Там, где свет

      — Я, по сути, не искал в прошлый раз.       Стив смотрит сквозь длинную стеклянную стену в их апартаментах на полностью открытый глазу роскошный вид: сверкающий на солнце водопад, яркие краски ничем не сдерживаемой растительности, бушующей во всех направлениях, редкие скалы, словно часовые на постах.       Всё это просто дух захватывает.       — Я хочу сказать, я искал, но я не… я был…       Рука Баки прикасается к его бедру, скользит вверх до плеча и крепко сжимает его, притягивая Стива ближе, позволяя ему почувствовать мягкие колебания каждого своего вдоха и выдоха, подтверждающие подлинность того факта, что тот, кого Стив любит, — жив. Баки целует нежную кожу под ухом Стива и шепчет:       — Я знаю.       Они остаются в таком положении, и Стив позволяет себе затеряться в ощущениях, в том, как левая рука Баки скользит вокруг талии Стива и поддерживает его, как сам Стив дышит в такт дыханию Баки, и от этого кажется, что у них одни лёгкие на двоих, вдыхающие целый мир вокруг, и если он закроет глаза, чтобы всё это одновременно было и фантазией и действительностью, то это подтверждение и воплощение каждой его самой невероятной, невозможной мечты почти становится даже сладостней.       Единственное, что нарушает этот транс, — это лёгкий стук в косяк открытого дверного проёма за ними, и когда Баки сдвигается посмотреть, кто пришёл, — но не разжимает объятий, нет, ни за что, — Стив просто позволяет негромкому звуку костяшек, соприкасающихся с деревом, влиться в равномерный стук сердца Баки, и продолжает парить мыслями ещё немного.       Ещё чуть-чуть.       — Обживаетесь? — спрашивает негромкий голос, который Стив смутно узнаёт: звук, но не тон, такой открытый и гостеприимный, мягкий, потому что в нём в какой-то степени звучит неравнодушие.       — Ага, — выдыхает Баки с особенным звуком, который означает, что он улыбается. — Чёрт, Т’Чалла, спасибо.       И где-то в глубине мыслей Стив отмечает, что это интересно — и волнительно — что Баки говорит с таким чувством в голосе, но даже не пытается пожать руку или обнять их хозяина: он просто остается стоять со Стивом и продолжает его обнимать.       Сердце Стива словно распирает от этого; ему даже немного больно, чувствовать так много всего, когда прошло столько времени, но Стив этим наслаждается. Думает, что мог бы вечно жить так, если это будет означать, что руки Баки будут его обнимать, а сердце Баки биться у него за спиной.       — Не нужно благодарности, — негромко отвечает Т’Чалла где-то за ними, и теперь в его собственном голосе тоже звучит улыбка. — Тебе всегда здесь рады, ты же знаешь.       И Баки всё ещё не отпускает его, но поворачивает плечи чуть больше, чтобы, вероятно, посмотреть Т’Чалле в глаза, когда он повторяет, так серьёзно, что Стив чувствует это до мозга костей:       — Спасибо.       И тогда Стив тоже поворачивается, в руках Баки, и слава Богу, Баки знает, что он ещё не готов выпутаться, снова оказаться в мире самостоятельно, без этих прикосновений, потому что Баки только сдвигается, поворачивается вместе с ним, словно это самое естественное на свете, и не позволяет теплу этих прикосновений прерваться, когда Стив сам встречается взглядом с Т’Чаллой.       — Может быть, ему тут и всегда рады, — серьёзно говорит Стив; так серьёзно, по крайней мере, насколько это возможно, когда он бесстыдно переплетён со своим сердцем, которое он наконец снова отыскал.       — Но мне — нет, так что, действительно, — Стив кивает, подчёркнуто уважительно, потому что ему нужно, чтобы эта благодарность охватывала чуть больше, чем только сейчас; ему нужно, чтобы она включала ещё и всё то, что он был слишком сломлен, чтобы сказать и предложить из благодарности раньше, — а кроме этого, чтобы эта благодарность была и за всё, что случилось благодаря тому, что Т’Чалла был готов столько предложить, направить, привести в движение, чтобы в итоге они оба вернулись именно сюда, и не только в буквальном смысле.       — Спасибо.       — Капитан, — Т’Чалла качает головой, но добродушно: понимающе. — Наша единственная претензия друг другу возникла на основании лжи, — он на миг переводит взгляд на Баки, глядя на того с искренней симпатией, замечает Стив. — Вам тут всегда тоже очень рады.       И Стив сглатывает, с силой, и только и может, что кивнуть, но Т’Чалла, кажется, из тех, кто всё понимает интуитивно; Стиву кажется, что до него всё и так дойдёт.       — Столько времени, сколько вам понадобится, — решительно говорит Т’Чалла, заканчивая этот скорее псевдо-разговор. — Баки, ты знаешь, как тут всё устроено.       — Мы вас не побеспокоим, — с отчётливой благодарностью в голосе отвечает Баки.       — Это не было бы беспокойством, — говорит ему тепло Т’Чалла. — Вообще-то, я надеюсь, что вы будете присоединяться ко мне за трапезой, хотя бы иногда.       — Обязательно, — так же тепло отвечает ему Баки.       — Мне не терпится узнать побольше о том, как тебе послужил костюм, — добавляет Т’Чалла, чуть игриво, чуть хитро, — и прототип щита.       — Но не рука? — спрашивает Баки.       — С твоей рукой мы не принимали рискованных решений, — почти фыркает Т’Чалла, но, типа, по-королевски. Ну как-то так. — Но с остальным мы были более, — он поджимает губы, сдерживая улыбку, — ну, скажем, креативными.       Голова Баки резко откидывается назад:       — Ты что, хочешь сказать, что я был вашей подопытной морской свинкой?       Т’Чалла смеётся:       — А что, ты сильно возражал, на самом-то деле?       И пусть Баки Барнс и показывает средний палец королю одной из наиболее развитых наций в мире, но от этого упомянутый король только сильнее смеётся.       — Отдыхайте, джентльмены, — велит им Т’Чалла, — я прикажу, чтобы вам чего-нибудь принесли, но, пожалуйста, чувствуйте себя как дома.       И на этом он раскланивается.       — Вы, кажется, подружились, — лениво замечает Стив, а потом зарывается лицом в плечо Баки, вдыхает его чуть глубже.       А сам Баки просто дышит какое-то время; словно он точно знает, как умиротворяет Стива этот ритм, отпечатавшийся глубоко внутри у него с тех пор, как он себя помнит; этот ритм напоминает ему, что значит быть в безопасности и прожить ещё один день, он всегда был рядом, чтобы помочь Стиву восстановить равновесие, когда подобные вещи не были для него данностью, когда он не мог самостоятельно это себе обеспечить.       Баки просто дышит, и когда он наконец заговаривает, его слова звучат идеально в такт движению его вздымающейся и опадающей груди: и это намеренно.       Стив, чёрт побери, его любит.       — Знаешь, как говорят, да, этот парень спас мне жизнь?       — Ага?       — Так вот этот парень? — Баки кивает в сторону закрытой двери, где ещё пару минут назад стоял Т’Чалла. — Он научил меня, как мне спасти самого себя.       И Стив знает, его мама его этому научила: ты отдаёшь долг тем, кто что-то тебе дает, ты показываешь, что благодарен. Но как показать достаточно благодарности человеку, который помог вернуть смысл в твой мир? Как можно в достаточной степени поблагодарить за то, что кто-то вернул краски и оттенки в твою палитру — чего может быть достаточно, в целом свете, чтобы сказать моё сердце всё ещё билось, но только потому, что они сделали его таким, они спроектировали его для этого, но оно не хотело стучать, и это абсолютно ни хера не значило, пока он не посмотрел на меня и не узнал меня и не оказался снова на свободе, и это ты приютил его и дал ему то, что ему было нужно, чтобы помочь ему достигнуть цели, и тем самым спасти сразу две жизни и одну бессмертную любовь, и как я вообще смогу тебя отблагодарить?       Стив задыхается; он не знает.       Но что он знает, так это что Баки обнимает его чуть-чуть крепче, и этого достаточно, даже если это будет единственным, что Стив будет знать до конца своих дней.       — Поэтому мы здесь, Стиви, — говорит Баки, прижимаясь губами к шее Стива. — Потому что я могу любить тебя, я могу тебя обнимать, и я никогда тебя не покину, но это место — самое спокойное, самое безопасное, что я знаю, и здесь я могу быть твоей безопасностью и окружить тебя безопасностью, — и он сжимает Стива в объятиях, одновременно поворачивая их, грудь к груди, чтобы сказать прямо в изгиб верхней губы Стива, когда его глаза так близко, что Стив почти не различает их цвета, но видит всю сущность Баки в тёмных глубинах этого взгляда.       — И пусть существуют такие места, где даже всё моё сердце целиком не сможет уберечь тебя от теней, — шепчет Баки, его голос переполнен эмоциями, усилием, которое он делает, чтобы произнести эти слова, — здесь у тебя будет возможность выучить тот же урок. Обучиться этой способности спасать себя самого.       Стив потратил немало времени и энергии, стараясь избегать этой части, этой идеи себя — так долго бывшего мелким, сердитым и бесполезным, а потом внезапно, за долю секунды, ставшего больше, чем человеком: ставшего идеальным образом, и это было чересчур тяжело нести, поэтому он отложил это, запихал подальше в собственном разуме, и физически у него хватало сил, чтобы носить это с собой и притворяться, что его не тянет ко дну эта тяжесть, погружавшаяся всё глубже в его сердце.       Стив никогда ничего особо не боялся, но одна мысль о том, что ему придётся взяться за этот груз и поднять его, разобраться с ним, может быть, даже оставить его наконец позади — сама идея о том, чтобы хотя бы попытаться, чёрт побери, безумно его пугает.       — Ты поможешь? — хрипит он, а Баки прижимает его к себе ещё крепче, целует его в такт каждому тревожному стуку сердца Стива.       — Конечно, — обещает Баки, так легко: словно это нечто, в чём не может быть сомнений. — Буду рядом, если только ты не попросишь меня уйти.       — Нет, — выдыхает Стив, потому что вот это, хотя бы, он точно знает, — не попрошу.       А ещё это, осознаёт Стив, та проверка, которой те люди не предвидели, когда бросили его в ту камеру и сделали ему новое тело — нет.       Вот это, именно это, и покажет по-настоящему, насколько сильным он на самом деле является.

