Стеклянная.

      Кан Миён редко мелькает рядом. Иногда появляется в местах, где их банда занимается своими привычными делами; наблюдает, смоля сигарету, как отнимаются деньги и плачут униженные школьники, подолгу молчит, а после так же незаметно исчезает, как и появлялась. Иногда дожидается его, Гвинама, смотрит, как он шипит от боли в разбитых кулаках или просто сидит, прислонившись затылком к стене, и хмурится своим мыслям. Когда он наконец готов идти, шагает рядом, молчаливая и отстраненная, чтобы так же без слов коснуться его предплечья на перекрёстке улиц и уйти в свою сторону.       Кан Миён — старшеклассница, подруга старшей сестры Мёнхвана, и Гвинаму редко удаётся выцепить её в школе. Царапать взглядом издалека — потому что не умеет смотреть нежно. Толкнуть локтем в столовой, привлекая внимание, — потому что они не разговаривают. Гвинам не знает правил их нелепой игры, но ему нравится странная покладистость и молчание. Девчачьи вопли навевали бы только раздражение.       Миён окружают одноклассники: она заливается смехом, сияет, отражая чужие улыбки. Перебирает между пальцев, как бусы, чужое внимание, и каждая бусинка — один из этих весёлых ребят, и где-то среди них — Гвинам. (Самая маленькая и невзрачная). Он знает наверняка, что в её карманах несколько нашивок с именами, отданных под тихое бормотание, и также знает, что её нашивка всё ещё у неё на груди, над школьным гербом.       Эти багровые кусочки ткани словно трепещущие, живые сердца, которые по традиции доверяют любимым. Вырывают из груди, вкладывая в чужие руки.       Своё сердце Гвинам, на школьную форму откровенно забивший, не видел уже давно.       Когда Миён подсаживается за их стол, она непременно садится плечо к плечу Гвинама и смотрит только в свой поднос. Поев, касается кончиками пальцев его предплечья, будто бы прощаясь, и уходит. «Какого хуя она за нами таскается?» — спросил тогда Мёнхван. «Я-то откуда знаю?» — недовольно пробурчал Гвинам. Он не был этим недоволен, а вот тупым интересом со стороны — да. «Ну и жуткая же сука… И чё она молчит?.. Твоя рожа её походу пугает», — засмеялся гадко, пихнув в плечо.       Преодолевая жгучее желание макнуть Мёнхвана мордой в поднос, Гвинам решает не уточнять, что таскается эта сука только за ним.       Миён ходит курить среди голых стен недостроя при школе. Сидит на бетонном блоке, поджав к подбородку острые колени, и болтает с подружками. Если приходит Гвинам, они тараканами расползаются по выходам, а Миён кивает.       Кивок — привет.       Пальцы на предплечье — пока.       Гвинам стоит к ней полубоком, когда на зажигалке вспыхивает дрожащий огонёк. Вспыхивает и гаснет. Он чиркает колёсиком снова, но только высекает искры. Гвинам чувствует, как раздражение раскрывается в нём лепесток за лепестком и прикрывает глаза.       Зажигалка улетает куда-то вглубь недостроенного здания. — Гвинам, — слышит тихое и оборачивается так порывисто, словно не имя своё услышал, а чей-то наезд.       Это совершенно точно Миён. Протягивает свою зажигалку, вторую руку положив на острую коленку.       И почему-то Гвинаму хочется увидеть, как её губы снова складывают слоги его имени. Зубы упрутся в нижнюю на букве «в», на долю секунды раскроются на «а» и сомкнутся на «м». Забирая зажигалку, он чувствует себя извращенцем.       Это был один из немногих случаев, когда она позволила себе заговорить в его присутствии.       От короткого касания пальцев его прошибает дрожью. Закурив, он продолжает вертеть в руках девчачью зажигалку с глупыми жёлтыми стразами. На ней живое тепло от рук Миён — Гвинаму это нравится. — Теперь моя будет, — провоцирует. Жаждет разговора с ней.       Кивок. Забирай, не жалко.       