Вспоминая Бога

      В сложившейся ситуации у меня не было права на отказ, непоколебимость Воланда на корню погашала сопротивление. Потому пришлось избрать тактику молчаливого наблюдения, отслеживать движения хозяина квартиры, по чьей воле вспыхнули свечи в канделябрах на тёмной половине комнаты и показался длинный стол, сервированный на несколько персон, с изящными кубками и золотистыми блюдами. Тут же появилась Гелла с подносом. Платье с трудом прикрывало бёдра девушки, но я уже не удивлялась раскованности актрисы. После в дверях возник высокий светловолосый мужчина в неизменном клетчатом пиджаке и кривоватом пенсне. Подметив, что Воланд покинул кресло, предоставив мне личное пространство, нарисовал на лице улыбку и подошёл. В тот момент я впервые подумала, что обитатели дома 302-бис боялись дьявола, хотя состояли на службе не первый год.       — Коровьева вы знаете. Рыцарь, чародей и шут. А где этот прохиндей Бегемот? — вопрос прозвучал с недовольством, куда грубее, чем когда мы общались наедине. Профессор остановился у настенного зеркала, отражавшего не бордовый халат, а чёрный костюм и рубашку с брошами-булавками для воротника, связанными тонкими цепями; повернувшись, Воланд выглядел уже так, как и двойник за стеклянной поверхностью. Перевоплощение не должно было сильно поражать, не после увиденного в деревянном тереме в Подмосковье, когда утопленницы избавлялись от собственной кожи, и всё же я с трудом отвела взгляд. Тихо поприветствовала Фагота и ускользнула к окну, пока клетчатый с поклоном отвечал: «Бегемот вот-вот будет, мессир». А во дворике, между прочим, сновал некто с папиросой, шаркая и покачиваясь, а потом задирал голову и пялился вверх на квартиру.       — За вами пытаются шпионить, — с иронией сообщила собеседникам, и Коровьев мигом подскочил.       — Ох, не уймутся никак, представляете. Других дел что ли нет? — произнёс скороговоркой.       — А если сюда поднимутся?       — Обязательно, обязательно поднимутся! — ещё и усмехнулся вдобавок. — Каждый день врываются без приглашения. Но ничего необычного не случится, не извольте беспокоиться. Хитрости пятого измерения…       Я собиралась поинтересоваться об этом измерении, тем более что и раньше о чём-то подобном слышала, но вдруг наткнулась на громадного желтоглазого кота, с мордой совершенно бандитской, точно как у пирата, и лоснящейся густой шерстью. Мастер много о нём писал, однако между воображением бесовского зверя и встречей нос к носу пролегала кардинальная разница. Мысли мигом улетучились, и о чём хотела спросить, забыла. Бегемот зашевелил усами, впитывая аромат моего восхищения, волнения и лёгкого веселья. Хвост сделал дугу.       — Что на тебе надето? — раздался резкий голос Воланда.       Кот не оробел из-за сердитого тона, напротив, с гордостью продемонстрировал короткое облачение.       — Мессир, это простая жилетка, — заговорил совершенно по-человечески, чем поневоле вызвал восторг. — Сейчас её модно надевать на званые вечера. Разве бы я посмел предстать перед дамой неглиже?       — Бегемот, как сами можете убедиться, на ровном месте устраивает шоу, — прокомментировал его поведение хозяин, впрочем, без прежнего напускного негодования.       — Нас не нужно знакомить, мессир. Мы с Дарьей Алексеевной давно в близких отношениях.       — Простите? — я опешила, однако тот упрямо гнул свою линию.       — Как? — воскликнул в притворном возмущении. — Ужас, женщины такие забывчивые. Я-то надеялся произвести впечатление!       Внезапно в памяти всплыл эпизод, будто навеянный извне: в подвал загнал промозглый весенний дождь, Мастер разжигал очаг, а вот мне от скуки приспичило донимать арбатского питомца. Он не возражал, устроился на коленях, и пока чесала пушистое брюхо, забавно сучил задними лапами, шутливо отбиваясь от ласки.       — Ой, — выдохнула с острым неприятным смущением, поскольку Бегемот слабо ассоциировался с домашним животным, скорее, был юношей в шкуре кота; знай это заранее, не согласилась бы играть с ним в игры. — Да, определённо произвели.       Следующая посетившая идея заключалась в удручающем понимании: Мастера изучали и держали под контролем до столкновения с Воландом у «Грибоедова». Мохнатый сумел не только обмануть внешним видом, но и втёрся в доверие. Не зря Светка гоняла приблудыша, которого из жалости я прикармливала. Глупые легенды москвичей оказались вполне правдивыми. Впрочем, досадой томилась недолго: зеркало поплыло, и акцент внимания сместился на последнего члена свиты, коренастого рыжего демона, шагнувшего в гостиную прямиком из потустороннего мира.       — Азазелло, моя правая рука, — в объявлении Воланд подчеркнул значимость слуги. Я вежливо кивнула клыкастому мужчине, однако тот взирал исключительно на профессора, игнорируя остальных, и так продолжалось несколько напряжённых мгновений: никто не осмеливался прервать немой диалог, лишь когда дьявол с воодушевлением позвал за стол, Бегемот швырнул Азазелло: «Что опять у тебя с лицом? Наконец-то есть повод для радости, а ты как будто хоронишь кого. Вот, выпей ради приличия!» — и дерзко налил коньяку в бокал. На сверкающих тарелках красовались виноград, дольки ананаса, апельсины, гранат, редкая для советских людей экзотика, соседствовали с ними стейки с жареными овощами, фаршированные сыром и чесноком яйца и помидоры, икра, тушёные кабачки, рулеты. Пахло вкусной едой и пряностями. Ситуация усугублялась тем, что я проголодалась после работы, и стремление сразу на всё накинуться приходилось убивать каждую минуту: из ужина Воланд наверняка готовился сотворить хитроумную ловушку. В мягко-приказном тоне он сказал сесть рядом. Бегемот прошмыгнул на табурет по правую сторону от хозяина и очутился как раз напротив меня. Закруглённые когтистые пальцы, подушечки на лапах отнюдь не мешали орудовать вилкой и расправляться с кусками мяса. Признаться, зрелище стоило того, чтобы рисковать безопасностью. Пользуясь заминкой, кот нашипел сарказма в адрес Азазелло, и рыжий откликнулся:       — Клянусь, сейчас ты на тонком льду.       — Грубиян. Ох, не берите в голову, прелестная Дарья Алексеевна! — посетовал Бегемот с величайшей искренностью, какую не изобразили бы лучшие артисты СССР. — Наш приятель теряется при женщинах. А впрочем, не берусь судить его строго: вы и впрямь создания противоречивые. Во Вселенной не найти никого другого, в ком бы проницательность сочеталась с наивностью, милосердие с коварством, преданность с переменчивостью, и кто вдобавок был бы грациозен, подобно нам, кошачьим…       — Ты, как всегда, о себе да о себе, — мстительно ввернул демон.       — Разве я лгу, мессир?       Взгляды метнулись к Воланду, который, откинувшись в кресле, грел содержимое кубка в ладони.       — У Бегемота хорошо подвешен язык, — произнёс он с нотками одобрения.       Почувствовав облегчение из-за уютной атмосферы и дружеских безобидных колкостей, сразу, как глотнула вина, я выпалила неожиданное:       — Мужчины тоже очень разные. Чем больше отличий, тем интереснее компания.       — Дельное, дельное замечание, Дарья Алексеевна, — защебетал Коровьев.       — Компания богата на личности, каждый присутствующий здесь заслуживает высокой оценки, — ответил Воланд. — Иное, конечно, невозможно. А в продолжение темы, которую Бегемот озвучил: должен сказать, женщины преображаются с каждой новой эпохой.       — Глоток свежего воздуха! — мечтательно пробормотал кот.       — Не перебивай, — бросил ему профессор и продолжил. — Теперь люди совсем одиноки, хотя находятся на глазах у общественности. За всю историю этот парадокс не был распространён в таких масштабах.       — У нас появилось больше личной свободы, — пояснила я, когда консультант закончил, а члены свиты не торопились выражать мнение. — Порой нет ничего лучше, чем побыть наедине с собой. В кои-то веки человек избавляется от стереотипов, пусть медленно, постепенно, но избавляется… от стандартов, мишуры, от всего ненужного, что препятствовало на пути к счастью.       — Вот почему мы наблюдаем огромное количество разводов, мессир, — встрял Бегемот. — Всегда говорил, брак счастью мешает! Представьте, если бы моя жена вдруг решила бежать с каким-нибудь негодяем…       — Это было бы мудро с её стороны, — изрёк Азазелло.       Камень явно летел в огород Маргариты. Но разве она не мучилась осознанием, что потратила драгоценные годы на того, к кому любви не испытывала? И зачем? В погоне за ложными идеалами о семье, которая по факту не состоялась? За деньгами, достатком, удобствами? С выпадом Бегемота я категорически не была согласна, хотя бы потому что повторное замужество собственной матери на поверку вышло куда счастливее, нежели первое — с отцом. И, кроме прочего, сердцем я всё ещё верила в союз Мастера и Маргариты, в их духовную связь. Однако Воланд рассматривал вопрос намного глубже, растягивал в масштабах глобалистики.       — Если снять проблему выживания и необходимости борьбы за пищу и кров, как быстро распадётся человеческий коллектив? — он искусно вплетал акцент, давая понять участникам беседы, к кому конкретно обращался. И они смиренно хранили молчание: Коровьев методично нарезал мясо, шерстяной ложками пожирал икру, Азазелло увлёкся слезами коньяка на стекле.       — Думаю, все начнут жить по новым принципам. А коллектив не распадётся: мы социальные существа, — пришлось с большой неохотой позволить оппоненту втравить меня в философский спор.       — Горожане разрозненны. Находясь на одной жилплощади, едва ли желаете друг с другом говорить, — Воланд с лёгкостью отринул возражения. — Полагаю, степень количества тоже влияет на процесс. В малонаселённых пунктах люди стараются держаться вместе. Но там и выбора не так много.       За плотным слоем авантюрного настроя, задора, азартности пряталась Тьма, голодная и жестокая. Где-то в недрах естества обитало зло, и оно прорывалось сквозь маску харизматичного неунывающего немца. Канделябры, витражи, шёлковая скатерть, треск пламени в камине усыпляли бдительность, перекрывали чувство опасности очарованием. Мотылёк порхал вокруг источника света во мраке. Догадывался ли, что сгорит? Очевидно, подозревал, если даже разумная тварь вроде человека совершала ту же самую глупость, заранее зная, чем затея обернётся.       — Вы рассматриваете свободу как средство уничтожения? — приглушённо спросила я и заполучила пронизывающий до костей взгляд.       — Покорение кажется более привлекательным, — голос Воланда обволакивал. — Оса быстро разоряет пчелиный улей, когда не встречает единодушного сопротивления.       «Общество, расколотое на отдельные единицы, падёт к ногам дьявола», — улавливался подтекст.       — А что потом? Когда разорите улей? — уже почти шептала, не в силах выпустить из поля зрения кипящую, грозную и неукротимую энергию в омутах глаз. Контраст между фасадом и сутью, полярность натуры завораживали: как бабочка могла дивиться расхождению между чудовищностью паука и умением создавать с математической точностью паутину, что подвластно настоящему гению, так и я поражалась сочетанию аристократического достоинства и дикого варварского начала, свирепому первобытному зверю внутри гордого джентльмена. Удовлетворила бы его победа над человечеством или разочаровала? Как скоро острый подвижный ум захотел бы биться за новую цель?       — Клянусь, мессир, одна несмешная, но, как вы изволили выразиться, богатая личность меня в этом веку доконает, — заныл Бегемот, вмиг разрушив отшельническое взаимное созерцание. Я сморгнула и прислонила к губам кубок.       — Уж не просишь ли ты о свободе? — глумливо поддел Воланд, переключаясь на прислужника. — Азазелло будет рад ею воспользоваться, чтобы свести счёты.       — Позвольте, это лишено всякого смысла! — запротестовал кот. — Предлагать свободу тому, кто и так гуляет сам по себе.       — Хитрец, — профессор лукаво улыбнулся, после чего продолжил: — Итак, мы тысячелетиями наблюдали, как пастырь душит паству, кесарь губит народ, а диктатура Римской империи обратила в рабство половину Земного шара. Но времена меняются. Дарья Алексеевна верно заметила, в ход войдут другие принципы. Сколько же лет понадобится, чтобы свободой загубить не только жизни, но и души?       — Мы делаем ставки, мессир? — с трепетом произнёс Фагот.       — Как угодно.       — Вероятно, три сотни, — клетчатый отозвался без раздумий. — Во мне говорит прошлое.       — Двести. Ровно двести лет — и люди никогда не будут прежними! — Бегемот громко ударил по столу.       — Даю сотню, — послышалось от Азазелло.       — Пятьдесят, — с упоением сообщил Воланд. — По истечении пятидесяти лет вы вообще не узнаете этот мир.       От того, с какой страстью демоны обсуждали грядущую катастрофу, становилось физически плохо: пропал аппетит, вино утратило вкус, свечной огонь тоже потускнел, как если бы хотел помочь в сокрытии преступления. Я делила трапезу с хищниками, неумолимыми в намерении отправиться на охоту, и ничто не насытило бы жажду крови.       — Свобода не может быть так опасна, — перечила из упрямства, с врождённой потребностью добычи спастись.       — Желаете пари? — Воланд наслаждался эмоциональной агонией. — Помните в Варьете женщину из первого ряда, которая велела конферансье оторвать голову?       — На всё нужно время, в том числе и ребёнку, чтобы научиться ходить.       — Новые люди — это забытые старые, — повторил он слова Мастера и добавил с искажённым издевательским сожалением. — Вы не научитесь, потому что боитесь самих себя, и боитесь правильно.       Перед глазами замелькали кадры пережитого на сеансе магии, сквозь пелену пробился проблеск отчаяния. Дьявола удалось узреть не благодаря легендам и библейским историям, а через грехи окружающих, их мерзость, алчность и неистовство во вседозволенности. Козырей в рукаве не нашлось, чтобы отразить натиск.       — Пациентам Стравинского, наверное, больно слышать, что проблема в них, а не снаружи. И о необходимом лечении. Чем пороки страшнее, тем хуже методы борьбы с недугом, — произнесла я и вперилась взглядом в блестящий графин: давление Воланда становилось чрезмерным. — Хотя у меня недостаточно опыта, чтобы судить о таких вещах.       