***
После пятого бесцеремонного вторжения в свое личное пространство Питч перестал надеяться на сохранность одиночества. С каждым разом этих непонятных не то закорючек, не то иероглифов становилось все больше. И они удивительным образом теперь занимали не часть его предплечья, а опоясывали всю руку. Будто его Душа отныне чувствовала себя хозяином положения и, отбросив всякую робость, использовала его руку в качестве полотна для рисования. Как там в народе говорят? Чем бы дитя не тешилось? Теперь Питч был вынужден носить мантию с рукавами подлиннее. Это все не доставляло ему неудобства, да и к этому дерьму он относился несколько проще. Привык, наверное. Так что при виде очередных проступающих загогулин на тёмной руке максимум, что он испытывал, — раздражение, граничащее со смирением. Иногда он позволял себе закатить глаза. Ладно, еще один раз он не сдержал раздосадованного вздоха. Отчего-то Питч был уверен, что Матушка Природа сейчас очень веселится, довольная своей выходкой. Может, стоит нанести ей «дружеский» визит? Вместе посмеются.***
Питч определенно был уверен, что его Душа — мужского рода. У девиц не было бы столько свободного времени. Они уже с малых лет всегда то хлопочут по хозяйству, то заняты готовкой, то пряжей, то скотиной, поэтому на безделье времени не остается. Чего не скажешь о его Душе. Поганец, видимо, только и знает, как целыми днями пытаться вывести Пича на эмоции. Количество веселых рожиц на его руке уже перевалило за десяток, и паршивец явно не был намерен останавливаться. Упорства его Душе явно было не занимать. Питч не мог не признать, что это ему нравится. Совсем немного.***
Питч и не заметил, как пролетело несколько лет. Просто однажды, взглянув на свою левую руку, уже привычно изрисованную непонятно чем и не понятно как, он вдруг понял, что линии стали гораздо ровнее и четче, как будто его Душа научилась лучше управлять своими конечностями. Хотя и то, что он писал, не становилось понятнее ни на миг. Оно и не удивительно, ведь сейчас грамотность — это роскошь, доступная лишь государям да их приближенным. Иногда Питч ловил себя на мысли, что хочет ответить. И всегда вовремя одергивал себя. К чему это приведет? Он знал, что этот человеческий ребёнок мог жить в любой точке земного шара. К тому же, дух почти полностью был уверен, что этот ребёнок не умеет читать. Даже если Питч и опустится до того, чтобы нарисовать глупую рожицу, что дальше? Он Повелитель кошмаров, древнейшее существо, веками существовавшее в одиночестве. Его время — ночь, он был создан для того, чтобы вызывать ужас, и никакие другие чувства. Все, что он может сделать — это так сильно напугать, что неокрепшая душа может и вовсе лишиться рассудка. Да и без этого идея казалась настолько абсурдной, что граничила с безумством. Он — само воплощение страха, и его существование продлится еще не одно тысячелетие, что не скажешь о человеком роде. Их время коротко, зачем же обременять себя сомнительными привязанностями? Говорят, если твоя Душа умирает, боль настолько сильная, что самому хочется умереть. Питч не знал наверняка. Пока что.***
Питч пропустил тот момент, когда вместо веселых рожиц и других привычных каракуль на его руке раз за разом появлялись отчетливые темные линии, похожие на царапины. Хаотично они накладывались друг на друга, и Питч каждый раз чувствовал легкое жжение. Ему не составило труда сложить два и два, чтобы понять, что его Душа просто расчесывает свою руку. Правда, он не знал, почему. Либо это был какой-то новый извращённый способ получить внимание, либо его Душа отчего-то нервничала с каждым днем все больше и больше. Питч никогда не был специалистом в человеческом поведении, поэтому наверняка сказать не мог. Однако он склонялся к тому, что его наивная Душа не осознавала, что причиняет вред не только себе, но и ему. Отчего-то теперь, мысленно произнося моя Душа, Питч замечал, что в груди становилось чуточку теплее. Это было странно, ведь всё, что он чувствовал раньше, и близко не было похоже на это. Он отчетливо знал и различал распирающее чувство гордости, собственное превосходство, неудержимую силу, и даже пустоту одиночества, но это… Это уже было интереснее. Никогда его не бросало в жар от столь глупых вещей. Питч дал себе слово, что на досуге обязательно разберется с этим… занимательным явлением.***