Внутри с влажным хрустом что-то ломается, когда она тушит окурок о бетон. Гвинам прикрывает глаза, чувствует пальцы на руке и хочет за них ухватиться, заставить остаться.       Он помнит — Миён давала свой ответ на пространное «почему?». В день, когда безостановочно лил дождь, а бушующее небо раскалывалось надвое белой вспышкой. На скуле синяк, оставленный Мёнхваном, вокруг сердца — колючая проволока, и как её не сдирай, только исполосуешь пальцы. Она держит над головой прозрачный зонт, задумчиво созерцая сквозь него гневливое небо. Ждёт его, побитую собаку, снова ждёт.       Подходит ближе и встаёт меж его раскинутых в стороны ног, укрывая обоих от дождя. — Что тебе нужно? — агрессивнее, чем хотел. — Вали домой.       Не двигается, лишь склонила набок голову, как кошка. — Нахера ты постоянно за мной таскаешься? — Нравится, — она пожимает плечами и протягивает ладонь — она стремительно мокнет под дождём. — Вставай, простудишься.       И он не понимает, как реагировать на такой ответ. Потому что не ожидал обезоруживающей и вместе с тем озадачивающей искренности. Что значит «нравится?» Он нравится? Или нравятся молчаливые прогулки со школьным хулиганом, который даже имя твоё узнал не от тебя? Вопросы оседают дождевой водой на языке, так и не вырвавшись. Глядя ей в глаза, он впервые задаётся вопросом — всегда ли в них была эта глухая печаль?       Их дни, полные тишины и невыразимой тоски, были нечасты. Гвинам пропадал с бандой, хвостом вился за Мёнхваном и дрался, дрался сорванным с многолетней цепи псом. Когда Миён не было с ними, он бил особенно остервенело — ярость питала его больше, чем кровь, чем воздух, он испивал из этой чаши до дна, и с уверенностью мог сказать — Грааль отравлен. Зная, что она наблюдает, он словно поддавался исходящим от неё спокойствию и почти религиозной покладистости. В кармане в такт ударам болталась зажигалка с жёлтыми стразами. — Это ещё чё за херь, Гвинам? — ухмыльнулся Мёнхван, поднимая с бетона блестящую пластинку. Чиркнул. Заржал. — Твоя? — Миён. — Откуда она у тебя? — А тебя ебёт? — Гвинам круто развернулся к Сухёку.       Он видит, шагая по коридорам, как непринуждённо порой беседуют эти двое. Как хихикает Миён, заправляя за ухо каштановый локон, как осторожно Сухёк ведёт её сквозь толпу учеников. И проходя мимо, не может удержаться, чтобы не послать ревностный взгляд, чтобы не толкнуть соперника плечом, провоцируя такой ребяческий конфликт.       А соперника ли?       Он забывает и Мёнхвана, и Сухёка, когда она смотрит на него, заебавшегося, сидящего задницей на асфальте, сверху вниз, ждёт, чтобы вновь дойти до перекрёстка. Если ускоряется он — Миён молча прибавляет шаг, если она — Гвинам с лёгкостью держит темп. Длинные ноги, мать их. Гвинам не может взять в толк и откровенно от этого злится: почему яркая и всеми любимая Миён будто бы тускнеет на глазах всё больше с каждой их встречей. В чём блядский смысл этого мученического молчания?       Вообще, если бы не Миён, он бы доходил до дома гораздо быстрее. Она перепрыгивала редкие лужи, задорно улыбаясь на каждый скачок, порой вела его в ближайший магазин за булочками. Он их запомнил, эти булочки с бобовой начинкой. Редкостная дрянь уже сутки болталась в его рюкзаке вместо учебников, но Гвинам так и не рискнул. Через неделю они отправились на помойку, и туда же он хотел выкинуть ту кашу, в которую превращался его мозг. — Ты украл у Миён зажигалку, серьёзно? Мне казалось, вы друзья. — Она мне её отдала, придурок. Ревнуешь? Так забери, блять.       Что за идиот этот Сухёк, ёбаный борец за справедливость в овечьей шкуре. Когда он смотрит, сердцу Гвинама в груди слишком тесно от яростного выстукивания, а по скулам вверх поднимается судорога.       