***

      Поначалу они много гуляют. А ещё они, как ни странно, много спят.       Но больше чего бы то ни было: они прикасаются друг к другу.       — Я проводил здесь много времени, — негромко говорит Баки, ведя их в укромный уголок, где бегущая вода журчит кристально чисто, и это нежнейший звук; его рука неизменно остаётся в руке Стива, когда он сперва усаживает, а потом укладывает их обоих. Они растягиваются на траве, и Баки сбрасывает обувь и зарывается пальцами в мягкую почву, а Стива переполняет восторг от одного этого, от той картинки, что представляет собой Баки, и он следует его примеру. А внутри Стива одна из тяжёлых чешуек, которыми обложено его измученное сердце, благодаря которым ему так долго, чёрт возьми, было легче игнорировать, насколько сильно оно болит: одна из этих воображаемых побрякушек, которые он только-только начал замечать, соскальзывает, разбивается и исчезает, от одного того, как ощущается земля на коже Стива, от того, какая она тёплая, и как прикосновение Баки уверенно. Стив поражается тому, как, хоть всего одна часть этой тяжести исчезла, быстро и безболезненно выскользнула из его груди, — поражается, насколько отчётливо он чувствует разницу.       И когда Баки продолжает говорить, Стив словно отзывается собой на каждое слово, всё его тело словно звенит в ответ каждый раз.       — Я сидел тут и просто дышал, — шепчет Баки, словно на исповеди, делится с ним частичкой своей души, которая знает, как проскользнуть туда, где, осколок за осколком, с сердца Стива облетает тяжесть, позволяя ему почувствовать себя легче, но при этом и более уязвимым: Баки словно каким-то образом знает об этом, и Стив, в свою очередь, знает, как впитывать его слова — инстинктивно; по природе своей.       — Просто вспоминал, каково это — дышать, когда ничто совсем не тяготит, — широкая грудь Баки вздымается и опадает так отчётливо, что на миг это завораживает Стива: это так красиво. — Вспоминал саму суть, самую основу того, что это значит — просто быть живым.       Он снова глубоко вдыхает и выдыхает, ещё несколько раз, и Стив не может не смотреть на то, как с каждым движением, каждой каплей жизни, которую он вдыхает, растягивается его рубашка, и Стив так увлекается, что даже не осознает, что сам начинает дышать в такт, не сразу замечает, когда ресницы Баки поднимаются, подрагивая, и его взгляд останавливается на Стиве.       — Иди ко мне, — говорит Баки, и Стиву не нужно дополнительных приглашений. Он сворачивается клубочком под протянутой к нему рукой Баки и глубоко вздыхает, когда он тоже обнимает его этой рукой.       — Я много в чём сомневался, — говорит Баки, прижимаясь губами к волосам Стива. — Когда был здесь раньше.       Стив не знает, что на это ответить, на самом деле. В последнее время Стив всё чаще и чаще замечает, что просто не знает, что сказать.       Зато он знает, что звук дыхания Баки, входящего и выходящего из его лёгких, под ухом Стива, куда прекраснее, чем журчание воды в ключе перед ними, чем шелест сочных листьев на тёплом ветру.       — Ты знаешь, насколько ты для меня важен, да? — внезапно говорит Баки, и пульс Стива чуть сбивается с ритма от всего того, что это может значить.       — Важен ли я для тебя, — наконец спрашивает Стив, давая единственный ответ, на который способен, — настолько же, насколько ты важен для меня?       Он поднимает взгляд и видит, что Баки смотрит на него так нежно ослепительно сияющими глазами.       — Важнее всего? — и эти слова Баки просто словно истекают чувствами, как кровью.       — Тогда да, — Стив прижимается поцелуем к груди Баки, потом снова устраивается на ней. — Думаю, знаю.       — Хорошо, — Баки целует его в ответ в лоб.       — Просто, — начинает он, качая головой, снова целует Стива в лоб. — Когда ты будешь проходить через всё это, появятся сомнения, это тяжело.       И Стив начинает это понимать, да; но больше всего ему больно от мысли, что Баки пришлось сомневаться в том, в чём сомневаться не нужно; и что Баки одолевали сомнения, когда у него не было рядом груди Стива, чтобы он мог опустить на неё свою голову и отдохнуть.       — Я просто хотел убедиться, что ты не сомневаешься в самой непреложной истине во всём этом грёбаном мире, вот и всё, — Баки прижимает его крепче, а Стив поддаётся так, как он всегда делал только для Баки; словно он всегда умел поддаваться, только когда рядом был Баки.       А сейчас рядом Баки. Вот он, а вот Баки.       И это, знает он, стоит всей боли во всём этом проклятом мире.