— Ты что, претендуешь на место первого в мире Духа Пыток? — прорычал Питч, ни к кому конкретно не обращаясь. Хотя, нет. Мысленно он обращался к одной конкретной Душе, которая своими выходками уже сожрала приличную часть питчевых нервов. Теперь это нестерпимое чувство жжения практически никогда не покидало его левую руку, отчего обращать внимание на боль получалось все хуже. Питч, порядком замученный, точно был уверен, что у его Души появилась какая-то глупая деструктивная привычка, и страдали от нее оба. Причем если даже Питчу было больно, а он мог ощущать лишь отголоски настоящей боли, тогда что происходит с телом его Души? Там вообще осталась хоть капля живого места? Твою мать. Его не должно это волновать. Ему всего-то осталось перетерпеть лет тридцать. Скоро всё вернется на круги своя. В конечном итоге он всегда будет оставаться один. И все равно, не сумев пересилить себя, каждый раз он мысленно возвращался к своей Душе. Должно быть, происходит что-то весьма серьезное. Питч напрягся, пытаясь понять, что ужасного может случиться в человеческой жизни. У него было несколько идей, ведь он имел общее представления об ужасных (в понимании людей) вещах благодаря поглощению кошмаров. Сдохла скотина? Нет денег? Еды? Его Душа болеет? Кто-то другой болеет? Кто-то умирает? Или уже умер? Питч смотрел на свою руку, где росчерками темнели уже больше похожие на шрамы линии, и склонялся к самому худшему варианту. Постоянная боль сопровождалась раздражением, и Кошмары в последнее время старались избегать Хозяина, чтобы не попасть под горячую руку. Никому не хотелось быть рассеянным по ветру, а Повелитель кошмаров и не на такое способен. «Нужно проветриться», — решил про себя Питч. Давненько он сам не выбирался на сборы детских страхов, так почему бы не совместить приятное с полезным? Тем более кошмары в последнее время пропадают не пойми где. Выбор пал на скромную деревушку, окруженную высоченными хвойными деревьями. По покосившимся от времени лачугам можно было понять, что живут здесь сплошь бедняки. А там, где бедняки, обязательно будут и голод, и болезнь, и страхи. Питч усмехнулся, предвкушая веселье. Он стоял прямо в центре города, на импровизированной площади. Вероятно, летом здесь бывают ярмарки или представления, или чем там еще люди любят украшать свои короткие жизни? Питч огляделся. Он уже знал, в каких домах его ждет пир, чувствовал соблазнительный вкус детских страхов. Какое удачное стечение обстоятельств: стояла середина зимы, время для самых лютых морозов, к тому же царствовала ночь. Его время. Неторопливо он двинулся в сторону самого жалкого строения (такое и домом стыдно назвать), уже предвкушая наслаждение. Боль в руке ослабла на некоторое время, что распаляло его еще больше. Давненько он не чувствовал себя так хорошо. Неожиданно до его слуха донеслось громкое пыхтение. Питч замер, удивленный — какой отчаянный в такое время осмелится выйти наружу? В окошках жалких домов не было ни намека на свет свечей или огня. Питчу и не нужно было, в конце-концов он и есть сама тьма, так что кто, если не он, будет лучше всех ориентироваться в кромешной темени. Дух неспешно оглянулся, пытаясь найти источник звука. Хищный взгляд сразу выцепил темный силуэт на фоне непроглядного леса. Какой-то мальчишка, сгибаясь почти пополам, тащил