***
— Окружи себя аурой спокойствия. Хотя бы внешне. У тебя красивые глазки, милая, но нужно учиться их скрывать, — нежные руки погладили пятилетнюю девочку по мягким белокурым волосам. Движение, и зрение заполнил образ красивой, — по мнению разума ребенка, ангельской, — женщины с такими же блондинистыми волосами и светлыми зелеными глазами. Рука убралась с макушки и перебралась к щеке ребенка, мягко поглаживая большим пальцем. Курапика улыбнулась, прильнув к теплоте матери. — У тебя тоже красивые глаза, мама, — звонко ответила девочка, отчего женщина тихо посмеялась. — Это правда! У тебя самые-самые красивые глаза, которые я видела. — прощебетал ребенок, надувшись. — Хорошо-хорошо, Пика. У нас у обоих красивые глаза, — ярко улыбнулась мать, прижав маленькую головку к плечу. Курапика улыбнулась, утыкаясь носом еще ближе, вдыхая особенный запах матери, напоминающий странный фрукт, который мама назвала кокосом, и что-то похожее на те лавандовые цветы, что растут чуть глубже в лесу возле их дома. — А у меня красивые глазки? — резко послышалось в проеме двери. Мать и дочь повернулись на голос. Курапика оторвалась от матери и со всей детской скоростью подбежала к отцу. Сильные руки обхватили подмышки девочки, перехватывая столкновение с ногами, — давай-ка поаккуратнее со скоростью, Курапика, ты же не хочешь, чтобы у тебя болел лоб. — Не хочу! — весело пробормотала девочка, смотря в коричневые глаза мужчины, — у тебя тоже красивые глазки, папа. Совсем как у меня, — и заболтала ногами. — Только и всего? Мои глаза тоже красивые, потому что у тебя такие же? — притворно надулся мужчина и чуть нахмурился, как делает всегда, когда думает о уж слишком странно-бордовых глазах своей дочери. — Нет-нет! Это у меня красивые глаза, потому что у тебя такие же, — быстро исправилась Курапика, приняв хмурость на свой счет и побоявшись, что отец обиделся на нее. — Кайд, не приставай к ребенку, ты ее расстроил, — уперев руки в бока, женщина встала рядом с двумя людьми, строго глядя на своего мужа. — Ладно тебе, Магнуса, я просто играюсь, — широко улыбнулся мужчина, в глазах заблестело шутовство. Женщина вздохнула, посмотрев на мужчину, выглядя устрашающей, не смотря на то, что была ниже мужа по меньшей мере на фут. Кайд обернулся на дочь, — Слышишь, Пика? Я не обижаюсь, я просто пошутил. — О, — выдавила из себя девочка, смотря на него, тут же встряхнувшись и широко улыбнулась. — Ладно. Давно стемнело, тебе пора спать, милая, — сказала женщина и нежно притянула к себе Курапику, высвобождая ее из рук мужчины и ставя на пол. Ребенок, надувшись, посмотрел на мать, а затем на отца, моля глазами. — Нет-нет, никаких задержек, ты опять проспишь допоздна и получишь остывший завтрак. — Хорошо, я пойду спать, — нахмурилась Курапика. Она не привередлива и ест все, что кладут родители перед ней на стол, но холодная пища, что вкусная, только если хотя бы теплая? Нет, она ни за что это не будет есть. Губы возле виска и пожелание приятной ночи от отца превратили хмурость на ее лице в улыбку. — Спокойной ночи, папа! Через несколько секунд рука на ее спине превратилась в мягкую постель. Курапика удобнее свернулась под одеялом и посмотрела на мать. — Спи, Пика, — улыбнулась женщина и поцеловала дочь в щеку. Глаза матери потемнели, рот скорчился в гневе. Вокруг и по ней расползлись тени, голова начала съезжать, проводя ровный отруб, — пусть твое сердце поймет, что это твоя вина.***
Курапика резко проснулась, дергая рукой, из-за чего железо ударилось о кость лодыжки, вызвав изо рта девочки больное шипение. Рыдания застряли в горле, счастливое время, резко превратившееся в кошмар, застыли в глазах. На языке появились мольбы прощения. — Я не хотела, — скрипнула зубами девочка, опустив взгляд в пол. На худощавые бедра и холодную землю закапали слезы. — Простите… Курапика помнила этот день, будто он был вчера. Каждое наказание превращало голову девочки в нескончаемый поток мыслей. Случилось бы это все, если бы она послушалась своих родителей и не пошла гулять с тем соседским ребенком на речку? Если бы держала себя в узде и крепко придерживалась правил, данных матерью? Следы от теплых ботинок из кожи животного засыпало недавно выпавшим снегом. В провинции Лаксо его выпадало мало, да и шёл он всего месяц. Курапика смотрела из окна вдаль на верхушки деревьев, что окружали деревню Курута, кутаясь в теплое одеяло. Закусив губу, она перевела взгляд на соседние дома. Взгляд прошелся по детям, кидающими друг в друга комки снега. Несколько дней назад, когда девочка