаю, но сидеть сложа руки не могу. — Своей добротой ты сделаешь этот мир лучше, брат, несомненно. Льюис поднимает взгляд в небо вслед за Уильямом. Свод усеян тянущимися гроздьями туч, тёмными и неприступными, словно высеченная из дорогого опала крепость. Он отпустил короткий вздох с очередного проигрыша: испещренный упрямством нрав брата снова заявлял о себе — с тех пор, как он отпустил первое замечание, тот не сдвинулся с места. Но примиряться с этим Льюис не был намерен. Заброшенный магазин весь был в их распоряжении: рваные книги и запыленные старые фолианты стояли в ряд, где-то теснились тонкие очерки с оборванной корочкой — большинство непригодны для полноценного чтения, а разросшаяся на страницах плесень так и взывала к огню вместе с остатками угля в самодельном очаге. Где-то за высоченными небоскрёбами шкафов и стеллажей, укрываемые от ветра и сквозняка, предавались сну маленькие братья на старом ободранном тюфяке, у которого из раскрытых дырок комками выпадало сено. Льюис потянулся к лежащему на полу полотну и направился обратно. Дышащий размеренно в этот промозглый вечер Уильям внезапно ощутил тяжесть ткани на своих плечах. Льюис наклоняется позади и аккуратно закутывает его в плед. — Ты так быстро закончил, — он смещает взгляд с уличных домов на родной лик брата. — Угу. — Не стой там, простудишься. Лучше давай ко мне, — и приподнимает рукой половину пледа, точно приглашая к себе под уютное крыло. Льюис не сдерживает улыбку и устраивается поближе к Уильяму. На улице холодно, а под боком брата, в его объятиях — тепло. Немного погодя, они пересекают порог и возвращаются к тлеющим огонькам с очага. Уголь закончился, да и дрова тоже. Завтра нужно запастись. Интеллектуальная отзывчивость Уильяма прокармливает их, но в иной раз приходилось усердствовать и руками, занимаясь всякого рода подработкой и теснясь с остальными соседскими мальчишками. Сначала на тюфяк ложится Уильям, за ним опускается и Льюис. Они чувствуют дыхание друг друга — единственное, что согревает в студёную пору в этих четырёх обветшалых стенах. — Спокойной ночи, Лу, — и снова улыбается. Уильям и сам себе не объяснит, но стоило ему посмотреть на брата или подумать о нём, как губы сами собой приподнимались в робкой улыбке. — И тебе спокойной ночи, брат, — ручка младшего тянется за его спину. Льюис прильнул ближе. Кончик его носа касается шеи Уильяма. Он весь тёплый. Даже отсюда можно услышать ритмичное биение сердца в груди. Милого брата не хочется отпускать. Никогда. Это родное тепло он чувствует и кончиками волос, которых сейчас бережно поглаживает заботливая рука. Уильям каждую ночь поёт ему колыбельную или читает рассказы так выразительно, будто желает передать весь спектр чувств, заложенных в каждой строчке; он всегда находил что-то новое и интересное в книгах и спешил с ним поделиться. Ласково поглаживая предплечье, он обнимает Льюиса и зарывается носом в шелковистую макушку. Глаза уже слипаются от сонливости, для Уильяма настало время отпустить уходящий день со всеми его заботами и вместе с братом погрузиться в глубокий сон.***
Мальчишки встают ранним утром — самое время заняться делами и идти на поиски очередной подработки. В этой борьбе за оплачиваемый труд выигрыш забирал обычно самый проворный и резвый. Братья были из таких, и не только. — Миссис Канзон? Но она же живёт в четырёх кварталах отсюда, а на улице дождливо и сыро.. — доедая крупицы своей похлёбки возразил Льюис. — Я не смог отказать, тем более когда глаза смотрят с такой надеждой и печалью. — Если просьба мелкая, то она вряд ли сможет дать немного денег. — Льюис, я понимаю твоё беспокойство, но я рад помогать людям и просто так, без видимой на то выгоды для себя, — он встаёт и направляется к потрёпанным ботинкам. — Я пойду. — Без меня? — Льюис только вскинул брови в изумлении. — Оставайся дома. Я быстро вернусь и мы вместе пойдём запасаться топливом для костра. Тебе нет нужды мёрзнуть на улице. — Брат, меня это мало волнует, рядом с тобой я не мёрзну. — А я настаиваю, — хмыкнул Уильям и положил руку ему на плечо. — Себя нужно беречь. Льюис