***
Машину продали в субботу. Мужчина подъехал, мечтавший о такой вот голубенькой красотке лет пять к ряду. Купить ее с завода неподъемно дорого и нереально, с рук, впрочем, тоже затратно; своя машина — великая роскошь. Вова улыбался облегченно-печально, подписывая документы, Марат с деловой мордой считал деньги. Семь тысяч, как и хотел. И еще две нашел своих. Вахит подсобил, Вова ему не чужой человек, и сам не дурак — и получилось девять. Вова пожал руку покупателю, обвел глазами уже не свою машину и подошел к брату. — Хорошая была, — печально заметил Марат. — Не жалко? — Жалко, а что делать? Кушать-то хочется. — У нас девять вышло. Вова глянул на Марата удивленно, но тут же расплылся в теплой, радостной улыбке, и обнял его крепко, всё поняв. Ай, Марат… Радость его! — Ты затейник… У нас же теперь лишние. Купим тебе квартиру, — кивает Вова. — Да какая квартира… — Уже не маленький, Маратик, — ласково журит Вова. — Уже, вон, мальчики у тебя пошли… Как Андрюшка? — Нормально, — хмуро буркнул Марат. Они направились в подъезд, домой к Вове, ветер дул холодный. — Ты его нахер на работу устроил? Этот-то, — говоря про Туркина, отмахивался младший, — ладно. А Андрей? Вот у него ваще всё есть. — Он сам захотел… Значит, не всё. — Сам, сам… Марат ощущал себя унизительно, в какой-то нелепой западне. Все вокруг крутятся, вертятся, суетятся и вместе с тем не берут его в расчет, будто он ничем не может помочь. Отвратительно. Зачем Андрею работать? Будет, как с бывшим. Найдет кого и пойдет «по рукам»… Невольно Марат глянул на брата и не выразил своих малодушных мыслей, зная, что ему влупят. Андрей Вове нравился. Он не такой парень, чтобы по кривой дорожке пойти. — Марат, ему там нравится, он умница. И коллективу он понравился, и Вадиму, я слышал, тоже. Всё хорошо. Свои деньги иметь приятно, даже если рядом есть тот, кто их даст. Не дуйся и лучше купи ему цветов… А то еще забудет, что вы с ним встречаетесь… Между учебой и работой, — похихикивал Вова, за что получил толчок в ребра. — А если не всё есть, так найди, чем помочь. Мысль верная. И легла в уме, как подходящий пазл. Андрею он точно может со многим помочь. И никогда не отказывал, даже сам успел вызваться. У них там дома есть, к чему руку приложить… И поконкурировать с ментом. — У меня, кстати, знакомство с его… Отчимом, типа. На днях будет. — Да? Меня зови на подмогу. — Да щас. Че мне, пять? Марат фыркнул. А Вова картинно его осмотрел, сообразив: — Местами… — Да пошел ты! Брат, тоже!*
В понедельник деньги были отданы паре серьезных мужиков с кирпичными мордами и тяжелыми запахами, раздавливающими на месте. Такие обычно крутятся рядом с Вадимом и Никитой и зовутся то водилами, то охраной, то шестерками, то ослами — как только они не зовутся. Кирилл Сергеевич принял номинальное участие в мероприятии и от сдавившего горло стыда не мог даже спросить, как Вова нашел такие большие деньги за такой короткий срок. Если бы и спросил, Вова бы не знал как врал. Он не придумал. Он и не мог сказать правду, ни в коем случае: отец без того нервничает от каждого шороха, ему еще месяц лежать в больнице; и без того подавлен виной, а если узнает — начнет причитать о том, как виноват, как подвел и что он натворил, и всю душу Вове изведет на нитки. Молча они решили умолчать. Может быть Кирилл понимал, в чем дело. Может быть и нет… Неважно. Вова не мог сам поверить, что решился. И утешал себя мыслью о том, что всё не так плохо, что Никита ему нравится; что, если бы не вся эта история, все бы и так произошло. Теперь всё произойдет, но ощущение грязной липкости мазало изнутри… До того, может, маленького момента, пока он не понял, что