Исчезни с глаз моих

      Не то чтобы Кислов был первым обдолбанным подростком, который сидел в машине Кости. Но он, пожалуй, был самым резвым. Сперва он напросился сесть на переднее сидение, а потом и вовсе стал вести себя пиздец как сомнительно. Он постоянно ерзал, тянул руки и смотрел так пристально, внимательно. Нет, в его черных глазах было что-то еще, но Костя упрямо отказывался воспринимать это. В конце концов, мальчишка не сказать, что в здравом уме. Всякое бывает.       Но его странное поведение только прогрессирует, когда Костя приводит его в отделение и затаскивает в свой кабинет, запирая дверь, чтобы не вздумал убежать. Собственно, Ваня и не пытается. Он усаживается на стол, внимательно наблюдая, как Костя снимает верхнюю одежду, убирая ее на вешалку, стягивает с плеч пиджак, вешая его на спинку стула, а потом наконец подходит к столу. И Кислову, что явно не планировал подниматься.       — Исчезни с глаз моих, — вздыхает мужчина, глядя в его глаза. Но Киса ухмыляется. Спрыгивает со стола, но не отходит. Смотрит внимательно. Изучающе. А потом вдруг опускается на колени.       — Константин Анатольевич, — растягивая буквы, произносит Киса, поглядывая на Хенкина снизу вверх. — Может мы проведем время за более интересным занятием?       Костя хмурится. Откашливается. Но, почему-то не отходит. Смотрит на него. На то, как он поддается вперед. Как трется щекой о его ширинку. Он хмурится сильнее, но ничего не говорит. Лишь когда Кислов позволяет себе поднять руки, и потянуться к ремню на его брюках, Костя наконец перехватывает его руки. Но мальчишку это, казалось, совершенно не отвлекло. Он усмехается и проводит языком по-предательски выпирающей ткани брюк, зубами подцепляя замок ширинки и потянув его вниз, расстегивая. Но потом останавливается, поднимая озадаченный взгляд на Костю.       — Знаете, с ремнем и пуговицей без рук я не справлюсь. Может отпустите, Константин Анатольевич? Обещаю, не пожалеете.       Только Костя уже пожалел. Пожалел, что решил забрать его, найдя в таком состоянии. Что решил привезти в отделение. В свой, чертов, кабинет. Мог же его в изолятор запихнуть и пусть трезвеет себе спокойно. Но нет, жалко стало пацана. А теперь он смотрит в его обдолбанные, полные непонятной похоти глаза и жалеет обо всей гребаной жизни.       Но руки выпускает из хватки. Наверняка об этом он тоже пожалеет. Но позже. Он молча наблюдает, как Кислов вновь тянет руки к ремню. Как расстегивает его вместе с пуговицей. Как запускает руку в белье, высвобождая твердый член мужчины. Облизывается, сука. Так пошло. Смотрит в глаза. А потом обхватывает орган губами. Сперва лишь головку, но сразу же скользит дальше, беря значительно глубже, начиная двигать головой. Так уверенно и умело, что Костя невольно задумывается о том, откуда у мальчишки такие навыки.       Он почти сразу набирает скорость. Сразу проталкивает член все глубже в горло. И явно наслаждается, слушая тихие рваные вздохи, срывающиеся с губ Хенкина. Как он в определенный момент позволяет себе поднять руку на растрепанные кудрявые волосы Вани. Аккуратно, вплетая пальцы в темные пряди. Но совершенно никак не воздействуя, позволяя двигаться в удобном темпе.       Кислов старается. Так сильно. Старается угодить Косте. Чтобы хоть раз услышать от него не поучения. Не оскорбления. Услышать что-то хорошее. Как он хвалит. Как мягко называет по имени. И Ваня готов стараться для него. Так долго, как потребуется.       Костя противится не долго. Очень недолго. Потому что Кислов, сученок, знал что делает. И Костя выдыхает. Пальцами перебирает темные пряди, поглаживая. Но молчит. Ни произносит ни слова. Издевается, блять. Наверняка. Ваня уверен, что он видит это желание в его глазах. И просто мучает. Совсем скоро Костя легко давит на затылок юнца. Заставляет брать глубже. И Киса слушается, что было редкостью. Покорно проталкивает толстый член глубже в глотку. Давится. Резко отстраняется, откашливаясь. Поднимает взгляд на Хенкина. Смотрит в его голубые глаза. И видит в них слишком явный огонек. Пугающий огонек.       Костя приказывает подняться. И Киса подчиняется. Как маленький дрессированый зверек. И смотрит так, словно ждет лакомство, за правильно исполненную команду. Но Костя молчит. Вновь. Толкает на стол, заставляя лечь на живот. Срывает штаны и белье. Прижимается до сих пор твердым членом к заднице и склоняется к уху. Лишь тогда он открывает рот.       — Этого ты хочешь, сученок? Член отца своего лучшего друга в заднице? Этого? — в ответ слабый неуверенный кивок, заставляющий Хенкина невольно засмеяться. — Какой же ты нелепый Кислов. Где вся твоя ненависть и язвительность? Пала под очередной дозой? Жалкий, ты, блять, наркоша.       