Лучшим учителем

Никто не спрашивал, почему он не брал себе нового падавана. Энакин помнил, как срезал мечом цепочку, служившую символом ученичества. И помнил, как светились с отражающимися в них разноцветными лазерами большие нечеловеческие глаза. Он помнил эту улыбку, обнажившую клыки, — до боли знакомую, до каждой чёрточки изгиба, — потому что это он изобрёл её, а падаван нагло украла. «Не украла, а взяла в наследство», — читалось тогда возражение в её лукавом взгляде. Она, конечно, знала мысли Скайуокера. Потому и ухмылялась шире. Энакин думал, что каждый джедай осознавал себя учителем в полной мере только тогда, когда видел извечную лучезарную падаванскую улыбку, обращённую к себе самому. Когда понимал, что ученик так по-особенному, чтобы заставить откликнуться, улыбался только ему. Если падаван не улыбался, а учитель не отвечал, то это были не учитель и падаван, а лишь принужденные быть друг с другом рыцарь и юнлинг. Никто не спрашивал, почему Скайуокер не брал себе нового падавана, так как все знали ответ. Энакин помнил, как впервые увидел эту девчонку. И помнил, как та оценивающе поглядела на него. Тано была выращена Орденом и боялась отступать от норм. Не от приказов, указаний, нет, — это было пустое. Падаван верила в то, что зубрила с детства, а это была строчка про связи и привязанности. Она верила, что любить невозможного учителя было нельзя, что быть с надёжным учителем всегда рядом было нельзя, что переживать, радоваться, расстраиваться, драться, смеяться, плакать, умирать из-за глупого, безрассудного и невыносимого учителя было нельзя. И ломалась. Потому что очень хотелось. А Энакин говорил ей, что можно. Никто не узнает, сколько раз падаван невзначай коснётся учителя, просто чтобы удостовериться, что тот рядом. Никто не узнает, сколько раз падаван посреди ночи позовёт учителя в Силе и потрётся о связь, просто чтобы знать, что он не один. Никто не узнает, сколько раз падаван, срывая горло, прокричит имя учителя в пустоту, просто чтобы тот вышел потом оттуда небрежной невозмутимой походкой со словами: «И незачем было так орать». Энакину, по крайней мере, никто счёт не предъявлял. Никто не спрашивал, почему он не брал себе нового падавана, по той же причине, по которой об этом не спрашивали у Кеноби. Энакин знал, из-за чего Оби-Ван продолжал приглядывать за ним и после получения им самостоятельности. Юноша, конечно, был слишком молод для этой самостоятельности. Был порой неразумен, был рисков, нёсся не пойми куда, не подумав, и мог такими темпами свернуть себе шею. Так учитель и говорил, да. Потому что и он боялся отступать от норм. Ему было легче умереть, чем признать, что, называя Энакина своим другом, он не называл его никак. Скайуокер помнил, что Оби-Ван буквально засыпал его советами о том, как учить падавана. Мысленно, разумеется. В его голове, то есть. Юноша понимал, что учитель не просто учил его и направлял больше десятилетия. Учитель вырастил его. В прямом смысле. И потому Энакин старался тоже быть отцом для Асоки, потому что, как быть учителем иначе, он не знал. Получалось неважно. Может, сказывалась небольшая разница в возрасте, а может, Оби-Ван за спиной — Энакин не выглядел "отцом" . Но кого волновало, как это выглядело? Энакин помнил, как он поражался, что падаван впитывала всё, как губка. И ругательства и остроты — в первую очередь. Оби-Ван хлопал его по плечу и говорил, что надо тщательнее следить за собой, и молодой учитель правда старался, а потом увидел, как Кеноби помогал Асоке с заданием по философии. И он долго ещё ходил хлопал магистра по плечу и читал ему лекции из Кодекса. Энакин не считал себя хорошим учителем. Никогда, даже после войны. Если он сам не мог понять, что плохо, а что хуже, если сам не видел путей Силы, по которым следовало идти, если сам сомневался в для всех вокруг неоспоримых истинах, как мог думать, что научит чему-то толковому? Для таких вещей словно был кем-то намеренно создан