это даже выгодно. Вова отделается малой кровью. Он никому не будет должен деньгами или душою. На отношения он не горазд, они требуют много времени и сил, а вот развлечься… Пожалуй, он может. А все остальное не имеет никакого значения. Никто ведь не умер? Так и нечего охать и причитать. Есть же в их труппе девушки и омеги, кто находится в таких же отношениях — и это не страшно. Вова присматривался к ним, пока было время, внимательнее теперь, понимая, что они вполне счастливы. Не страдают уж точно, учитывая, как играют — а играли они хорошо. Это главное. Близился тот день, в который всякий приличный омега бы расписался в своем грехопадении. Всё воспитание, всё окружение, семья, друзья, коллеги, вся история прошлого, такая чистенькая и приличная — всё перечеркивается одним только поступком. В глазах общества он не имеет никакого оправдания. Никто не слушает «но», после факта. Все наслаждаются тем, что они, не позволившие такому случиться, выше и лучше, чем тот, кто позволил. Не было принято возвышать продажность. Стервозность только начинала быть модной в обществе. Пробивался едва-едва европейский образ яркой шлюхи, которая притягивает глаз и имеет успех среди мужчин. Глаза обывателя не замечали процветающую проституцию, уши не слышали нагнетающих тонов новостей, ум не воспринимал плохих статей в газете. Вокруг все еще кипела надежда построить светлый социализм, все еще превозносилась порядочность, честность, чистота и доброта, особенно в девушках и омегах. Все еще были сильны мечты о той блаженной справедливости, о которой видятся сладкие сны преданных коммунистов… Даже если верхушка уже давно начала подгнивать. Общество можно было назвать толпой непуганных идиотов с примитивными понятиями о жизни и наивной верой в то, что всё хорошо. На таких грех не нажиться. Кащей этим и занимался. Никто не хвастал беспорядочными половыми связями. В такой атмосфере прослыть шлюхой зазорно, страшно, больно и мерзко. Разумеется, оба понимали, что никогда не должны говорить, как так вышло, что они все же вдруг связались. Кащей не учился порядочности. Был бы Суворов с заявкой на такого омегу, который всегда деньги берет за секс — он бы похвастал, как дорого его поимел. Но Володя… Даже если и так — он не производил такого впечатления. Даже если и так, образ его такой честный, что самому не верилось, что его все же можно купить. Даже так дорого… Не верилось. И заявлять где-либо о том, чем Вова не может гордиться, Кащей не собирался. Не верилось. Кащей всё думал, что сам откажется. Стоя перед дверью, зная, что внизу стоит парочка его машин… Что он может просто дернуть отсюда и забыть про эти деньги… Он ломался сам. Но чуял, что Суворов будет нервничать, не получив объяснений, а если отложить их — они будут нелепыми. И Никита решил объясниться, деньги оставить, черт с ними, и смыться. Не мог он будто… Хотел, но не так. Это… Обижало его гордость. Ведь Никита охотник! А здесь птичка сама подлетела к лапам — и удовольствие уже не то. Да, так и сделает. Отставит деньги и дернет отсюда. Никита постучал по оранжевому дереву двери. Та скоро открылась завлекательно тихо. Из квартиры стройным сквозняком потянуло розами. Никита потерял дыхание. Да что же такое… Он потянулся открыть дверь и вошел. Глаза не могли ни за что зацепиться, внутри было темно и только вдалеке виднелся красновато-оранжевый оттенок света, его кусочек, пробивающийся через щель двери из гостиной в коридор. Через нее выскользала и музыка, утягивающая нотами за собой, в глубину. Им можно было сопротивляться. Никита прикрыл дверь за собой и ощутил, как руки-змейки обняли его свободную руку и скользнули к полам