Lady And Gentlemen

      А умирать так не хочется.       Тело всё ещё не может отойти от той дряни, которую ей вкололи. Она чувствует себя сплошным комком ноющей мышечной тяжести и совсем не может пошевелиться. Испуганное сердце маленьким одиноким Бэмби мечется в грудной клетке, пытается вырваться и убежать, чтоб никто не скушал. Глаза могут лишь мягко приоткрыться вопреки стискивающей их повязке, но тут же ослепляются её чернотой. Слабые, едва заметные пальцы внешнего света закрадываются сюда, суются через маленькие щёлки, щекоча и отрезвляя от сплошного мрака.       Страшно до жути. Она не дрожит только потому, что мышцы ещё не пришли в тонус и не могут передать её внутреннюю трясучку. От своей свисающей набок головы ей уже нестерпимо тяжело. Она пытается вернуть себе управление этой тряпичной куклой, что называется её телом, и с огромными усилиями шевелит шеей. Поднять голову сразу не удаётся.       Её везут на задних сидениях, тесня с обеих сторон крупными жаркими незнакомо пахнущими телами. Машина быстро катит по ровному асфальту, безжалостно увозя всё дальше от шанса на спасение. Мужские тяжёлые голоса с передних сидений обсуждают с сидящими слева и справа от неё какой-то матч или бой. Они активно спорят, не стесняясь в выражениях, кто кому на самом деле «надавал пиздюлей».       Асфальт под колёсами автомобиля сменяется неровной каменистой почвой. Чуть позже машина сбавляет скорость. Вероятно они уже подъезжают к точке назначения, и от этого понимания она вновь пытается поднять голову. Почти слышно как скрипят струны мышц, вспоминающие знакомые раньше команды. Ей не сразу, но уже удаётся держать голову прямо, и от осознания этого достижения из-под повязки стекает одинокая слеза.       Умирать совсем не хочется.       — О, ты вовремя, дорогая, — слышит она с переднего сидения. Кажется, это голос того парня, кто заговорил с ней в клубе. Теперь, в более тихой обстановке у него можно прощупать лёгкий французский акцент. Скоро автомобиль останавливается, и её неотёсанные попутчики грузно выходят из салона. Нос улавливает запах хвои, свежей сырой земли, горького дыма. Судя по всему её увезли за пределы города.       — Вылезай, — обращается к ней незнакомый парень, трепя за плечо.       Вслепую, на ощупь, едва управляя своими движениями, промахиваясь в них, она медленно выходит из автомобиля. Её тут же берут за локоть и быстро ведут по бездорожью. Сначала колени беспомощно подкашиваются, но кто-то сзади ухватывает её за шкирку, сгребая куртку на ней в твёрдый кулак. Она давится собственными испуганными всхлипами, готовая зареветь прямо сейчас. Сдерживается. Приходится быстро вспоминать, как ходить своими ногами. Туфли тонут в мягкой заболоченной земле и спотыкаются о мелкий разбросанный камень, шершаво хрустящий под ногами идущих. В голове нет ни одной мысли. Она не знает, что делать и поэтому просто послушно идёт за грубо сжимающей её рукой.       Мужские голоса, следующие вместе с ней, обсуждают неизвестных ей людей, спортивные ставки, новый зал для тренировок. Останавливаются. Громкий гулкий стук по стальной поверхности разрезает затаившуюся в ночи тишину. Где-то по ту сторону слышатся глухие голоса и движение. Сразу же рядом с ней раздаётся скрежет дверных петель от массивной тяжести, и её куда-то заводят. Уличный холод сменяется спёртым воздухом помещения. Здесь эхо от её каблуков одиноко отскакивает от твёрдого пола, рикошетит в холодные стены, подпрыгивает к высокому потолку. Смесь местных отвратительных запахов накидывается на неё. Табак, ржавчина, пот, бензин, терпкие духи и лосьон после бритья, — всё одним душным кулаком заряжает ей по носу. Она глухо закашливается в скотч на губах.       — Всё по плану. Ждём сообщение от Грина. Возможно ему понадобится её фото в доказательство, — слышится знакомый голос парня из клуба. — Да снимите уже с неё эту хуйню.       