Без сожалений смотришь в мои глаза
Но мне нечего ответить тебе, нечего сказать
Тебя мне заменит искусственная душа
В которой я утонул, так и не нащупав дна
Но больше нельзя
Он снова появляется дома только к утру. Помятый, с бегающими из стороны в сторону глазами, в которых кроме черноты не осталось ничего. Зрачки закрыли зеленые радужки, не оставляя даже малейшей возможности разглядеть цвет глаз. Викторов лезет обниматься к вставшему посреди коридора Серафиму, нашептывая что-то наподобие: «люблю», «ты у меня такой красивый», «я не могу без тебя жить». А Сидорин не верит. Он не верил ни единому слову, ведь говорил это все сейчас не его Глеб, а наркотики, завладевшие разумом. «Больно?» — спросите вы. Серафим ответит: «да», но он уже привыкший к фальши, звучащей из уст того, кого любил. До безумия любил, не утратив в себе силы продолжать после всего дерьма смотреть с неимоверной любовью в глазах на того, кто разрушал себя каждый день все больше и больше, не замечая, что его страсть к наркотикам убивает не только его самого, но и тех, кто рядом с ним. Точнее, оставшуюся часть людей, которых за друзей он, конечно же, не считал. Ведь для Глеба Викторова друг — это не тот, кто вытаскивает его регулярно из пиздеца, масштабы которого понимают все вокруг, кроме самого «виновника торжества». В конечном итоге единственным человеком в жизни Глеба, кто не отвернулся от него из-за постоянного желания начинать масштабные конфликты, выставляя их на огромную аудиторию своего телеграм-канала, кучи зависимостей и пустых обещаний исправиться и больше никогда не употреблять остался Серафим Мукка. Да и тот больше не мог. — Где тебя носило в этот раз? — как-то даже резко и грубо для самого себя поинтересовался Сидорин, заранее понимая, что внятного ответа у Глеба не найдется. — Ну… мы писали на студии альбом, а потом Дима откуда-то принес и нам с ним стало потом так весело, — Викторов заливается громким смехом, буквально падая на пол из-за того, что ноги не держат. Серафиму не смешно. Ни капли. Крепкие руки Сидорина хватают обмякшее тело, перетаскивая то в спальню и грубо кидая на постель. Глеб продолжает улыбаться, глядя со всей возможной невинностью на своего друга. Или парня. Викторов давно уже забыл, кем ему приходится Серафим, но из раза в раз продолжал повторять, что он его любит и извиняться за себя такого хуевого. А «другопарень» любил и прощал, собирая осколки своего разбитого сердца, разбросанные по квартире, надеясь, что однажды все это прекратится. Однажды Глеб одумается. Однажды Глеб соберет из этих осколков новое сердце и отдаст его хрупкое, хрустальное владельцу обратно, повторяя с каждым новым приклеенным кусочком хрусталя «Я тебя люблю, Сим». — Эй, ну зачем же так грубо, Симаааа? Мне больно ведь, — возмущается Викторов от резкого падения на кровать. Голова была не готова к тому, что упадет не на подушку, а на пустой матрас. — А мне не больно, думаешь? — шипит Сидорин, даже не глядя на Глеба. — А тебе то с чего должно быть больно? Не ты ведь головой сейчас ударился, — и снова этот противный громкий смех. — С чего мне должно быть больно? Ну да, действительно… Глеб, мне проще пересчитать дни, когда ты был трезвый, чем сказать, сколько раз ты мне соврал за два года наших отношений. Я устал. Устал, понимаешь? Ты уже забыл, кто ты есть на самом деле. Забыл тех, кто был и есть рядом с тобой. Твой самый близкий сейчас человек — Дима. А знаешь почему? Потому что он дает тебе дозу, с каждым днем ее увеличивая. И близкий он тебе лишь потому что ты зависим. Ты каждый день мне клянешься, что больше не будешь, это был последний раз, а вечером этого же дня возвращаешься объебанный. Я не могу так больше, Глеб. Я устал любить живой труп, — Серафим вздыхает и садится на край кровати, запуская пальцы в свои волосы, и закрывает глаза. Конечно, Глеб опять ничего не понял и не услышал. Надеятся на обратное бессмысленно. — Прости, Сим, — единственное, что говорит Викторов спустя десять минут тишины, нарушаемой лишь гулом проезжающих по дороге машин за окном. Если вы думаете, что это был единственный подобный диалог, то будете не правы. Такие диалоги случаются каждый день. Это порочный круг, из которого нет выхода. Эти двое в нем навсегда. Изо дня в день один будет извиняться, падать в коридоре объебанный, громко смеяться с, казалось бы, вовсе не смешных вещей и смотреть помутневшими глазами на второго, обнимать и шептать, что любит и жить не может без Серафима который, в свою очередь, каждый день будет умолять перестать употреблять, но будет продолжать страдать от отношений с тем, кто давно его уже не любит. Перестанет верить словам о любви и каждый раз, когда Викторов будет засыпать, Сидорин будет ловить себя на мысли о том, что пора заканчивать этот пиздец и стоит оборвать эти отношения. Но он не уйдет. Никогда. Не будь Серафима рядом, Глеб Три дня дождя давно бы уже лежал в земле. Давно бы перестали стартовать масштабные туры каждые пол года, не выходили бы интервью и подкасты с участием Глеба, не писались бы новые песни и альбомы, не снимались бы клипы. Без Серафима нет Глеба.