на спине охапку толстых веток. Весь раскрасневшийся, явно уставший. В поношенных, явно не на его ногу обутках, закутанный в тонкий, местами и вовсе дырявый плащ. Мальчишка остановился, практически уронив свою ношу в снег, но вовремя перехватил ее. Верно. Нельзя, чтобы ветки промокли, иначе не загорятся. Питчу подумалось: «Сегодня явно мой день». Ребенок, еще и вернувшийся в одиночку из леса, посреди ночи — ну что может быть лучше? Его захлестнул восторг. Он двинулся в переулок, намереваясь отыграться на этом человечишке по полной. С ладоней то и дело срывались клубы черного песка, но Питч не атаковал сразу. Ему хотелось растянуть удовольствие. Мальчишка, вероятно что-то почуяв, вскинул голову. На красном лице явно читалось настороженность. Заозиравшись по сторонам, он крепче вцепился в свои ветки. Может быть, ему думалось, что кто-то хочет отобрать их у него? И тут он нашел взглядом Питча. Замешательство сменилось удивлением. Питч замер. Он не уловил ни капли испуга. Ни капли страха. Ни-че-го. Ничего из того, что обычно люди испытывали, завидев стройную темную фигуру явно не от мира сего. Застыв, он не знал, что делать. Не было ни одного случая, когда кто-то просто стоял и смотрел, не пытаясь закричать или сбежать. Неужто он теряет хватку? Мальчишка все-таки осторожно положил свои ветки на утрамбованную снежную тропинку. Выпрямился, не отрывая взгляда от Питча, и осторожными шагами двинулся к нему навстречу. Будто боялся спугнуть. Его. Питча позабавило это. Он ждал, отчего-то не спеша запугивать ребенка. Он всегда успеет это сделать, и лучше сначала медленно разогреть жертву, а потом довести до готовности. Сейчас мальчишка подойдет, в лунном холодном свете сумеет разглядеть его клубящиеся полы мантии и неестественно темную кожу. Мальчишка остановится, его сердце начнет биться быстрее. Как у загнанной пичужки. Затем мальчишка попятится на ослабевших ногах, упадет. Замрет, боясь лишний раз пошевелиться, и всепоглощающее чувство страха переполнит его. Питч знал, что больше всего пугает людей в его облике. Глаза. Золотистое марево, как будто находящееся в движении. И мальчишка не разрывал зрительного контакта ни на одно мгновение. Завороженно он смотрел за танцем света в глазах Питча, и не думал бежать. Прятаться. В его душе все еще не было и намека на страх. Занятно. Либо ребенок недалекого ума, либо у него напрочь отсутствует инстинкт самосохранения. И Питч даже не знал, что из этого хуже. Он не мыслил в человеческой красоте. Он был духом, а в его мире внешняя красота оценивается в последнюю очередь. Духи смотрят на силу. Власть. Влияние. Количество верующих. Да и в конце-концов, кто оценивает свинью перед тем, как ее съесть? Но Питчу странным образом казалось, что этот мальчишка выглядит неплохо. Большие карие глаза, курносый, (но не как свинья), аккуратные губы, и, на удивление, чистая, ровная кожа. Наверное, это был первый человек, которого Питч смог бы назвать красивым. — Вы… — послышалось вдруг тихое, — Вы кто? Парнишка замер, переминаясь с ноги на ногу, будто сам не ожидал от себя такого, и всё так же смотрел в упор. Его учили: если встретишься с опасным животным, не отводи взгляд. Покажи, что не боишься и готов драться. Он и смотрел. Упрямо и даже немного любопытно. Питчу понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить это наречие. За все свое существование он выучил множество языков. Знал самые древние, вымершие диалекты, наблюдал, как создаются новые. Однако все равно уже многое стало забываться. Когда ты один, в постоянном безмолвии, забудешь не только язык, но и даже собственный голос может показаться чужим. Вместо ответа он спросил, тщательно подбирая слова: — Что ты здесь делаешь? Ему не было интересно, скорее, он хотел понять, почему ребенок в глубокой ночи совершенно один находился в