Завтра тебе будет лучше

Холодный ночной ветер играется с гардинами. Окно раскрыто нараспашку. Свет от прожекторов и вывесок освещает комнату лучше чем любые лампы. Звуки вечно веселого оркестра льются в комнату, постепенно заполняя собой все, напоминая воду льющуюся через край ванной. И Воскресенье хочет в этой воде захлебнуться. Все звуки, голоса и мысли за последний день смешивались единым месивом красок. Из сотен разных оттенков получается один грязно-серый цвет, перечеркивающий разом все воспоминания, затмивающий собой все эмоции и ощущаемый огромным комом в горле. Он не видит больше цвета города, не видит других людей, не слышит звуки. Для него остались только цвета ЕЁ одежды, остался только узор ЕЁ нимба, слышались только отдаленные нотки ЕЁ голоса. Каждую мысль он больше погружается на дно. И как бы ему не хотелось наконец задохнутся, судьба любезно преподнесла ему жабры. Вот только плавниками всё же не наградила. «Не смог» Воскресенье громко всхлипывает, его трясёт, то ли от озноба из-за холода, то ли из за потраченных нервов. Больше для него не существовало статуса, который можно испортить. Он уже его испортил. Для себя. "Ты сам виноват" В одной рубашке и брюках он сидит на полу перед кроватью. Он уже и не вспомнит никогда куда закинул свой пиджак и перчатки. Ему это и не надо. Все что ему сейчас надо это ЕЕ голос. ЕЕ звонок. Или хотя бы ЕЕ сообщение. Голова раскалывается от эмоций. Рукава не просыхают от слез. Спина болит от постоянных стуков о твердую кровать. Волосы ещё долго не лягут аккуратными локонами, как раньше. Да и ничего как раньше больше не будет. ЕЕ больше не будет. "И ты даже не пытаешься что то сделать" Нет, не правда. Воскресенье пытается. Пытается поднять голову. Пытается хоть как то, облокотившись ослобевшими руками о кровать, встать. Пытается устоять на ногах. Пытается. Но у него очень скверно выходит. Ноги подкашиваются и он падает на холодную кровать. Его собственный нимб впивается в затылок, так же как впиваются в мозг мысли. "Это ты ЕЕ убийца" Воскресенье больно кусает запястье, ему хочется кричать. Кричать от ужаса. Кричать от горя. Кричать от безысходности. На языке колит вкус метала. Но рука настолько онемела что он не чувствует боли. Воскресенье сжимает зубы сильнее. Прокусывает глубже. Он закрывает глаза и делает вдох. Холодный воздух колит лёгкие изнутри, заливает собой все и вытесняет остатки тепла. Вместе с теплом выходит и новый порыв. Порыв убежать. Неважно куда. Неважно как. Лишь бы подальше. Воскресенье хочет бежать так быстро, что бы даже Эон не догнал его. Хочет бежать так далеко, что бы ни одни живые существа не нашли его. Хочет бежать так долго, что бы свалится с ног и наконец утонуть в безмятежности смерти. Челюсти сами разжимаются, выпуская из плена руку. Кисть падает рядом с головой, пачкая белый пододеяльник кровью. Воскресенье смотрит заворожено, как под гипнозом. Кровь стекает по руке тонким ручейком и медленно капает на кровать. Кап. Кап. Кап. Золотые глаза застыли на месте. Кап. Кап. Кап. Золотые глаза наконец закрылись под тяжестью век. Кап. Кап. Кап. Запах крови ударяет в нос. Кап. Кап. Кап. Серое месиво из красок будня перекрывается красным. Кап. Кап. Кап. Это правильно. Чувствует он. Кап. Кап. Кап. Так и должно быть. Убеждает себя он. Кап. Кап. Кап. Воскресенье кажется что он тонет. Тонет в крови. Которая заполняет комнату. Она постепенно наполняет комнату как бутылку. И ему кажется что она уже на уровне его кровати. Ему мерещится что она заполняет лёгкие, когда в дверь тихо стучат. Юноша глаза распахивает так быстро что они начинают болеть. Кровь