Пускай ты продал душу Но на щеках твоих веснушки Как будто летним днём Запущенный снег ©Алëна Швец – Химический элемент.
– Можно было и промолчать. Мальчик укутался в толстовку сильнее, сжимая кулаки и садясь на корточки возле мужчины. – Зачем это всë? Почему ты.. Мужчина поднес к губам палец и кашлянул. Небольшие капли крови остались на его руке.***
У незнакомца голос до боли знакомый, вызывающий остаточные воспоминания из того, что он на самом деле помнил. К этому времени он уже перестал задаваться вопрос о своих воспоминаниях, было ли это на самом деле, или это - плод разгоряченного воображения, возбужденного настолько, что оно может подкидывать ему настолько мерзкие сцены. Он перестал понимать, когда он проснулся - до того, как не откроет глаза. Тогда граница четко очерчивалась, как будто, закрой он сейчас полностью глаза, тут же поймет, что все это - сон, что он в той комнате, выдуманной или нет, общается с какими-то людьми и не может сказать, что общается с реальными, физически ощущаемыми людьми, и не был ли это всë - предсмертный бред. Кажется, у него начала подниматься температура. Он чувствовал липкий пот, покрывающий каждый миллиметр его тела. Форма давно пропиталась этим самым потом и была вымазана в пыли. Поэтому, верхняя часть чёрного гакурана служила вместо подушки. Майка не особо защищала от холодного сквозняка, как будто около стен стояли огромные вентиляторы и кондиционеры. Поэтому он не удивлен, что с каждым днем чувствовал себя хуже. Горло сильно болело. Сколько они уже здесь? Их ищут? Герои, полиция? Хоть кто-то?***
Инко шмыгнула и уткнулась лицом в сгиб локтя. Тёмные синяки залегли под еë глазами. Звенящая тишина теперь была неотъемлемой частью еë жизни. Она сильно скинула в весе - теперь от женщины, хоть и плаксивой, но сильной, осталась бледная похудевшая тень. Ей было больно смотреть на себя в зеркало - она понимала, что так нельзя. Нельзя хоронить своего сына раньше времени, но прошло уже столько месяцев, что поверить в его смерть было бы легче, чем надеяться на чудо. Это было больнее всего. Осознание собственной слабости било по ней, как битой. Мидория хотела сопротивляться этому состоянию, убиралась, готовила, смотрела новые рецепты, но..темнота спальни за стеной, пыльные полки с учебниками и тетрадями, запылившиеся вещи в шкафу - все это убивало её, хоть прямо сейчас взять и переехать. Лишь бы тишина соседней комнаты не добивала еë.***
Мальчик убрал волосы с лица и посмотрел наверх. Вместо неба он увидел грязный мост, на котором цвëл мох. Звёзд не было видно. Хотя в этом месте обычно их и видно, но если смотреть с моста, а не из-под него. Это было больно. Пыль, кажется, оседала в самих лёгких, из-за чего хотелось кашлять и расчесывать горло, пока последняя песчинка не выйдет их глотки. Но вместо этого он просто завалился на бок и положил руку на голову. Рядом, осторожно обнюхав тёплое тело подростка, уместился кот, прижимаясь грязной шерстью к грязной школьной форме. Хитоши хотел протянуть руку и погладить тощее животное. А мальчик просто закрыл глаза.***
Мужчина поправил лацканы пиджака и достал блокнот. Откинувшись на спинку кресла, он скрестил ноги и стал смотреть. Наблюдение действительно доставляло ему удовольствие. Наблюдать, как дети бьют кулаками о каменные стены, сбивают кожу в кровь и оставляют кровавые полосы на стенах. Ломая ногти об собственные волосы и скальп, об камни стен их собственного сознания. Ох, это выглядело так некрасиво. Сходящие с ума люди не доставляли никакого удовольствия в наблюдении за ними. Но за детьми смотреть интереснее. Они следуют эмоциям, они действуют сердцем, когда мозг отключается в экстренной ситуации. Изучение поведения подростков в экстремальных условиях действительно увлекало. На камере мальчик лежит с полу закрытыми глазами и смотрит прямо на красный огонек камеры. Одними губами он говорит что-то, и мужчина, повторяя губами за ним, чувствует, как его губы растягиваются в улыбке. Молитва.***