лесу. Времена не то, чтобы располагали к этому. Питч не думал, что ребенок ему ответит. Ему показалось, что тот и вовсе не понял вопроса из-за сильного акцента, однако спустя несколько мгновений послышался нерешительный ответ: — Нужно собрать дрова, — под «дровами» он, вероятно, подразумевал те облезлые ветки, оставленные в переулке. Поразмыслив, мальчишка добавил на грани слышимости, — Отец очень болен. Поэтому я. И нервно расчесал свою левую руку. Рука Питча отозвалась привычным жжение. И он задохнулся. Ему, как неживому существу, в принципе не нужно было дышать. Но ощущение было именно такое. Как будто он задыхается. Осознание ебнуло так, что на секунду потемнело в глазах. Он широким шагом перетек к мальчишке, схватив за руку. Нетерпеливо отдернул тонкую ткань плаща, чтобы убедиться. Увидеть самому. Увидеть бледную кожу предплечья, сплошь усеянную кровавыми бугристыми полосами. Царапины не успевали заживать, как поверх появлялись новые. Питч аккуратно провел прохладными пальцами по травмированной, неровной коже. Она была горячая. Горячая, как то чувство где-то в глубине его тела, когда он думал о своей Душе. Так вот оно что. Вот как бывает. Захотелось смеяться. Он, Повелитель кошмаров, держит за руку свою Душу. Ребенка лет десяти. Который ни капли его не боится. Не думает убегать. Лишь смотрит тоскливо, и расслабляется. Маленький. Глупый. Смертный. «Маленький храбрый ребенок», — бессознательно появляется мысль. Питч еще раз проходится по детской коже ладонью. Под тонкими пальцами появляется черный песок, смывая всякие следы кровавых ран. Мальчик, почуяв неладное, во все глаза уставился на это колдовство. — Так вы волшебник? — недоверчиво спросил он, оглядывая вылеченную конечность и так и эдак. Его глаза загорелись, и он с надеждой посмотрел на Питча, — А сможете и папу моего вылечить? И столько детской непосредственности в этих вопросах, что Питч растерялся. Еще никто не называл его «волшебником», и тем более он не мог никого лечить. До сегодняшнего дня он даже не был уверен, что этот фокус с песком сработает. Ребенка огорчать не хотелось. Питч представил, как тот расстроится, карие глаза заблестят от слез, и ему это очень не понравилось. Он вздохнул, прикрыв глаза. «Как же ты, блять, попал.»***
Джек не помнил, как оказался дома. Вроде бы прошлой ночью он возвращался из леса, держа в обмороженных, задеревенелых руках веточки для топки, а потом… Что же было потом? Все как в тумане. Кажется, ему снился сон? Он видел очень красивого волшебника, который помог ему вылечить руку. Джека прошиб холодный пот. Он резко встал с лежанки, неверяще уставившись на свое левое предплечье. Ни кровавых корок, ни следов от ногтей. Даже шрамов не осталось. Кожа на его руке снова была девственно чистой. А присмотревшись, в углу дома он обнаружил полную поленницу. Аккуратными рядами бревнышки лежали друг на друге, и их было в несколько раз больше того, что накануне принес из леса Джек.***
В голове Питча была лишь одна мысль. По кругу, как собака за хвостом, она крутилась в его голове и днем, и ночью. Он не мог никуда спрятаться. Пиздец. Это пиздец. Это же, блять, пиздец. Со странной встречи прошло несколько месяцев, а он помнит все, как будто это произошло несколько минут назад. Образ мальчишки ни на секунду не желал покидать сознание. Его как будто выжгли на подкорке. И Питч ничего не мог сделать. Раньше он был уверен, что всесилен. Оказалось, нет. Понадобилась лишь одна встреча с человеческим ребенком. Всё кончилось на этих карих глазах и робкой улыбке. Питч метался по углам своего замка, как загнанный зверь. Ему хотелось вернуться. Вернуться, убедиться, что с его Душой все в порядке. Наблюдать, как ребенок живет. Растет. Смеется. Оберегать его. Питч зарычал от бессилия. Все, что он мог сделать, так это держаться от ребенка подальше. Разве может тьма сделать что-то хорошее? Не в этой вселенной уж точно. Нужно закопать это отвратительное чувство привязанности, пока не стало слишком поздно. Нужно заставить себя не думать о ребенке. Отбросить мысли о том, помнит ли он Питча. Никогда не вспоминать об этом. Никогда не думать о своей Душе. Сменить тонкую мантию на доспех, чтобы не видеть письма на своей руке. Стереть все напоминания об этом недоразумении. Питч был уверен, что легко справится с этим. Ведь боль в своем левом предплечье с той встречи он больше не чувствовал.***
