Заноза

      Сатору совершенно точно уверен в том, чего он хочет от жизни и Сугуру в частности. Сатору совершенно самоуверен. И надеется, что Сугуру от него тоже чего-то да хочет.       Вообще, влияние Сугуру на его организм совершенно непропорционально времени, которое они вместе пережили. Это просто-напросто нечестно — то, как его выворачивает, когда они встречаются вдруг взглядами без стекол очков и тени от непокорной чёлки, а Сугуру внезапно делится:       — Глазки очень красивые. И ресницы твои мне сильно нравятся.       И Сатору в ответ улыбается так, будто никогда раньше не получал комплиментов.       Сатору положено, его титул обязует иметь красивые глаза, классные техники и какую-нибудь ноющую драму вместо костного мозга. Какую-нибудь занозу вместо лучшего друга.       Сугуру ему точно послало мироздание — вогнало под самый ноготь и приказало дальше разбираться самому. А Сатору, в целом, и с занозой нормально. Не так одиноко, хоть и болит иногда — напоминает, что он жив.       Пока у Сатору болит на Сугуру, он жив.       И когда близятся неизбежные праздники, у него начинает болеть всё сильнее. Сначала болит на кутерьму с подарками всем подряд с мыслями о том, как же сделать один подарок самым особенным.       Потому что он любит Сугуру сильно — ну и чего тут стыдиться? Любит и любит, а в остальном всё у них как раньше. Немного болит, немного ноет.       В начале февраля болит на День святого Валентина, потому что тут уже пострашнее, да и ставки повыше. Вокруг прошлых Валентиновых дней Сугуру маневрировал, искусно избегая этого праздника даже как темы в разговоре. То отвлечёт призывом кого-то из любимых проклятий Сатору, чтобы развлечь его, то вообще проигнорирует высказывание и заведёт другой разговор.       Сатору предполагает, что Сугуру просто ещё не интересуют девчонки, — ну, или интересуют не в романтическом смысле. Сатору тревожится, что в этом году Сугуру окажется достаточно для романтики созревшим, — и решает действовать сам.       Между саботажем любовной жизни своей занозы и становлением частью любовной жизни своей занозы выбрать сложно, но у Сатору получается.       Конечно, он мог бы просто постучаться к Сугуру в комнату и зайти поболтать, но Сатору показалось это скучным. Нужно что-то подраматичнее, при этом без серьёзных угроз. План разворачивается из их первых совместных воспоминаний: на первом курсе они полюбили реку неподалёку от колледжа.       Сейчас солнечный свет пробивается сквозь упрямую листву и падает пятнами на гальку у самой воды. В середине течения, где вода едва дотягивается до пояса и жадно лижет форму, снуют рыбёшки торопливыми тенями. Подставляют серебристые бока под солнечные пятна, но юркают в тень, стоит Сатору немного шевельнуться.       Он размышляет, ведя рукой по воде и наблюдая за тем, как влага ползёт выше по рукаву, пропитывает ткань. Потом набирает побольше воздуха и опускается в реку с головой, к чешуйчатым рыбёхам. Спугивает, конечно, всех, но какая уже разница.       Рядом с этой рекой они поссорились пару сотен раз, вокруг неё наворачивали круги, когда не могли уснуть. Там же пару раз соскользнули с тропинки в воду (соскользнул Сатору, и, схватив Сугуру за ворот формы, утащил его с собой больно падать на гальку), поймали целых трёх лягушек и тренировали техники на брёвнах, перекрывающих течение в нескольких местах.       А Сугуру даже не догадывается или хорошо делает вид, что не догадывается о том, что Сатору рухнул в воду намеренно. Мог использовать технику, чтобы не мочить ног и не марать рук. Но предпочёл промокнуть в реке, а потом заявиться к Сугуру в комнату, чтобы жалобно хлюпать носом, капать водой на деревянный пол, требовать внимания и чужого полотенца.       