Мы все когда-нибудь любили

Марин изначально показался ему непростым человеком. В первый же день, как только они оказались в имении Аркадия, художник обратил внимание на все картины, портреты, гобелены и драпировки, украшающие дом, на все, что связано с искусством, на все, что не касалось людей. Он просто никого не замечал, словно общество вокруг в моменте становилось для него чем-то безликим и неинтересным. Но это всего лишь наблюдения. Зима. После того случая, подобные разговоры при свечах стали для них чем-то обыденным, способом открыться друг другу, расслабиться в общей компании и отвлечься от мира. Их диалоги не были личными, не переступали каких-то границ, созданных негласно. Они быстро находили тему из наводящих вопросов, чаще уходя в дебри их личной философии и образности.       - Принято говорить в узких кругах, что человеку нужно только три аршина земли…. И ведь, что комично, интеллигенция возраста, вроде моего, стремится выстроить усадьбу, заиметь землю, что будет равна все тем же трем аршинам земли под их ногами, а после под их телами. - Марин выждал короткую паузу, - Но разве запираться в собственной усадьбе, пряча нос в четырех стенах своего личного семейного самодовольства, это жизнь? Аркаша смотрел на него с каким-то беспокойством и трепетом.       - Многие делают это ради семей, ради благополучия близких, - в конце концов выдавил он из себя.       - Да и семьей-то это назвать трудно, знал я таких, - он как-то тяжко и протяжно выдохнул, смотря сквозь Аркашу, - любовь через призму юношеских амбиций, состояние, заработанное клишированными удобствами и подачками, а после долгие разногласия ввиду семейного разлада, что кто-то кому-то неуместен и скучен, что выбор был поспешен или его и вовсе не было. - И вновь между ними повисла тишина.       - А что для тебя любовь? - Через вечность подал голос Аркаша.       - Любовь - это истина,- тяжелой ношей упали эти слова, - твоя собственная правда.       - Если так, значит ты веришь в ее существование? Художник лишь кивнул, в доказательство своих слов, ничего не ответил, посчитав это действие достаточным аргументом. И через его удрученный вид, сквозь его уставшие глаза было ясно: он говорил о значимой части своей собственной жизни, он прекрасно знал, о чем говорил. Не раз еще между ними проскальзывали неоднозначные темы, лишь отдаленной задевающие границы дозволенного. В первое время Аркадия в этих ночных рандеву интересовали новые и свежие мысли Марина, они ложились в его сознании лучше, чем прочитанные книги, запоминались дословно, хотя были произнесены единожды. Юный философ даже начинал верить, что его идеи когда-то имели смысл, а с народной свободой еще не все потеряно. Разумеется эти домыслы, как нечто сакральное, оставались при нем. Они никак не касались творца и уж тем более являлись чем-то, что хотелось утаить от внешнего мира хотя бы еще на несколько мгновений. Утром ничего не менялось в их взаимоотношениях, зато вечером некогда тайный гость нарушал одиночество первым, в одно и то же, привычное для них время. Раз за разом Аркаша замечал за собой, насколько сильно ждет этих встреч днем, насколько трудно стала даваться простая работа, а свободные мысли неожиданно романтизировали происходящее. Даже на село он смотрел совершенно по-другому, примечая то, что часто видел в работах художника. Эти картины, редкие наброски в цвете или нет стали его линзами, его глазами и соображением. Что-то менялось внутри Аркаши, неумолимо ломалось. То ли расширяя стенки его взбалмошного сознания, то ли наоборот стараясь сжать их сильнее, не подпуская к случайному диалогу с Марином о чем-то более чувственном и нежном. И кажется он начинал догадываться о природе этих мыслей.