пальто, тут же его раздевая. Им сопротивляться было невозможно. Мысли куда-то пропали… Слова… Никита сглотнул гулко. И ощутил внутри только сильнейшее возбуждение. Здравый рассудок ему сдавался легко. Он вожделел Владимира всего, всецело, а не просто хотел. Кащей всего его хотел познать изначально. И если секс — первый шаг к этому, то Никита готов. Никогда первые шаги не были такими потрясающе вкусными. Слюна наполняла рот. Никита избавился от верхней одежды быстро. Руки-змеи утянули его вглубь квартиры и до ушей стал доноситься лязг чего-то мелкого… Когда они нырнули в гостиную, глаз смог наконец рассмотреть Владимира от макушки до пят… Тот улыбался ему лукаво, держал теперь за обе ладони и следовал спиной вперед, продолжая вести за собой. Он представал только в свободных восточных брюках красного цвета с множеством монеток на поясе и золотым вышитым кружевом. В комнате горело несколько торшеров с красными плафонами и обстановка из-за них казалась еще более интимной, возбуждающей. Пространство не играло значения. Свет вылепливал сильное, стройное тело, борясь с ускользающими от движения черными тенями — смотреть ни на что, кроме Владимира, было невозможно. На него, кожу бархатную, соски аккуратные, торчащие так привлекательно, тенями отчетливо нарисованные на твердой груди; на его грудь, ключицы острые… Кащей потянулся к нему, желая коснуться, но ему улыбнулись еще более лукаво и отпряли, дразня, и вытянули на середину комнаты. Там, на центре ковра, лежали красивые гобеленовые подушки и круглые, с пупками-пуговками и ласковыми, гладкими рюшами… Руки-змеи заставили Никиту сесть на голени среди них. Он поддался, улыбаясь с игривым удовольствием. С любопытством он теперь наблюдал за тем, как гибкое тело превращается все больше и больше в манящую змею… Музыка потрескивала, как трещит ее гремучий кончик хвоста… Этот танец принадлежал выпускному балету Суворова — «Арабский танец» Чайковского, «Щелкунчик». Вова исполнял его на сцене несколько раз в зимние праздники, вызывая овации. А теперь сделал его более страстным… Балет может быть сексуальным искусством — впервые Никита касался его таким и познавал. Гибкое тело теряло кости в руках и ногах, превращаясь в нечто совершенно пластичное под танцем с выверенными шагами, в нечто невесомое под музыкой, владеющей этим телом, ведущим его… В нечто нереальное, когда собственная оболочка пропадает и остается только множество чувств, покалывающих изнутри и жадно принимающих каждую деталь извне, чтобы расти и распаляться, как пламя от свеженьких щепок. Никита съедал его взглядом, восхищаясь каждому движению. Возбуждался, источая всё более отчетливый запах пожара. И совсем потерялся, когда вдруг Вова остановился прямо перед ним, сложив руки лодочкой у груди. Он выдержал крошечную паузу, приковавшую внимание жадных глаз окончательно, и начал двигать бедрами. Монетки бились друг о друга, кисточками позвякивали, разбиваясь с каждым отточенным движением торса. Мелко-мелко, как брызги, источали привлекательный слуху звук. Никита видел, как резко и мелко двигаются мышцы живота под кожей в такт движению бедер, как чувственно вздымается чужая грудь… Руки-змеи скользнули по телу ниже и зацепились за узлы брюк интригующе. Но Вова не торопился раздеваться. Он стал опускаться на коленки, превращаясь в кошку, подбирающуюся плавно к своему зрителю. Точно в нем нет костей — и так было удивительно вдруг скользнуть руками по его плечам и ощутить твердость. Карие глаза блестели чертями. До носа дошел легкий шлейф шампанского. Никита улыбнулся и муркнул: — Кто-то увлекается игристым… — Сладенькое и веселенькое, — шепнул Вова в его губы