ПЯТНА НА СОЛНЦЕ

      – Дим…       – Нет.       – Дим, ну мы обещали.       – Пять минут – не опоздание.       – Ты говорил это пол часа назад… И клянусь, мы недолго будем…       – Знаю я ваши недолго… Опять часов на пять зароетесь, как в прошлый раз…       – В прошлый раз у меня гитара была… И мы к тому же заработали…       – Если причина только в этом – я заплачу тебе не только натурой…       – Чеканной монетой? – И усмешку лукавую на выдохе прячет ему в шею – прямо под кожу. – Но если серьезно, Дим, ты же знаешь, что это не так.       Конечно он знает.       – Обещаю, что это не займет много времени, – и, чтоб совсем убедительно, из кольца рук выпутывается, спиной его в постель – ровнее, сам на бедра сверху и ладонями Диме – по плечам, по лицу, кончиком носа притирается и в губы кусаче-сладко на выдохе:       – Я ж вот он, не денусь никуда. Я только твой. И обещаю, что завтра никакой работы.       Все это блажь – Дима прекрасно знает: никто никому не принадлежит.       Ни Сережа ему, ни он Сереже – как ни страшно, но это так.       Дима знает, что рано или поздно придется отпустить: это все ведь не сказка, не фильм, даже не чей-то фанфик – а реальная, сука, жизнь.       Знает, что в жизни может быть всякое – и что жизнь может выебать так, как не придумают ни в одном фанфике.       Конечно он знает.       Но перестать Сережу любить он уже просто не способен.       Ни морально, ни физически – тело просто уже не умеет без него, это зависимость, как от наркотиков – только еще страшнее: завязать с веществами и остаться человеком есть хоть какой-то шанс, а без Сережи…       Диме иногда кажется, что проще завязать будет петлю на шее в таком случае.              Да и тем более – у них ребенок: кошка ведь почти как человек.

. . .

      – Че-то ты быстро… Дрочил что ли?       Лучше. Обнимался с любимым человеком.       – Пошел нахер, Влад. Ты себе даже не представляешь…       – Мне достаточно Фикбук открыть. И не хочу я ничего представлять!       – Так а читаешь зачем?       – А дрочить на что?       – Что?       – Что? Я после того легендарного стрима изучал вопрос… Там про тебя знаешь, сколько всего интересного? И да… Познакомишь как-нибудь с этим твоим Димой?.. Я не для себя, не подумай, мне для друга…       – Отто, ну еб твою мать! Давай, запускай эту свою хуйню.       И, оглядываясь на развороченную постель, добавляет:       – Только давай недолго, а то у меня… Важное завтра.       Влад за две тысячи километров вздыхает вымученно – и как будто с пониманием; но все равно не подъебать не может:       – А как фамилия у этого важного? Может, все-таки познакомишь наконец?       – …Ну, вроде работает… Бля, возьми телефон повыше, не закрывай микрофон… Кто у тебя там ходит?       От внезапного испуга что-то тяжелое лавиной – от диафрагмы и вниз, у сердца воруя удар: в животе все скручивается тугой петлей, но в ответ Сережа только равнодушное «тебе показалось».       Конечно показалось.       А сам косо незаметно глазами – в дверной проем, на Диму с телефоном у уха, всего на секунду – но таким взглядом, чтобы этой секунды Чеботареву хватило понять и почувствовать, где у него телефон окажется, если…       Конечно Владу показалось, само собой.       Не хотелось, чтобы кто-то знал.       Не хотелось кого-то пускать.       Не то, чтобы Сережа Федотову не доверял – друг все-таки.       Не то, чтобы Влад не догадывался о чем-то таком. Или кажется только?       – …за это я уже говорил, и… – Хлопает где-то оконная створа, от хлопка аж по ребрам вибрация – то ли от неожиданности, то ли и правда ветер такой сильный. – Ща, минуту.       Всего хоть минуту оторваться – холодно.       Холодно не потому, что где-то в квартире – окна настежь и, путаясь в шторах, туберкулезно сипит посеченный оконными створами ветер.       Без Димы холодно – вот так вот глупо и романтично.       Но без этой дурацкой романтики Сережа просто не умеет.       К Диме со спины – всем телом, лицом ему в затылок, руками крепко под ребра – руками ему под футболку, ближе к коже, под кожу, всего на секунду, вот так вот замереть на вдохе; и пока секунда не прошла – можно не думать.       Можно расслабиться.       Согреться – и чтобы этой секунды хватило до конца стрима.       Но секунды чудовищно мало. Не хочется возвращаться – хочется Диму к себе еще ближе, уволочь в кровать, обнять всеми конечностями, в одно тесное и неделимое слепиться – и так уснуть.       – Устал?       – Заебался.       – Ты вроде новости там какие-то объявить хотел.       – Бля… Точно. Но мы еще недолго…       – Сереж, – в кольце рук изворачивается, тут же прижимает к себе близко-близко, прямо к сердцу, – сколько надо. Я понимаю. Я же не против.                    