Он знает, что Сухёк скоро их покинет. Намерения читаются на его смазливом лице чётче книги. Он знает глубину его лицемерия. Знает, потому что сам никогда не притворялся хорошим.       Когда несколько дней спустя Миён бежит мимо него в женский туалет, Гвинам слышит сдавленный всхлип. По спине — огромное красное пятно, длинные волосы измазаны. Миён оглушительно хлопает дверью уборной, включает кран.       И Гвинам готов поклясться, что слышит её приглушенные крики. — Ты чего… — распахивает дверь, но даже не успевает — видит её.       Согнувшуюся над раковиной, раздетую по пояс — в руке комком испорченная блузка, пряди висят вдоль лица и намокают кончиками под струёй воды. Миён давится слезами. Гвинам запирает дверь уборной изнутри.       Рядом с ней неловко и жарко. Уборная не тесная, однако, что она? Весь мир сомкнулся ему в одной точке, в этом квадратном метре, пульсирует красным и туманит разум. — Уйди. — И не подумаю, — кивает самому себе, обводя глазами помещение. Молодец, остаёшься. А делать что будешь?       Хватает за голое плечо, — кожа под пальцами мягкая и тёплая — дёргая на себя.       Посмотри, ну посмотри же, блять, на меня. — Отвали, придурок… Кто тебя просил заходить? — Миён упрямо смотрит в пол, не силясь прикрыться. — С тобой, видимо, в край всё херово, раз ты даже со мной разговариваешь.       Цепляется взглядом за одежду в кулаке и выдёргивает без лишнего трёпа. Измазана едой. Пятно на спине такое, будто шлёпнули соуса и размазали до кучи, а значит очевидно нарочно. Становится жарче, но то уже ярость и сумасшедший ритм пульса в стучащей жилке на шее. Каштановые волосы на затылке собирает в кулак и оттягивает чужую голову — не больно, но настойчиво, мимолётно замечая, насколько резко обстановка становится интимнее. — Кто это? — Не нужно, — Миён отводит в сторону заплаканные глаза. — Отойди, мне неловко.       Гвинам стягивает рубашку в два порывистых движения, отворачивается и бросает наугад. Тугая злость дурманит буйную голову, требует разрядки, крови, боли. Призывом к бойне ноют заживающие кулаки. Песней Судного дня звучит плач за спиной.       В его рубашке молчаливая Миён чертовски привлекательна. Красные щёки, мокрые глаза, дрожащие от обиды приоткрытые губы — Гвинам ловит себя на мысли, что нужно немедленно валить. Вместо этого спрашивает непринуждённо, но совершенно не к месту: — А что Сухёк на это скажет? — Ничего, что могло бы заставить тебя ревновать.       Прошуршав вещами, она подошла, коснулась его напряженного предплечья.       И его пробрало до самых ёбаных костей, когда вместо мимолётного движения ладони она на мгновение сжала его пальцы.       В их безмолвных разговорах с того дня появился новый жест.       «Спасибо».       Гвинам чувствует, как лопается со звоном стекло привязанности, как его осколки вонзаются в сердце и застревают там намертво. Собственник внутри него поднимает голову и скалится зверем — он сыт, он сожрал соперника с потрохами. «Моя теперь будет», — пародирует, вымученно улыбаясь.       А Гвинам и не против.       Следующий раз они встретятся только в кафетерии.       И в этот раз Гвинам не хочет давать ей право выбора. Расталкивает очередь, собравшуюся после неё, в своей невозмутимой вальяжной манере — знает, что сойдёт с рук. В одной руке поднос, другой он хватает Миён за запястье. — Пошли к нам за стол, — достаточно громко, чтобы очередь услышала. Он хочет, чтобы эти слухи расползлись, чтобы судачили о принадлежности Миён к банде. Иначе рубашек на неё не напасёшься.       Она мягко пожимает его пальцы. — Сочтёмся. Топай уже.       