***

      Они спят, прижавшись друг к другу, каждую ночь. Это одно из самых дорогих воспоминаний Стива, которое он хранил так долго, и которое снова стало реальностью. Что-то изменилось, да, но всё равно это по-настоящему — не просто в смысле плоти-и-крови, но ещё и так искренне, как идти рука об руку, словно они говорят Я хочу тебя, ты мне нужен, в моём сердце бардак, и порой оно чуть не останавливается, но оно настолько твоё, что я не знаю, что со всем этим делать — а потому всё это намного лучше.       И пусть сперва было тяжело, когда они оба просыпались от того, что кошмары снова одолевали Стива, и он задыхался, цеплялся за что-то, чувствовал, что ему что-то нужно: пусть это было тяжело, поначалу, но со временем действительно становится легче.       — Выздоравливать — не значит быть идеальным, — шепчет Баки, прижимаясь губами, словно охраняя грохочущий пульс во впадинке у основания шеи Стива, пока тот не начинает успокаиваться — и это, скорее всего, возможно благодаря этому физическому напоминанию, что Баки никуда не собирается уходить.       — Не значит, что ты должен быть безупречным, заполировать все шрамы, все военные раны, — выдыхает Баки, прикасаясь губами к тонкой коже, под которой бьётся пульс, словно целует само течение лихорадочной крови Стива.       — Выздоравливать — не значит, что у тебя никогда не должно быть кошмаров, Стиви, — успокаивает Баки, хотя Стив и так это знает; Стив сам держит Баки в своих объятиях, когда кошмары случаются у него: хоть Стив это и знает, Баки не устаёт напоминать Стиву, как это прочувствовать.       — Выздоравливать — значит… — и Баки нежно целует его, когда его начинают подводить слова, когда ему нужно собраться с силами, и Стив абсолютно ничего не имеет против этой его привычки.       — Это значит вообще изначально суметь уснуть, чтобы тебя разбудили кошмары, и знать, что сможешь закрыть глаза и уснуть снова, после.       И вместо того чтобы использовать слова, Стив просто вжимается ближе в тепло Баки, а Баки так же крепко прижимается к нему, и они никогда не проговаривали вслух этот принцип ты-мне-я-тебе, потому что им не нужно было это делать.       Этот принцип живёт внутри Стива рядом с его сердцем и душей, настолько близко, что стал частью обоих; настолько близко, что их невозможно отделить друг от друга.       Да и не нужно.

***

      Эти красивые тяжёлые чешуйки с острыми краями, отягощавшие сердце Стива, теперь отваливаются сразу волнами — и он начинает понимать, что Баки имел в виду, говоря о сомнениях. О том, что будет больно. Что будет тяжело так, как Стиву, возможно, никогда раньше не было.       Но каждый такой травмированный участок его сердца, который теперь становится легче, остаётся без защиты, открытый для возможного нападения, неизменно оказывается надёжно и мощно защищён, словно доспехами, любовью Баки Барнса, не остаётся открыт холоду дольше, чем на миг, и поэтому Стив думает: да.       Он сможет.       Ему это необходимо.       — Я никогда не хотел служить оружием, — Стив чувствует, как его слова отзываются в теле Баки, плотно прижимающемся к нему сверху. Стив смотрит вверх, на солнце, пробивающееся сквозь кроны деревьев над ним, потому что, ну разумеется, Ваканда — это технологическая мекка посреди райских садов. Разумеется, они распростёрты под деревьями, от которых доносится аромат фруктов и свежести, — словно воплощение чего-то нового, которое можно свободно вдыхать.       — Или символом, — добавляет Стив, потому что это правда. Он взял, что смог, потому что ему это предложили, и точно так же, как дарёному коню не смотрят в зубы, не будешь же ты рассматривать, что у него в тюках, или его хромую заднюю ногу, которая может подвернуться, если не быть осторожным, в конце концов.       — Я просто хотел помогать.       А Баки просто проводит кончиком носа вверх и вниз по груди Стива, потом приподнимается выше и целует его в подбородок, тихо шепча:       — Я знаю.

