Храни мечту на каждом перекрёстке. Миров не счесть, не счесть небес, Рассвет идет, я слышу его поступь; Он снова здесь, он снова здесь.
— Саша, просыпайся! Давай, дорогой, пора. Мягкая ладонь невесомо коснулась запутанных вихров, затем пальцы исчезли, и легкие шаги стали удаляться. Послышался шелест раздвигаемых тяжелых гардин. В глаза безжалостно ударил солнечный луч. Саша поморщился, медленно проведя рукой по глазам, которые никак не хотели открываться. Наконец, вспомнив, какой настал день, резко подскочил на постели. Сегодня ему исполнялось двести лет. Возраст, прямо сказать, не слишком солидный для города, тем более с его статусом, но всё же юбилей настоящий. С полагающимися торжественной дате, несмотря на неспокойную обстановку, гуляниями и церемониями. Странно подумать — третья сотня пошла! Что-то она принесёт… Дни рождения, балы и парады Саша любил всегда. И даже не знал, что ему нравилось больше: подготовка к событию, его радостное и нетерпеливое предвкушение или само празднование, когда мир ненадолго преображался и становился ярким, торжественно-нарядным. Это детское восхищение до конца так и не стёрлось с годами. А уж к сегодняшнему дню они почти год готовились. Меры безопасности, декорации, подарки, гости… Приглашенных гостей на этот раз и в самом деле ожидалось много. И из числа городов, и из числа смертных. В одних только списках делегаций значилось — представить страшно! — двадцать тысяч человек. Приезжали отовсюду: стекались с разных уголков страны, прибывали из-за границы. Все ехали в гости к столице Российской Империи, торопились поздравить с праздником, заручиться покровительством или благосклонностью. Как там говорил отец, все флаги будут в гости к нам? Наверное, таким размахом он был бы доволен. Саша потёр лицо, избавляясь от последних отзвуков сна, всё ещё маячившего на краю сознания — мутного, неприятно-липкого, толком не запомнившегося, но оставившего неясное ощущение угрозы. То ли он пытался выбраться из какого-то болота, но топкая трясина всё проваливалась под ногами, то ли пытался вытащить кого-то и тонул сам под звуки взрывов, подозрительно напоминавших самодельные бомбы эсеров… Такие сны ему снились регулярно, что было, учитывая события, совершенно неудивительно. И даже присутствие Маши под боком помогало уже не слишком. Нервы, расшатанные нервы. Он сделал глубокий вдох, сосредотачиваясь на настоящем. Этот день ему ничто не посмеет испортить. Москва, шелковую ночную рубашку не сменившая ещё на платье, подошла к нему и с улыбкой чмокнула в щеку: — Ну что, уже можно поздравлять именинника? — Постой, дай хоть умыться и одеться, — проворчал Петербург, возвращая поцелуй. Москва довольно, по-кошачьи зажмурилась. Не позволив себе поддаться соблазну ещё чуть-чуть понежиться в постели, он поднялся и направился в уборную приводить себя в порядок. После утреннего легкого завтрака, не омраченного в виде исключения никакими министерскими докладами, начались приготовления к празднованию. Император с семьей ещё не покинул своей половины дворца, и Саша, спустившись к парадному выходу, обнаружил там лишь нескольких человек из свиты. Полузабытая радость пузырилась внутри, искала выхода — хотелось, несмотря на солидное и к сдержанности обязывающее положение, даже выкинуть нечто эдакое — то ли запеть во весь голос, то ли подшутить над беседующей со своим губернатором Камалией, которая, уже заметив виновника торжества, помахала ему рукой и состроила рожицу. Нарушив, весьма вероятно, очередное правило этикета. Ждать пришлось около получаса, и наконец просторный коридор начал наполняться людьми. Среди дам показалась Маша. В изящном голубом платье и шляпке в тон она спустилась по лестнице, рассеянно поправляя прическу рукой в белой перчатке. — Ещё не начали? — поинтересовалась она, приблизившись. Одна из фрейлин покачала головой: — Ничуть, ваша Светлость, дети ещё не готовы. Маша с облегчением выдохнула и подошла к Саше, слегка утомившемуся от ожидания и потому не упустившему случая развлечься. — Должен сказать, Мария Юрьевна, что в этом платье вы просто обворожительны, — самым