Оби-Ван. Учитель был светом всегда, даже когда казалось, что светить было нечем. Учитель был самым праведным и самым джедаем, и Асоке повезло, что он был весь в её распоряжении. Если бы её учил только Скайуокер, из неё бы вышло нечто с огромными амбициями и сильным гневом в сердце, и Энакин потом бы очень жалел. Если бы её учил только он, из неё бы вышел Скайуокер в квадрате. И не только хорошего, но и всего плохого было бы в ней больше. Гораздо больше. Энакин помнил, как специально подбирал задания, чтобы встретиться с ней. Два джедая в масштабах Галактики едва ли могли пересечься, но если одним из них был магистр, то устроить можно было всё. Он старался не докучать Асоке своим назойливым присутствием — она ведь взрослая была уже и могла неправильно счесть его намерения — подумать, что он ей не доверял, как было давным-давно. Но Тано знала мысли своего бывшего учителя, а потому лишь улыбалась ему. Так, как он сам давным-давно улыбался столь же волновавшемуся Оби-Вану. Энакин и Кеноби не считал хорошим учителем. Энакин всё терпел, всё выносил, всё прощал только потому, что любил того как отца, брата и лучшего человека, но не учителя. Оби-Ван не обучил бы падавана тому, что было нужно, если бы это был не Энакин. Из падавана не вышел бы безрассудный, а потому один из лучших джедаев, если бы это был не Энакин. Если бы Оби-Вану достался в ученики не одинокий мальчишка-раб, уже видевший жизнь, уже знавший, что нормы лишь предписывали и волю человека никак не были способны остановить, уже усвоивший от Учителя, что всегда следовало поступать по своей совести, он не сломался бы и не стал бы тем отважным мудрым магистром, которого члены Совета глубоко уважали, но никогда не ставили в пример младшим поколениям, что бы ни говорила во время войны республиканская пропаганда. Оби-Ван не был хорошим учителем, потому что он был бы самым занудным, застоявшимся и твердолобым джедаем, если бы не Энакин. Оби-Ван не был хорошим учителем, потому что ему самому, чтобы раскрыться, нужен был Энакин. Энакин собственной независимой волей сломал в джедаях-с-рождения слепую покорность священным текстам и заставил думать своей головой. И гордился потом ими. Однако много раз этой раздражающей и восхищающей одновременно дотошной правильностью Кеноби спасал жизни. Например, когда Скайуокер собирался эти жизни губить. Учитель просто останавливал его, и Энакин бесился, но отступал, видя, что тот прямо своим телом собирался закрывать пленённых негодяев от его гнева. Рыцарь только мог пыхтеть в сторону. Асока была такой же. С таким же невыносимым джедайством в крови. Как бы ни велика была жажда справедливости, как бы ни чесались руки провести собственный суд и мгновенно исполнить приговор, как бы ни переполнялось сердце великим отвращением к подонкам, потакать своим эмоциям было нельзя. И эту строку Кодекса никто не заставил бы её отбросить или забыть. В этом ведь и заключался весь смысл их несущих в Галактику свет жизней. Скайуокер помнил, как Тано стала просто звать его по имени. С её губ задорное «Энакин» слетало необычайно естественно, коротко, в противовес тому, как она растягивала порой «учитель» – укоризненно или выпрашивающе что-либо. Асока всё ещё была той язвительной Шпилькой, и с годами её навык дерзить ему и выводить из себя только рос. И за это Энакин точно не собирался говорить спасибо Оби-Вану, усмехавшемуся в сторонке. Но вот за что хотел, так это… Скайуокер осознал, что благодарить Кеноби нужно было начинать сейчас, когда увидел его, стоявшего у окна вечером, и заметил как будто впервые, что пряди аккуратно уложенных волос были рыжими уже только в лучах закатного солнца. Оби-Ван не убрал головы, когда Энакин, словно не веря, что настоящая, позволил себе железными пальцами дотронуться до его седины. Но Кеноби прищурился и, вскинув брови, спросил насмешливо: «Удивлён, что твой учитель такой старый?» Энакину очень хотелось возразить, что Оби-Ван едва перевалил