И целует так, что Сережа про все забывает.       – Бля, пиздец там буря… Еле окна закрыл.       – А. Ага. Ну-ну.       И ухмыляется ехидно так, кривовато, но не говорит ничего больше.       И на том спасибо.       – Давай?       – Что?       – Скажем.       – Что именно?       – Ну говори.       – Нет, давай ты.       – Говори давай, заебал.       – В общем, друзья…       Г-споди, что сейчас будет?       И Сережа заранее делает вид, что ему похуй, то есть, да-да, все так, все именно так, как говорит этот парень, даже гадать не пытается, какую хуйню Отто сейчас выкинет.       Главное в общении с буйно-помешанными – во всем с ними соглашаться, не противоречить, вести себя естественно.       – Мы с Сергеем решили пожениться!       – Да-да, друзья, все так…       – Ура! Принимаем поздравления!..       – Да, конечно… Ура-а-а…       Блять.       И – незаметно, из-под руки у лба – глазами скосить на дверь, на ухмыляющегося Чеботарева – не мог не услышать эти ебучие ишачьи вопли из соседней комнаты.       И вот как надо было до этого додуматься?       Дима только с ухмылкой головой качает; конечно это все шутки, г-споди.       Пальцы к губам прикладывает – пойдем?       – Чего это он?       – Фанфиков начитался, наверное. После того стрима…       – Травма какая-то, да?       – Незакрытый гештальт и на его фоне – психичне порушення.       – А ты в этом разбираешься, да? После Грома…       – В чем именно?       – В психических нарушениях.       – Скорей уж в фанфиках. Но кстати, Дим, там ведь и правда интересные есть…       – Сереж, давай не…       – Где-то я это уже слышал. Читал что-то подобное. Ничего не хочешь мне рассказать?       – Что?       – Что?       Конечно все это дурость – шутки одни, Сережа прекрасно это знает.       Но внутри все равно что-то карябает неприятно.       Конечно Влад это все – не в серьез: у него девушка вон какая красивая, да и вообще… Не такой он.       Наверно.       Конечно Влад шутит – но даже в контексте шутки о чем-то таком подумать… Чтобы Сережа еще с кем-то…       Не очень как-то. Вида, главное, не показывать.       Всем ведь весело – в виртуальной пустыне чата буря такая, что аж страшно становится представлять, какие шедевры после этого стрима родиться могут, но – весело…       Да?       Да ведь?..       …И Сережа в привычной манере тоже делает вид, что ему – тоже, – весело, чтоб даже и мысли ни у кого не возникло…       Хотя кому, блять, что-то такое в здравом уме может в голову прийти?       Какой-то ебаный сюр, но вроде как теплее.       – Итак, Сергей, вы актер?       – Нет.       – Но…       – Интервьюер из вас так себе.       – Извините.       – Нет, не извиню. Мне не нравится… Нахуй я сюда пришел?.. Олег! Олег, въеби ему!       Вьеби ему и закончим уже наконец.       Дима к нему из соседней комнаты – удивленно и заинтригованно: что за игры? Кому въебать? Кто посмел обидеть?..       Сережа глазами на него – прямо и серьезно: отыгрывает. На столе – костяная маска Чумы: фанатский подарок, вспоминает Дима.       Внеплановое возвращение Разумовского? Репетиция дня открытых дверей в психоневрологическом интернате?..       Мне подойти? Беззвучным шепотом одними губами, но Сережа сам к нему – стремительно, ураганом – и всего на секунду: за губы цепляет, остро, сладко – но мало; секунда заканчивается слишком быстро, едва успев начаться.       Провокатор.       Заебало.       Заебало, но заканчивать еще рано.       Глаза ощутимо режет – до пятен; пятна – как от солнца, хотя за окном черноты налило через край, вот-вот стекла выдавит, затопит все, и свет себе придется только придумывать, с изнанки памяти выскребать.       Скучновато становится – холодно. Без Димы холодно.       И Сережа абсолютно не загоняется, как ванильно и глупо это звучит.       Не ждет, пока Отто придумает очередную гениальную хуету, о которой невозможно молчать, и просто делает вид, что телефон опять лагает, что компьютер все еще не запустился – просто отключается от стрима, – перекурить, иначе мозги задымят от уровня кринжа.       Ну и погреться.       Так, как умеет – только так теперь и умеет: к Диме снова со спины, снова в один комок приклеивается, лбом ему между плечом и шеей, руками к себе крепко, чтоб между телами воздуха ненужного не осталось.       Почти так, как нужно.       Да так и нужно, г-споди.       Они друг другу нужны – и жизнь была бы проще, пойми он это в самом начале, пять лет назад: и подумать страшно, что им уже пять лет.       И глубоко внутри себе самому в этом даже шепотом не признаваясь – из суеверной боязни сглазить, – глубоко внутри надеется, что у них есть еще вечность, что вечность ими не подавится – и они только в самом начале этой вечности.       