И даже в одной только кофте становится невыносимо жарко, когда Миён невзначай касается его колена под столом своим. В памяти сама собой возникает её грудь в бежевом лифчике. Сердце стучит где-то в горле, проглатывать пищу кажется всё сложнее.       Словно они делят на двоих непроницаемый купол — Гвинам видит вздымающуюся при дыхании грудь, как бьётся взволнованная близостью жилка на шее, слышит, как стучит о её зубы вилка, как она пристукивает второй ногой. Они сидят так близко, что одно движение — поцелуй, но оба сознательно утыкаются по своим подносам. — Она теперь с нами, — решительно вступается за Миён. Тёмные глаза смотрят колюче, с вызовом, всего мгновение на Мёнхвана и целую вечность — на Сухёка. Не глядя, сгребает её ладонь в свою и не может удержать усмешку. — Она и так постоянно за нами таскается, — бурчит Мёнхван. — А ты почему молчишь, Миён? Ты действительно этого хочешь?       Гвинам сжимает чужую ладонь крепче, а хочет — горло Сухёка. — Хочу, — кивает она и — о, господи, — сжимает его руку в ответ. «Да что между вами?» «Он тебе нравится?» «Почему ты молчишь со мной, Миён?»       В горле сухо, когда она видит чёрные глаза — словно два крошечных жука, и их близость давит её так же, как их — сапог прохожего.       Аура вокруг Гвинама губительная, удушающая, и приток кислорода может дать только он сам, иначе — смерть. Миён наконец-то делает вдох. Этим вздохом знаменует своё поражение, абсолютную капитуляцию, но всё — ничего, если Гвинам и дальше позволит ей дышать. — Нет, — мягко, но бескомпромиссно.       Гвинам готов терпеть молчаливые встречи, готов рискнуть, проталкивая её под крыло банды, носить невкусные булочки, не решаясь подарить, но совершенно не может — её близость с кем-то ещё. Как дрожащий юродивый цепляться за нити привязанности, с таким трудом сплетённые их же венами, когда пульс — один на двоих; ловить каждое сказанное слово, потому что физически больно от того, насколько они переполнены невыраженными чувствами; сгорать в пламени до горстки пепла от её редких прикосновений — и жить, делить тишину пополам, ждать, не осознавая, каждой тоскливой встречи.       Он упирается одной рукой в стену сбоку от её головы, вторую прячет в карман. Выловил после обеда, на остаток перемены, пока все сидят за столами внизу. Миён в форменной зелёной жилетке, с распущенными локонами каштановых волос — обхватила руками рюкзак впереди себя, как щит, и смотрит в упор неизменным спокойным взглядом. Она не боится Гвинама, никогда не боялась. — Сухёк мне не нравится.       Гвинаму казалось, что она топчется на осколках его сумасшедшей привязанности, но всё это время она невероятно терпеливо склеивала их заново. В её руке, протянутой навстречу, Гвинам видит ещё горячее, окровавленное сердце — оно живое, бьётся и трепещет, вымаливая ответ.       Между ними всегда был один шаг, и Гвинам делает его. Сумка с грохотом падает на пол, но Миён словно не видит — освободившиеся от ноши руки она обвивает вокруг его шеи, сознательно выбирая ношу стократ тяжелее.       Гвинам хочет, чтобы сердце Миён стучало симфонию его имени. С каждым остервенелым касанием губ запускать его снова и снова, чтобы слышать в пульсации крови бесконечное «Юн-гви-нам». Выломать клетку рёбер и сжать его в пальцах, чтобы билось только для него.       Гвинам хочет остаться последними людьми на всей ёбаной планете, когда каждый день — только вас двоих, и мир, что отвергал, теперь вынужден преклонить колени.       Гвинам хочет испить весь кислород из её лёгких и наполнить их своим существом, высечь на них и на каждой кости буквы своего имени.       Гвинам хочет убить её, потому что чёрт возьми, Миён — его, и каждый взгляд и намёк он готов обменять на лезвие ножа глубоко в брюхе смельчака.       Будь только для меня, Миён.       И она будет.