Сугуру внимание оказывает, ему не сложно вовсе:       — Вот ты придурок.       И это внимание оставляет ощущение, будто Сугуру его насквозь видит. Как он может быть придурком, если упал случайно?       Потом уже Сугуру сушит ему волосы и не гонит за своей футболкой, а одалживает собственную пижаму. Выжимает и развешивает сушиться студенческую форму. Даже не ворчит сильно.       Сатору смотрит поверх очков на виновника представления и разворачивает потихоньку свою задумку:       — Какие у тебя планы на завтра?       Сугуру хмыкает. Неужели созрел? Сатору в ужасе.       — Ещё не уверен.       — Я тоже, — отвечает настороженно, потому что стесняется переспрашивать, боится показаться слишком заинтересованным в вопросе.       Завтра Сатору или сводит лучшего друга на свидание, или разрушит всё, что у них есть. А есть у них не так уж и много — несколько комплектов студенческой формы, куча проклятий, разделённое на двоих звание сильнейших. Почти ничего.       Он всё пытается выложить галечной мозаикой причину и следствие неопределённого ответа, но так и кружит по воспоминаниям, обрывкам фраз. Сугуру никаких новых хобби не упоминал — так же занозно улыбался, так же трепал волосы Сатору. Отвешивал такие же странные комплименты. Между ними всё так же.       И вдруг Сатору понимает, что он и вправду не уверен, чем завтра займётся. Или потеряет лучшего друга, или… найдёт в нём что-то новое.       Механизм внутри неизбежно ржавеет от речной воды, и погрустневший ритм глупого (сильнейшего) тела больше ему не подчиняется.       Говорят, на вершине одиноко, но Сатору так и не удалось прочувствовать это в полной мере. С Сугуру они неизменно рядом — хоть на заданиях, хоть на вершине. Разбили лагерь на острейшем пике, греют ледяные ладони друг у друга в карманах по очереди. Балансируют, рискуя сорваться в неожиданное пике и вспороть носом подножие. Но они балансируют, держась друг за друга и клонясь в противоположные стороны, — как в йоге.       Или как в сомнительном искусстве, тесте на доверие, который пострашнее прыжка веры. Прыжок ты хотя бы контролируешь, а чувствовать рёбрами стрелу, направленную в самое сердце, — уже совсем другое.       Они сидят рядышком на кровати, и Сугуру что-то читает, а Сатору уже минут пятнадцать развлекается тем, что по одному закидывает фантики со стола в его карманы, пытаясь сделать это максимально незаметно.       Хулиганит, пока есть возможность.       Пользуется небогатым арсеналом позволительных действий — потрепать по голове, но не чмокнуть в макушку, закинуть фантик в карман, а не держаться за руки. Клониться в противоположные стороны, а не встретиться посередине в поцелуе.       Кажется, если бы Сугуру знал о занозных мыслях Сатору, то послал бы его далеко и надолго. Так ли плохи неозвученные чувства?       Хочется затеять возню, чтобы отогнать эти страшные мысли, но инициировать физический контакт сейчас неловко, разговор оставил во рту гадкий привкус тревоги.       — Я сейчас у тебя тут усну, если ты так и продолжишь меня игнорировать, — подаёт голос наконец Сатору. Он справедливо полагает, что обстоятельства позволяют ему немного капризничать.       — Это плохо? Ты же не высыпаешься.       — Ну, — задумывается немного, — ты потеряешь мою чудесную компанию и приятнейший разговор.       Сугуру на это хмыкает как-то по-особенному:       — Да, разговор было бы очень обидно потерять.       После недолгих раздумий, стоит ли устраивать ребячество и обижаться на насмешку, Сатору сдаётся: подгребает Сугуру ближе привычным жестом и сопит ему в макушку. Обычно тот ворчит, мол — и это ты называешь объятиями? — но сегодня только вздыхает и откладывает книгу.       