прежде, чем поставил роспись в своем новом социальном положении, и поцеловал его. Сладкие от шампанского губы пьянили. Сперва будто робкие, но с каждой минутой смелеющие, тонкие, они казались самыми вкусными. Желанные, дорогие, особенные… Они пытали собственные, что те начинали покалывать; они воровали дыхание и дарили его, перейдя к уголку, к линии челюсти, ниже, к горячей шее, и ниже — к открытой под рубашкой груди. Ловкие пальцы расстегивали пуговки, губы следовали всё ниже… Грудь распалялась, вздымаясь выше. Вова отстранился от него, скользнул руками к сильным плечам и толкнул назад, укладывая на подушки. Никита поддался, но оперся на локти. Не мог позволить себе пропустить ни мгновения. Вова расстегнул рубашку до конца и огладил голодными ладонями всё открывшееся ему тело, кожа к коже изучая его, разминая… В жизни с мужем-моряком было много плюсов. Никто не мешал Вовиной самости, никто не притеснял его в быту, всегда было море — хах! — дорогих заморских штучек, никогда не приходилось думать о деньгах. А еще, когда муж возвращался с рейса, приветствие было долгим, страстным и многообразным… Возраст и профессия мужа Вову натаскали в ласках. Но и сам он никогда не был закрытым к такой взрослой, порицаемой, щекотливой теме… Тем мужу очень нравился. А теперь все плоды пожинал один мужчина. Всю умелость, страстность и любопытство… И весь голод — всё досталось Никите. Главное — чувство. Это Вова знал. Он выпил один бокал шампанского для решимости. И вспомнил, как давно у него никого не было. Как давно ему хочется снова узнать, почувствовать, насколько он сексуален, насколько сильно его могут хотеть. Сцена не подарит такого внимания, которое дарит тот, кто желает тебя целиком. Или только твое тело. Вова ощущал, что его хотят целиком. И это дарило только больше решимости и чувства. Страсть распалялась внутри пожаром. Под руками ласкались татуировки. Перекатывались, вызывая любопытство. Глаза с интересом очертили каждую. Вова вдруг опустился к середине груди и прошелся языком к ямочке меж ключиц, заставив Никиту откинуть голову от волны холодных мурашек. Кожа к коже тела касались друг друга, обжигая. Вова ощутил, как по спине его несутся мурашки, а под руками чужая кожа их крадет. Ощутил, как в груди начинает ухать тяжелее сердце, разгоняя возбуждение по телу, до самых кончиков пальцев, и знал, что чужая тяжело вздымающаяся грудь испытывает под собой то же самое… Вова ладонями скользнул по плечам и ловко снял с Никиты рубашку. А затем отстранился и устроился в его ногах. Звякнула бляшка ремня. Дорогущая кожа ощущалась в руках бархатом. Вова улыбнулся насмешливо. Кащей снова смутился своей роскоши. И у кого бы дома? У человека с ковром за пять тысяч на полу? Мягкость его ощущалась и без подушек. Таким предметом быта не всякий похвастает… Наверное, Суворов и правда захотел новую машину. Привыкла к хорошей жизни, Птичка… К своей уютной, дорогой клетке… Брюки стянули с Никиты так же быстро вместе с бельем. Вова слегка замер, увидев… Размеры того впечатления, которое ожидал увидеть небольшим у очень наглого и напыщенного человека в штанах. У Никиты большой, хороший член. У Вовы не слишком широкая коллекция перед глазами, сравнивать толком не с чем. Но это впечатление… Впечатляло. Маленький испуг поселился в груди на миг. Он не смог бороться с возбуждением, натянувшимся от макушки до пят окончательно. Собственный член в широких восточных брюках потяжелел, а грудь гнала горячий воздух. Вова облизнул сухие губы, глаза не отводя от картинки. Ладонь легла на основание члена, мягко прошлась до головки и остановилась, сжавшись плотнее. Большой палец скользнул по