***

      И пусть немало времени уходит на разговоры и на то, чтобы проработать все давно глубоко погребённые чувства, Стив не станет лгать.       У них немало и совершенно офигенного секса: и это тоже в своём роде исцеляет.       — Я тебя люблю, — тяжело дыша говорит Стив однажды ночью, когда то, как они двигаются вместе, как они вжимаются друг в друга, особенно насыщено невыразимым желанием, — я любил тебя так, так…       — Я никогда не знал, как любить кого-то, кроме тебя, — шепчет Баки, прижимаясь губами к скользкой от пота коже Стива. Его бёдра выгибаются, когда он двигается в теле Стива, заполняя его чем-то далеко за пределами удивления или страха, позволяя ему ощутить себя настолько целым, что даже когда Баки ненадолго отодвигается назад, это ощущение остаётся в пространстве между ними, пока он не скользит обратно.       — Я умер, когда ты упал, — стонет Стив, его сердце настолько уязвимо, когда они вот так вместе, а язык сам собой развязывается на фоне тяжёлого, головокружительного сердцебиения. — Я вернулся к жизни, только когда ты снова оказался здесь.       И Баки отвечает на это не словами, а своим телом, своими руками на бёдрах Стива, погружаясь в него так глубоко, что Стив чувствует собственный пульс вместе с пульсацией члена Баки внутри, так близко, что он словно чувствует, как бьётся сердце Баки через два слоя рёбер, он словно может вдохнуть только то, что выдыхает Баки. А когда Баки начинает упоённо повторять его имя и его бёдра сбиваются с такта, когда он тянется к рукам Стива, когда он погружает один палец в капли возбуждения на головке члена Стива, дразня его так нежно, осторожно, любя, проводя пальцем по всей длине, пока они оба не теряют из виду всё, кроме друг друга — это, ну…       Это ответ на все вопросы, которые Стив мог бы задать.       — Прости меня, — выдыхает Баки после долгой паузы, поглаживая Стива, словно извиняясь за прошлое, которое так далеко от настоящего, но всё же каким-то образом остаётся незажившей раной.       — Не надо, — всё ещё ошеломлённый отвечает Стив. — Если кому и надо просить прощения, так это…       — Нет, — перебивает его Баки. — Нет, давай… — он, кажется, снова задумывается, пытаясь заново рассмотреть этот привычный спор, этот путь, по которому они уже проходили, — сейчас уже реже, но всё же достаточно часто.       — Давай, — шепчет Баки, проводит языком вверх по торсу Стива, собирая все до одной капли желания, которые Стив пролил на свою кожу, так неспешно и тщательно, что сердце Стива начинает колотиться снова.       — Давай не будем больше чувствовать себя виноватыми, ладно? За всё это?       И Стив смотрит на него, думает, сколько ещё будут длиться эти чудеса, что Баки именно об этом просит, и что Баки никогда не винит его ни в чём.       — Посмотри на нас, — перебивает Баки все сомнения, барахтающиеся в голове у Стива; он берёт Стива за руку и сжимает её между их обнажёнными телами. — Мы здесь.       Он целует кончики пальцев Стива и выдыхает с благоговением в голосе:       — Мы здесь.       И Стива пробирает дрожь от этого выдоха, потому что, господи: это почти что чересчур. Этого почти что слишком много, этих тайных желаний его сердца, которые никогда не видели света дня, вот только здесь, здесь и сейчас, они все появляются на свет и это прекрасно, это, это…       — Не о чём тут сожалеть, Стиви, верно же? — спрашивает Баки, и Стив смотрит в его глаза, такие невероятно синие в этот миг, и, может быть, это всё из-за чувств. Это они заставляют ещё тёмную после прохождения через сердце кровь подняться по венам на поверхность и сделать цвет завораживающим. Заставляют Стива протянуть руку и прикоснуться к Баки.       — Да, — выдыхает Стив и забирается на Баки сверху, чтобы снова прижать их уже твердеющие члены друг к другу. Задыхаясь, он шепчет прямо в опухшие, залюбленные губы Баки:       — Ни капли сожаления, чёрт побери.

***

      Они вдвоём дерутся врукопашную: Баки говорит, что ему это помогало, когда он был здесь.       Стив не хочет сказать, что ему это не помогает, но бесполезно притворяться, что Баки, обнажённый по пояс и отбивающий каждую его атаку — это его не отвлекает.       — За что ты сражаешься? — спрашивает Баки, словно это вопрос, ответ на который он не смог бы дать и сам.       — За тебя.       И Стив думает, с тех пор, как он познакомился с Баки, частица чего-то подобного всегда была в каждом ударе кулаком, что он когда-либо наносил, а после — после — в каждой жизни, которую он отнимал. Стремления доказать, что он достоин. Показать, что он может быть желанным, что он достаточно хорош. Отмщения, отчаянных попыток найти в мире хоть что-то, что заполнило бы пустоту, но по итогу только углубляло её.       Баки замирает, держа руку Стива обеими руками, чтобы заблокировать удар, но они оба даже не пытаются пошевелиться: тяжело дыша глядя друг другу в глаза.       — За кого ты сражаешься? — выдыхает Баки, словно не знает, что ещё сделать, словно это часть сценария, который ему нужно пройти до конца, но ему не нужно это делать, ему не нужен ответ, ведь он уже его получил.       — Я думал, это очевидно, — и Стив сдвигает руку, но Баки не сопротивляется, и тогда Стив притягивает Баки к себе, не колеблясь и не задумываясь, мускулы этой роскошной груди прижимаются к его собственной, а руки Стива уже нацелились на ширинку штанов Баки.       — Господи, балбес, — стонет Баки, но Стив уже на коленях, и ещё больше тяжестей в его груди тоже опадает, когда Баки заполняет собой его душу так же щедро, как он заполняет рот Стива.