уже давно остановилась и местами начала запекатся, противно стягивая кожу. Воскресенье сжал руку в кулак и оперешись на него приподнялся. В дверь постучали снова. В этот раз не так тихо и медленно. Негнущийся ноги еле донесли не податливое тело к двери, и Воскресенье открыл замок. Если бы это был грабитель или маньяк сознание ликовало бы, закатывая пир и наедаясь грёзами перед скорой кончиной. Но это был всего лишь начальник охраны. -"Я пришел проверить ваще состояние. В связи с последними новостями..." - Галлахер так мило старался подбирать слова что на секунду разум Воскресенья и вовсе заликовал в честь маленькой победы в подчинении, но не успели глаза загорется как он осознал всю абсурдность своих мыслей. Сейчас именно он тут подчинялся. Именно он тут проиграл. Галлахер наклонил голову вбок, всматриваясь в глубь комнаты. - "Все нормально?" Нет. Определенно нет. -"Да, прошу извинения за беспокойства, вскоре я снова вернусь к работе" - свой же голос был неузнаваем. Верил ли он сам в это? Конечно нет. Он не в порядке. Он не сможет вернутся к работе. Не после ЕЕ ухода. Галлахер промолчал. Как можно быстрее Воскресенье захлопнул дверь. Сейчас он не может видеть подчинённых. Не может пасть ещё ниже. Дверь не закрылась. Ее грубо толкнули обратно. В комнату вместе с теплом коридора проникла широкоплечая фигура. Галлахер обводит комнату взглядом, задерживаясь только на окне и кровати, размашистым шагом пересёк комнату, и закрыл окно. Больше в комнате не играет веселая музыка. Больше ветер не играется с тюлью. Больше не было призрачного духа веселья. Больше рядом не было ЕЕ. Воскресенье надеется что после он снова останется один. Но Галлахер поворачивается к нему, облокачивается спиной к окну и пристально смотрит. Смотрит прямо в глаза. И Воскресенье без слов понимает. Понимает каков это будет разговор. Он закрывает дверь, запирая себя в клетке с диким зверем. Но зверь не кидается и даже не рычит. Он позволяет Воскресенью подумать. Позволяет сделать выбор. И юноша выбирает. Выбирает дойти до кровати, опираясь на стену, ведь ноги совсем большой не держат. Выбирает сесть визави, ведь комната слишком пуста для иных расположений людей. Выбирает ссутулится и закрыть голову руками, оттягивая волосы и упираясь в нимб. -"Все нормально?" - тот же вопрос, но совершенно иной интонацией. Голос бармена дрожит. Вопрос звучит тихо, сливаясь с приглушёнными уличными песнями. Воскресенье мотает головой, морщась от боли. От "собеседника" он слышит глубокий выдох. Кровать рядом с ним проминается. Воскресенье не видит как Галлахер проходит взглядом по белому белью. Не видит как глаза бегают по комнате. Не видит как все внимание поглощает раненое запястье. Не видит. Но чувствует. Чувствует свой пульс, болью отдающиеся в голове. Чувствует чужое дыхание совсем рядом. Чувствует что сейчас расплачется. Ладони, больше его собственных убирают руки с головы. Проходятся по волосам, начиная распутывать колтуны, и забрасывая эту идею уже на первой минуте. Проходятся по узким плечам. Спускаются к прокусаной кисти и берут ее нежно и медленно. Воскресенье не сразу поворачивается, лишь тогда когда ему показалось что прошло не меньше часа. Галлахер все ещё держиит его кисть в своих руках и смотрит пристально. Легко почти не ощутимо проводит кончиками пальцев прямо по следом зубов. Далёко не сразу Воскресенье ловит с чужих губ вопрос: "Зачем?" И Воскресенье и правда думает зачем. Зачем он все ещё здесь, если он уже не компетентен как начальник. Зачем он все ещё дышит, если у него забрали его воздух. Зачем он тут. Если он может быть с НЕЙ. Он порывается