***
Хао дрожал. Нет. Только не снова. — но адский механизм запущен, — в мыслях уже мелькают кадры из далёкой первой жизни. Он не хочет переживать это снова. Неужели ночных кошмаров недостаточно? Неужели цена его жизни так высока? Хао дрожал. Да. Это повторяется снова. Он не хочет, но переживает это снова. Он снова не может помочь. Он снова в роли стороннего наблюдателя, не более. Снова это чёртово снова.***
POV Йо.
— Не включай. Это странно, но я хочу, чтобы наш разговор прошёл в темноте, — его слова падают во мрак тяжёлыми камнями, и я одёргиваю руку от выключателя и молча на ощупь пробираюсь к брату за ондол. Он тяжело дышит, шумно вдыхает и выдыхает тихо, чуть слышно. Мне это совсем не нравится. Что с тобой, аники? Беру тебя за руку, — вздрагиваешь, и я отпускаю. Хорошо. Прости меня. Мы молчим в темноте минуту… — напряжённо, я чувствую липкий ком, которым слова застыли в твоём горле. Две… — становится скучно. С тобой хорошо молчать, но назвать это занятие увлекательным я не могу. Три… — это неправильно, но начинаю чувствовать усталость от ожидания и немного раздражение. Ты меня позвал, чтобы помолчать? Пять. Семь. Всё. Я открыл рот и набрал воздух, чтобы нарушить тишину, что заковала нас в свои кандалы, но ты вдруг взял меня за руку. Крепко — по-братски. И говоришь тихо, едва слышно, — так, что приходится прикладывать усилия, чтобы выпутать из тишины твои глухие слова: — Я устал. Я снова не справлюсь. Мне страшно, отото. Я не хочу. Опустил голову и задышал тихими всхлипами. Теперь мне тоже страшно, но помощи просить не у кого. Прижимаешься ко мне своим раскалённым телом и кладёшь голову на плечо. Дышишь судорожно. — Я рядом. С чем ты не справляешься? Судорожный вдох. Не тороплю тебя. — Первая моя жизнь, — изначальная и основная — выпала на тяжёлую и даже страшную эпоху Хэйан. То было время грызни знати и нескончаемых налогов, которая постоянно собирала высокопоставленная элита с населения. Налоги тогда взимали рисом, и повсеместно люди умирали от голода, нередко целые семьи прощались с жизнями прямо на улице. Император практически не имел власти, правил знатный аристократичный род Фудзивара, который выдавал своих дочерей замуж за принцев крови. Несмотря на то, что многие считали, что Фудизвара узурпировали власть, во многом благодаря этому роду страна на четыре века смогла забыть о войнах и жить в мире и спокойствии, — собственно, поэтому так и называется сегодня эта эпоха. Я рано потерял маму — её убили люди одного служителя по имени Дэнсэн Хоси. Он был высокоуважаемым монахом, и пользовался этим: мирные жители приходили к нему по самым разным поводам, прося помощи, защиты или покровительства. В то время, люди как огня боялись шаманов и духов, называли их демонами и истребляли всех, кого могли уличить в шаманизме. Мою маму сторонилась вся деревня, всего лишь из-за того, что она видела мир яснее, чем другие люди, поэтому её нередко забрасывали камнями. Дэнсен, выслушав просьбы жителей деревни, быстро понял, как можно извлекать из этого выгоду, и вскоре разбогател. Моя мама могла видеть духов, óни, ёкаев и прочих потусторонних существ, которых боялись обычные люди. Из-за этого окружающие посчитали её проклятой, дочерью и прислужницей тёмных сил, лисицей-кицуне, а меня прозвали — Хао саркастично усмехнулся, — «сыном демонов» — глупцы обо всём донесли Дэнсену в надежде, что он защитит их, но этот ублюдок только поимел с них денег, и сжёг мою маму заживо в нашем доме. Так я испуганным сиротливым ребёнком оказался на улице, не зная, как жить с тем, что произошло практически на моих глазах. Я не знал, где мой отец и есть ли у меня ещё хоть кто-то в этом мире. Дальнейшая жизнь не имела для меня значения и смысла, хотя нет, смысл, всё-таки, ещё оставался: я должен был отомстить всем, кто причастен к смерти мамы. Тогда я отправился в столицу. В то время этот город назывался Хэйан-кё, сегодня — Киото. Голодный испуганный ребёнок, у которого в ушах стоят крики собственной мамы, в глазах — всепожирающее пламя в темноте, охватившее родной дом… — я не мог думать ни о чём, кроме этого. Мне было холодно, одиноко и страшно: со всей округи ко мне стекались чувства и мысли других людей, — их печали, гнев, обиды и страхи, ведь они не знали, что будет завтра. Император добровольно отрёкся от трона в пользу наследника, а сам в это время принял монашеский сан и как бы удалился от мира. Люди не знали, чего ждать. Налоги тоже не облегчали жизнь простого населения. Словом, в столице на меня обрушился шквал самых мрачных настроений. Я плохо помню, что со мной происходило в Хэйан-кё, — всё было как в тумане, но потом люди, нашедшие меня, рассказали мне, что я, шатаясь по улицам в беспамятстве, порождал гак. Тот момент стал переломной точкой моей жизни: в одном из районов Хэйан-кё меня нашёл один человек со своим учеником, — меня нашёл нашёл оммёдзи Хамо Тадатомо, который узнал во мне убийцу Дэнсена Хоси, и уничтожил всех созданных мной гак. Получивший новый дом и приведённый в порядок, я учился искусству оммёдо, а Тадатомо назначил меня своим наследником. — Это о нём ты говорил? Как об очень важном человеке в своей жизни, которого не смог спасти? — негромко и осторожно спрашиваю. Скорее всего. Но мне не понравились твои слова, аники. Почему вдруг взрослый обеспеченный человек решает взять в ученики мальчишку с улицы вот так сходу? Уж не задумал ли он каких мерзостей на счёт беззащитного ребёнка? Нет, даже думать о таких страшных вещах не хочу! — Что? Нет, не о нём, но уже ближе, — чуть раздражённо отвечаешь. Неужели я всё-таки затронул что-то особенно неприятное? Может, лучше вообще прекратить разговор? Не хочу узнать о чём-то горьком и болезненном, ненормальном, в отношении тебя-ребёнка. Любовь к детям, особенно к мальчикам, может выходить за пределы здоровой, но ничего больше спрашивать не буду. Если захочешь — расскажешь. Смотрю на тебя сквозь темноту. И зачем ты сказал не включать свет? Боишься чего-то? Не хочешь сталкиваться с чем-то прямо? Силишься спрятаться от чего-то, укрыться во мраке? — Что? — поворачиваешься ко мне резко. В темноте твои глаза, не способные поймать ни крупицы света, не блестят, и оттого кажутся поглощающими матовыми дырами в черепе. — Ничего. — Даже без рейши ясно, что тебе что-то непонятно, отото. Вопрос вертится на кончике языка, и это видно и ощутимо даже в слепой темноте. Спроси, или предпочтёшь, чтобы я позволил себе применить рейши? — твой голос стал тягучим, ленивым и вязким. Я знаю его. Так ты обычно играешь… с жертвами. Лучше вытащи ответ из моего сознания. Сам я такое вслух сказать не смогу. Мне до тебя с твоей раскрепощённостью ещё далеко. — Меня никто не растлевал, отото, — только тихо говоришь спокойно, и по твоему тону мне не ясно, злишься или усмехаешься, а может, — вообще ничего. — Мне и самому неясно, чем продиктована его особенная любовь ко мне. Это явно не жалость, ведь я не единственный ученик, которого он взял с улицы. Может, его впечатлила моя способность призывать гак? — не знаю, но, как бы то ни было, скоро я стал, определённо, его любимым учеником. Мне разрешалось то, что для остальных воспитанников — табу. У меня был доступ к его библиотеке и больше свободного времени, которое я, впрочем, всё равно посвящал книгам. Меня чаще баловали сладостями служанки Хамо. — словом, я, не добиваясь того намеренно, занял особое положение среди его учеников. Разумеется, не стоит забывать про талант — в нём, скорее всего, и заключался секрет моего успеха. В нём, и в прилежании. Но у Тадатомо были и другие ученики, они обучались у него уже не первый год, и хорошо знали друг друга. — Неудивительно, что на меня они все посмотрели, как на врага народа, и приняли не то чтобы радушно. Явился какой-то молокосос, оборванец с улицы, и сразу стал любимчиком! — ты