таскала по одному ровно срубленному куску дерева в поленницу, потихоньку помогая отцу, один мальчик, Пайро, по виду чуть младше ее, живший по соседству, окликнул ее и предложил поиграть с ним. Неловко смотря на него, Курапика, с детства ведя домашний образ жизни, пробормотала о том, что подумает. Вздохнув, чувствуя легкое одиночество без родителей, что ушли к главе клана, который является ее же дедушкой, девочка высвободилась от ткани и решила согласиться на прогулку. — Привет, Курапика! — не прошло и минуты, как она вышла на улицу, раздался голос. Рука схватила ее за запястье и потащила по дороге в направлении речки. — Идем, покатаемся на льду. Курапика еле как перебирала ногами, следуя за мальчиком. Открыв рот, чтобы сказать, что она вышла совсем ненадолго, девочка тут же была перебита ребенком словами о том, как красиво на замерзшей речке. Там и правда красиво. Время близилось к вечернему и садящееся солнце окрасило небо в яркие фиолетовые и оранжевые краски, что отражались на замёрзшей воде. Курапика с полуоткрытым ртом смотрела на закат. Голову отдало холодным, и девочка быстро повернула голову вправо на ярко улыбающегося Пайро, — вроде бы так его звали, да? — что кинул в нее снежок. Девочка тут же опустила руки в ближайший сугроб, наскоро превратила кучку снега в неровный шар и бросила в отместку. Спустя пару десяток минут дети были окутаны в снегу, на щеках зимний румянец, за шиворотом стекал попавший туда и быстро таявший снег. Курапика ярко улыбнулась, всем нутром чуя радость, забыв обо всем на свете, поддавшись в обычной игре. — Почему ты злишься? — послышалось рядом с ней. Девочка обернулась на близко стоящего Пайро, который ощутимо вздрогнул, смотря на ее глаза. Курапика сглотнула и попыталась глубоко дышать, но мысли о том, что кто-то узнал о тайне ее и ее семьи, заполнили разум девочки паникой. Медленно, но верно глаза маленькой блондинки стали обычными темно-бордовыми. — Это… ничего. Все в порядке, — заикаясь, пробормотала Курапика, страшась. — Хорошо, — улыбнулся мальчик. Курапика закусила губу, яростно раздумывая. Заметил ли он, что ее глаза не коричневые, как думали все остальные? А если заметил, что будет? Но Пайро выглядел так, будто ничего и не было. — Продолжим играть? Курапика медленно покачала головой, криво улыбаясь. — Мне пора домой. Родители будут волноваться, — быстро проговорила девочка, отходя на шаг, тут же разворачиваясь. — Пока, Пайро. — Эм. Ладно, пока. Увидимся завтра? — Может быть, — пробормотала она, не оборачиваясь. Но увиделись они только через месяц. На казни ее родителей. Деревня Курута находилась в глубине провинции Лаксо, огороженная от остального мира. Ввиду своего отрешенного жительства они сохранили старые обычаи мира. Такие как рукоделие, использование природных материалов для одежды или оружия, обезглавливание. Обезглавливание, на которое она смотрела с первых рядов. По щекам текли слезы, глаза уже давно превратились в яркий алый от отчаяние, горя и злости. Злости на главу, что своими же губами произнёс приговор его собственному сыну и невестке. — Божественный свиток, который многие сотни лет назад принесла в наш мир сильнейшая из гадалок Куруты, начертил злую судьбу нашему маленькому миру. Всегда алые глаза принесут в нашу обитель беду. Тысячу лет такие же главы, как я, бдительно следили за своим народом, следили за глазами клана, боясь, что момент зла наступит. Но я не думал, что он придет именно сейчас. Я не думал, что один из преданных и сильных бойцов, и к тому же мой собственный сын, вместе с его женой, образцовой матери, спрячут от нас демонические глаза. Скрепя сердцем, зная и следуя своим обязанностям, я объявляю смертный приговор нарушителям. Голос главы прошел сквозь Курапику. Свист и гомон не могли заглушить всхлипывания девочки. Она должна была хотя бы сказать своим родителям о том, что вступила в контакт с этим мальчиком, даже не помедитировав перед выходом, сказать о том, что он, со стопроцентной вероятностью увидел ее совсем не карие, не серые и не зеленые глаза. Шестилетняя девочка, окруженная со всех сторон мускулистыми мужчинами, бдительно охранявшими ее и держащими ее на мушке копьев, чувствовала стучащий рев сердца в ушах, смотря прямо на родителей, сидящих на коленях, не в силах отвести взгляд от своей неудачи, своей ошибки, что стоила даже не ее жизни, а жизни тех, кто желал для нее только лучшего, тех последних людей, что дарили ей безграничную любовь. Грудь наполнилась яростью, когда слух заполнил голос мальчика, с которым она гуляла в этот