Чувствует – в одиночку он не вывезет: не умеет больше.       Разучился, видимо.       А еще знает, что они опять скоро разъедутся черт знает насколько, и потому наобниматься, натрогаться старается впрок – набрать в себя этого тепла, чтоб хватило…       Хотя – его всегда мало.       Ты же сам прекрасно это знаешь.       В балконной черноте облаков было навалено – не продохнуть; и накурено так же. Ветер в форточку лез нагло, исступленно, как будто в последний раз – но до конца дым прожевать все равно не мог.       И выстудить не умел.       – Ты же замерзнешь так… Додумался в одних трусах выйти…       – В двух жарко.       – Дим.       На языке маялась табачная горечь и, чтобы эту горечь разбавить, Дима просто его целует, оставляя ополовиненную сигарету тлеть в пепельнице. Просто – к себе его ближе, руки ему ближе к телу, под толстовку, к раскаленной коже – под кожу, на ощупь помня и зная, где у Сережи пятна.       На солнце пятна.       – Долго вы еще вдохновение для фикрайтеров продуцировать будете?       – Я бы с радостью это все сейчас нахуй закончил, но уже пообещали до полуночи. Посидишь со мной?       И он действительно сидит с ним рядом.       Почти.       На него смотреть хочется – до слез, до рези в глазах, до пятен, снова и снова, на каждую любимую черточку, несчетное количество раз перецелованную и перетроганную, в волосы ему взглядом путаться, пока сам он раз за разом это буйное море пальцами – от лба к затылку.       Его касаться хочется– постоянно, каждую ничтожную секунду времени, хотя бы чуть-чуть, г-споди, да хоть просто рядом стоять, рядом молчать, дышать почти одним, и отсутствие физического контакта воспринимается почти болезненно – почти холодно; и чем дольше – тем все невозможнее этот космический холод вытерпеть.       Но – нельзя; не сейчас.       Дима и правда рядом – но все равно не так, как хочется: не хочется так.       Так, чтобы случайно не попасть в кадр – в двух метрах. Полуночи ждет – никогда так не ждал: чтобы на руках Сережу утащить в постель, языком и губами заново открывая такие знакомые пятна, родинки и веснушки, а потом…       Что-то обжигающе-туго скручивается внутри и прошивает насквозь – как и пять лет назад.       Его коснуться хочется настолько, что промеж ребер тревожно ломит – не вздохнуть; постоянно хочется, но сейчас – особенно остро, особенно ярко: до пятен перед глазами.       Хотя бы просто за руку взять. Просто хотя бы – тепло его, энергию эту бешеную, радиацию его солнечную еще острее чувствовать.       Просто физически не способен сопротивляться этому дурному порыву – в одно движение на полусогнутых – ближе; на пол рядом – у ног, головой к коленям, глазами при этом стараясь поймать глаза – хоть на секунду.       Сережа вздрагивает едва-едва, но в лице не меняется, не сбивается на полуфразе – талант, – от стола себя отталкивает совсем чуть, отклеивает – чтобы со стороны казалось, что просто мышцы от неудобной позы провялило окончательно, – позволяет себе на бедра почти лечь.       Вообще никак не показывает, что он на самом деле не один.       Только когда Дима ему коленки дыханием согревает – внутри что-то греметь начинает сильнее: как и всегда, сколько бы времени не минуло – пять дней или пять лет.       И сам в ответ не боится коснуться – ласкается в ответ как может: кончиками пальцев ему по скулам, по вискам, в волосы путается…       Но руку Димкину у паха перехватывает в последний момент: взглядом в зрачки ему – строго, продолжительно, с прищуром – и кисть ему ногтями цепляет. Вроде и на секунду всего – но секунда замирает, растягивается в вечность. Невыносимый тихий выдох-стон комкает о закушенную губу, переплетает их пальцы, снова упирая глаза в экран.       Так и сидят – еще примерно целую вечность, пока Сережа что-то почти как надо и почти вовремя отвечает Владу, пока еще раз напоминает про – концерты – билеты – квартирник, вот это все, да, – почти недвусмысленно шутит в ответ на донаты, упорно изображая, что в квартире один, – и Дима от него как от солнца греется, облучается, на пятна его сейчас едва видные как на солнце щурится, поглаживая шершавые костяшки и даже дышать старается тише.       Пока ночь переваливает за полночь, пока стрим наконец не заканчивается.       Пока Сережа сначала надолго глазами в одну точку залипает, оглушенный, а потом к себе тянет, поднимает, сам встает, чтобы тут же в одно спаяться и чуть-чуть придушить в объятии.       – Спать пойдем?       – Пойдем, солнце… А куда это ты завтра рано утром собрался? Какие еще дела?       – Очень важные, – Сережа ему пальцами скулы очерчивает, в волосы путается, – мы с тобой завтра будем бездельничать. Вот прям с самого утра и начнем, – и свистяще шепчет-выдыхает в губы, – только ты и я.