А потом ему показалось, что он умрет. Его тело как будто враз пронзила тысяча ледяных иголок, и он не мог пошевелиться. Конечности задеревенели, а грудь сдавило так, будто он находился на дне самого глубокого озера. Он чувствовал, что еще секунда — и его разорвет на кусочки. Питч осел на колени, кое-как успев выставить перед собой руки, чтобы не упасть окончательно. Кошмары, клубившиеся рядом, издавали истошные визги, и неестественно выворачивались, как будто им самим было больно. «Так вот, значит, каково это,» — запоздало мелькнуло в голове, и Питч теряет сознание.***
Он открывает глаза и не знает, сколько прошло времени. День, месяц, год — да какая разница? Питч медленно переводит взгляд на свою руку. Абсолютно чистая, темная кожа. Мягкая и ровная. И ни намека на рисунки. На секунду Питчу показалось, что это не его рука вовсе. Свою-то он помнил вдоль и поперек изрисованной веселыми мордашками. Он на пробу пошевелил пальцами. Черный песок послушно сорвался с кончиков, мягко стелясь по полу. Ах да. Питч же потерял сознание. Упал. Всё казалось таким чужим. Далеким. Это точно происходит с ним? Боль, отдающая в грудине, была самым точным ответом. Теперь его существование вернется в привычное русло. Всё, как он и хотел. Больше никаких глупых мыслей и странных, несвойственных ему чувств. Питч неотрывно смотрел на левое предплечье, пытаясь воссоздать образ детских картинок, которые так любила его Душа. «Нужно было спросить его имя», — запоздало думает Питч, и тонет в этой вязкой мысли. Он уже пришел в себя, так почему же так трудно собраться силами? Почему нет никакого желания вставать с ледяного пола его замка? Он дух, ему не страшна физическая боль. И тут он понял. Ему ведь не было больно в привычном понимании. Все его существо разрывало на части. Он хотел умереть.***
В следующий раз Питч пришел в сознание от того, что его руку обжигало. Как будто кто-то, забавы ради, решил использовать его конечность в качестве розжига для костра. Питч открыл глаза. Все его левое предплечье индевело красивейшим кружевом. На его губах расцветает улыбка. Хочется смеяться, но тело ощущается чужим и не слушается. Сколько времени он провел в одном положении, не шевелясь? Должно быть, много, если раньше он такого за собой не замечал. Морозный узор с тихим хрустом успел перекинуться на его плечо, а затем и часть груди. Будь Питч обычным человеком, то давно бы умер от такого сильного обморожения. Но он был духом. Как и его Душа.***
Кто бы мог подумать, что мальчишка окажется таким прытким. Постоянно скачет, то тут, то там творя бесчинства. Устраивает метели, вымораживает деревья изнутри и реки до самого дна. В попытках разобраться с новой силой, пару раз сильно обмораживает самого себя и парочку пьяниц, что имели наглость заснуть на улице в разгар зимы. Выглядит растерянным и таким несчастным, что хочется обнять. Питч одергивает себя. Еще рано. Мальчишка, считай, только заново родился. Он должен сам пройти свой путь и осознать, кто он теперь. Однако больше ничто не мешает Питчу глазком, а то и двумя, следить за своей юной Душой. За то время, что они не виделись, парень успел подрасти. Вытянуться. Карие глаза, что так врезались в память Питча, теперь были кристально-голубыми, а копна темных волос была