мягко и негромко рассмеялся, и добавил: — я могу их понять. И, наконец, мы подошли к тому, ради чего я и затеял этот разговор: помнишь, я в начале упомянул, что на улице столицы меня нашёл Тадатомо со своим учеником. Этого ученика звали Дайтаро Боси — крайне неприятный парень, который не упускал случая прицепиться ко мне. Я сразу понял, в чём дело: он метил на моё место любимчика Тадатомо изначально, лез из кожи вон, чтобы Хамо заметил его и окружил любовью и заботой, но, увы, появился я, и перечеркнул все старания Дайтаро. Ненамеренно, разумеется. Однако не скрою, наша неприязнь была взаимна. Он постоянно прыскал ядом в мою сторону, каждый раз, когда мы пересекались случайно, тихо чертыхался и сворачивал в другую сторону, стоило ему меня заметить, — это выглядело довольно забавно, особенно с учётом того, что он был на пару лет старше меня, да… — если это кажется тебе забавным, то почему твой тон так печален, аники? На этот раз я не ошибся. Вот он. Замечаешь мою серьёзность, и продолжаешь: — но как-то раз, в преддверии Сэцубуна, Тадатомо пожелал, чтобы на ежегодной церемонии изгнания демонов из всех учеников прислуживали ему именно мы с Дайтаро в паре. Мне было известно, что честолюбивое стремление обратить на себя внимание Тадатомо толкнуло Дайтаро на сделку с другим оммёдзи, — врагом нашего сенсея — Домой Ямадой. Сделка? Что за сделка может быть с врагом? Я опять ничего не понимаю, видимо… — А что за сделка, аники? — спрашиваю, ведь знаю: если промолчу, только сильнее раздражу тебя. — Саботаж, — пожимаешь плечами так просто, будто я спросил о чём-то очевидном. — Не понимаю, — признаюсь честно. — Чего ты не понимаешь, отото? — выдыхаешь как-то отстранённо, словно бы на автомате, даже не вникая в смысл своего вопроса. — Зачем Дайтаро пошёл на это, если хотел обратить на себя внимание вашего наставника? — выдыхаю вопрос, который мусолю на языке и в мыслях уже минуты две. Чувствую себя идиотом. Как обычно рядом с тобой, аники. — Именно поэтому, а ещё от обиды на Хамо. Смотри: Хамо проводит эту церемонию из года в год не столько ради самой церемонии, сколько затем, чтобы посмотреть на своих учеников в деле и понять, кто чего стоит. А теперь представь: церемония в самом разгаре, всё идёт, как запланировано, но вдруг происходящее выходит из-под контроля. Ученики в панике, зрители умирают, все растеряны, сумятица, и для Тадатомо полный крах… И вдруг доблестный Дайтаро легко возвращает всё в порядок, ведь он и виновник этого всего. — Так он убивает сразу двух зайцев: отомстить Тадатомо, сорвав церемонию и опозорив его перед людьми и императором, и обратить на себя его внимание. — О-о-о… Это смело… — только и выдыхаю я, ожидая окончания этой истории. — И глупо. Нужно быть наивным идиотом, чтобы рассчитывать, что это сработает. Впрочем, смелость и глупость часто идут рука об руку. Особенно когда речь о таких честолюбцах, каким был он, — вздыхаешь судорожно и чуть мотаешь головой. Терпеливо жду окончания паузы, которую ты взял. И снова: жду минуту, другую… На третьей нетерпеливо нарушаю молчание: — А дальше? — А дальше… Разумеется, я пытался его отговорить. Силился донести, что Хамо гораздо умнее и сильнее любого из своих учеников, говорил, что его наивная задумка будет скоро вскрыта, если ещё нет. Он меня не слушал — думал, что я хочу просто самостоятельно провернуть весь его план. Хочу в очередной раз подсидеть его, глупец. Я… — вздыхаешь и заминаешься, но, благо, ненадолго, и вскоре продолжаешь на выдохе: — хорошо помню тот разговор… — грустно и коротко. Чувствую или угадываю твою скорбную тоску, аники. Не очень понимаю, могу ли взять тебя за руку сейчас, уместно ли это будет. Ну а пока я пребываю в растерянности, приступаешь к рассказу о тех событиях. Закрываю глаза и, вслушиваясь в твой усталый голос, представляю…982 год. Япония, Хэйан-кё. Воспоминания Хао в обработке фантазии Йо.