Еды так и не принесли. Ни еды, ни воды. Труп напротив сладко пах. На удивление, он почти не разлагался - сладковатый запах, конечно, присутствовал, но тело выглядело относительно нормально. Это причуда? Она останавливает именно разлагание трупа, или замедляет время на отдельном предмете? а если это действительно замедляет время, и они здесь всего пару часов или день? Так..причуда. У них ведь еще была загадка. Так, что там говорилось..можно вспомнить..или забыть? – Эй, Акаруи-сан..- девочка за стеной слабо угукнула, показывая, что слышит его, - ты помнишь текст загадки? – Эм..сейчас, я попытаюсь вспомнить.. – Я помню. - Сора подал голос. - эм..что вечно, но забыто..что можно вспомнить, но не хочется, что больше всего влияет на человека.. вроде так там было. Изуку поднес большой палец ко рту и откусил маленький кусочек ногтя. Он перебрался на кожу рядом с ногтем, откусывая более твёрдые кусочки и заусенцы с опухшей красной кожей вокруг них. Вечно но забыто..можно вспомнить..влияет на человека..черт. – Звучит как полнейший бред. - Мидория откинулся к стене, но в следующую секунду поднял глаза на камеру. Холодок, пробежавший по спине значил одно - на него прямо сейчас смотрят. Вот если бы он мог закрыть чем-нибудь камеру, или ещë лучше - сломать..но пока что такой возможности не предвиделось. Скорее всего, за ними смотрят постоянно, и провернуть что-либо прямо под носом у этого..мужчины будет трудно. Дрожь поднялась вверх по горлу. Изуку опустил взгляд в пол. Он почти физически ощущал присутствие этого человека. Этот неизвестный заставлял его бояться даже сидя за монитором и смотря за ними. А что будет, если он придет лично? Мидория сойдет с ума от страха. Почему-то он уверен, что когда этот мужчина появится лично, то он непременно пострадает.***
Мужчина откинулся на спинку кресла, смотря на испуганного мальчишку. Он послушно опустил глаза в пол и забился в угол. Как будто был единственным из троих кто понимал, кого действительно нужно бояться. – Я скоро посещу их.. - мужчина улыбнулся и постучал ногтем по столу. Тень в углу кабинета зашевелилась и склонила голову. – Так рано? Вы уверены? Мужчина посмотрел на монитор, где изображался мальчик с синими волосами. – Определенно.***
Он был напуган. Вся его интуиция кричала ему об опасности, когда он поднимал голову на камеру. Сердце, кажется, готово было пускать по венам горячую лаву. Жар подступал сильнее и сильнее, по спине до седьмого позвонка, потом раздражением на ключицы, раскаленными языками на шею и резким шуршанием в ушах. Тогда лихорадка оставила его на сладкие мгновения, когда его разум был чист. Но сейчас она возвращалась, плавила его мозги в растворе плавиковой кислоты, медленно и слабо. Он лег на пол и прижался спиной к прохладной стене. Из-под неё исходил лёгкий ветерок, и его мама бы уже была в ужасе, если бы знала, что он, больной, лежит на полу. Мама. Как она там? Волнуется? Должно быть очень сильно.. Что он за сын, раз заставляет маму волноваться? Чувство вины подступило к горлу вместе с лихорадкой. Стыдливый румянец слился с красной разгоряченной болезнью кожей. За стеной кто-то что-то говорил, но шум целого пожара в ушах и искры на плывущем полу, масштабом с фейерверк в ночном холодном небе мешали ясно слышать, что ему говорят. До болезненного жарко. Он был готов рвать на себе кожу, оголять органы, лишь бы не было так жарко. Ногти впивались в щеки и оставляли красные впадины; красные луны оставались на веснушчато-звездном лице, созвездия горели красным и плавились в жаре болезни. Кожа вмиг показалась слишком тесной и жаркой. – Ну-ну, можно же было просто сказать, что тебе плохо.. Знакомый голос, такой холодный и насмешливый, словно прилетевший в голову камень. Казалось, он сдвигал планеты и сталкивал друг с другом галактики одним словом. Страх. – Что вы... Он посмотрел. Он встретился с медовыми, светящимися изнутри золотом глазами и пропал. Они были пропастью и мягкой подушкой. Они были самым суровым наказанием и мягкими руками. Они были всем. Он протянул руку и коснулся белых волос человека. Тот отпрянул и положил холодную руку ему на лоб. Он сразу прильнул к ней, ледяной холод нейтрализовал кислоту в голове, словно щелочь. Янтарные глаза встретились с почти ядовитыми зелёными собственными, и резко захотелось выдавить глазные яблоки ложкой. – Ну-ну, успокойся.. А голос. Кластерные боли так не туманили разум, как тихий голос, настолько тихий, что звучал, кажется, лишь для него, и при этом гонгом бил по ушам, отдавая китайскими барабанами в голову. Это было сильнее, чем наркотики. Это было слабее, чем попытки бабочки однодневки жить. Но это было слишком хорошо, чтобы отказаться.