быстро сдался и вздохнул. Он ещё долго мог с ним препираться, но ничего из этого не вышло бы; в упрямстве его брату не находилось равных. Да и непривычно как-то было оспаривать решения старшего и всячески ему возражать. — Тогда возьми вот это, — он стянул с себя пиджачок и протянул ему холодными руками. — Льюис, но ты.. — Я закутаюсь в плед, пожалуйста, возьми и надень поверх своего. Уильям неспешно накрыл его ладони своими. — Твои руки озябли… Как только я вернусь, то согрею тебя. А затем мы выйдем за углём или дровами и обогреемся уже вместе. — Хорошо, буду ждать тебя, брат, — губы Льюиса расползлись в нежной улыбке.***
Уильям старался не ступать ненароком в мокрую жижу из воды, грязи и нечистот, коей переулки были сплошь устиланы. Только и находилась редкая пядь разбитой, но крепкой плитки, о которую можно было вычистить скопившуюся под подошвой толщу земли. Родные недра Ист-Энда.. — думал он и ступал прямо и размеренно, пересекая улочку за улочкой и напевая себе знакомую мелодию под нос. — По всей видимости, зима в этом году придётся суровее предыдущей. Краешком уха он уловил свист где-то в дверях кабака. — Эй, смышлёныш, не хочешь мне помочь? Шестое чувство говорит, что уж сегодня я точно сорву джекпот! Давай, мелочь я тебе отсыплю потом! Этот человек уж точно не был трезв. Вывод очевиден по его скосившемуся в расплывчатой гримасе лицу, невнятному бормотанию звуков и еле держащим тело дрожащим ногам. Лучшее, что в этой ситуации смог бы предпринять Уильям — сделать вид, будто он его не заметил и пойти дальше. Медленно.. слишком замедленными темпами я иду ближе к цели. Льюис сказал, что зло и несправедливость — такие же подлинные и неотъемлемые в этом мире звенья, как и морось дождя, чистого или запачканного. Он всегда приводит к переменам. Уильям остановился на развилке и оглянулся. Улица была пустынной, что даже странно. Видимо, в этот промозглый день одна половина горожан решила остаться в своих душных каморках, а другая, возможно, вышла на главную улицу: кто на торговлю, кто за подаяниями, кто на прогулку без всякого умысла. Квартирка миссис Канзон находилась на втором этаже. Это была старая и исхудалая женщина. В одиночку растила двух детей и зарабатывала на жизнь шитьём. Тело младшей дочери ниже позвоночника было парализовано, и она не дожила до своего 15-го дня рождения. Мать очень долго горевала, но решила взять себя в руки, ведь им нужно было как-нибудь прокормить себя и вносить плату за ночлег. Утекала её молодость, а следом за ней и жизнь. Сын вырос, обзавёлся женой и детьми и… забыл о матери, оставив её одну усыхать в старости в щемящем душу одиночестве. Уильям сильно жалел старушку и всячески протягивал ей руку помощи. Иногда он оставлял в укромном месте небольшую долю своего заработка, но та быстро поняла, откуда берётся мелочь, и всячески отказывалась принимать. Говорила, что одной своей компанией и беседами Уильям очень сильно ей помогает. Он не рассказывал Льюису печальную историю брошенной всеми старушки, ведь для его брата семья является наивысшей ценностью, и он бы сильно расстроился. Вместо этого Уильям как-то уговорил её брать плату за обучение Льюиса шитью. Младший любил заниматься рукоделием, и Уильям искренне хотел помочь ему с освоением полезных навыков. По дороге он купил ей буханку хлеба и набрал с трёх фунтов картофеля и лука. Миссис Канзон прослезится и даже обнимет его, хриплым голосом вымолвит, что любит их, как родных внуков. Спросит, как Льюис поживает. Что ж, Уильям задержится здесь на час, а после вернётся домой, к брату.***