обходительным тоном начал он, лукаво сверкнув глазами. — Мундир, Александр Петрович, идет вам не меньше, — довольно промурлыкала та, незамедлительно включившись в игру, и подала ему руку, утопающую в кружевных манжетах. Рукав был по последней моде перетянут у локтя, напоминая цветок лилии. Саша с нарочитой театральностью поцеловал тыльную сторону ладони и хотел было продолжить этот невинный обмен любезностями, но Машу отвлекли неожиданно возникшие среди толпы братья, которых тоже пригласили на утреннюю церемонию. Она тут же засияла и включилась в разговор с Митей, обрадованная редкой возможности пообщаться в непринужденной обстановке, а Петербург тем временем завел неторопливую беседу с Минском, который, впрочем, больше слушал, чем говорил. Когда все заволновались, опасаясь, что уж скоро будут палить из пушки, возвещая начало торжества, к собравшимся спустилась императорская чета. Императрица в светлом платье и легкой шляпке с цветами была особенно хороша, и Император в перетянутом голубой лентой мундире взирал на неё с обожанием. Знак направляться к выходу из дворца наконец был дан, и все вереницей начали выходить во двор, где их уже ожидали заранее, со всем тщанием подготовленные кареты.***
Во время традиционного военно-морского парада Маша нет-нет, да украдкой бросала взгляды на своего спутника. Хоть все и были в этот день в своих лучших нарядах, Саша всё равно выделялся среди этой пестрой толпы. Красивый, юный, с обрамляющими лоб волнами волос, в парадной, сияющей орденами форме и с в кои-то веки довольно сверкающими серебром глазами. Действительно, довольными! А то в последнее время всё уставший и хмурый ходил от забот… Поймав его радостный взгляд, она почувствовала, как и у неё самой непроизвольно поднимаются уголки губ. После пышной церемонии на Неве, торжеств у Медного Всадника и литургии в Исаакиевском соборе наконец настал момент, которого Маша втайне ждала, — открытие Троицкого моста. Который вот уже не один год возводили и наконец закончили строительство аккурат к юбилею. Петербург, прекрасно зная об этом, специально пытался обходить эту часть набережной стороной в последние месяцы, стараясь не испортить себе впечатление и увидеть подарок во всей красе. Стоило зрителям собраться, император, ко всеобщему увеселению, торжественно на кнопку нажал, и в тот же момент свод нового моста стал подниматься. Маша, успевшая уже накануне наглядеться и на мост, и на финальные приготовления, неотрывно смотрела на Сашу, удовлетворенно наблюдая, как на его лице расплывается восторженная улыбка. Он, перегнувшийся через парапет и во все глаза разглядывавший новинку, и не скрывал своего восторга: — Доделали наконец! Посмотри, какие изящные пролёты! А фонари-то, фонари! — Нравится? Наплавной-то мост для столицы несолидно иметь уже, — усмехнулась Маша. — О чём ты? Конечно, нравится! Уж на что Николаевский мост хорош, а этот ещё краше будет! Троицкий мост, ажурный и в то же время величественный, и вправду был исключительно красив. Он удивительным образом шел городу, вписавшись в пейзаж так гармонично и естественно, словно был там всегда. Что и говорить, Северная Пальмира только хорошела с годами, усмехнулась Москва в душе. Говорить это Петербургу она, конечно, не собиралась — загордится совсем, чего доброго, однажды в самомнении Рим переплюнет. Тем более он и так прекрасно догадывался, что Маша о нём думает. После довольно утомительных официальных церемоний они, намеренно отстав от остальных, под руку прогуливались по Невскому, богато украшенному арками и цветами. Несмотря на перекрытие улиц и организованные для народа гуляния на противоположном берегу, людей было много. Впрочем, все допущенные в центр отдыхающие были аккуратно и прилично одеты, вели себя спокойно. Навстречу то и дело попадались члены иностранных делегаций, с которыми приходилось церемонно раскланиваться да здороваться. От этого продвигались они медленно. Около здания Государственной думы, наполовину закрытого огромной фигурой Петра, Саша ускорил шаг. — Что с тобой? — не поняла Маша. Он торопливо проговорил ей на ухо: — Я