за полсотню лет, что он был ещё ого-го и что, разумеется, ни о какой старости и речи не шло, но тот не дал ему ничего сказать, улыбнувшись устало, как делал тогда, когда знал все мысли своего бывшего падавана. Энакину очень хотелось прижаться к учителю, как в детстве, уткнуться ему в плечо, пусть и наклонившись для этого низко, но главное — почувствовать, что он здесь, потому что в любой момент потом могло уже быть поздно. Никто не спрашивал, почему Кеноби и Скайуокер не брали себе новых падаванов, так как падавана взяла Асока. А это означало, что у её мастеров появилась очередная головная боль. В смысле — вернулась к ним. Учеником Тано стал смирный паренёк-забрак, то и дело почёсывавший растущие рожки, но выглядевший при этом так, будто занимался самым серьёзным делом в Галактике. Энакин положил Асоке левую ладонь на плечо под лекку и самым расслабленным тоном произнёс: «Ну, Шпилька, тебе будет чем заняться ближайшие лет десять». Та откинула голову назад и чуть не выколола ему монтраллами глаз. Скайуокер не преминул сердито заметить ей это, а она отозвалась, что просто промахнулась. Мужчина, конечно, мог бы взорваться возмущённой тирадой, но сдержался, — как-никак, молодое поколение смотрело во все глаза. А Энакин собирался быть мудрым и невозмутимым гранд-мастером. Он смотрел вслед удаляющимся учителю и падавану и вдруг ощутил странное чувство дежавю. Точнее, его ощутил тот, кто до этого стоял в тени, прислонившись к колонне, а Энакин просто уловил это по связи. И он не оглянулся, когда чья-то ладонь таким же образом, как и его пару минут назад, легла ему на плечо. Энакин чувствовал себя невероятно гордым. Оби-Ван — тоже. Асока продолжала улыбаться им, замечая, как они оба наблюдали исподтишка. И закатывала глаза, когда Энакин прямо рвался помочь там, где было вот просто совершенно не нужно. И чертовски благодарила Оби-Вана за то, что он хватал того за локоть и держал крепко, давая ей с падаваном улизнуть. Асока никогда не спорила с учеником. Если их точки зрения по какому-то вопросу разнились, она просто молча доказывала своими действиями, что была права, а если не могла, то охотно уступала. Мастера дивились её смирению, а Тано поясняла, что словесно падаван никогда её не победил бы, однако прислушиваться к его мнению всё равно было необходимо; к тому же, для тренировки языка у неё всегда были противники посерьёзнее. Асока никогда не уходила в пустоту одна, оставляя ученика ждать её снаружи. Она не стремилась опекать его сверх необходимого (в отличие от некоторых магистров, чьи макушки явственно торчали над кустами), но всегда брала с собой, даже если бы быстрее справилась сама. Она прекрасно понимала, что занятия в Храме — не самое весёлое времяпрепровождение, но в мирное время на них, разумеется, выделялось больше часов, чем когда любой способный держать меч джедай был востребован на фронте. И потому Тано тоже оставалась на Корусанте, чтобы быть рядом и подсобить, если что, не поспать ночь, но сдать эту чёртову сессию уже во второй раз (Оби-Ван вздыхал с облегчением, что ему не приходилось сдавать в четвёртый). Асока мягко объясняла озадаченному падавану, что написанное не всегда отражало то, что велело сердце. И Сила не всегда хотела, чтобы джедаи следовали одному и тому же укладу. Тано старалась быть чуткой и понимающей и не ломать ученика, а потихоньку менять. Медленно, небольшими шагами, но смело вести по незримым, но ощутимым путям судьбы. Скайуокер оглядывался назад и поражался тому, как все они смогли зайти так далеко. И тому, что их ещё не выперли из Ордена при таком подходе. Он переглядывался с учителем и был даже не рад, а уже привык, что с их степенью связи они могли не говорить друг с другом вслух (но в мыслях не было никаких подколов, поэтому частенько общались по старинке). И Энакин чувствовал невероятный душевный подъём, когда Оби-Ван, наблюдая за их практически общим бывшим падаваном, подумал о том же, о чём и он.