И прежде чем Ваня возмутится, остатками здравого рассудка собрав слова в пару адекватных предложений, Костя затыкает его рот ладонью. И грубым, сильным толчком врывается в тело. Киса вздрагивает. Замирает. И вскрикивает. Хоть крик и исчезает, заглушенный крепкой ладонью, этого достаточно, чтобы заболело горло. Чтобы все тело предательски задрожало. И казалось бы надо оказать хоть какое-то сопротивление. Но боль от грубого проникновения и непривычных размеров, едва ли не разрывающих изнутри, очень быстро становится сладкой, пусть и губительной пыткой. И чем глубже входит Хенкин, тем меньше боли это причиняет.       Безусловно, виной тому могли быть наркотики. Не малая их доза, стоит заметить. Но как же поебать сейчас было на причины. На следствия. На все, что выходило за границы того факта, что член Хенкина старшего сейчас в нем. Что он постепенно входит все глубже, до упора. Что его горячее дыхание обжигает ухо. А большая ладонь крепко зажимает рот, не позволя издать ни звука.       Но Киса вдруг вцепляется дрожащими пальцами в его руку. Тянет вниз, но не убирает полностью. Едва хватка ослабевает, он перемещает руку на свою шею. Просит. Молча, но так отчаянно. И Костя слушается. Обхватывает его тонкую бледную шею, легко надавливая пальцами на сонные артерии, заставляя мальчишку выгнуться и тихо хрипло застонать.       «Шлюха», — с издевательской усмешкой шепчет Костя, чувствуя как дрожь в теле Вани значительно усилилась. В тот же момент он начинает двигаться. Сразу резко. Сразу быстро. Беспощадно. И так глубоко. Не полностью, оставляя буквально сантиметр, чтобы громкие шлепки кожи о кожу не создали слишком много шума. Потому что погоны от слухов его точно не спасут.       Потянувшись к шее, Костя останавливается. Пальцами сдвигает горловину свитера, оголяя немного кожи. Такой бледной. Такой нетронутой. Слишком идеальной. Касается ее носом. Ведет дорожку по плечу к шее. Чувствует его запах. Запах травки, крепкого табака, дешевого горьковатого одеколона, купленного в магазинчике неподалеку. Такой глупый. Нелепый. Он так отчаянно старается быть мужественным. Казаться сильнее, чем он есть. А что в итоге? В итоге он раздвигает тощие ноги перед взрослым мужчиной, которого ненавидит по целому ряду причин. Какая нелепость.       Ваня кончает слишком быстро. Чувствуя, как сознание все сильнее мутнело с каждой секундой, он испытывает это. От всего сразу. От жестоких толчков. От его горячего дыхания. От его тихого низкого шепота. Абсолютно бессвязного, в голове Кисы, но такого безумного. Он вновь выгибается, но на этот раз от оргазма. Громко стонет, закрывая рот собственной ладонью. И лишь тогда обмякает, чувствуя как в то же время рука с горла пропадает.       Но Хенкин не останавливается. Даже не замедляется. Двигается долго. Мучительно. Вдалбливается в ослабшее, дрожащее тело. Буквально вколачивает его в свой рабочий стол. Вновь шепчет что-то на ухо. Прикусывает мочку. Опускается ниже, вновь к шее, на которой теперь розовели следы от пальцев и кусает. Больно. Прикусывает нежную кожу, оставляя едва ли не кровавый след. Срывает с губ Кислова очередной хриплый стон.       Киса чувствует, как Костя наконец замедляется. Слышит его тяжелое дыхание. И набирается сил приподняться. Чтобы обернуться. И прежде, чем Костя покинет его тело, он хватает его за галстук. Тянет на себя, не позволяя отстраниться. Тихо шепчет: «Не смей». А после жадно впивается в губы. Так требовательно и страстно, что Костя сам замирает. Но отвечает. И, толкнувшись еще пару раз, изливается глубоко внутрь Кислова, лишь тогда отстраняясь сперва от его губ, а после и выходя из дрожащего тела.       Ваня пытается выпрямиться. Безнадежно. Ног не чувствует. Спина ужасно болит. А в голове до сих пор эхом раздаются его слова. Его пренебрежительное: «Шлюха». И Костя вдруг помогает. Помогая одеться, укладывает на диванчик. Приводит себя в порядок и наконец садится за стол. Пытается погрузиться в работу. Хоть немного. Безнадежно. Чертов мальчишка.       Костя надеется, что больше не увидит его. Потому что Ваня был под дозой. Не соображал совершенно ничего. Забыл уже давно.       Но проходит неделя. И на пороге кабинета появляется кудрявое недоразумение. Смотрит непроглядными черными глазами. И усмехается.       — Исчезни с глаз моих.       — Ну Константин Анатольевич, — едва ли не мурлычет Кислов, медленно подходя к его столу. — Может мы проведем время за более интересным занятием?