***

      Они насытились — сперва, вечером, они присоединились к Т’Чалле за ужином, и еда была изумительно вкусной и изысканной, такой Стив никогда раньше не позволял себе наслаждаться. Всё словно несло на себе отпечаток плодородной почвы, которую Стив ощутил пальцами ног, что-то исцеляющее было во всём, и в еде, и в компании, и теперь Стив понимает, почему Баки так хорошо подружился с Т’Чаллой, и наоборот.       А потом они вернулись в свою комнату и занялись любовью, так медленно, словно сплетаясь душами, словно их сердца рассыпались в прах и восставали из пепла в процессе, и Стив никогда даже представить себе не мог, что человеческое — или, чёрт побери, даже сверхчеловеческое тело способно на такое, и, о…       О, он начинает чувствовать себя иначе. Каждой частицей внутри себя. Каждой клеточкой. Он смеялся за ужином, и этот смех казался невесомым, искренним до мозга костей. Он позволил Баки оседлать себя и двигаться так медленно и размеренно, позволил осыпать свою грудь поцелуями с каждым лихорадочным толчком, отзывавшимся в его крови, и он плакал от радости, когда наконец кончил, потому что он был внутри Баки, Баки окутывал его собой, он, это…       Баки.       Они лежат, разморенные, поджав ноги, на боку, лицом друг к другу, когда Баки протягивает руку и убирает волосы Стива с его лица.       — Это не твоя вина, — шепчет Баки, и выражение его лица настолько нежное, что не может вызвать даже крошечный намёк на страх у Стива по поводу того, куда этот разговор может зайти.       — Что не моя вина? — невинно спрашивает Стив, клонясь к руке Баки.       Баки чуть ухмыляется, пробегает пальцами по коже головы Стива, и это ощущение заставляет его застонать, совсем тихонько.       — Вся эта херня у тебя в голове, в которой ты себя винишь.       — Откуда ты знаешь? — спрашивает Стив, но эта вина молчит, по крайней мере, сейчас. Она не всплывает на поверхность, чтобы окрасить собой его вопрос, как когда-то. Это чудо. — Какая-то часть этого могла случиться по моей вине.       — Откуда я знаю? — фыркает Баки, его глаза широко раскрыты и ярко блестят, он чуть сдвигается, и на их коже всё ещё достаточно пота, чтобы это движение было скользящим, а кожа блестела, словно позолоченная.       — Я знаю, потому что та хрень, за которую тебе стоило бы почувствовать себя виноватым, типа вечного ввязывания в драки или разговорчиков во время проповеди? За эту хрень ты никогда не чувствовал вины.       Стив хихикает, так светло и свободно, словно он снова мальчишка: в его сердце внезапно такая лёгкость, легче даже, чем когда он на самом деле был юным, и это, наверное, то, о чём говорил Баки. Это, может быть, и есть начало исцеления, каким оно должно быть.       — Козёл, — фыркает Стив в ответ и вытягивается на кровати во весь рост. Баки снова закатывается на него сверху, его руки ласкают кожу Стива, двигаются вверх-вниз по его плечам, от шеи до локтей, так нежно, что Стив не может не наслаждаться этим.       — Ты несёшь целый мир на этих плечах, малыш, — тихо, прочувствованно говорит Баки, — но они созданы не для этого.       Впервые эти слова звучат как истина и не заставляют зазвонить этот колокол поражения, который эхом отдаётся во всей душе Стива; нет. Это истина. Он действительно так делает.       Он не предназначен для этого.       Ладно.       — Мне нравится, — говорит он вместо всего прочего.       — Хмм? — Баки поднимает глаза, встречается взглядом со Стивом: и Стив знает, что его собственные глаза отражают всё, что чувствует его сердце в этот конкретный момент.       — Когда ты называешь меня малыш, — Стив улыбается так широко, что от этого почти больно. — Мне нравится.       — Ммм, — Баки коротко целует его в губы, обводит языком их изгибы. — Моя куколка, — говорит он, словно это венец творения в целом мире. — Мой Стиви, — и, в конце концов, это всё, кем Стив когда-либо хотел быть.       Смешно. Это он в итоге и получил, это сейчас ближе к нему, чем что-либо иное, меньшее по значимости.       — Для чего они тогда созданы? — спрашивает Стив, из чистого любопытства.       — Что-что?       — Эти плечи, — Стив прижимается плотнее к рукам Баки. — Для чего они созданы? Для чего меня сделали таким, если не для того, чтобы нести то, что другие не могут? Если не для того, чтобы смочь...       — Эти плечи шире, чем когда-то, — перебивает его Баки, всё ещё глядя ему в глаза. Говорит, вкладывая в слова всю душу. — Но они человеческие, Стиви. Под ними лежит сердце человека, и, чёрт побери, — рычит Баки, прикусывает губу Стива. — Для чего они созданы?       — Для этого, — и Баки захватывает округлость одного голого плеча губами и осыпает кожу чистой любовью, пока Стив не начинает содрогаться, пока он не ахает, когда Баки отрывается от него.       — И этого, — Баки круг за кругом покрывает поцелуями противоположное плечо, иногда легонько прикасаясь языком в самых правильных местах, чтобы его тяжелое дыхание остужало след, который он оставляет на коже.       — Охереть, какой ты сентиментальный, — тяжело дышит Стив, хоть внутри он просто светится.       — И этого.       Баки притягивает его к себе за плечи, чтобы их снова твердеющие члены, всё ещё скользкие от предыдущих оргазмов, соприкоснулись, и от этого сердце Стива начинает колотиться, и, ладно… Он может в это поверить.       Его плечи были созданы такими широкими и крепкими, чтобы он смог уцелеть от незамутнённого наслаждения, когда он видит, чувствует это.