Повязка бесцеремонно стягивается с её глаз. Она оказывается внутри огромного жестяного ангара с окнами под самой крышей совсем одна. Одна среди незнакомых мужских лиц самого простого и не самого благополучного внешнего вида. Из глубины зала на неё смотрит внушительный ярко освещённый ринг, над которым прямо под потолком словно люстра одиноко свисает огромная боксёрская груша. На дальней стене виднеются часы, что показывают 2:23 am. Начало нового дня не обещает ничего хорошего.       — Вот это да! — вплотную перед ней возникает довольно молодое мужское лицо с неестественными ярко-голубыми глазами. — Я не знал, что она будет такой аппетитной.       — Чего это ты, Грэй? — обращается к нему другой парень. — Ей же явно больше восьми.       — И даже двенадцати, — прибавляет второй насмешливый голос со стороны.       — Ничего страшного, — Грэй отшучивается, слегка облизнувшись, — для такой я могу сделать и исключение в своих предпочтениях.       — Посадите её в центр ринга, чтобы была на виду, — распоряжается её знакомый из клуба. Похоже, он здесь за главного.       — Пойдём, малыш, — от этой фразы и холодных глаз Грэя всё внутри передёргивает. — Надеюсь тебе тут понравится.       Он тянет за верёвку, стягивающую её руки, и ведёт за собой внутрь ангара. Звоном каблуков по бетону пола она приковывает к себе нежелательное внимание присутствующих. Жутко голодные, злые, жалящие взгляды местных головорезов облепляют её со всех сторон, будто она потревожила их осиное гнездо. Что они будут делать? Как ей себя вести? Она не знает, к чему готовиться. Если к такому вообще возможно быть готовой.       Однако умирать никак не хочется.       Возле ринга Грэй останавливается и, обернувшись, лукаво улыбается ей:       — Тебе лучше снять туфельки.       Её снова передёргивает от того, что он говорит с ней как с ребёнком, ещё и слишком возбуждённой интонацией. Тошнота поднимается к горлу. Под присмотром его дико голубых глаз она спускается с высоты каблуков на обжигающе ледяной пол. Грэй раздвигает канаты и придерживает их ей, пока она забирается на грязно-бежевый, истоптанный и изваленный телами ринг. Сюда направлен свет нескольких рядов ярких ламп, поэтому тут её и вправду хорошо видно. Большинство местных остаётся там, на той половине зала, и небезразлично издалека поглядывает на её чёрный силуэт.       Откуда-то из тени выуживается потрёпанный временем стул, с которым Грэй забирается на ринг. Она держится на расстоянии, искоса наблюдая за его действиями. Он ставит стул в центр и указывает на него:       — Присаживайтесь, мадам. Хотя нет, — рывком занимает сиденье сам и вальяжно откидывается, — вот так тебе будет помягче. Местами.       Её бровь в приступе отвращения изгибается, искажая высокий лоб. Грэй, развалившись, оглаживает свою тёмную щетину, перерастающую в бороду. Они смотрят друг на друга в ожидании. Конечно же она не двигается с места, мысленно передавая ему всё то красочное и нецензурное, что думает. К рингу проходит несколько мужчин, наблюдающие за происходящим.       — Ну же, малыш, иди к папочке, — Грэй похлопывает себе по бедру рядом с пахом. — Не стесняйся, чувствуй себя как дома.       Она оглядывается на подошедших парней, которые с интересом смотрят на них двоих или вовсе делают вид, что сильно заняты разглядыванием натюрморта бутылок на полу. Помощи ждать неоткуда. Это — негласная проверка, насколько она может постоять за себя сама.       — Давай, садись ко мне. Я же предлагаю просто колени… пока, — Грэй самоуверенно сверлит её взглядом, вызывая новый приступ тошноты.       Она делает глубокий вдох и прикрывает глаза, чувствуя накатывающую волну дикого омерзения. Он заигрывающе улыбается, ковыряя языком в зубах и поглаживая себя рукой чуть в стороне от слегка очертившегося члена. И ей приходится сделать это. Ей приходится медленно подойти к нему, встать очень-очень близко, прямо между его расставленных в стороны ног, и резко опустить своё колено ему на яйца. Грэй не успевает закрыться от удара и с громким воем соскакивает со стула на пол ринга, схватившись за свою промежность. Она же делает два шага назад, смакуя приятный момент. Невероятная злоба словно надевает на неё свои доспехи: она чувствует себя так смело, что даже готова драться. Терять ей всё равно уже нечего. Сквозь боль Грэй угрожающе вскрикивает:       — Вот же тварь!       — Да, мужик, ей лучше ничего в рот не совать — откусит, — слышится чей-то одобрительный комментарий со стороны.       — Ты думаешь, тебе это сойдёт с рук?! — игнорируя его, Грэй подскакивает с настила ринга, остервенело скаля на неё ровный ряд зубов. Она смотрит на него исподлобья, не представляя, что будет дальше. Как только он начинает идти в её сторону, собирая в своём кулаке всё, что хотел бы ей сказать, до них долетает голос с лёгким французским акцентом:       — Попридержи-ка себя, Грэй, — босс всей шайки командно указывает на него пальцем, двигаясь вдоль канатов ринга. — Ты знаешь: если мы оставим на ней хоть один след, нам нихера не заплатят. Условия просты. Не надо разочаровывать заказчика. Иначе каждый из нас сделает с тобой то, что ты собираешься сделать с ней. Так что не в этот раз. Ты меня понял?       Грэй останавливается на месте и выжигает её взглядом, нервно подёргивая верхней губой.       — Понял, Уайт.       Эти цветные клички навевают каким-то расистским запашком. Как и то, что среди них нет людей, отличающихся разрезом глаз или цветом кожи.       — Класс. Тогда усади её на этот ёбаный стул и свали. Иди разрядись в туалете.       — Присядь-ка, — в свою очередь командует ей Грэй, указывая большим пальцем на стул за своей спиной. Она отшатывается, подальше обходя «этого психа», и покорно садится.       Уайт выпускает Грэя через канаты и заходит на ринг сам. Здесь можно впервые чётко разглядеть его лицо: высокий лоб, близко посаженные тёмные глаза, выразительно очерченный овал лица с недельной щетиной на острых скулах. Он внимательно смотрит на неё, склонив голову на бок.       — Итак… Расскажешь, почему ты пряталась от собственной охраны, куколка? Это был какой-то розыгрыш?       Она нервно сглатывает, но не подаёт никакого ответного знака. Воспоминание о Рэймонде зажигается светом спички в сплошной темноте происходящего. Может, он совершит невозможное: прямо сейчас ворвётся сюда и всех их переубивает? Она согласна даже на массовое убийство. Нет, неправильно: она надеется на это.       — Ясно. В любом случае ты нам очень помогла, — его маленький рот с узкими губами изгибается в пресной улыбке. — Осталось ещё сделать фото на память. Для папочки.       Он достаёт телефон и камерой направляет на неё, но она тут же отворачивает лицо, зажмуривается на звук затвора.       — Вот так, — Уайт сразу кому-то набирает сообщение. — Догадываешься, почему ты здесь?       Она смотрит на него снизу вверх без ответа.       — Ты что, перестала понимать меня? — Уайт недовольно бросает на неё взгляд, наклонив голову на другую сторону. К рингу стекается ещё пара человек, следящих за действующими лицами на сцене. Их босс подходит ближе и наклоняется к ней.       — Я не люблю, когда меня игнорируют.       Она задирает глаза выше его лица, на боксёрскую грушу под потолком, делая вид, что никого перед ней здесь вообще нет.       Здорово, когда люди сами сообщают свои триггеры, правда?       — Не надо играть со мной — рука Уайта резко хватает её за волосы и жутко больно дёргает их. — Я этого терпеть не стану. Мы поняли друг друга?       Она жмурится от тяжести той силы, с которой он держит её скомканный в кулаке хвост. Слёзы собираются прорваться из-под сомкнутых век, но всё её существо сопротивляется им. Наконец Уайт отпускает хватку, и она хотя бы может открыть покрасневшие глаза.       — Я спрашиваю ещё раз: ты знаешь, почему ты здесь?       Она не может ничего ответить. Ей никак не перестать быстро-быстро моргать, чувствуя как колотится её челюсть. Уайт снисходительно усмехается выпрямляясь.       — Если бы не особые условия, на которых ты здесь держишься, я бы тебя скормил этим псам, — он обводит пальцем подтягивающихся ближе к рингу головорезов. — Но если ты продолжишь в том же духе и дальше… думаю, мало кто из них обидится потерять гонорар. Смекаешь?       Она выдыхает свою дрожь в голос. Все её латы смелости куда-то делись. Те пары глаз, что выныривают из-за канатов ринга, жадные до её крови и плоти, безмолвно подтверждают слова предводителя. Эти варвары словно стая акул стекаются на запах неосторожной свежей раны, окружая свою добычу.       — Ладно, ты посиди здесь, пока твой жадный папочка там делает свой выбор. Как оказалось, он совсем не умеет вести переговоры и проявляет себя непорядочно перед уважаемыми людьми. Пришлось действовать с ним такими методами. Как только мои ребята получат от него то, что нам нужно, мы пришлём ему твои координаты. Ситуация ясна?       Снова эта противная псевдодружеская улыбка. Его вопрос остаётся без ответа. Для неё это уже принцип. Пресмыкаться она ни перед кем никогда не умела.       Так её и оставляют сидеть одну в центре этого проклятого бойцовского ринга под настойчивым светом ламп. Местные разбредаются по залу, разбиваются на группы поменьше и побольше, и лишь иногда бросают на неё заинтересованный взгляд. Особенно при каждом её шевелении.       Нет, ей отсюда не сбежать. Мимо стольких головорезов, у большей части из которых есть оружие, пройти будет слегка затруднительно. Смена причёски и чужая куртка тут не помогут: незаметной ей точно не стать. Остаётся только ждать. И это ожидание жжёт ту самую воображаемую спичку, которая уже наполовину обглодана пламенем. Сколько ещё времени это всё может продолжаться? Она не знает, как и не знает, сколько времени уже прошло. На часы обернуться не решается, поэтому считает, сколько раз одни и те же парни выходят курить.       Семь. Значит, она сидит так уже часа полтора минимум, а может и все три. Дрожь всё ещё гуляет по её телу мелкими шагами. Связанные руки гудят, передавленные грубой толстой верёвкой.       Почему время тащится медленнее черепахи?       Чем дольше она ждёт, тем больше её голова стискивается тяжёлым шлемом напряжения. Мысли текут неудержимым потоком быстрой реки: трудно выловить хотя бы одну, она тут же убегает сквозь пальцы, сменяясь следующей. Всё тяжелее отчётливо воспринимать происходящее. Постепенно её сознание почему-то порывается забыться сном. Векам уже сложно держаться открытыми. Видимо, психика хочет защитить свою хозяйку от происходящего ужаса, просто отключив от реальности. Спустя ещё один перекур местных она начинает соскальзывать в дурную дремоту. Кажется, что проходит всего пара секунд, как до неё доносится общее волнение. Она открывает глаза: все собрались в противоположной части зала и что-то активно обсуждают. Одинокий Бэмби в груди, притаившийся было в укрытии рёбер, вновь трепещет, собирается бежать без оглядки.       — Тогда какого хера они уже едут сюда? — Уайт не в духе настолько, что его слышно даже ей. — Что я сейчас должен сказать ему? «Извините, мы обосрались»?!       Несколько голосов что-то тихо отвечают. Она боится обрадоваться тому, что означает услышанное.       Неужели за ней едут?       Рэймонд?       Огонь спички её надежды сползает всё ниже, стремится поцеловать пальцы и сгинуть, но услышанное тормозит его, заставляет умерить свой пыл.       Уайт отделяется от своих сообщников, проходит вглубь зала, ближе к рингу, и прикладывает телефон к уху. Через несколько мгновений он начинает что-то говорить, но осекается и с закрытыми глазами слушает оппонента на том конце провода. Отвечает ему редко и кратко, проходя в это время всё ближе к рингу. Ей уже становится слышно:       —…конечно, сэр. Да, сэр, я понимаю. Нет, мы её не тронули, — он поднимает глаза на неё. — Что нам с ней делать?       Следующая пауза затягивается. Бэмби в груди дёргается с места и пускается наутёк, разбивая рёбра. Уайт гуляет взглядом по стенам и потолку, слушая пожелания своего нанимателя.       — Да, я понял. Поверьте, у меня есть одно великолепное предложение. Вам понравится, — он устремляет на неё свои адские глаза. — Оставим им сюрприз. Для кого он будет приятным? А это уже зависит от них. Да. Обязательно.       Пожалуйста, ведь ей вовсе не хочется умирать.       — Блю, Рэд — зовёт он, отключив телефон, — подготовьте-ка гостью к нашему любимому представлению.       — Понял, босс, — отзывается один из компании.       — Я помогу, — резво вырисовывается на горизонте Грэй. Ему согласно кивают, разрешая вмешаться. Он первый же забирается на ринг, хищно посматривая на неё. Страх кипятит кровь, пульсирует в висках.       Грэй заходит ей за спину и опускает руки на спинку стула. Её сердце хрупкими оленьими ножками набирает скорость, несётся что есть силы, стирая копытца.       — Тебе сегодня сильно повезло, — Грэй шипит на ухо, склонившись к ней, — но не думай, что так будет всегда. Я с тобой ещё не закончил.       — Отъебись, — умудряется она членораздельно промычать сквозь скотч.       Тут Бэмби поскальзывается и роняется оземь в тот момент, как Грэй резко дёргает стул, швыряя её саму на пол. Она глухо приземляется всем телом на ринг, с силой прикладываясь виском. Карусель крепко кружит её голову и, под далёкие ругательства Уайта, она забывается желанным, хоть и тяжёлым сном.       Очнувшись, не может понять, где находится. Но почти сразу узнаёт противный затхлый запах настила ринга и яркий свет, бьющий в глаза. Она лежит всё там же, и почему-то толстая, тугая верёвка обвивает её нижнюю часть тела практически до самых рёбер. Кто-то продолжает вязать узлы у неё на лодыжках.       Умирать не хочется.       Или наоборот хочется, чтобы её убили быстро. Но сейчас это больше похоже на подготовку к плаванию в каком-нибудь пруду с пираньями. Она оглядывается по сторонам.       —… если они уже проехали наш пост, значит меньше чем через полчаса могут быть здесь, — говорит Уайт стоящему рядом типу.       — Там же почти час езды…       — Ты, мать твою, думаешь они сюда на автобусе с экскурсией плетутся?       — Может их задержать?       — А толку? — Уайт замечает, что она их слушает. — Хэй, доброе утро, красавица. Что ж, кажется, твои друзья подумали, что ты здесь совсем заскучала и решили срочно за тобой приехать.       Он подходит ближе к рингу, смотря ей в глаза.       — Можешь считать, что тебе повезло. Но…       — Всё готово босс, — доносится чей-то голос поблизости.       —… не торопись радоваться раньше времени. Твои резвые друзья изрядно помешали нашим планам. Надеюсь, что их прыткость не подведёт и теперь.       Значит её точно хотят бросить в воду к пираньям. Неслучайно они сплели ей почти русалочий хвост из этого каната. Где они его взяли? Таким, наверное, только яхты швартуют. Эти уроды что, причал обчистили?       — Рэд, запускай! — он командует, отвернувшись куда-то в сторону.       Что? Кого к ней собираются запускать? Собак? Змей?       Она мечется головой по рингу, пытаясь увидеть, откуда идёт угроза. Секунда. Тишина. Только протяжный металлический скрежет, который не предвещает ничего хорошего. Под скрип железного механизма кто-то начинает тянуть её за верёвку на ногах. Нестерпимый ужас хватает за жабры. Она суетится и мычит что-то невразумительное, за скотчем не разобрать. Её протесты никого не интересуют. Все собрались вокруг ринга и провожают её с предвкушением в затуманенных взглядах.       Провожают вверх.       Когда уже её лопатки отрываются от пола, понимание происходящего осеняет заторможенную голову. Лязганье и гул подъёмника тут же перекрываются её визгом. Скотч глушит и душит беспомощный вопль, но она глубже вдыхает и переходит на ультра громкость. В отличной акустике зала её голос усиливается, оглушительным эхом разносится по всему ангару. Молчаливая публика смотрит на неё с восхищением, ненавистью, удовольствием, возбуждением. Грэй гладит свой член, водя рукой по штанам.       Неконтролируемые рыдания разрезают её лицо беспорядочными морщинами. Эту агонию уже не сдержать. Когда она вновь набирает воздух в опустевшие лёгкие, Уайт издевательски произносит:       — Теперь ты понимаешь: чем медленнее они едут, тем больше тебе вредят. Что ж, я надеюсь, ты встретишь их ещё в сознании.       