белее снега. Его Душа теперь была духом мороза. Питч усмехнулся. Вот, что значит «душа, предназначенная судьбой». Что подходит друг другу лучше, чем холод и тьма? Если таков и был замысел Матушки Природы, то нужно отдать ей должное. Вскоре Питч узнал, что в народе зародилась молва о Ледяном Джеке. Джек. Вот, как зовут его Душу. Короткое, произносящееся на одном выдохе слово. Ему неимоверно подходило. Питчу нравилось мысленно обращаться к нему, раз за разом перекатывая по нёбу такое красивое имя. Еще ему нравилось наблюдать за тем, как его Душа осваивается со способностями. Смертоносные метели постепенно сменяются мягкими снегопадами, реки скованы льдом ровно настолько, чтобы рыбаки не ушли под воду, но все еще могли рыбачить. И удивительным образом там, где Джек ступал босыми ногами, оставались невероятные узоры из инея. Поистине, у его Души был самый красивый дар из тех, что Питчу когда-либо приходилось видеть. А он, по праву считаясь одним из самых древнейших духов, уже многое успел повидать. Единственное, чего не предвидел Питч, так это то, что его Джек окажется Хранителем детства и веселья. Его дорогая Душа окажется светлым духом.***
Питч невозмутимо стоял, окруженный собственными кошмарами, сложив руки за спину. С гордой осанкой, не сгибая плеч, и надменным выражением лица. Он не был в преимуществе. Его это не волновало. Взгляд был намертво прикован к голубоглазому мальчишке, который угрюмо смотрел на него в ответ. Хранители, шепчущиеся рядом, отопрели. Для них всё было просто: победить Питча, изгнать его, а затем праздновать, попутно занимаясь восстановлением Земли и творя еще больше добра. В их планы явно не входило то, что Питч не окажет никакого сопротивления. Они не понимали, что произошло. Занимался ярко-алый рассвет. Первые лучи холодного зимнего солнца красиво переливались на белоснежных сугробах. Лес только просыпался ото сна, где-то вдалеке запели первые пташки. Деревья колыхались от легкого ветра. Питчу нравилось это время. Теперь ему казалось, что вечная зима — самое лучшее, что может случиться с Землей. Застыть во власти вечных льдов. Безмятежность и покой. — Ты совсем не помнишь меня, — тихо сказал Питч. Он снова задыхался. Кто бы мог подумать, что все обернется именно так? Что он окажется по другую сторону баррикады. Один. Без своей Души. Его губы скривились в горькой усмешке. Ему было страшно. Джек, неотрывно смотря в золотистые глаза, озадаченно нахмурился. Питч помнил это выражение лица. Точно такое же, как и при их первой встрече больше трехсот лет назад. Его Душа отрицательно замотала головой, крепче перехватывая посох. Ох, Мать-Природа, у его мальчишки определенно была какая-то особая любовь к разным палкам. Питч, наблюдая за ним, мягко улыбнулся. В груди разливалось тепло. Хранители, испуганно выпучив глаза, отступили на пару шагов. Никто и никогда не видел столь удивительного выражения на лице Духа Страха. Они окончательно растерялись. Нужно было заканчивать с ним, и чем быстрее, тем лучше. Благо, Питч не оказывал никакого сопротивления. Кошмары, некогда преданно кружившие рядом с Хозяином, теперь нетерпеливо рыскали вокруг, готовые сожрать его самого. Они чуяли страх. И это был самый сладкий страх, который они чуяли за всё свое долгое существование. — Что ж, — Питч прикрыл глаза. Его больше ничего не держало в этом мире. Зачем продолжать сражаться? Ведь его Душа, такая милая и добрая, была бесконечно далеко от него. Питч поклялся, что никогда не причинит мальчишке боль. Даже если это значит сгинуть самому. Он, наконец, расслабился. Кошмары, не встретив никакого сопротивления, разрывали его живьём.***
А спустя год Джек увидит, как на его бледной руке начнут чернеть каллиграфические, будто сделанные из песка, буквы. Он увидит, как на его руке появится одно-единственное слово. «Прости.»