отдернуть руку, но только выворачивает себе запястье. Сгибаясь пополам от резкой боли. -"Прости" - слышит он прямо над ухом - "Я не могу позволить тебе навредить себе" Воскресенье не понимает уже что же происходит. Он через силу открывает глаза и встречается с карими самоцветами, смотрящими пристально, с каким то прищюром. Слова с трудом обрабатываются в голове под завязку забитой ватой. -"Тебе совсем не идут слезы" - бармен качает головой и говорит тихо-тихо, почти что шёпотом. Воскресенье смотрит ошарашенно. Его рука все ещё в ловушке из чужих пальцев. Глаза болят. Он уже не знает как реагировать на реальность. Не знает что сказать, как сесть, как относиться ко всему. -"А что же мне тогда идёт?" - тихий вопрос отозвался эхом в сознании. Воскресенье больше не узнавал свое же охриплый голос. -"Улыбка." Он пал слишком низко, что бы снова подняться на небеса. Он всегда старался выглядеть счастливым. Даже если это совсем не так, в душе бушевал гром, но Воскресенье улыбался. Раньше улыбался. Сейчас он думает что в этом нет смысла. Ни в чем уже нет смысла. Воскресенье злится, сводит брови на переносице, скалит зубы и сжимает руки в кулаки. -"Даже так лучше, чем слезы" - Воскресенье чувствует как над ним смеются, над его эмоциями, над его мыслями. Это невыносимо. -"Это было крайне не тактично, знаешь ведь, Галлахер?" -"Но эффективно. Ты больше не плачешь" - Он константировал это так просто, как будто бы чужая жизнь не рухнула в одночасье. Как будто бы это был самый обычный день, похожий на те что были раньше, когда всегда на перефирии маячила ОНА. Воскресенье не замечает как снова остаётся один. Он закрывает глаза руками. Он смеётся. Над собой. Над своей беспомощностью. Смеётся как псих. Нервная система больше не справляется. Он больше не справляется. Смех стал беззвучен, на его смену пришел плач. Тихий плач. Его трясут за плечи, так резко что голова начинает болеть ещё больше. Открыв глаза, видит перед собой только обеспокоенное лицо Галлахера. Хочется спросит о чем то, но сил хватает только на громкий выдох. С воздухом из лёгких уходят и мысли из головы. Он хочет побыть один. А этот бармен опускает его плечи и разводит руки в стороны. Воскресенье понимает без слов. Осторожно касается чужих рук и обнимает. Медленно и аккуратно. Его никто не торопит. Ему просто позволяют делать все что ему нужно. И Воскресенье этим пользуется с лихвой. Сжимает чужую грудную клетку так сильно как может сейчас. Кладет голову на чужое плечо. Ощущает чужие руки на своих плечах. Чувствует чужой пульс. Слышит чужое дыхание. И ревёт. Громко, и прерывисто. Теперь ему правда кажется что он захлёбывается. Он чувствует как тонет, как вода замещает воздух в лёгких. Каждый новый вдох рвёт изнутри лёгкие и колит горло. Хочется выть во весь голос. И он воет. Доводит себя до хрипа. Глотает ртом воздух, и продолжает плакать. Он не чувствует как его переносят в лежащее положение. Он чувствует теплоту чужого тела и хочет забыться в ней. Воскресенье желает отказаться от своих воспоминаний. Желает забыть кто он. Лишь бы сердце не разрывалось и не заполняло грудь кровью. Лишь бы не помнить ЕЕ. Не делить с НЕЙ свое детство. Не радоваться ЕЕ успехам. Не отпускать ЕЕ из родного гнезда. Не ждать ЕЕ звонка ночи напролёт. Не приглашать с дрожью в голосе ЕЕ на праздник. Не оплакивать ЕЕ сейчас. Голос давно сел, сил не осталось даже на поддержание глаз открытыми. Теперь он лежит в тишине, даже вместо мыслей лишь белый шум. Голова медленно поднимается и опускается вместе с чужой грудью. Одна теплая рука гладит волосы, оттягивает отдельные пряди и задевает