***

      — На что ты смотришь?       Баки устраивается рядом со Стивом в их постели, где Стив, на самом деле, просто смотрит. Не будучи уверен, почему или как.       Просто смотрит на свои руки.       — Они кажутся… — пытается выразить Стив словами, хотя, наверное, получится оскорбление. — Я…       Баки поворачивается, кладёт ладонь на грудь Стиву.       — Стив?       — Я больше не рисую, — выпаливает Стив, потому что каким-то образом у него в мыслях всё наконец сходится. — Я пытался, какое-то время, но мои руки, я… — он опускает взгляд, шевелит пальцами перед собой, пока Баки не протягивает левую руку, сжимая их.       — Они не смогли тебя удержать, — шипит Стив, выдавливает сквозь зубы, словно яд, — так какой от них тогда толк.       Но Баки ничего не отвечает, только крепче сжимает его руки, нежнее, и когда он прижимает их к своей груди и целует кончики пальцев, касаясь их так легко, словно бабочка крылышками, он тем самым словно вручает Стиву величайший дар; показывает, что он любит каждый сантиметр Стива.       — Но я, — шепчет Стив, — я хочу рисовать. Я… — он смотрит на собственные руки, прижатые к телу Баки, и у него слегка отвисает челюсть от осознания.       — Мне больше не грустно видеть их.       И эти его слова потрясают его самого. Потому что вопреки всему, каким-то образом, это правда.       — Всё получается, когда ты не ожидаешь этого, я знаю, — шепчет Баки, улыбается удивлению Стива, целует его, крепко и глубоко. — Сделай глубокий вдох и дай себе это осознать на минутку, хорошо?       И Стив пытается, но всё равно смотрит на Баки большими глазами, не совсем понимая, о чём речь, пока Баки не разжёвывает это для него.       — Выздороветь, Стиви, — просто говорит он. — У тебя получается, когда ты не ожидаешь этого.       Ох.       И правда.

***

      Стив просто бесцельно блуждает по коридорам, когда вдруг натыкается на Баки, сидящего на врачебной кушетке. На секунду его сердце словно уходит в пятки, но Баки улыбается, а лаборант рядом с ним встречается со Стивом глазами, и у Стива уходит намного меньше времени, чем раньше, на то, чтобы снова расслабиться и какой-то миг просто смотреть на любовь всей своей жизни, словно время вокруг них замерло.       — Хотите к нему присоединиться?       Стив чуть не подпрыгивает от звука голоса; Т’Чалла добродушно смотрит на него, хоть и грустновато.       — О, нет, я, — запинается Стив, которого не поймали, в общем-то, ни за чем таким особенным, если не считать восхищения тем, кому принадлежит его сердце. Он заливается краской. — Извините.       — Не стоит извиняться, — отмахивается Т’Чалла. — Пойдёмте.       Стив следует за Т’Чаллой, когда тот входит в лабораторию, но они не подходят напрямую к Баки, который неожиданно встречается со Стивом глазами, широко улыбается, подталкивает локтем техника, который изучает его руку в месте соприкосновения с его новым боевым костюмом из вибраниума, и указывает тому на Стива. Он глядит на Стива с такой искренней, непоколебимой гордостью, что однажды сердце Стива может просто не выдержать, если оно вдруг перестанет биться как сумасшедшее от этого чистого восторга.       — А вы хотели бы такой?       Т’Чалла открыто его изучает, но это не кажется угрозой. Он просто оценивает его, и, судя по вопросу, находит его вполне заслуживающим чего-то такого, как минимум.       — Я? — Стив хлопает глазами. — Мне?       Т’Чалла широко улыбается. — Да, вам.       — Я, — Стив делает глубокий вдох и обнаруживает, что не знает, что сказать, он словно слегка потерялся: он ловит себя на мысли, а действительно ли он этого хочет.       — Не знаю, — наконец говорит он, и раньше подобное признание разорвало бы его на части. Так почти и случилось, в тот единственный раз, когда он сказал что-то подобное Сэму.       Он всё ещё не чувствует себя комфортно, признаваясь в этом, но тем не менее ему это удаётся, и это прогресс, как ему кажется.       Этого достаточно, пока что.       — Подумайте, — кивает Т’Чалла, без обиды, только с пониманием. — На этот вопрос не существует правильного или неправильного ответа.       — Думаю, — внезапно говорит Стив, сам, без подсказки, без каких-то заметных причин, просто потому, что может, и это кажется правильным, — думаю, на какое-то время хватит с меня сражений.       Улыбка Т’Чаллы становится мягче, но шире.       — Это, — негромко и как-то очень весомо говорит он, — совсем другой вопрос. И в этом конкретном случае, — он коротко сжимает плечо Стива, — возможно, вы нашли свой правильный ответ.

***

      Они лежат, растянувшись на земле, посреди ночи, и Стив никогда не видел такого неба, что заставляет его грудь треснуть нараспашку почти так же, как это делают его чувства к Баки.       — Благодаря тебе звёзды снова сияют, — шепчет Стив, прижимая к себе Баки так крепко, что между ними не остается ни щёлочки. Они оба дышат неровно, их сердцебиение замедляется, когда их тела остывают от ночного воздуха, и трава щекочет их кожу, когда их любовь словно расплёскивается вокруг под бесконечным небом над ними.       — Я не знал, как на них смотреть после того как… — Стив замолкает. — Я не…       Он поворачивается, чтобы не видеть ничего, кроме глаз Баки: они прекраснее даже этих идеальных звёзд.       — Останься со мной, — выдыхает Стив. — Останься со мной, навсегда. Я… — у него сжимается горло, и остаток фразы звучит словно стон, словно мольба:       — Пожалуйста, скажи, что останешься.       И Баки берёт его лицо в ладони, целует его веки и прижимает его к себе так, что Стив физически чувствует его слова, рокочущие глубоко в его груди, а потом появляющиеся на свет, словно молния во тьме.       — Мой дом там, где ты, — убеждённо говорит ему Баки, вкладывая в эти слова всю свою душу и сердце. — Я провёл уже достаточно времени вдали от дома.       И если они и засыпают прямо так, той ночью под звёздами, в конце концов, это реально неважно.       Они дома.