чертов день, который — можно даже не гадать, — рассказал своим друзьям о ее странных глаза, а те проговорились родителям, что и подняли шум, вертя в своих маленьких мозгах постепенно развалившуюся бумажку. Тишина наполнила поле. Одновременный взмах двух остро заточенных мечей. Взгляд и губы, что будто бы молили, говоря и шепча о том, что ее любят, что это не ее вина. Пустота заполнила все нутро, все внутренности будто ушли вместе с жизнью ее родителей. Лицо оставалось пустым даже тогда, когда ее безвольное тело тащили вдоль тропинки к дому главы; даже тогда, когда спустя минуты вошёл сам ее дедушка и отдавал приказы своему младшему сыну, теперешнему наследнику титула. Будто в трансе, Курапика еле как слышала слова старика, что дядя ее станет главой, если сможет вытащить из нее демона. Смог ли он? Курапика знает, что нет. Удары плетью по спине, будто она грешница, пришедшая в церковь на очистку, будто бы увеличивали ярость в ее груди. Она не знала, была ли это она сама или же тот самый «демон», которого пытались из нее изгнать, показал свои когти. Банка, каждый день омывающая священной водой, стоявшая рядом с ее сломанными лодыжками в погребе, всегда видела одно и то же: маленькая даже для меньшего возраста девочка с грязными, редко моющимися светлыми волосами, с порезами и синяками, виднеющимися на лице и открытых конечностях, туго привязанная крепкими веревками к стене, склонила голову вниз, пока на пол капали жгучие слезы, а губы шептали и шептали прощение. Один раз в неделю ее выпускали на свет, отводили в лес, что, по древним книгам, был когда-то местом отдыха Бога. Курапика ни в каких Богов не верила. Курапика верила, что спасения ей нет, что когда-нибудь отомстит тем, кто убил ее родителей и разрушил ее тщательно охраняемый бдительными взрослыми мир, который с громким, оглушительным треском выкинул ее туда, где существует злость, жестокость и мнимое спасение. Розовые очки спали, темно-багровые глаза поранились об осколки. Клан Курута, всегда казавшийся гнездом доброты и семейной преданности к каждому ближнему, окрасился в лицемерие и способность убить даже родную кровь. Дядя был прав. Священный лес ни черта не помогал, только все больше и сильнее разжигая в девочке ненависть в каждой паре глаз, смотрящей на нее даже в половину не так яростно, как она в ответ. Но именно лес помогал девочке, наполняя ее несколькими минутами свободы и способностью дышать чистым, не заполненным сыростью и плесенью, воздуху.***
Безнадежная агония души пропитала каждый испещренный кусок тела двенадцатилетней Курапики. Лодыжки не болели уже два года. Образ матери и отца исчезали из ее головы не смотря на то, что она отчаянно, до дрожи во всем существе, цеплялась за память о них, умоляла разум не забывать их голос, их лица, их прикосновения, чтобы в ее памяти осталось хоть что-то яркое. Но все это превратилось в слабый образ тогдашнего времени. Не помнить было проще. Было проще думать, что в мире ей нет счастья, что те моменты были плодом отчаявшегося в боли ребенка. Лязганье остановило девушку от каждодневного разрушения себя самой. Тяжелые шаги эхом отдались в маленьком помещении, что со временем пропитался не только затхлостью, но и кровью и потом. Сильные руки отцепили записаться девушки от хватки, не заботясь о боли, что это принесло. — Поднимайся, девка. Пора изгнать тебя навсегда. Ах, да. Ее дядя, нынешний глава, ставший им после того, как три года назад, — она правильно отчитывала время? — умер старик, несколько дней назад принял решение навсегда от нее избавиться. Курапика не хотела умирать, но пять лет пыток были весомой причиной смерти. Девушка чувствовала, что медленно сходила с ума от тёмных углов комнаты, из которых каждую секунду могли выползти насекомые. Курапика ненавидела насекомых, вплоть до бабочек. Мерзкие твари заползали на нее, что без сил даже открыть глаза лежала на полу, думали, что в праве трогать ее. Прямо как ее сраный человек, которого у нее даже язык не повернется назвать родственником. Ее повели в баню и начали тщательно промывать каждый дюйм ее худощавого тела. Курапика в оцепенении следовала приказам жены главы, не обращая внимания на грубые движения боявшейся ее женщины, принимая данное как какой-то обряд перед ее казнью. Странная черная, не похожая на обычный наряд людей клана, мешком висела на ее маленьком теле, закрытая обувь была быстро надета на ноги после шлепка женщины по пояснице Курапики. Ее тут же вывели из помещения, все еще мокрые, но чистые волосы, отросшие до низа спины, закрывали ей