Улица встретила его более привычной картиной: теперь стало людно, да и местные дворняжки то привычно виляли хвостом прохожим, то поскуливали, будто прося подаяние на своём собачьем языке. На одиноких детей они иногда нападали, поэтому Уильям решил пойти в обход: времени он потратит больше, но зато проблем оберётся меньше. Миновав несколько улиц, он прошёл уже пол пути. В этом переулке встречались трактиры и обшарпанные гостиницы, если эти продолговатые и полуразрушенные куски трущоб можно было так назвать. Местечко не из гостеприимных, так как вовсю была заселена нищими иммигрантами и рабочими низшего звена. На любого прохожего здесь могли напасть и ограбить, а то и жестоко избить, просто так. Быть жителем Ист-Энда опасно, но являться при этом беспризорником — ещё опаснее. Поэтому братья всегда выходили вместе, и оба носили при себе холодное оружие. Льюис предпочитал компактные ножики, а выбор Уильяма пал на острую бритву. Благо, он никого не встретил. Только слышал оглушающий рёв и скулёж, доносящийся откуда-то из потёмок зданий. Свернул в ещё один узкий переулок и пересёк дорогу. По другую её сторону устроились как обычные попрошайки, так и остальные пожухлые бездомные, чаще всего старики. Проходя мимо, Уильям кротко бросил им мелочь в миску. У них самих было скудно с финансовым состоянием, поэтому Уильям, скрепя сердце, делал подношение меньше, чем хотел бы. Уже в следующем переулке слышится вой юношеских голосов. Вовсю резвятся дети, впрочем, и занимаются они тем же, что и взрослые. На их долю выпала участь выживания, они либо трудятся для своего собственного рта, либо ответственны и за животы остальных членов семьи. Уильям знает каждого из них, да и те беспризорники знакомы с братьями. Кто-то установил холодную вражду, а кто-то подавляет в себе восторг и дружелюбие из-за давления главаря маленькой банды. Они пристально вглядываются ему в лицо и насмехаются, точно хотят чем-то уколоть. Но Уильям не обращает на их напускное ехидство никакого внимания и просто проходит мимо. Только стоило ему бросить короткий взгляд и нахмуриться, как тут же руки босяков зашевелились. — А вот и инкуб, вторая половинка, собирается в свои падкие да гадкие владения, — начал старший из голодранцев. — Обоснуй там ещё публичный дом для мерзких мужеложцев! — вторит ему сошка с дрыщавым тельцем и облезлой головой. И все хором заливаются смехом, звонким и едким, тошнотворным. Уильям чувствует, как у него горят уши, пожалуй, и всё лицо. Но он не понимает, откуда они набрались таких оскорблений, и какое к этому отношение имеют они с братом. Спустя некоторое время дом показался на глаза. Где-то вблизи Уильям нашел толстую плитку и вытер об неё грязь с подошв ботинок. Стоит ему подойти к порогу, как из ниоткуда взявшееся воодушевление опадает на него в крапинку, точно заволакивая горячие внутренности тёплым молоком. Он тихо открывает скрипучую дверь и входит в магазин. Оглядывается по сторонам — никого. — Льюис? Пологие дощечки скрежещут от его стальной ходьбы. — Брат, ты здесь? — и снова зовёт. Прислушивается — ответа не последовало. Уильям кормит себя надеждой, что младший просто накрепко уснул. Подходит к их спальному месту за мебелью. Пусто. Плед, в который он советовал ему закутаться, лежит на полу распахнутый. Взгляд его смещается на иголки и стог ниток. Может, он просто вышел ненадолго? Льюис обещал ждать его дома, но мало ли что случается… Уильям решил подождать его здесь ещё немного, вдруг брат вернётся. Однако капельки пота на лбу голосили о том, что он был охвачен волнением. Без верхней одежды, да ещё и в этот промозглый день! Куда же ты мог пойти, Льюис?! Если бы в их комнатушке были навешаны часы, их громящий ритм давил бы на сердце и совесть Уильяма с каждым тиком всё больше и больше. Беспокойные мысли проникали в его голову всё глубже и глубже. Расползались по щелям и впрыскивались наворачивающейся ядовитой паникой. Воображаемая секундная стрелка часов совершает полный оборот. И ещё один, и ещё. Он редко оставлял его одного, зная все тонкости реалий в этом опасном районе. Да и Льюис всегда радушно встречал его у порога. Но сегодня сложилось по-другому. Зачем он только его оставил? Почему сегодня? Может стоило ему послушаться младшего брата и не покидать его этим утром? Уильям поднимается и шагает к двери, напряжение грунтом оседает в помещении. Его грудь словно сложилась пополам и больше не может вдыхать кислород. Руки сжались в кулаки до белых костяшек пальцев, до выступивших вздутых вен на ладонях и шее. Выжившие из ума пьяницы, слоняющиеся по закоулкам преступники, злые дети, опасные иммигранты или бешеные собаки. Кто