***

      — Так Т’Чалла предложил тебе новый костюм, да?       Стив поднимает на него взгляд с большого камня, где он рисовал пейзаж, простирающийся вокруг, растирая карандаш подушечкой безымянного пальца.       — Да, — Стив подвигается, чтобы Баки мог сесть рядом, мог положить что-то типа мешка, что он принёс. — Да, предложил.       Стив смотрит обратно на линию горизонта, пытаясь перенести её на бумагу в точности.       — Я отказался.       Баки что-то мурлыкает себе под нос, без осуждения, и смотрит через плечо Стива на его работу. Раньше Стив раздражённо его отпихивал, когда он так делал, — ну на хрен, не готово же, козёл — но он так долго скучал по каждой частичке Баки, что возвращение даже этого — словно удар в живот, словно бальзам на душу.       — Я, — Стив замирает всего на секунду перед тем, как задать вопрос, потому что спрашивать — нормально. Интересоваться — нормально. Нуждаться в чём-то — нормально.       — Это значит, что я прячусь или, — он с силой сглатывает, — или убегаю, если я скажу, что хочу остаться тут ещё ненадолго? Остаться, чтобы быть подальше. От всего этого?       Баки кладёт голову на плечо Стива и смотрит на вид, который Стив пытается запечатлеть, как-то особенно напряжённо.       — Стиви, даже если бы это и значило одно из этих двух, чёрт, малыш, — Баки целует Стива в шею. — Пора тебе наконец научиться понимать, когда это наиболее разумный шаг.       Стив натянуто улыбается, но всё же улыбается, а потом Баки убирает всю натянутость из изгиба его губ четырьмя короткими словами:       — Но это не так.       И внезапно, когда что-то тяжёлое снова должно было бы свалиться у Стива с сердца, этого не происходит. Потому что тяжести там не осталось.       Только эхом отдаётся всё это невероятное тепло.       — Принёс тебе кое-что.       Стив поворачивается, а Баки тянется за своим мешком, который лежит рядом.       — Один мудрый человек сказал мне, — Баки расстёгивает чехол этого чего-то, что он принёс, — что когда ты сражаешься не за флаг, не за нацию, а за то, что вообще значит — жить, то ты сражаешься за саму душу человеческую, не меньше.       И тогда-то Стив наконец и замечает очевидное: этот мешок круглой формы.       Его сердце сбивается с ритма.       — Ты всегда сражался за это, — мягко говорит Баки, улыбаясь. — Иногда тебе приходилось силой удерживаться на ногах, но ты никогда не был бойцом, Стиви, только не внутри, — он прекращает возиться с чехлом, чтобы приложить ладонь к груди Стива, над сердцем. — Пока они тебя таким не сделали.       — А я, — Баки прикусывает губу, качает головой, чуть наклонив её, — я могу ошибаться, но мне кажется, что тебе было больно, по крайней мере чуть-чуть, потому что тебе приходилось притворяться. Быть идолом, воином, который сражается не за какое-то дело, а против врага.       И Баки прав. Баки прав, потому что временами ему было чертовски тяжело. Он так долго не мог посмотреть на себя в зеркало, не только из-за того, как выглядело его тело, неузнаваемое, но и из-за отражения души в его глазах: настолько же незнакомой.       Однако это постепенно меняется. Теперь он смотрит в зеркало и видит Баки, который обнимает его сзади, и так и должно быть.       — Поэтому на этом, — Баки раскрывает чехол и обнажает чистое, ярко блестящее серебро.       — На этом нет цветов или флагов, или чего-то, что значило бы, что ты должен его заслужить или как-то извращённо воздать ему должное, быть достойным, как будто кто-то в состоянии измерить эту херню, будто кто-то способен понять.       Баки бросает взгляд вниз, делает вдох, потом встречается непоколебимым сосредоточенным взглядом со Стивом и говорит:       — Это тебе. Потому что в глубине души ты всегда сражаешься за что-то. Ты защищаешь. А щит для этого и предназначен, верно? — Баки берёт щит в обе руки и протягивает ему. — И неважно, понесёшь ли ты его в битву или поставишь у нашей кровати. Это ты.       И глаза Стива увлажняются, его горло сжимается, он не знает, что сказать. Он просто берёт щит, взвешивает его в руках, чувствует, что он подходит ему лучше, чем когда-либо раньше, и шепчет:       — Спасибо.       И Баки собирается обнять его, вместе со щитом, но Стив быстрее, он опускает щит наземь и прижимает к груди Баки, и вот это и есть самый лучший щит, которого Стив мог бы пожелать; большая безопасность, сильнейшая защита, о которой он мог только мечтать.       — Хочешь погонять? — широко улыбается Баки, когда они наконец выпускают друг друга из объятий. — Думаю, раньше так никто не делал? Щит на щит?       И Стив думает, нет. Наверное, нет.       — Да, — улыбается в ответ он. — Но попозже. — Он многозначительно обводит Баки взглядом.       — Думаю, я лучше погоняю тебя, прямо сейчас.       И Баки даже не парится посмотреть по сторонам, чтобы убедиться, что они одни, — в его глазах вспыхивает пламя и, чёрт, он рычит:       — Попозже мне подходит, ага.       И боже, боже милосердный.       У них теперь есть это позже, которое можно ждать с нетерпением.