Она снова верезжит в полном смятении, зажмурившись и рыдая. Механизм подъёмника останавливает её тело уже у потолка. И вот, чуть покачиваясь вперёд-назад от бесполезных брыканий, она висит вместо той боксёрской груши, что заслуженно отдыхает внизу, в углу ринга. Порой жизнь совсем неожиданно меняет нас местами.       — Ставлю тридцатку, что сорвётся, — доносится с земли. Её ноги, беспорядочно елозившие в обмотке, тут же замирают.       — Хотел бы я на это посмотреть.       — Помнишь, как у того толстяка круто вывернулась шея?       Несколько веселых голосов подхватывают восторг говорящего.       Если Ад на Земле возможен, тогда это он. Где-то тут, на его первом круге, её кипятком ошпаривает шок происходящего. Она всё ещё сопротивляется, не может поверить в изуверство этих людей. Пронизывающе вскрикивая в исступлении, она надеется на какое-то чудо. Может, её сейчас услышат там, снаружи, прибегут и спасут. А заодно переубивают всех этих больных на голову.       Она вверх ногами смотрит в их отвратительные лица, что виднеются в сумраке зала. Тут второй круг Ада окунает её в чистую жгучую ярость. Зубы стискиваются гневом до боли. Остаётся только бессвязно что-то мычать. Уайт игриво вскидывает брови, когда встречает её испепеляющий взгляд на себе. Если его это всё забавляет, то её сейчас просто вывернет наизнанку.       — Всё, по машинам. Нам пора убираться отсюда, — командует он.       Все тут же начинают движение к выходу. Кое-кто задерживает на ней взгляд подольше, отпечатывая в памяти должно быть привлекательную для больного ума картину. В конце концов она растерянно провожает стену удаляющихся затылков. Паника накатывает на неё новой волной. Отчего-то ей ещё страшнее оставаться здесь одной, и она громким воем хочет задержать их. Оборачивается только Грэй, чтобы довольно подмигнуть ей. Минута-другая, и зал пустеет. Входная дверь нещадно захлопывается за последними спинами и запирается снаружи под звук заводящихся моторов машин. На третьем кругу Ада она остаётся висеть в этой пустоте, вариться в полном одиночестве.       Боже, как же не хочется умирать.       В момент её голос иссякает: связки сорваны, как и нервы. Ужас. Дикий ужас опаляет её затылок своим жаром. Что с ней может произойти здесь, на этой высоте, пока она висит головой вниз? Лучше не доводить эти мысли до конца. Ей ещё никогда не было так страшно.       Верёвка слишком строго стягивает руки. Попытаться вытащить, высвободить хотя бы одну жутко больно: жёсткие волокна скорее отрежут её, чем ослабят хватку. Она старается расшевелить запястьями лазейку хотя бы для одной ладони, но освободиться так и не получается. Согнуться пополам, чтобы достать до крюка, на котором она висит, тоже невозможно: толстые путы каната на нижней части тела делают её несгибаемой. Этот четвёртый круг Ада раскалённым клеймом выжигает в ней всю веру в спасение. Она отсюда сама не спустится. Спичка догорает, кончаясь горьким запахом серы.       В конце остаётся лишь жалобно реветь под скрежет механизма, который пропускает по себе её рыдания. Слёзы стекают по лбу, рисуя на нём изящные подтёки туши. Вязкой беспомощностью плавит её пятый уровень Ада. Тут к лицу приливает жар, голова гудит атомным коллайдером. Её начинает колотить в жуткой лихорадке. Сколько она может так провисеть? Счёт времени потерян, а часы теперь за спиной и ей не получается их увидеть. Нет сил, чтобы попытаться обернуться назад ещё больше. Нет сил, чтобы перестать тихо-тихо стонать от плача. Она лишь уговаривает себя успокоиться.       За ней уже едут. Они скоро будут здесь. Непременно будут.       Шестой круг Ада. По голове проходят раскаты громоподобной боли. Свисающие вниз руки неприятно покалывают и затекают. Холодный зал, тяжёлая тишина с редким металлическим поскрипиванием, перевёрнутые вверх тормашками деревья за окнами на предрассветном небосклоне — она знает, какой кошмар ей будет сниться. Если она выживет.       