из них?! Дверь с глухим скрипом отворяется, и взору Уильяма предстаёт понурый силуэт. Зрачки его глаз сужаются. На миг он застыл и не может даже двинуться с места. Перед ним Льюис оступается, волоча ноги, и чуть прихрамывает, держась одной рукой за локоть и не замечая ничего вокруг. — Что это с тобой случилось?! — голос Уильяма дрожит и будто ломается от резкости. Он мчится ему навстречу. Льюис поднимает взгляд и замирает перед братом. Он не может ничего из себя выдавить, лишь глядит в пол со сведёнными к переносице бровями. — Кто это с тобой сделал?! — тон пробирает нескрываемым гневом и разгоревшимся пламенем горечи. Уильям уже не может обуздать свою тревогу. — С возвращением, брат, прости, что не встретил тебя, - хрипло выдавил он. Уильям сорвался с места и укрылся в крепости стеллажей. Через миг он примчался обратно и обернул Льюиса пледом. — Ты мне всё потом объяснишь. Я жажду наконец узнать, почему твоя рубашка исполосана и порвана, кто оставил эти кровавые отметины на руках и в конце концов по чьей вине твоя щека распухла, а губа разбита. Сейчас тебе нужно согреться, но затем всё мне расскажешь. Ты еле на ногах стоишь, брат! — пытаясь унять злость, Уильям предавал голосу ледяной тон и некую властность. — Всё в порядке, я сам… виноват… за свою слабость. — Ну что же ты говоришь, Льюис.. — отпустил он протяжный вздох и ласково приобнял его за плечи. — Прости меня, я не должен был тебя оставлять. Это моя вина. Осторожно вскинув младшего на спину, Уильям зашагал к их спальной стенке. — Брат, я могу и сам! Не нужно.. Он аккуратно опустил раненного на мягкий тюфяк и отошёл за водой и тряпкой. И снова он проиграл. Заставил брата волноваться, не смог за себя постоять, не смог ответить обидчикам. Чем только Уильям заслужил такую обузу, тяжкий груз на его плечах? Льюис опустил голову, пытаясь подавить желание горько расплакаться. Он не хочет выглядеть ещё более жалким, чем есть сейчас. Уильям ставит на пол тазик с горячей водой. Ему пришлось сбегать за ней к соседям, живущим напротив, поскольку им самим нечем было развести огонь, чтобы её вскипятить. Кожа ощущает на себе мягкое прикосновение влажной ткани. Старший брат заботливо очищает кожу от крови и грязи. Он гладит и аккуратно ощупывает его лицо, беспокоясь, не разошлась ли боль на все лицевые мышцы. — Приподними ненадолго свою рубашку. Льюис неохотно слушается. Ткань была порвана в области рукавов и груди, даже его тёплая кофта под ней испортилась. Уильям приглядывается к отметинам и касается горячей кожи пальцами, размазывая плёнку крови по ареалу. — Царапины неглубокие, слава Богу, — вздыхает он с облегчением и проводит по его ранам тряпкой. — Я сам могу, правда.. — не унимается Льюис. — Можешь, я знаю, но позволь мне позаботиться о тебе, — лицо его выразило неприкрытую печаль, — Если бы только я тебя послушал, этого бы не случилось. — Брат, ты не… — Но скажи мне правду, Льюис, что произошло? Почему ты вышел отсюда? Кто тебя настиг и почему избил? Льюис опустил голову и нахмурился пуще прежнего. — Не хочешь объяснить? Он помотал головой. Уильям тяжко выдохнул: — Всё ясно. Льюис переметнул на него взгляд и тут же отвернулся. — Прямо здесь на полу лежат ножницы и нитки с иглой, а ещё обрывки тканевого лоскута. Ты занимался шитьем, и судя по оставшимся клочкам, кроил что-нибудь мелкое. Но тебе пришлось выйти по какой-то причине. После обещания ждать меня дома, без весомого на то повода ты не вышел бы. Он жалостливо заглянул ему в глаза и погладил по волосам. — Не хочешь дополнить, Льюис? — Не хочу. — Тогда я сделаю это за тебя. Когда я возвращался, столкнулся по пути с группировочкой Бландела, — он метнул пристальный взгляд, ожидая реакции брата, и, как оказалось, не зря. Льюис прекрасно владел своими эмоциями, но на один короткий миг Уильям запечатлел, как его губы поджались. — Это ни о чём не говорит. — Льюис, мне хватило бросить один короткий взгляд, чтобы увидеть, насколько все они были потрёпаны. Исцарапанные ладони обрамляли струйки запёкшейся крови, на рукавах отпечатались те же пятна. По виду совсем свежие; а поношенные