уздечке к маленькой дырочке уретры и набрал на себя смазку, растирая по крупной головке. Вова мазнул глазами по напряженному торсу Никиты, по вздымавшейся груди к его лицу. Никита неотрывно, черными от возбужденного зрачка глазами, наблюдал за ласкающей рукой — искусство ведь создают, чтобы на него глазели… Красиво. Всё Вова делает красиво… Такой великолепный. Губы коснулись горячей кожи под пупком. Вова прошелся дорожкой до лобка, пуская дрожь по телу. Никита не мог головы откинуть, наблюдая за тем, как тонкие губы плотно обнимают головку, посасывая ее. Тихий, жалобный стон выскользнул из груди от этого зрелища. Пальцы ног невольно поджались. Голова Вовы опустилась ниже. Кащей приоткрыл рот, горячее дыхание обжигало губы. В красном свете комнаты он видел, как Вова втянул щеки и его скулы стали острее, черными ямками очерчиваясь… Горячее глаза Никиты ничего еще не видели. Никита еще мог дышать, когда Вова вбирал в горячий, мокрый плен рта его член. Но потерялся окончательно, когда карие глаза масляно посмотрели на него из-под ресниц. Так блядовато… В них купаются черти, иначе объяснить всё это невозможно… Никита сдался и опустился на спину, откинув голову на подушки. Он чувствовал, как руки-змеи оглаживают его тело снова, в то время как головку пускает дальше вглубь тугая глотка. Собственная грудь замирает с тихим вздохом. Глаза едва закатываются. Под веками мерцают звездочки. Для Никиты уже танцевали. Ему уже сосали, давали, его исследовали… Но всё в разы ярче, когда это делает тот, от кого внутри всё звенит… Тесная глотка несколько раз рефлекторно сглотнула. Пальцы сжали мягкие подушки. Никита протяжно застонал, грудь выгоняла воздух шумно… Сладкий узел скручивался внизу живота, предательски подмывая кончить. Пытка. В груди всё будто назревало и назревало, подтягивалось, готовясь лопнуть и затопить удовольствием… Вова выпустил его член на половину, не торопясь возвращаться. Язык бархатный ласкал головку, щекоча уретру. Послышался почти жалобный стон, за которым Никита инстинктивно толкнулся. Член уперся на миг в закрытую глотку, ниточки болезненных слез щипнули глаза Вовы. Он отстранился, тихо чмокнув губами, мурашки от этого звука пробежались током по позвоночнику Никиты и удержались на загривке… Это стоило всех денег и больше. Никита ему готов еще одну такую квартиру подарить за один только этот минет… Исчез горячий рот, руки обласкали тело, уделили дразняще внимание члену и тоже пропали… Вова поднялся над ним. Монетки звенели. Никита получил долгий миг, чтобы отдышаться. Шальные глаза вернулись к наблюдению пластичного тела. Вова улыбался игриво, наблюдая внимание к себе, и развязывал узлы восточных брюк так же играючи: мелко и быстро его таз снова двигался, будто одними косточками заставляя монетки подпрыгивать на теле… Узлы распустились и брюки сползли по стройным ногам на пол. Монетки звякнули последний раз. Никита замер, наблюдая острые щиколотки. От них он скользил взглядом по икрам, бедрам… И отчего-то нерешительно коснулся взглядом вставшего члена. Но сорвался, не удержавшись, и не разочаровался: красивый, аккуратный член слегка оттягивался от своего веса и на каплю не прилипал к животу… Захотелось его попробовать. Владимир снова опустился к нему, как кошка. И вновь его губы касались груди, следуя выше и выше… К губам Вова вернуться не решался, но сильные руки обняли его лицо под подбородком и подтянули выше. Никита без заминки увлек его в поцелуй. И с любопытством его изучал, спускаясь ладонями ниже, от плеч ровных к груди, поджатому животу… Такой изумительный. Стройный, подтянутый… Ловкий язык игрался с чужим, улыбки в губах не