видел, как сюда зашла делегация французов во главе с Пьером. В принципе, Саша мог больше ничего и не объяснять. Маша почувствовала, как у неё задергался глаз. Петербург многозначительно поднял брови: — Если заметят, станут зазывать пить за руссо-французский союз и за здоровье Императора — не отобьемся. А ты и сама помнишь, каким становится Пьер, когда уже порядочно переберет. Маша, к сожалению, помнила превосходно. Удержу в выпивке французская столица совершенно не знала, и, едва захмелев, прицельно обводила взглядом окружающих, выискивая очередную жертву. Выбрав, Париж твердым шагом направлялся к бедняге и весь оставшийся вечер пытал его рассказами о величии Франции, а иной раз заставлял петь дуэтом «Марсельезу». При этом он терял всякий страх и, похваляясь, не обращал внимания ни на недовольный взгляд собеседника, ни на упорное сопротивление. Вздрогнув от одного воспоминания, они быстро прошли мимо и направились к перекрестку. Посередине проспекта, громыхая на стыках, пронеслась тёмно-синяя конка. Казаки, дежурившие у Гостиного двора, вглядывались в толпу людей, собравшихся у канала и наблюдавших за променадом счастливчиков, удостоившихся пропуска. Сашин взгляд тяжелел и становился острым каждый раз, когда попадал на столпившихся вдоль проспекта горожан. Уже по привычке он оглядывал всех разом, выискивая подозрительных и потенциально опасных личностей. Маша и сама в последние годы стала почти такой же. Количество покушений и убийств накладывало свой след, заставляло постоянно быть настороже. Даже в день Рождения. — Ишь, господа развлекаются, — с нескрываемым презрением сказал какой-то молодой рабочий, стоявший ближе всех, и демонстративно плюнул на мостовую. Саша в этот момент смотрел в другую сторону и не заметил этого оскорбительного жеста, а Маша не стала омрачать ему праздник. Тем более, эта картина была не новой совсем… Но её собственное настроение испортилось, ясное, безоблачное небо, отражавшее приподнятое Сашино настроение, словно посерело. Пышные гирлянды со статуями вмиг показались пошлыми и слишком яркими. — Может быть, вернемся? Мы уже долго гуляем, пора возвращаться. Думаю, к вечернему праздничному ужину уже всё готово, — спокойным тоном предложила она, никак не выдав своего смятения. Саша, уже вполне находившийся за день, с готовностью согласился, и они повернули обратно. Но перед тем, как направиться во дворец, немного постояли на берегу Невы, вдыхая весенний воздух. Заходящее солнце окрашивало набережную в фантастически-мягкие пастельные тона, в которых исчезала Крепость на противоположном берегу. Лишь Зимний был земным, тяжеловесным, монументально-багряным. Его бордовые стены, темнеющие в лучах заката, почему-то показались Маше зловещими. Она качнула головой, прогоняя нелепую мысль.***
На самом деле и Саша, и императорская семья в душе нетерпеливо ждали вечера, когда наконец можно будет отметить юбилей с близким кругом приглашенных — семьей и несколькими давними друзьями. Камалия с Святославом, Василиса Ярославна и Святогор Рюрикович, Алексей и Сонечка с Петром — все получили красивые, в завитушках, именные приглашения. Костю Саша после некоторых раздумий всё же не позвал. Старый друг с каждым годом казался ему всё более далеким и… каким-то другим, всё больше отдаляющимся от него, столицы Империи. Простой и искренний, он бы смотрелся в этом избранном обществе неуместно. Тем более после событий в Златоусте они и словом не обмолвились. О том, как отреагирует Костя на своё отсутствие в списке приглашенных, Саша старался не думать. В конце концов, это его праздник, и он не обязан ни перед кем отчитываться. Коля и Митя, сославшись на занятость, тоже не смогли присутствовать на вечере и довольно быстро уехали, отчего Маша слегка погрустнела, но, так как с остальными она по-прежнему вела себя ровно и весело, эту затаенную грусть замечал только Саша. Усевшись поудобнее, хотели было распить по бокалу вина — сладкого, что мед, как написал Севастополь в приложенной открытке. Но тут их совершенно бесцеремонно прервал знакомый голос: — Маша-жаным, украду у тебя ненадолго