Один вальс на прощание

Это был мой 60-й день рождения. Джулианна и Шелли, с которыми я долгое время работала, к полудню принесли мне шоколадный торт с какаовым кремом из кондитерской на Верхнем Вест-Сайде. Они приносили мне один и тот же торт на протяжении уже, как минимум, тридцати пяти лет. Это началось, когда я устроилась в издательство в девятнадцатилетнем возрасте, и мы трое днями напролет печатали что-то на машинках в душном кабинете. С того момента это и стало нашей традицией, ведь когда мы стали одинокими женщинами в годах, у которых не было ни мужчин, ни ближайших родственников, соблюдать старые традиции — было залогом того, что мы помним молодость. И мы действительно помнили. Шелли, например, была без ума от парня по соседству. Мы все ей говорили — он странноват. Волосы слишком длинные, наряды хипстерские, а звали его Хоппи и это добавляло еще большей комичности его образу. И он всех ужасно раздражал, потому что его стаффорд нарушал покой всего дома. Джулианна души не чаяла в парне по имени Пит, который был владельцем красного кабриолета и брюнетистых волос, щедро смазанных бриолином. Он часто возил её в Майами, где они могли неделями развлекаться: ходить в кино на Джеймса Бонда, ужинать в прибрежных ресторанах и ночевать в отелях с баснословными расценками. Оба, Хоппи и Пит, может быть, были и не образцовыми бойфрендами, но, по крайней мере, Шелли и Джулианна были с ними счастливы, а когда поняли, что дальше им не по пути — просто мирно разошлись. Я тоже когда-то влюблялась. Сейчас, в моем возрасте, вспоминать об этом — все равно что думать о том, чего и в помине не было, но, признаюсь, я ни дня не провела не напоминая себе о нем. Теперь-то, когда я осталась жить в этой Манхэттенской квартирке совсем одна, мне больше нечем было заняться. Кажется, словно сегодня мне вновь 19. Утром я просыпаюсь по будильнику, собираюсь на работу, которая едва ли позволяет мне сводить концы с концами. Отец так и говорил: «Хочешь жить в Нью-Йорке — учись зарабатывать себе на жизнь.» Это был небогатый район, где, как правило, не жили мы — белые американцы, но апартаменты здесь были из дешевых, а только такие я и могла себе позволить. И жить здесь девятнадцатилетней девушке, недавно приехавшей в Нью-Йорк, было небезопасно. Наркоманы часто обворовывали квартиры, случали разбои, иногда даже убийства, но я была вынуждена здесь оставалась, потому что моей крошечной зарплаты в редакции ни на что другое не хватило бы. Поэтому, когда ко мне подселился он — Джим Кэрролл, я была даже рада. По крайней мере, делить с кем-то кровать — всегда было чем-то приятным. Это началось так давно, что я выбрала бы забыть все от начала и до конца. То, как я приходила на его баскетбольные матчи, как мы вместе завтракали вафлями с кленовым сиропом и кофе и то, как мы вместе засыпали на нашей кровати, ставшей общей, после долгого вечернего душа. А еще то, что случилось потом, но я пообещала себе никогда об этом не вспоминать. Но, важно ли это сейчас, когда три года моей совместной жизни с Джимми были местами очень даже счастливыми? Пусть это и было уже очень-очень давно. Пусть я и понятия не имею, где он сейчас. Все его дружки-наркоманы погибли где-то на задворках Нью-Йорка, мать по слухам умерла от воспаления легких в начале 00-х, а квартиру, где она жила с Джимом, быстро выкупила какая-то молодая семейная пара. Да и глупо было полагать, что мне удалось бы сохранить этот союз до наших дней. Просто иногда меня посещала мысль: «Вдруг мы постарались недостаточно?» Что был, возможно, какой-то мизерный шанс, что свой 60-й день рождения я бы отпраздновала вместе с Джимом Кэроллом. В нашей квартирке на Манхэттене. В нашей кровати, с чистыми, накрахмаленными простынями, на мягком матрасе, пахнущем стиркой, кофейными зернами и немного сигаретным дымом. За нашим столом, где Джим когда-то обещал собрать всю семью на нашу свадьбу. На нашем балконе, где мы сушили белье, а в летние, жаркие ночи просто прохлаждались. Только ты и я, Джимми.