Мужчина в белом каригину рыскает пристальным взглядом неприятных маленьких чёрных глаз по рядам учеников, пока они что-то сосредоточенно обдумывают. Уверенные мазки фудэ по полоске офуда делает лишь один — его любимец, — Маппа Додзи. — Эй, Маппа, — к мальчику наклоняется сосед — мальчишка на год или два старше, — какое заклинание надо прописать, ты знаешь ответ? — Правильный ответ: не делай то, что вознамерился! — сердито шипит Додзи. — Маппа, Дайтаро, в чём дело? Или вы уже справились с задачами и можете сдать готовые офуда? — строго обращается сенсей, и мальчишки замолкают, уткнувшись каждый в свою тетрадь. Лишь когда занятие закончилось и молодые сдали офуда, смогли поговорить как следует. — О чём ты говорил на занятии? — тихо спросил Дайтаро, лениво щурясь от яркого весеннего солнца и опуская лицо. — Не делай вид, что не понимаешь. Я говорю о твоём заговоре с Ямадой Дома, — серьёзно ответил Маппа. Дайтаро, казалось, на секунду перестал дышать. — Отк… — побледневшими губами пролепетал парень. — Я рейши, — просто пожал плечами плечами мальчик. — Да плевать я хотел, кто ты, уличный оборванец, — не больше! Я знаю, чего ты добиваешься на самом деле. Хочешь усыпить мою бдительность и сам выслужиться перед Тадатомо-сенсеем. Только вот не получится, я и без рейши раскусил тебя, Маппа, и не позволю мне помешать. Лучшим учеником на грядущем сэцубуне выберут меня, и справедливость, наконец, восторжествует! — Тадатомо-сенсей заметит меня и мои способности, а ты, наконец, займёшь своё место в подзаборной канаве на какой-нибудь грязной улице, где мы тебя выловили, — сыпал озлобленными горечью и завистью, словами, Дайтаро. — Ну и дурной ты. Сам же потом извиняться будешь, — резонно заметил Маппа. — Ты как со старшими разговариваешь, шкет?! Давно по ушам не получал? — взвинченно прорычал Боси. — Дайтаро, я хочу помочь. Откажись от сделки с Ямада. Нас поставили в пару, мы равны, нам нет смысла ссориться. Я не пытаюсь тебя обмануть. Иначе зачем бы я сейчас выслушивал всё это? Зачем возился бы с тобой, как с маленьким? — пытался достучаться до товарища по учёбе Маппа. — Откуда мне знать, что за чертовщина у тебя на уме? Может, ты специально втираешься ко мне в доверие, чтобы потом подставить? — Зачем? Вот просто ответь на этот вопрос хотя бы себе, Дайтаро. Зачем, чтобы что? Чтобы показать Хамо, что я талантливее тебя? — так он и без того знает. — Ты… Правда так считаешь, что талантливее меня, и поэтому Тадатомо-сенсей так к тебе относится? — едва слышно и глухо пролепетал Боси. — Конечно, это ведь очевидно, — чуть удивлённо от того, что товарищ по учёбе вообще спрашивает о таком, пожал плечами Додзи. — Иди к чёрту, Маппа Додзи. Больше не смей подходить ко мне, лезть в мои мысли или разговаривать со мной. Я не хочу тебя знать, — Дайтаро отвернулся от собеседника и прикрыл обезображенное лицо рукой.***
Воспоминание Хао, но уже не относящееся к какому-то конкретному периоду его пребывания в Хэйан-кё. Просто после того сэцубуна. Абстрактное воспоминание, одно из обещанных выше, которые мелькают в сознании Хао во время телефонного разговора с Реном.