именинника, — белозубо улыбнулась Камалия и потянула Петербург за руку. Он, заинтригованный, пошел следом. Маша, похоже, знала, куда и зачем — очень уж заговорщически переглянулась с татарской столицей. По части сюрпризов княжна Зилант всегда была непревзойденной. — Что смотришь на меня так? Чай, не безделицу подарю! — А что же? — улыбнулся Саша. Глаза напротив, карие, с золотыми искорками, лукаво сощурились: — Увидишь! Бесчисленными коридорами проведя, заставила вниз спуститься, но и там не остановилась, повела дальше. — Ты что, к конюшням меня ведешь? — удивлённо спросил Петербург, приподнимая бровь. Казань рассмеялась: — Догадался, молодец. Так, заходи… А вот и мой сюрприз! Саша ахнул. Прекрасный, соловой масти молодой скакун фыркнул, тряхнул белоснежной гривой. Оценивающе покосился на вошедших умным глазом. Но приблизиться, несмотря на кажущийся спокойным нрав, не спешил. — Какой красавец! — Петербург не мог сдержать восхищенного возгласа. В чём-чём, а в конях он разбирался, хоть и не так превосходно, как его спутница — она ведь всю юность, считай, в седле провела. Говорили, скакать умела так быстро, что пыль из-под копыт не успевала коня коснуться. Подошел, протянул руку. Эх, не предупредила! Мог бы сухарь захватить или сахару кусок. Конь недоверчиво оглядел город, и, постояв минуту, ткнулся бархатным носом в раскрытую ладонь. — Смотри-ка, признал хозяина! — обрадованно воскликнула Камалия. — А то конюха здешнего нипочём не подпускал, даже не дал прикоснуться! Животное, словно соглашаясь со сказанными словами, величаво качнуло головой, и Саша опять залюбовался его гордой, изящной статью. — Спасибо! Право слово, не ожидал… — он не находил слов. Коня дарить — знак уважения, не простой подарок. Доверия и дружбы искренней подтверждение. Не игрушку ведь даришь — живое существо, верного спутника и помощника. Казань посмеялась над его смущением: — Не за что совсем, и краснеть ни к чему. Сам знаешь, ир канаты — ат була. Пусть послужит тебе верой и правдой. Петербург, всё еще улыбаясь, потрепал коня по лоснящейся холке. — Как же назвать тебя? Камалия весело вставила: — Маша, только увидела его, сказала, пусть Ветерком будет. Он ведь быстрый, как Җил, мы его так и звали жеребенком. Да и тебе, сказала, подходит конь с таким именем. Саша вспомнил Машин хитрый взгляд, с которым она провожала его и татарскую столицу, и ещё раз поглядел на коня. Действительно, подходит! — Ветерок, — проговорил он, пробуя имя на вкус. Конь издал короткое ржание, горячо выдохнул в пальцы. Эх, прокатиться бы хоть разок! Но пора возвращаться. Гости ждут, нехорошо. Да и Маша без его компании осталась. С трудом заставив себя развернуться на каблуках, подозвал Камалию и быстро зашагал обратно.***
В зале его встретили добродушными упрёками, что вот-де уже настало время поздравлений, а именинник где-то запропал. — Княжна Зилант, нехорошо уводить от нас Александра, дайте же и нам его одарить, — голос Николая был строг, но добродушен, и Камалия только отшутилась: — Я дело своё выполнила, забирайте, ваше Императорское величество, — и отошла к столу, зашепталась с Машей. Саша повернулся к гостям, приготовившись к самому приятному — вручению подарков. Половину всех свертков и коробов, которые ему несли, начиная с раннего утра, просто свалили в кучу в его покоях, и он собирался, растягивая удовольствие, разобрать их в течение недели. Но близкие, обязательно желавшие преподнести дар лично, сейчас подходили к нему по очереди, обнимая и усыпая поздравлениями. В отличие от утренних официальных речей, пожелания, которые произносились сейчас, были правдивыми и искренними. От этого кровь приливала к лицу, и становилось радостно, мучительно неловко, как всегда бывает, когда кто-то делится искренними, неприкрытыми чувствами. Соня подарила ему великолепное коллекционное издание романов Мопассана и, смущенно опустив ресницы, спросила, не видел ли он невесть куда исчезнувшего Петю. Саша и сам не знал, куда подевался Петрозаводск, но заверил, что, должно быть, тот ненадолго отлучился и скоро вернется. Сестра наивно полагала, что её симпатия