скрывались. Никита ощутил маленькую борьбу в поцелуе и пошел на хитрость — щекотнул Вову по ребрам. Тот захихикал и вынужденно отстранился, пока язык Никите не прикусил. Широкие ладони Кащея скользнули по его бокам и остановились на талии. Никита им любовался, своими руками на его прекрасном теле. Кожей ровной, сосочками… Руки поднялись к груди его и большие пальцы мягко коснулись их, пустив дрожь. Глаза упали вниз, на отозвавшийся ласке член, и Никита повторил касание, и снова… Пока мягкие руки не отстранили его. Вова готовился оседлать его, когда Никита скользнул к его локтям, одергивая хриплым голосом: — А гондон? — У нас уже есть ты, — фыркнул Вова и заставил его тихо рассмеяться. — Не понадобится… — Ну… Я не заразный, но детишек не хочу. Никита не верил. Все эти «благоприятные дни» и прочая ересь — нет уж, лучше состояние потратить на хорошую резинку, чем потом якшаться с выводком. Он уже оглянулся на брюки, когда прохладные ладони вернули его лицо к лицу Вовы. Тот склонился над его губами и шепнул самую радостную для Никиты новость: — Я бесплоден. Забей. И увлек в поцелуй. Владимир… Идеальный омега. Никита к его красивым ногам что угодно в зубах притащит… На миг Вова отстранился. Жар его тела оставил, прекратив обнимать. Он обхватил член Никиты, направил в себя и начал плавно насаживаться. Широкий ствол медленно входил в узкую, совсем мокрую дырочку. Дыхание обоих замерло. Тихо Вова застонал, нарушив тишину комнаты, ощущая себя впервые за долгое время наполненным. Он сел до конца, откинув голову. Казалось, на миг, но когда Никита коснулся его члена — громкий стон сорвался с губ, перерос в довольное мычание и нетерпеливое шипение и Вова прикрыл глаза, не собираясь поднимать теперь головы… Никита заулыбался, тихо урча, и прошелся от середины до головки. От самой груди дрожь расходилась по всему телу, Вова рефлекторно сжимал в себе твердый член; напрягались бедра и сами собой пытались сойтись, зажимая плотнее тело меж них. Никита дышал едва ли ровнее, но без труда сбивал дыхание Суворова, не останавливая руку. Сбивал, вытягивая жаркие, частые стоны. Вова закусил губу, пытаясь себя отрезвить. На силу ощущения стали привычны и он сделал первую фрикцию, поднимаясь немного выше… И снова, снова, чаще, плавнее, пока Никита не толкнулся сам, сорвав первый громкий стон. И снова… Шлепки наполнили комнату, дыхание мешалось со стонами, тела источали жар, а запахи смешивались, образуя свою томную игру… Никита притянул его к себе, ощущая следом, как ноготки царапают его плечи, когда пальцы сжимают несдержанно кожу. Не ошибся Кащей в одном — что в танце, что в кровати Суворов страстный, горячий… И быть правым ему ой, как нравилось! Последние толчки наполнились покалывающим напряжением. В руке задрожал аккуратный член Вовы, Никита обнял его на вершине головки ладонью, пальцем большим поглаживая уздечку. Вова замер, голову приподняв. Стон сорвался рваный, несдержанный. Глаза закатились сладко, дрожь прошлась по всему телу, прохладными мурашками ложась под самой кожей… Он кончил в ласковую руку, рефлекторно сжимаясь сильнее. Его горячее нутро обхватило член Никиты плотно, смыкаясь… Дрожь перешла в чужое тело, Никита выпустил громкий стон, ощущая, как узел внизу живота срывается и топит горячей волной всё тело. Он кончил, руками сильными насадив Вову до основания, и выпустил узел, распирающий отвыкшие тесные стеночки изнутри. Послышался тихий жалобный стон. Вова вновь прильнул к нему всем телом, взмокший, уставший… Никита коснулся нежно губами его мокрого виска, утробно урча. Внутри всё пульсировало, распирало, расплывалось в желанную негу, истому… Никита обнял разгоряченное