брюки были заляпаны грязью от ботинок, будто кто-то предпринимал попытки сбить их с ног. Он вздохнул. — Сначала я не придал значения их внешнему виду и вызывающему желанию меня поддеть. Скинул это на драку меж собой ради забавы, они ведь нападают, как стая голодных собак, даже на своих, стоит им получить выручку больше остальных. Бросались испещренными ехидством улыбками, но стоило мне заметить исполосанные руки, как все будто по команде запрятали их в карманах. — Хорошо, что эти подлецы тебя не тронули, брат. — Это потому, что ты их отделал, Льюис, — Уильям подарил ему свою обжигающую улыбку и потрепал по голове. — Теперь будут знать, чем чревато наступление тигру на хвост. — Но я проиграл, — изумился Льюис. — Их всяко было больше, Лу. Если ты не смог справиться один с восемью человек, это совсем не значит, что ты слабый. — Но ты бы на моём месте… — Пострадал бы ещё больше, а добился бы гораздо меньшего, по всей видимости, — выдохнул он, оказывая брату поддержку. — Неправда, мой брат бы их и так, и вот так, и… — Льюис начал махать кулаками, а потом взял в руки ножницы, и короткими выпадами рассекал ими воздух. — А ещё ты бы всё спланировал, я знаю, что с хорошим планом можно извлечь для себя возможность поразительной атаки. — Это правда, но, во-первых, для этого нужно время, а когда тебе моментально заносят кулак в живот, ты думаешь только о том, как бы побыстрее отбиться и восстановить дыхание. Во-вторых, даже самый одарённый стратег не так силён без своих товарищей и подчинённых. Ты слишком меня переоцениваешь, Лу. — Если я так сильно их вспугнул, судя по твоим словам, то они не приблизятся к нам ещё долгое время. — Они — да, но у меня теперь свои планы. — Брат, поэтому я и не рассказывал! — Ты уж точно не являлся защинчиком той драки, а они посмели тебе навредить. Думаешь, я спущу им это с рук и не воздам кару за столь отвратительный поступок? — Не нужно связываться с ними опять. Ты говоришь, что я их здорово поколотил, этого достаточно. Просто забудем всю эту историю! — жалостно воскликнул Льюис. Уильям только сжал кулаки. Все внутренности прожигала дилемма: он хочет наказать тех ублюдков, что посмели тронуть его драгоценного брата, но после совершения акта насилия те захотят снова поквитаться, и так по замкнутому кругу. Он снова подвергнет Льюиса опасности, и допускать этого ни в коем случае нельзя. — Только если они нас больше не побеспокоят, — выдавил он из себя неохотно и стыдливо добавил. — Я понял свою ошибку, и мне стоит чаще прислушиваться к тебе, брат. Льюис комочком прильнул к его груди. Застигнутый врасплох Уильям умилился и обвил его руками, заключая в объятия. Он настолько воодушевился, что не сумел сдержать себя, и поцеловал Льюиса в макушку. Тот мгновенно отпрянул и опечалился. — Брат, пожалуйста.. не делай так больше.. — Льюис, всё в порядке? Тебе всегда так приятно ощущать мои ласки, и я подумал… — видеть, расстроившегося брата сродни получить кол в сердце. Но его реакция пришлась Уильяму очень неожиданной. — Прости, если позволил себе лишнее. — Это мне следовало быть сдержаннее. — Но ты лишь прижался ко мне, — внезапно Уильяма настигло озарение. — Хорошо, я не буду делать ничего из того, что тебе не приятно. Ему вспомнились уколы и задирания той компашки. Инкуб, публичный дом, гомосексуализм… они точно издевались над Льюисом теми же фразами, но за что? в чём был повод? увидели, как однажды они могли обняться или ходить за ручку, уличили момент, когда Льюис остался один, и решили в конце концов над ним поглумиться? — Всё ещё висит вопрос, почему его брат вышел из дома, но Уильям решил больше не беспокоить его этой темой. — Льюис, отдыхай, а я схожу к лавочнику. Мы здесь совсем простынем. — Я пойду с тобой. — Не стоит… — Уильям осёкся, почуяв дежавю, — … оставлять тебя одного снова. Хорошо. Он снял с себя верхнюю одежду и начал расстёгивать пуговицы рубашки. — Брат? — Поменяемся. Я надену твою, а ты — мою. — Это правда лишнее… — Обмен продлится недолго. Вернёмся и заштопаем. А теперь не будем терять время, ведь тебе нужно поскорее приложить холодный компресс к щеке.