обзор, пока руки девушки скрутили за спиной. Она больше не спотыкалась, когда следовала за охранниками, шла ровно и прямо, лишь слегка хмурясь от боли в запястьях, что крепко сжимали. Но вывели ее не на знакокомое поле, а повели дальше, в лес. Курапика рвано дышала, всем телом ощущая тяжесть от скорой смерти, хрипы тихо выходили из горла, пока глаза безжизненно смотрели вперед, на все более непротоптанную тропинку в сердце леса. Она не покажет им, что боится. Ее страхов они сполна видели все эти годы. Вдруг они резко остановились, пройдя чуть дальше половины леса. — Устал я терпеть тебя эти годы, дьявольское отродье, — раздался за спиной девушки голос главы. Курапика не обернулась, тихо ожидая приговор. — Твоей проклятой крови не будет на моих руках или руках другого человека клана. Сдохнешь сама. Вернешься — живьем закопаю в земле рядом с твоими папашей и мамкой. Брови Курапики нахмурились в замешательстве, слишком увлеченная дебатами в своей голове, каким способом они ее убьют, не поняла, что он имел ввиду. Ее тело, уже поворачивающееся в сторону говорившего, резко упало, когда в голову прилетел тупой конец копья, хорошенько вырубив и так изнеможенное маленькое тело.***
Мораль ушла подальше, когда до носа девочки донесся слабый аромат только что испеченного пирога. Тихо сидя за коробкой в конце темного переулка, Курапика с отчаянием голодного волка, почти не жуя ела украденный кусок. Желудок заурчал в недовольстве, когда в него запихнули больше, чем за прошедшую неделю. Шел второй день, когда она проснулась на окраине каких-то странных строений. Она читала о таких и помнила смутные разговоры родителей. Город. Довольно маленький, если судить по тому, что пятиэтажный дом был самым высоким. Курапику наполняло неверие. Они отпустили ее? Не убили угрозу, а просто выкинули куда подальше? Она старалась не думать об этом слишком много, наслаждаясь странной свободой в груди. Каждый шорох за углом воспринимался девочкой как приближение жителей клана, отчего она тут же дергалась в другую сторону на несколько метров, спрятавшись и тихо наблюдая, после чего вздыхая, видя обычную грязную крысу. Ее одежда была слегка в пыли, а длинные волосы сильно спутанными на концах. Доев, девочка, не обращая внимания на боль в животе, с осторожностью маленького дикого животного, вышла из переулка. Глаза наполнились яркими вывесками и говором прохожих, не обращающих никакого внимания на одинокого ребенка, чуть ли не шарахающего от каждого приближения чужого тела. Слишком засмотревшись на необычайно яркую вывеску, Курапика сильно столкнулась лбом о довольно крепкую нижнюю часть груди прохожего. Девочка зашипела, потирая ушибленную зону. — Простите, — по инерции пробормотала она, помня, как болели руки, когда случайно сталкивалась со своим дядей. Подняв глаза, она посмотрела на довольно красивого и миловидного мужчину, что выглядел лет на двадцать, не больше. Темно-серые, почти черные глаза обрамлялись черными прядями волос. Странная повязка — или это бандана? — обернута вокруг лба. Вокруг него витала странная, но довольно знакомая ей аура меланхолии, с которой она существовала большую часть жизнь, почти перекрывавшая темноту, что скрывалась за бледными угловатыми чертами лица. — Это я должен извиниться. Мне нужно было смотреть, куда иду, — милая улыбка окрасила лицо. Девочка перед ним чуть склонила голову вбок, сощурив странные темно-бордовые глаза. Он прошелся по ее растрепанному виду, все так же улыбаясь, и прошёл мимо. Ему еще нужно отобрать для себя алые глаза.***
Ей было шесть лет, когда соседский ребенок увидел ее не такие, как у всех глаза; когда ее отобрали от мамы и папы, отдали на попечение сыну вождя, брата ее отца, дабы отслеживать ее ненормальную природу; когда она поняла, что больше не увидит родителей, коих обезглавили за скрывание дьявола. Ей было десять, и она четыре года ощущала на себе злость и страх соплеменников, что после противных окриков и кидания камней руками их детей шептали «на благо пойдет, если поймёт, что дьявола в себе держит»; три года сидит в сыром углублении за любое детское поведение, принятое за ненормальность; два года ищет утешение на свободе в лесу, когда ее выгоняют в священное время, дабы Лес Священный покарал демона в ее сердце и избавил душу от темноты. Ей было двенадцать, когда она осталась одна, окружённая только бездомными котами за коробками в переулках. Свитку с божественным предсказанием о дьяволе с всегда красными глазами, что опустит на землю Курута неизмеримое бедствие, было тысячу лет.