Свободное продолжение серии

- Ну, дядюшка! – заканючила, как в детстве Энни, - я хочу ещё полюбоваться закатом! А потом, видимо, вспомнив, что ей скоро исполнится тридцать, строго добавила: - И вообще, я уже взрослая. - Слушай-ка, взрослая ты моя! – взорвался долготерпеливый и самый лучший на свете дядюшка Чарли, - когда ты, наконец, перестанешь ныть и начнёшь искать работу. Ты же устроилась на журналисткие или писательские курсы. Да с твоим опытом, ты с сестрой можешь без всяких курсов такую фантастическую эпопею издать и такие деньжищи зарабатывать, а ты сидишь и ноешь. Вон Элли тоже сидит без работы, и ничего. Преподаёт нашим сельским ребятишкам почти за бесплатно, но зато счастлива. А ты даже простой подработки уборщицы найти не можешь или просто не желаешь. Эй, Альфред, дружище, займись-ка ты этим дурдомом на выезде. А я, старый моряк, не в мои годы уговаривать молодёжь браться за ум. Эгей, Альфред, где ты там? С гиганьем и свистом из-за сарая вынесся Тим О’Келли в самодельных, уже изрядно помятых жестяных латах и с настоящим железным мечом в руках, а за ним по пятам нёсся разыскиваемый Чарли Блеком Альфред Каннинг, степенный инженер со степенью то ли доктора наук, то ли чего-то вроде того. Чарли зло сплюнул на землю и ушёл в дом. - Что это с ним, Энни, подружка, не знаешь? – поинтересовался Альфред. - Не знаю, Фреди, наверное, просто стареет наш дядюшка Чарли. Давай лучше полюбуемся закатом. Он такой красивый сегодня, не правда ли? А где Элли? - Наша королевна школьных наставниц трудится в поте лица, вдалбливая в пустую головёнку младшего братишке нашего Тима начальные знания по таблице умножения. - Не трогай брата, супостат! – вызверился Тим и с новой энергией накинулся на безоружного, если не считать выломанной из изгороди дубовой жерди, Фреди. Парочка драчунов умчалась в неизвестном направлении, а Энни пошла одиноко бродить по окрестностям небольшой фермы, как вдруг она заметила вдалеке высокого мальчика. Мальчик был незнакомый, и, по-видимому, он был очень болен. Он шёл, шатаясь, едва не падая. Энни бросилась к нему и обомлела. - Урфин! – прошептала она, подхватывая его на руки. Как же она сразу не узнала его. Наверное, из-за роста. Ведь в последний раз она сама была немного ниже его, взрослого. Она совсем забыла, что жители волшебной страны всё равно что пикты на британских островах или пигмеи в Африканских пустынях, самый высокий мужчина достигает роста в сто двадцать сантиметров. В каком виде был Урфин. Голый, потому что окровавленную спину и грудь, а также руки повыше локтя стягивали полосы из его собственной одежды, так что о стыде и речи не шло. Кровь была везде: на руках, на ногах, на теле. Губы спеклись и потрескались, а в глазах застыло выражение загнанного зверя и безумие обречённого. Мутный плавающий взгляд был несфокусированным, и Энни поняла, что задавать сейчас ему вопросы, бессмысленно. Подхватив лёгкого Урфина на руки, она бросилась в дом, призывая на ходу всех домочадцев. Урфина уложили в комнате Элли, та всё равно задерживалась на работе допоздна. Тот факт, что комната была чисто женской роли не играл. В теперешнем состоянии Урфину явно было всё равно. Сидеть с ним вызвалась Энни, но Анна Смит грозно заявила взрослой дочери, что она, Энни, ещё мала, чтобы сидеть с больными и она, Анна, сделает всё в лучшем виде. Срочно вызванный с полей Джон не возражал, хотя по возрасту Они с Урфином были ровесниками. Здоровым Урфин из-за своего невысокого роста и иного климата в своей стране был даже красивее Джона, хотя оба были фермерами. Но Джон даже и не подумал заревновать. Вернее, он заревнует потом, а сейчас надо спасать жизнь, а не рассуждать об изменах. Так и получилось, что с Урфином сидела Анна Смит. А сёстры, по очереди её подменяли. Почему-то именно на женскую половину семьи легла забота о… умирающем. В том, что Урфин умрёт не сомневался никто. Даже не унывающий Альфред Каннинг, который почему-то решил остаться на ферме, и тот не сомневался в плачевном исходе. Урфин был плох, очень плох. И, главное, он, похоже, полностью, лишился рассудка. Часы складывались в дни, дни в недели, недели в месяцы, а всё оставалось по-прежнему. Ни конца, ни выздоровления не наступало. На маленькой ферме поселилось уныние. Больше ни песен, ни смеха не слышалось на ней. Горе, столь редкий гость в этом гостеприимном домике, прочно утвердило свои права надо всем и всеми.