Со своей глупой нежности Сатору совсем теряет весь боевой настрой — хочется тихонько хныкать от огромной любви и обниматься часов двести подряд, избегая и четырнадцатого февраля, и пятнадцатого, и тридцатого.       Они так и проводят время за ненавязчивыми прикосновениями до самого вечера, и это был бы самый обычный день, если бы Сатору остался и на ночь тоже. Но Сатору удаляется в свою комнату, как удаляются со сцены после удачного представления. Закрывает дверь, как делают шаг и ослабляют натяжение тетивы.       Сон в ночь с тринадцатого по четырнадцатое февраля — не больше, чем утомительный кроссворд. Головоломки и кошмар вроде тех, которые на самом деле не страшны, но ночью вселяют в тебя нерациональную панику. Если приблизить взгляд к кроссворду, можно понять, что на самом деле это лишь пересечение двух дорог. И ещё двух.       Проснувшись, Сатору понимает, что его кошмар не был страшным. И чуть не делает выбор в пользу третьего варианта, не саботажа или причастности, а ещё одного года наблюдения с трибун с тревогой. Лишь бы оказаться подальше и не налажать случайно, не испортить их особенное, выращенное из тысячи ссор, которыми обуславливается начало всех хороших знакомств.       Взгляд падает на хризантемы на столе, которые Сатору в последний момент одолжил из чьего-то сада. Настрой вспыхивает, но тут же гаснет, как дешёвая свечка с хреновым фитилём. Сегодня День святого Валентина.       Идти по плану страшно и уже не очень хочется, но надо. Идти как по натянутому канату — от начала и до конца, держать в вытянутых руках букет, как подношение. Сатору делает шаг по канату — поднимается с кровати. Сатору делает второй шаг по канату — одевается и чистит зубы с чувством обречённости, вынужденности идти до конца.       Незнание невыносимо, как и тишина. Тишина настолько невыносима, что с ней по канату Сатору бы никогда пройтись не смог. Растерял по пути, по молекулам, по углам-закуткам, где даже пылесос не дотягивается.       Потому что даже если Сугуру ему откажет, то он хотя бы пошлёт подальше. Презрительно посмотрит, начнет избегать. Или ответит взаимностью, и тогда уже реакцию представить посложнее. Но совсем нельзя, чтобы Сугуру к нему ничего совсем не чувствовал.       Невесомые чувства ему не нужны — пусть будет реакцией буря, пусть будет шторм. Буран. Что угодно, лишь бы не безразличие по незнанию.       Все выражения его лица Сатору знает назубок — зубастыми укусами в нос, забавы ради, укусами в ухо — посмотреть забавный испуг и отложить его в памяти. Знает назубок двумя укусами в коленку — первый случился, потому что ситуация ленивой возни вывернулась калачом и подставила ногу, грехом было бы не укусить колено, маячившее под самым носом. Второй укус был уже нарочный — дань хорошему воспоминанию о первом.       Сатору собирается с силами. И собирается с силами. И собирается с силами. Но силы собираться никак не хотят, вместо этого вытекают из него по капле, чем дольше тот медлит.       Когда Сатору уже готов выйти из комнаты и меланхолично-драматично тащиться по коридору с букетом хризантем и ужасным предчувствием, в дверь стучат. В дверь стучит Сугуру.       Они смотрят друг на друга, будто повстречались впервые, и Сатору начинает сомневаться в сегодняшнем дне в целом. Пожалуй, лучшим вариантом было бы не вылезать из-под одеяла до самой ночи.       — Какие планы на сегодня?       Тем не менее, знать выражения лица Сугуру — не значит знать, что с ними делать. И сейчас Сатору вглядывается в его изгиб бровей, смотрит, как с чёлкой играет сквозняк.       — Да так. К тебе только что хотел пойти. — Предложение закончить не выходит: в тесном горле спутанные корни, а не просто ком.       — Забавно совпало.       Сатору секунд пять всерьёз раздумывает над тем, чтобы рассмеяться, — забавно же, да? Смеяться надо. Но раздумывать пять секунд — слишком долго, поэтому смеяться уже поздно. И что делать непонятно. В конце концов, он немного отодвигается от прохода и делает рукой неопределённый пасс, мол, проходи, не стесняйся.       Стесняется Сугуру редко в целом, он пасс считывает верно и проходит в комнату, в ответ на что Сатору искренне хочет заорать — от неловкости ситуации, неловкости своей и немного — от страха. Не поймите неправильно, нет, Сатору не боится Сугуру — он в ужасе от неопределённости происходящего. Это разные вещи.       — Хочешь по-валентиновски сходить со мной в кафе?       В ужасе можно находиться по-разному — можно в ужасе стоять у двери своей комнаты, а можно в ужасе вытаращиться на лучшего друга. Или не в ужасе уже — все чувства спутались, как корни в горле.       — Как на свидание?       Сугуру медленно выдыхает с тихой улыбкой, подтверждает:       — Да, на свидание.       Думалка на этом моменте выключается. Все шестерёнки в голове Сатору стопорятся, а потом раскручиваются с безумной скоростью. Планеты сходят с орбит, и центр тяжести теряется к чертям. Корни распутываются, открывая поток слов.       — О-о! — Если бы Сатору был механизмом, он был бы сломан. Если бы Сатору был планетой, он бы сошёл с ума. — Нет-нет, стой. Выйди. Выходи. На секундочку. Или отвернись. Вот, вот так…       Он крутит Сугуру на сто восемьдесят градусов, поворачивая спиной к себе, хватает со стола букет, тут же легонько стучит по плечу пальцем: тук-тук, вам телеграмма.       — Сугуру, — сияя, как тысяча солнц, — будешь моей занозой?       Сугуру выглядит ужасно удивлённым, тем не менее, принимая цветы, отвечает весьма лаконично:       — Зазнобой, может?       — Может, и так. — Сатору таинственно сверкает своими красивыми глазами с ресницами, которые так нравятся Сугуру.       — Буду обоими тогда. Мне не сложно.       Гораздо позже Сатору рассказывает, как ему было страшно и тревожно, а Сугуру в ответ раскрывает огромную тайну:       — Ну, я о твоих чувствах давно знал. Ты во сне говоришь… И про меня, и про тревоги. Мне кажется, тебя после переживаний забалтывает, потому что в первый раз это случилось после того ужастика, который с маньяком.       — Всё-то ты знаешь! Это даже нечестно. Почему тогда ничего не сделал?       Сугуру берёт его лицо в свои руки и делает страшно серьёзное выражение на своём:       — Я тебя боялся.       — Чего.       — Ладно, не тебя. Но я не думал, что ты это всерьёз. Ты два года занимался исключительно тем, что кусал меня раз в неделю и подкидывал свои фантики мне в карманы! Причём обычно мусорка была к тебе ближе, чем я. Что мне надо было об этом думать?       Сатору очень нравится куда идёт этот разговор, поэтому он игнорирует вторую часть высказывания.       — Тебя надо было кусать чаще раза в неделю?       — Ты дурак. Нет. Я к тебе привязанность выражал комплиментами, на которые ты никогда не отвечал, и покупкой этих самых конфет. А ты… придурок и есть, ладно, что с тебя брать.       Сугуру понятия не имеет, что за этот разговор у него в кармане появилось три новых фантика, которыми Сатору особенно гордится, — они кошмарно шуршали, но Сатору смог провернуть операцию незаметно.       — Я очень рад, что ты всё равно со мной, придурком, хочешь встречаться.       Ещё Сатору очень рад, что мироздание подарило ему такую превосходную занозу. Ну, или зазнобу. Тут уже как язык ляжет.