крылья. Вторая рука держит за талию. Крепко, но не грубо. -"Сколько прошло времени?" - шопотом спрашивает Воскресенье, все ещё не открывая глаз. -"Думаю, около часа" - голос звучит шёпотом над самым ухом, звенит в голове и вытесняет белый шум. Воскресенье открывает глаза только когда его перекладывают на кровать. Галлахер уходит к столу и наливает воды в стакан. Звук льющейся воды, удаляющейся о стеклянное дно - единственная музыка в голове. Глаза моргают так медленно, что Воскресенье пропускает момент: когда Галлахер сел на кровать. Но зато он не пропускает момент, когда ему ко рту подносят таблетку. Надавливают ей на губы, заставляя взять ее в рот. Затем поят водой, заставляя проглотить незнакомый препарат. -"Это лекарство" - читает Галлахер немой вопрос, застывший в золотых глазах. - "Ложись спать" И Воскресенье ложится. Одеяло кажется ему слишком холодным, а рука на голове слишком горячей. Но он терпит и правда пытается заснуть. И медленно у него выходит забыться. "Завтра тебе станет лучше" - слышит он отдаленно, перед тем как уйти в небытие. °°° Дзынь. Бокал ударяется о бокал. Дзынь. Очередной глоток жжёт горло. Дзынь. Воскресенье думает что в его голове слишком много алкоголя. Но все ещё подливает себе в бокал. Дзынь. В его бакале вино. В ЕЕ бокале шампанское. Такое же они пили вместе в последний раз. Такое же он пил на утро. Такое же приносило слишком много душевной боли. Теперь осталось лишь вино. Красное, как кровь на белом белье. Дзынь. После 4 бутылки Воскресенье перестает считать сколько он выпил. Каждый раз вместо тоста он слышит звон. Дзынь. Забыться не получалось совсем. ЕЕ голос в голове звучит только громче с каждым бокалом. Дзынь. Воскресенье смотрит на открытое окно и слушает музыку с площади. Дзынь. Подоконник слишком жёсткий что бы на нем сидеть, а закрытая створка слишком холодная что бы на нее облокачиватся. Но Воскресенье сидит, ерзая на подоконнике. Облокачиватся на стекло, вздрагивая от холода. Дзынь. Он смотрит на улицу. Дзынь. Ветер играется с волосами, обдувает крылья и охлаждает нимб. Воскресенье высовывает голову на улицу и смотрит на дорогу под окном заворожено. Снизу машины проносятся, по тратуару идут пешеходы. Воскресенью дурно становится. Он выпрямляется только для нового глотка. Дзынь. Воскресенье встаёт на подоконник и теперь высовывается на улицу всем торсом. В голове вата, руки скользят по окну и он чуть не летит вниз. Звяньк. Единственное что сейчас важно - разбитый бокал, покатившийся по полу. Воскресенье держат за талию сильные руки. Голос над головой зло отчитывает его, пусть сам и дрожит. Воскресенью не нужно оборачивается что бы знать, что произошло и кто его спас. У начальника охраны слишком хорошая интуиция и он уже давно не оставляет Воскресенье надолго в одиночестве. Галлахер ведёт Воскресенье к кровати, говоря что-то про новое лекарство, потом долго прощупывает руку. Обрабатывает ее спиртом и, пока Воскресенье ещё не осознал, что за новое лекарство, вкалывает шприц с какой-то жидкостью. Воскресенье хочет отдернуть руку, но он у него давно уже нет сил, а Галлахер и раньше был куда сильнее. Воскресенье закрывает глаза и чувствует, как лекарство течет по венам. Чувствует, как игла покидает руку. Чувствует лёгкий поцелуй на костяшках пальцев и открывает глаза. Галлахер держит его руку и смотрит так встревоженно, что Воскресенье хочет плакать, но он уже выплакал всё что только мог, поэтому он лишь снова закрывает глаза. Он слышит знакомое уже до боли и повторяющееся из раза в раз "Завтра тебе будет лучше", а сам только и думает о том как бы завтра не проснутся.