тело Вовы, укладывая его на себя, вжимая. Такой желанный, такой сладкий, такой волшебный… Музыка уже не играла, тихо шипела виниловая пластинка. Постепенно дыхание их успокаивалось, а руки Никиты все меньше могли рисовать узоры на чужой спине. Морило. Оба задремали на миг, казалось, совсем крошечный, пока Никита, на силу не прогнав сон, не опомнился. Узел уже спал. Он мог позволить себе похозяйничать и унести уже спящего омегу в кровать. Спальня отыскалась быстро, дверь в нее была открыта. Там сильнее всего пахло розами, как в саду. Никита уложил его, накрыв одеялом, и устроился рядом. Готовился уснуть… И вдруг услышал тихий, такой потрясающе милый… Храп Суворова. Не человек, а одно сплошное очарование. Тихий смех сам вырвался из груди, Никита лбом прижался к его плечу, успокоиться пытаясь. Вова храпел так сладко и умилительно, как храпят кошки на солнышке…*
А утром Никиту ждало нечто возмутительное и одновременно с тем удивительное. Ведь как обычно происходило? Он просыпался раньше своих гостей, выскользал из кровати и оставлял пассий на попечение домработников. Сам уматывал работать или отдельно развлекаться. Никаких долгих совместных планов не строил. Иной раз оставался в постели, если уж совсем ему понравилось, и продолжал развлечение вместе, если у него было на то настроение… Или если пассия была особенной, что не хотелось с ней быстро расставаться. Никогда он не просыпался один. Его смиренно ждали, чтобы порадовать с утра чем-то вкусненьким в постели… Либо будили сразу этим… Либо так же спали, при том обязательно, нарочно или нет, облепив всем своим красивеньким телом, что было душно. В доме Суворова Никита проснулся один. Рука сонно пошарила птичку рядом, а от той не осталось и перьев. Он недовольно нахмурился и мигом открыл глаза. Всё так — Вовы рядом нет! Тогда Кащей подорвался, поднялся в кровати и осмотрелся сонно. Умыл лицо сухими руками. Прохладный ветер из открытой форточки коснулся кожи, вызвал дрожь и взбодрил окончательно. В спальне Вовы не было. Никита было подумал, что тот в душе, но там остались только капельки воды на широком, длинном зеркале во всю стену, а самого его не было. Нигде. Тогда… На правах гостя Никита решил всё здесь вынюхать сразу, как принял душ. Он бы и так мог. Ему не трудно всё-всё о Вове узнать. Но он не любопытствовал. Уж если Желтый сидит с ним за одним столом — значит, персонаж во всех смыслах бесхитростный, нечего бояться, а в остальном это не так любопытно, вся эта подноготная — лишний хлам для ума. Хотя стоило бы сразу этим озаботиться: глядишь, не получил бы в морду от нарисовавшегося брата. Квартирка интересная. Одна комната оказалась гостевой спальней, что было удивительно. У советских людей не принято так использовать свободные комнаты, только если в кино, но, видно, Суворов та самая интеллигенция, которая каждого гостя в свой уголок с комфортом уложит… Может себе позволить. Вторая оказалась подобием библиотеки, стояли там югославские стеллажи, полные книг, и кресло одно, да лампа… В гостиной, где накануне прошла жаркая ночка, уже было убрано и нашлось много занятных, дорогих вещиц. Никита хмыкнул сам себе. Да, пташка-то не обделена золотом в своей клетке… Пустовато, подчеркнуто-одиноко здесь, но красиво. Как подобает невычурному представителю богемы. Самое любопытное нагло нашли его руки сами. В гостиной, в другой шикарной югославской стенке, он нашел альбом, полный фотографий. Парочка детских портретов убедили, что это чудо с малолетства всё такое косенькое. И не понятно, в кого: родня у него вся симметричная. Отец молодой с ним на руках — красавец строгий, мамка его… Не его, что ли? Черт