Хозяин квартиры переменил положение в кресле, закинул ногу на ногу и беззвучно постучал пальцами по деревянному подлокотнику, как бы перебирая ноты не известной никому мелодии. Полемика его распалила.       — Эх, я тоже в психиатрии не силён, — огорчённо сказал Бегемот. И тем самым разрядил напряжённость момента.       — Когда же ты замолчишь… — сквозь зубы процедил Азазелло, жмурясь от раздражения.       — Не ограничивай меня в правах! У нас тут не восемнадцатый век!       Завязалась потешная перепалка, которую прерывать не спешили. Воланд потягивал вино, я принялась за рулет и овощи, любезно подсунутые в тарелку Коровьевым. Было очень вкусно, и, к счастью, следующие полчаса сидящие за столом посвятили ужину, используя трёп усатого шутника в качестве радио. Коту нравилось провоцировать смех: стоило заиметь внимание зрителей, начинал стрелять остроумными фразами и быстро сочинял о приключениях, причём в подробных деталях, как если бы пережил каждое фантастическое событие. По завершении компаньоны с фальшивой укоризненностью пеняли на выдумки и враньё.       — А знаете, что отличает его рассказы от вымысла? — наклонившись, спросил меня Воланд. Бездонные глаза мерцали озорством. Я вновь ощутила обособленность от веселящихся, иллюзию изоляции, словно между нами и демонической троицей вырастала стена.       — Время, — мужчина улыбался.       — Значит, Бегемот потом воплощает истории?       — Большую их часть.       — Все, все они чистой воды правда! — восклицал кот. — А вот время и есть обман. Самый настоящий обман! И тому имеются доказательства.       — Так можно уже считать, что тебя подвесили на тропической лиане? — задал резонный вопрос Азазелло.       — Видите, Дарья Алексеевна, какая здесь царит диктатура, — застонал балагур и обиженно покачал головой.       Из-за последнего комментария возникло дерзкое непреодолимое желание прояснить кое-какой момент. Или пряное насыщенное вино толкало на неверный путь, или дурной характер, но отступать было поздно. Чувствуя, как сердце точило любопытство. буквально вгрызалось в него, я покосилась на Воланда.       — Интересно, а что случилось бы с Римской империей, с диктатурой, да и с миропорядком в целом, уступи власть кесаря идеям свободы? Если бы Иешуа избежал казни? — я хорошенько подумала, прежде чем сформулировала мысль.       Коровьев резко прекратил жевать. Бегемот изваянием застыл на табурете, но более неожиданным образом отреагировал рыжий приспешник: впервые за вечер Азазелло уставился на меня. Сразу сделалось неуютно, и внутренний голос в знак оправдания вещал, что дарованная свобода выбора дозволяла Понтию Пилату приговорить к смерти разбойника, а не Га-Ноцри, или Иисуса Христа, если ссылаться на библейский источник, не художественное произведение. Я вновь воззрилась на Воланда, беспомощная и уязвимая как никогда раньше.       — Позвольте, мессир, — ответил Фагот, а снискав милость, промокнул губы салфеткой и возбуждённо, в своей темпераментной манере заговорил: — На Востоке есть притча о герое, сразившем дракона. Допустим, иудеи побеждают римлян. Провинция одна за другой выходят из состава государства. Наступает хаос, прямо как в вашу революцию. Миллионы людей сбиты с толку. Им кричат: идите куда хотите, а куда — зависит от вас самих. Разгорается насилие. Зажиточные граждане типа олигархов организуют частные военные группировки, и власть сосредотачивается в руках счастливчиков, кто обзавёлся провизией и оружием. Все взгляды обращаются к зачинщику переворота с вопросом: а что дальше? Ибо после территориального раскола наступает автократия: нужно ведь порядок наводить! Иешуа это предвидел. Мы получили бы не Христа, а Антихриста.       В воображении терновый венец превратился в обруч из лавровых листьев и золота, вместо креста появился трон, тогда же из глубин памяти донеслось роковое: «Всё это дам Тебе, если, падши, поклонишься мне». Назаретянин, Га-Ноцри, бродяга, плотник и философ там в пустыне догадывался: человекобог и земной царь царей систему не сломает, а укрепит, не научит души смирению, а извратит ужасом, как будет перед Апокалипсисом. Пилат знал, спасение заключённого обернётся политическим конфликтом и междоусобной войной, понимал и Иешуа неизбежность жертвования. Наблюдая, как тени играли на лице Воланда, окрашенном из-за свечного пламени в медный цвет, а суровость перекликалась с предвкушением, я с изумлением думала о том, что три перечисленных в Библии испытания обладали воистину страшными смыслами.       — Могу я ещё спросить? — осторожно промолвила, и стоило губам профессора приподняться в поощряющей улыбке, повернулась к Коровьеву. — Вы сказали про пятое измерение. Что его определяет помимо длины, высоты, глубины и времени?       — Фундаментальная сила, заложенная в самой материи, — с жаром отозвался блондин, но затем посмотрел на хозяина с неуверенностью. — Разрешите, мессир?       — Нет, — отрезал Воланд и торжествующим тоном отпустил: — Ответ найдёте в романе вашего друга. Эта загадка дорогого стоит, поверьте.       — Сколько у Мастера уйдёт времени?       — Подозреваю, к Вальпургиевой ночи закончит.       — Что? — вскричал кот, привстав на задние лапы. — У нас вместо танцев будут чтения?! Ах, мессир, увольте! Я не откажусь от шампанского и увеселений с тиграми!       — Бегемот обожает бал ста королей, — с усмешкой прокомментировал Фагот.       — Утомительное мероприятие, — небрежно сообщил консультант, но, похоже, с его мнением мало кто соглашался. Озорник расписывал достоинства приёма, размах, пышность действа и, конечно, участие известнейших мировых музыкантов, клетчатый в пенсне понимающе кивал, а после добавил, что грядущее пиршество обязательно должно превзойти предыдущие.       — В честь чего же праздник? — спросила я, начав сомневаться, имел ли названый бал отношение к шабашу из «Фауста». В произведении Мефистофель знакомил героя с множеством созданий Тьмы и вводил во грех похоти, пусть и не очень удачно; событие вряд ли повторяло написанное Гёте.       — Мы собираем самых отъявленных грешников и мерзавцев в одном месте, — подключился к дискуссии Азазелло и припечатал грубым пронзительным голосом. — Убийц, насильников, отравителей и предателей…       — Я хочу, — произнёс Воланд, и рыжий тут же умолк, — чтобы смысл происходящего вы растолковали сами. Нам интересен свежий взгляд.       — Рекомендую быть внимательнее при ознакомлении с Евангелием нашего господина, — зашептал на ухо Коровьев. — Примените всю свою проницательность.       — Меньшего от рукописи я и не жду, — честно ответила компаньонам и выразила давнюю мысль о работе: — Поставить два зеркала друг напротив друга, получится лабиринт. Такова и эта книга.       — М-м, удачное сравнение, — одобрил блондин.       — Что же, до пасхальной недели почти год впереди, — произнёс Воланд со странно ликующим видом, и у меня сложилось впечатление, что он внезапно проникся идеей, посвящать в которую пока никого не собирался. В глазах окружающих сверкало любопытство.       — Энкавэдэшники целый год будут вас караулить? — я решила прибегнуть к иронии.       — Нет, мы вернёмся на квартиру ближе к сезону, — прояснил ситуацию мужчина.       — Её всё равно не займут, уж Бегемот постарается, — подметил Коровьев, и кот горделиво выпятил грудь:       — Не сомневайтесь, мессир. Чужаки заселятся только через мой труп!       Воланд до конца испил из кубка и сосредоточил внимание на Азазелло: тот позабыл об ужине и на безмолвный призыв ответил долгим многозначительным взглядом, как бы оповещая о чём-то важном, что не касалось остальных. Члены свиты напали на тарелки с едой, старательно игнорируя такого рода общение хозяина с демоном.       — Однако есть и другие дела, — примерно через полминуты изрёк профессор и резко поднялся из-за стола.       — Если угодно, я отвезу Дарью Алексеевну домой, — с осторожностью вклинился Фагот и обтёр губы салфеткой. Я была ему искренне благодарна, поскольку сама бы не попросила о помощи.       — Не сегодня, — возразил Воланд и твёрдо бросил в мою сторону: — Вы идёте со мной.       — Куда же? — выдохнула с удивлением, но дьявол устремился в коридор и даже успел из пустоты извлечь трость. Присутствующие упрямо держали рот на замке, Бегемот так вовсе перчил и солил фрукты, изображая крайнюю степень усердия над процессом.       — Я приятно провела время. Благодарю вас, — сказала троице. Азазелло не реагировал, Коровьев с широкой улыбкой поклонился на прощание, а кот, проглотив ананасы, проурчал:       — Как-нибудь на днях загляну.       От подобного обещания в жилах леденела кровь. Шутки становились аномальными.       — Не обращайте внимания, — смилостивился Фагот и, нагнувшись, щёлкнул безобразника по уху.       «Вообще-то в её доме угощают сметаной», — послышалось перед уходом. Они продолжали ужинать, Гелла же, выплыв из глубин квартиры, накинула на мужские плечи тёмно-синее пальто, а мне подала сумку. Красивое бледное лицо хранило редкую для её натуры бесстрастность. Воланд же вновь напоминал лихого гулящего немца, готовящегося погрузиться в атмосферу советской эпохи. Складки-треугольники вокруг рта, беспечная мальчишеская улыбка, вся эта неугомонность, проказливость возвращали ко времени, когда мы вскоре после знакомства под дождём мирно беседовали у реки, со смехом обсуждали Дворец Советов, коммунизм и будущий эксперимент — сеанс магии. Он счёл забавным покинуть 302-бис по-человечески через парадную лестницу и, поигрывая тростью, бойко пронёсся мимо ребят из милиции, которых шорохи в подъезде обеспокоили и напугали. Признаться, было очень волнительно, особенно когда вблизи обнаружился молоденький вооружённый энкавэдэшник. Дьявол быстро и виртуозно запутывал сознание, и хотя ощутимого вреда не причинял, в метаниях надзирателей и их глупых физиономиях всё равно чудилось зловещее. Я пыталась не думать, что Воланд мог сотворить с моим разумом, если бы, например, разгневался и преследовал цель наказать. Энергетика распространялась на ментальном уровне, охватывала и заражала предметы во дворе, сковывала незримыми цепями. Уже возле трассы потехи ради консультант ослабил нажим, и позади закричали: «Вон! Вон! Смотрите!» — пробудившись от морока.       — Не оборачивайтесь, — невозмутимо велел профессор. Я покорно шла нога в ногу, испытывая восторг вперемешку с ужасом. Милиционеры вот-вот грозили настигнуть, мчались в паре-тройке метров от нас, но вопреки законам физики и логики ничего не случилось: с Садовой Воланд с поразительной скоростью вывел на Баррикадную и Красную Пресню, оттуда — на Звенигородское шоссе и вторую Магистральную, к старым вымирающим домам. Расстояние между районами он сократил до жалкого минимума. Это полностью оправдывало сумасшествие поэта, оказавшегося у Никитских ворот после пересечения Спиридоновки, а сразу за площадью — на Арбате. С ошеломлением и трепетом украдкой я изучала спутника, для которого свёртывание пространства не представляло сложности, и гадала, для чего понадобилось в преддверии ночи являться к обшарпанным гнилым постройкам. «Зачем мы здесь?» — не удержалась от вопроса. Воланд прислонил к губам палец и набалдашником указал на группу за деревянным забором. Под фонарём толпились неопрятные женщины с плачущими детьми на руках, угрюмые печальные граждане, инвалиды с увечьями — все по очереди пересекали порог кривого одноэтажного здания, а у калитки радостно крестились и хвалили кого-то.       — Стоп, это же парткомовский. Как там его…? — тихо прошептала, когда в тусклом свете мелькнуло холёное лицо с жидкими усиками. Владелец отвратительной постной рожи устроил судилище над Мастером, а сам тайно молился вместе с какими-то сектантами.       — Я говорил, от Бога избавиться непросто, — отозвался с хитрым оскалом консультант.       После посещения дома младенец прекратил вопить, и его мать-комсомолка в исступлении и эйфории чуть ли не на коленях уползала на улицу. Многие плакали, но не от горя, а из-за блаженства, невероятного и неестественного экстаза.       — Исцеляющая сила болезни. Парадокс номер три, — сказала я с налётом изумления, поскольку наблюдать такое в атеистической постреволюционной Москве было совсем дико.       Вскоре процессия сирых и страждущих удалилась, и Воланд, перекинув трость в другую руку, направился в дом. В прохладной сырой комнате среди ветхой мебели и тряпья на диване восседала старуха с длинными серебряными волосами. Глаза её как будто зашили нитками. Электрическая лампа заморгала, едва мужчина чёрным изваянием застыл напротив горбуньи, а мгновениями спустя вспыхнула и погасла. Обитель погрузилась в кромешную темноту. Пришлось ухватиться за стену, пока привыкала различать рядом силуэты.       — Изыди! — слух осквернил скрипучий сердитый голос.       — Богатый пожинаешь урожай, — каждое слово сатаны пропитывала издёвка.       — Нечистый, нечистый! — скрежетало в ответ. — Апокалипсис наступит и кончится, знай. Не победишь, нет у тебя силы. А я людей спасаю. Совсем заморил ты бедные души, иссушил, измучил!       — Как же спасаешь, если паства тебе молится, не Создателю? — Воланд стукнул тростью по дощатому полу. — Я проникаю с пороками и грехами.       — Веру смутить хочешь? — прошипела старуха.       — А веришь ли, что громко после смерти прославишься? — с акцентом произнёс дьявол: зубы опасно блестели во мраке гостиной. — Не скоро это будет, но предрекаю: напишут тебе иконы, кости по храмам развезут, и с идолопоклонниками будешь ходить по моему царству. Не по Его.       — Лжец…       — Ты не защитишь потерянных овечек. Сердцем они отвергают Бога, а как известно, свято место пусто не бывает. Но я готов отступить и дам вольную верующим в тебя, только скажи, где спрятано что мне нужно.       — Сожги в преисподней, супостат. Никогда не получишь этого! — заверещала бабка, остервенело натягивая седые пряди.       — Я предупредил, а дальше поступай как заблагорассудится, — оповестил с притворной безмятежностью профессор: тени вокруг его фигуры дёргались и плясали, словно желали напасть на безумную женщину. Она ничком повалилась на ковёр, продолжая истошно стонать и ругаясь. Ноги старуху не держали, — не вытерпев жестокости зрелища, я подкралась к ней и, шепча: «Дышите глубже. Ушиблись?» — попробовала усадить на шерстяное одеяло и закутать пледом. Незнакомка затихла, проглотила истерику, а затем потрясённо воскликнула:       — Что за игры затеял? Эта душа тебе не принадлежит. Удумал-то чего, а? Удумал чего?!       Я отпрянула от слепой и вскинула взгляд на Воланда.       Он переменился. Уличный свет от фонаря обозначил заострённые черты. Всё лицо по неизвестной причине вдруг перекосило: правую часть стянуло ниже. Но не столько это привлекло внимание, сколько яркая мерцающая зелень одного глаза. Облик отражал плотоядное, голодное, жаждущее начало. Потусторонняя сущность пробивалась сквозь ширму, — мы снова созерцали друг друга. Из-за требовательного крика убираться я вздрогнула: перевоплощение вынудило забыть про горбунью, отрезало от реальности. Щупалец-теней поубавилось, а через секунду дьявол оставил дом.       — Лукавый когда увлекается, становится одержимым, — ворчливо пробормотала старуха. — Не подпитывай его одержимость. Не ходи никуда с ним.       — Что вы об этом знаете?       — Вот, запомни: какую судьбу Господь начертает, прими не ропща. Во Тьме не сбережёшься, нельзя туда! — надрывалась она с пеной у рта.       Обескураженная, я поспешила на воздух. Навалилась страшная усталость, вдобавок потряхивало в нервозности. Снаружи похолодало, либо ночная стужа мерещилась из-за пережитого кошмара: мысли адаптировались с трудом. За последние сутки сил истратила колоссальное количество; становилось не важно, с кем Воланд говорил — с пророчицей, целительницей, святой или проклятой ведьмой. От переутомления я чувствовала себя тяжёлой, поэтому и прислонилась к забору, прикрыв веки, пока спутник и палач не загородил фонарь. Внешне мужчина смахивал на прежнего немца-весельчака. Опять нахлынуло двойственное чувство, успокоение на пару с разочарованием. Сорокалетний харизматичный профессор был шкурой, камуфляжем, мимикрией под человека, довольно искусной, но не настоящим Воландом. Маску, сотканную из плутоватого выражения и беззаботной улыбки, надел исключительно для меня. Но зачем? Чтобы жертва не дала дёру? Подпустила ближе? Или он сроднился с актёрством и не умел иначе? Я обняла свои плечи в защитном жалобном жесте, хотя и понимала, насколько дьявол далёк от сострадания к меньшим, слабым созданиям.       — Это должно прекратиться, — вынесла вердикт спустя бесконечно долгие минуты взаимного наблюдения. — Вы, как Оле Лукойе, уводите в иное измерение. Чем больше чудес показываете, тем сложнее возвращаться к людям.       — Зависит исключительно от личного восприятия, — возразил Воланд. — Чем и кем предпочитаете окружать себя, а также от роли в собственной жизни.       — Сколько ролей вы уже примерили? — спросила из желания встряхнуться, нежели любопытства. Калейдоскоп впечатлений отсылал к диалогу в первую случайную встречу под дождём, когда я не могла отвести взор от подвижной мимики и необыкновенного лица за очками.       — Легион, — поведал хитрый консультант, поглощая острое внутреннее противоречие между настороженностью и благоговением.       — А какая понравилась больше?       Зверь наклонил голову набок, после чего выпалил с сардоническим смешком:       — Одно время я занимал место ветхозаветного бога. Требовал в качестве подношения золото и кровь покорённых. Люди не заметили разницы между мной и Сущим.       «Это должно прекратиться», — настаивал голос разума, взбудораженного демонстрацией могущества.       — Да, вы не скучаете, — отпустила шутку вместо того, чтобы попробовать разорвать пагубные узы.       — Пока я здесь, весь следующий год буду посещать разного рода мероприятия, — деликатный тон лишал возможности увернуться от хищных загребущих когтей. — На некоторые приёмы одному являться не принято. Предпочитаю вас в качестве компаньона. Не тревожьтесь, взамен обещаю полную безопасность. Никто не посмеет тронуть mein hübsches Fräulein.       Комплименты на иностранном языке обладали поистине магическим свойством: не только соблазняли довериться, но и напоминали каждый раз, что имела дело с Мефистофелем.       — Я чувствую, что ввязалась в игру, правил которой не знаю.       — Правило лишь одно — моё слово, — непреклонно промолвил Воланд. Где-то неподалёку находилась горделивая и агрессивная часть него, которая покушений не терпела.       — Русалки пусть не навредят, но я не буду в безопасности от вас, — парировала с упрямством.       — Риск есть в любом деле. Но вы же любите приключения? — он искушающе улыбнулся.       Сердцем догадывалась, противник всё предрешил заранее, а иллюзию выбора предоставлял, чтобы не вызывать панику: с оскорблённым достоинством сатана отмёл бы отказ и выкинул какую-нибудь дикую штуку, чтобы на следующий день или в крайнем случае послезавтра со слезами умоляла рассмотреть кандидатуру в партнёры. Я не была столь наивна, чтобы полагаться на лесть и обходительность того, кто тысячелетиями назад изображал Господа. Воланд не разрешил покинуть Москву до русальей недели: не похоже, что после увиденного на озере и позднее на 302-бис он бы позволил добыче сбежать.       — Только до Вальпургиевой ночи, — озвучила условие. — И я прочту роман.       — Обязательно.       Рукой в знакомой кожаной перчатке мужчина поманил к себе. Едва сделала пару осторожных шагов, как жёсткая сильная ладонь опустилась на позвоночник: тёплая волна тотчас прокатилась по спине. Мышцы и суставы расслабились, тело не знобило, не лихорадило на ветру, зато одолевала сонливость. Воланд повлёк прочь от заброшенных домов, полных тараканов, крыс, странных мистических личностей и преступных элементов, и пока мы синхронно двигались обратно к цивилизованной части города, я старалась постичь манипуляцию с физическим состоянием — и власть над восприятием вещей. Маска бодрого энергичного интуриста лучилась удовлетворением. Резко захотелось настроение подпортить: согласие на совместный досуг вовсе не означал, что буду под него подстраиваться и исполнять любые капризы, точно безмолвная Гелла. Профессор уронил взгляд, ирония лезвием разрезала краешек губ: дьявол улавливал мысли, и чем яростнее я отстаивала границы, тем задорнее бушевало пламя и теснее к хребту прижималась чужая ладонь.       — О какой вещи вы спрашивали ту женщину?       — Это большая тайна, — произнёс Воланд, после чего с моей стороны последовал вздох разочарования:       — Ещё одна?       — Недавно обнаружили кое-какой артефакт при раскопках, — не сразу, но змей всё же утолил любопытство. — Обычно в таких случаях говорят: «Я бы многое за него отдал», но, как вы успели убедиться, Тьма не поступается интересами, она забирает желаемое. По праву превосходящего.       — Вы не единственный, кто борется за артефакт?       Вместо опровержения ребяческого абсурда Воланд с ехидством сообщил:       — Конкуренция обостряет аппетит.       Буквально за углом начиналась новая Москва. Триумфальную и изысканную, её озаряла яркая иллюминация. На фоне монументальных зданий с карнизами, рядами колонн, портиками и барельефами, павильонов и памятников в торжественных победных позах, широких улиц и площадей маленький человек мог почувствовать себя особенным, приобщённым к великому, вечному. Преемница Рима преображала достоинство в тщеславие и чванливость.       — Всё это через тысячу лет исчезнет, не так ли? Другая столица унаследует старые имперские традиции.       — Новый Ершалаим, новый Вавилон. С каждым разом красивее предшествующего, — отозвался собеседник с неназойливым акцентом.       — Многих бы покоробило сравнение. Люди считают Ершалаим священным.       — Тогда им стоит поберечь его. Драгоценную вещь держат под замком, чтобы не осквернили и не сломали.       Сноровистые пальцы внезапно скользнули наверх, забрались под волосы и легли на шею. С замиранием сердца я остановилась; внутри всё сжалось от ощутимой хватки на мягких уязвимых местах, впадинах и пульсирующей сонной артерии. Действие скорее смущало, чем пугало: подобным образом никто ещё ко мне не прикасался. И вырываться было бесполезно, раскалённая рука мигом превратилась бы в железный обруч, посмей дёрнуться. Чувствуя, как безбожно сдавала позиции, почти не дыша, я ожидала продолжения, однако Воланд быстро отпустил. Повеяло прохладой. Услышать объяснение нелогичной выходке, в одинаковой степени угрожающей и интимной, не довелось.       — Ваш? — произнёс консультант, когда пределы видимости расширились, и растревоженный опьянелый разум кое-как опознал бульвар, металлические рельсы, тощие деревья и кованую оградку. Удивительно, но в поздний час трамвай ездил: судя по номеру, направлялся прямиком в район, где жила.       — Теперь даруете свободу? — спросила у своего тирана и стражника.       — Хватит на сегодня авантюр, — категорично заявил Воланд, чёрными пронзительными глазами наблюдая усталость и моральное истощение. Я робко воззрилась в ответ, понимая, что для дуэли не годилась. Серьёзным оппонент пробыл недолго, не утерпел от подначивания.       — Расстояние в нашем случае не определяет фактор разделения, — добил с порочной улыбкой. — Приятных снов, mein Schatz.