Позади сэцубун, и ещё несколько месяцев после него. Всё произошло именно так, как предупреждал огненный шаман: Хамо Тадатомо легко разгадал намерения Дайтаро и без особенных усилий предотвратил срыв церемонии. Выгонять ученика-предателя не стал по просьбе Маппы. Додзи задумчиво ступал по мягкой после недавнего дождя, земле, и любовался цветущими сакурами — в разгаре ханами, и погода, как обычно, в конце марта, чуть прохладная, но в целом приятная. Маппа бродил вдоль реки, наблюдая за покачиванием опавших лепестков на водной глади. Мальчик не любил и любил ханами одновременно: любил — потому что эти цветки любила его мама, — Асаноха Додзи, и он, отдавая дань её памяти, свято почитал красоту и чистоту этого растения. Не любил — по той же причине, ведь сакура умирает слишком быстро. Как и она. Как и Асаноха. Задумчиво бродя по берегу реки, Маппа заметил его, как и рассчитывал — стоит и пишет виды цветущих сакур. Додзи чуть слышно подступил к Дайтаро. Боси настолько увлечённо и сосредоточенно, аккуратно накладывал мазок за мазком, что заметил товарища по учёбе, лишь когда мальчик почти вплотную подошёл. — Что тебе нужно, Маппа Додзи? Я же сказал, что не желаю видеть тебя. Не подходи ко мне, иди прочь! Пришёл поглумиться или, может быть, хочешь услышать от меня слова благодарности, что попросил за меня Тадатомо-сенсея? Только вот никакой благодарности ты не услышишь. А теперь уходи, не мешай мне! — враждебно прорычал Дайтаро. А Маппа будто и не слышит: продолжает вдумчиво изучать картину, которую писал Боси, и, кажется, совершенно не намерен отвлекаться и, тем более, уходить, заставляя Дайтаро нервно покашливать и нетерпеливо топать носком. — Очень красиво, — тихо проронил Маппа. — Не готово ещё, не смотри, — проворчал Боси. — А уже вышло красиво, — упрямо заметил-таки Додзи. — Мне не нужны твои комплименты, Маппа Додзи. Не пытайся задобрить меня. — Зря ты так. Сакура — мой любимый цветок, я знаю в ней толк, так что мои слова — искренни. Сколько можно злиться на меня, Дайтаро? — обречённо выдохнул Маппа. — Я не злюсь. Мне плевать на тебя, и плевать на сакуру. Тебе лучше уйти и оставить меня в покое, желательно — навсегда. Сакура отцветает слишком быстро, наслаждайся, пока можешь, — глухо проронил Дайтаро, заходясь жутким кашлем. Маппа уходит, оставляя Боси в одиночестве, как тот того и хотел, но оборачивается напоследок и видит: Дайтаро, прикрывая рот рукой, давится кровавыми лепестками сакуры.Конец воспоминания Маппы Додзи и фантазийной зарисовки Йо. Возвращаясь в кухню гостиницы «Ann».
***
— А через месяц я узнал от Тадатомо, что Дайтаро умер от ханахаки. Он… Был влюблён в меня. Моя взаимность могла бы спасти его, но я узнал об этом слишком поздно. Узнай я чуть раньше, всё сложилось бы иначе, он мог бы выжить, но Дайтаро сам придумал финал, сам сделал финальный штрих на своей картине. — Но почему он не сказал тебе, ведь ты мог бы спасти его! — Потому что… Я не знаю, отото. Наверное, не хотел, чтобы я тяготился необходимостью отвечать ему взаимностью из чувства долга. Я… я не знаю, отото, но это то, чего я бы не пожелал даже этому обмудку Рену — становиться причиной смерти хоть кого-то. Жить с этим… Словом, теперь у меня только больше поводов ненавидеть сакуру. — Аники… А почему мы сидим в темноте? Я до сих пор не понял. — Это дань уважения и памяти Дайтаро. У него от рождения лицо было обезображено уродливым шрамом, и он предпочитал темноту, чтобы его никто не разглядывал. Я просто подумал, что, ведя разговор о нём, обязан уважить его память таким образом. На самом деле сейчас я явственно нахожу сходства, проводя параллели между прошлым и настоящим, между мной и Дайтаро и Хоро с Реном. Дайтаро был таким же невозможным бараном, как Рен, только вот у Рена есть шанс спасти Хоро. Мне такого шанса никто в своё время не давал. Может, я не должен был так агрессивно объясняться с Реном, но, чтобы не допустить повторения этой истории, я готов на что угодно. — Спасибо, аники. Спасибо, что смог рассказать мне об этом. Я всегда буду рядом, чтобы разделить с тобой какие угодно трудности, которые будут тебя терзать. К тому же, мы снова в Токио, — в любой момент можем пойти на Памятную гору и поговорить там, ловя звёзды, правда? — Правда, отото. Я тоже тебя люблю. Спасибо за всё, что ты делаешь для меня.