пойми. Брат и мамка не очень на Вову похожи, да и мать молодая какая-то… Другая женщина отдельным портретом внушила больше соображений, что вот она, такая тонкая и острая в чертах, светленькая и улыбчивая — и есть его мама. Фотографии с братом источали что-то очень светлое. Особенный тип братской любви, когда разорвать ее не сможет даже самая дикая ссора. Это по счастливым глазам их видно было даже с глянцевого картона… Никита на миг позавидовал. У него вся братва была уличная, крысы те еще… Малолетство его вышло грязным. Ревностно Никита встретил фотографии с мужем. Статный мужик в форме советского флота — настоящий моряк: высокий, широкий, блондин с правильными чертами лица… Вова на его фоне, стоящий рядом на фотографии, казался крошечным и смешным. Да, муж так муж… Деньгами Володя никогда обделен явно не был. Дверь защелкала замком. Никита с детским испугом захлопнул альбом и поставил его на место. Пустил пальцы в еще мокрые кудри, в зеркало большое смотрясь и издалека видя себя самым симпатичным мужчиной на свете в мятой рубашке… Надо Вове отдать, пусть погладит. В его владении обязан быть утюг. Вова вошел в квартиру в спортивном костюме слегка взъерошенным, с красными от уличного холода ушами. Гость дрых непозволительно долго, Вова не хотел будить, но и ждать не мог. Он свои будни не предавал и менять не собирался, всё по расписанию, как заведено в его одинокой жизни. Никита вынырнул из гостиной и слегка опешил, увидев его таким. — А ты где был? — Бегал, — ответили ему, снимая кроссовки. Вова улыбался широко, довольный прогулкой. — Там снег пошел! — Да ты что… Никита не знал, чему удивляться: куче неуёмной энергии у человека или снегу. Решил снегу — и оглянулся к окну. Почти голые деревья светились тусклым золотом листьев. Холодное солнце разрешало увидеть первый-первый пушистый снег, кружащийся невесомо в воздухе и тающий у еще горячей земли… Скоро станет совсем холодно и снег всё накроет одеялом. Но этот миг показался одним из тех, которые запоминаются нечаянно слишком хорошо и навсегда. А потом Вова накормил его рыбной запеканкой. Подогрел в духовке, как в кулинарии сказали, пять минут. Вытащил, молясь, чтобы не сгорела… Не подвела! Оказалась вкусной безумно, что Никита едва не прикусил язык… Нет, Вова еще и готовит вкусно. Это просто мечта, а не омега. И такой вот всегда был под носом? Почему это Желтый о нем не говорил? Боялся конкуренции? Или берег для себя, это он мог… Или так Вова кусался, что о нем и не думали. И в последнее верится с большим удовольствием, потому что Никита первый, кто подлез близко. Первым и исключительным быть приятно. А Вова первый, кто, закончив завтракать, сказал ему: — Ну, домой? Я на работу поеду к трем часам. И Никита растерялся, как школьник перед первой двойкой. Запеканка с трудом скользнула дальше, проглоченная с неожиданности резко. Он даже посмотрел на Вову, казалось, прося пошутить. Какое домой?! Это… Это не его территория. И птичка в его лапах не до конца его. За ней еще бежать и бежать… Ему разрешено здесь быть, касаться, видеть, наблюдать. Наслаждаться моментом совместного завтрака, когда один сидит, как мальчишка, ногу к груди подогнув, а самому позволено насладиться плодами его рук… Ну, Вова! Миг просто возмутительный, удивительный, ни разу не входящий в рамки привычного. Это Никита здесь заказывает музыку, ведь он платит, много и дорого! Неслыханная наглость это право отбирать! Но в самом деле… Кажется, у Никиты были сегодня какие-то дела… Да, точно. Что бы ему тут делать, в чужой квартире? Надо быть приличным гостем и вовремя уметь сваливать. Никита обязательно заглянет еще, они ведь договорились…