Кошмар…       Точно! Она же видела это в том сне, где монстр, похожий на орла, нёс её вверх ногами в своё ужасное логово как добычу. Вот о чём предупреждал тот сюжет… Если бы она только знала!       Сердце бьётся так сильно, что кажется, его удары эхом отражаются от стен зала. За окном ветер нашёптывает ей о том, как где-то далеко-далеко, наверное, подняли на уши всех, как только её потеряли. Демон шестого круга скоблится по ровной металлической пластине её совести своими когтями: она здесь из-за себя. Горючие слёзы снова скатываются вверх по лбу. Их поджигает температура её головы, которая, всё повышает и повышает свой градус. А ноги леденеют.       Она здесь из-за себя.       Голову словно опустили в кипящий котёл. Её кружит вертолётами, и это не останавливается. Надо просто на что-то отвлечься, сосредоточиться. Небо такое красивое за окнами. Вы не представляете, какое оно красивое! Оно светлеет, добреет, зацветает сизой бирюзой. Этот день будет чист и спокоен. Но увидит ли его она? На седьмом круге становится понятно, что нет. Здесь её проглатывает чёрная пучина отчаяния, отбирая все силы держаться, затягивая в самое своё пекло.       Перед глазами всё плывёт. Вот она с родителями совсем маленькая едет куда-то в дождь в их первой машине. А вот они втроём впервые заграницей. Мама — переводчик по профессии, и в их семье есть традиция: уезжать всем вместе на пару месяцев в ту страну, язык которой она выбрала покорить. Прекрасная любимая традиция.       Дальше — эпизоды из её школы. А вот Фрэнк Барнс заглядывается на её грудь и чуть не въезжает в зад едущей впереди машине. После — студенческая жизнь и переезд из родительского особняка. Боже, и даже открытие её ресторана вспоминается! Какой же счастливый день.       Восьмой круг Ада прекрасен и ужасен одновременно. На нём можно искупаться в лаве приятных воспоминаний и сгореть от острой скорби по ним. Невыносимо думать, что на этом — всё.       А на этом — всё.       Резкая боль пронзает голову. Это сам Люцифер встречает её на девятом круге своим копьём, мягко входящим в череп. Лоб распирает изнутри жжением той отравы, которая стекает с его наконечника. Это останавливает её головокружение и нежно, липко закрывает ей глаза. Все внутренние органы будто навалились на её лёгкие: трудно сделать вдох. Приятный белый шум в ушах вакуумом перекрывает собой всё остальное. Она запоминает, как пейзаж за окнами улыбается ей полукруглым краем солнца, что выглядывает из-под одеяла неба своими хитрыми довольными лучами.       Это — полёт. И она летит. Уже без страха, без агонии, пустая и лёгкая. Глаза больше не открыты. Она пропадает, тлеет. Спичка её надежды доедается жадным огнём и тухнет. Вместе с ней они становятся пеплом.       «…надеюсь, ты встретишь их ещё в сознании».       Не получается. Вот и всё. Что её ждёт сейчас, после жизни?       Оказывается тут темно и влажно. И, Боже, как же громко. Какой-то грохот или даже взрыв почти физически проходится по ней своей волной. Словно какой-то атлант, разозлившись, со всей своей богоподобной силой вышибает массивную дверь ногой. Как же тут шумно. Много-много чьих-то быстрых шагов, спешки, грязных ругательств. Тут восклицают в гневе и ужасе, ругаются, орут кого-то откуда-то снять. Она едва различает, что происходит. Никого не видит. Может, нужно открыть глаза? Нет, невозможно: их выдавит из черепа та тяжесть, которая забаррикадировала всю голову.       В слабом просвете сознания она различает знакомый скрипучий гул подъёмника. Странно, после смерти ещё ощущаешь, что происходит с телом. Вот на нём чувствуется несколько пар рук. Они обхватывают её так аккуратно, так крепко. Кажется, она даже переходит в горизонтальное положение. Жаль, что это окончательно её выключает, гасит оставшийся просвет сознания в облаке приятного шлейфа знакомого свеже-древесного парфюма.       Значит, она в Раю.

Конец I Части.