совершенно никому не заметна. Хотя все остальные уже половину века гадали, когда же эта парочка, наконец, признается друг другу в своих чувствах. Впрочем, Саша считал, что это их личное дело, и не дозволял никому вмешиваться. Сами разберутся, а торопить в таких делах вовсе ни к чему. Книги подарил и юный Паша, прекрасно о любви отца к чтению знающий. Николай с Александрой торжественно маленький сверток вручили, наказав открыть позже. Саша с уважительным поклоном принял его, гадая, что внутри. Судя по форме и размеру, это было что-то округлое. Может, медальон? Он задумчиво покрутил подарок в руках, кладя в карман и обещая себе открыть одним из первых. По правде говоря, Саша уже слегка устал — день выдался долгим и насыщенным. Хоть эта усталость и была приятной. Он сел за стол и провел рукой по слегка взлохматившимся волосам. Полюбовался блеском новых, подаренных Машей часов «Павел Буре» на запястье. Небольшие бриллианты слегка поблескивали, отражая свет люстр. Крошку Анастасию уже давно унесли в детскую, но остальным детям позволили остаться допоздна. Маленькие княжны гуськом подошли к Петербургу и вручили собственные рисунки. На одном из них, по-детски ещё неумелом, была изображена вся царственная семья, включая самого Сашу. Собственно, если бы не большая подпись над фигуркой, он бы с трудом узнал себя в длинноруком человечке с палками-ножками и выходящими за пределы лица ресницами. — А что, вполне похож, — сдерживая смех, поддела сидящая рядом Маша. Саша и ухом не повёл. — Спасибо, милые. Очень красиво. Я повешу рисунки у себя над кроватью, — растроганно поблагодарил он девочек. Фрейлины, заметив, что те вовсю сонно хлопают глазами, наконец повели их в свои покои, а взрослые встали из-за стола, чтобы воздать почести имениннику. — За Александра Петровича! — Николай поднял бокал, встал, и вслед за ним все присутствующие поднялись со своих мест. Сашины щеки слегка порозовели. Он потянулся рукой с бокалом к Императору. Бокалы гулко звякнули, и все заторопились чокнуться с соседями. И, словно по команде, повернулись к Москве, ожидая, что следующий тост произнесет она. Маша задумчиво поглядела на мужа. Нечасто она говорила речи на днях рождениях и именинах. Ещё реже говорила их искренне, по-настоящему желая виновнику торжества всё то, что произносила. Саша, определенно, был в этом списке первым. Наконец, подумав и отыскав нужные слова, встала: — Моя речь не будет длинной, господа… До этого многие сказали о мире и гуманизме, благополучии, ярких победах и достижениях. Конечно, я всем сердцем поддерживаю всё сказанное, — она помедлила и мягко добавила. — От себя добавлю только одно… Саша, желаю тебе спокойствия и счастья. Она действительно имела это в виду. В круговерти веков и перемен для них, городов, не было ничего дороже и в то же время недостижимее, чем размеренная и умиротворенная жизнь. Сашины глаза блестели то ли от эмоций, то ли от количества выпитого. Он кивнул. Маша, сделав большой глоток вина, передала слово остальным. Пожелания и признания затянулись на добрую половину вечера. Порядком утомившись, Саша порадовался, что все приглашенные гости и иностранные официальные лица уже разъехались, и рядом остались лишь самые близкие. Он обвел взглядом парадную залу. Его семья: Маша, Ники с Алекс, сестры и братья, великие князья и княгини, друзья из числа городов — все были здесь. И выжидающе смотрели на него, чего-то ожидая. Задумавшись, он совсем забыл о заключительном слове, которым именинник, по традиции, благодарил собравшихся. Одернув мундир, Саша вскочил: — Я… — он прочистил горло. — Это был прекрасный день, и я благодарен всем вам за усилия… И запнулся, почувствовав, что его слова звучат как-то казенно, обыкновенно, и ему хочется сказать совсем не то. Ту горячую благодарность, теплые чувства, которые сейчас переполняли его сердце, сухими фразами выразить было нельзя. Помолчав и собравшись с мыслями, Саша продолжил: — Я так рад видеть вас всех сегодня. Для меня это намного, намного дороже, чем любые подарки и торжества. И вы мне пожелали столько хорошего… Процветания, славных побед, счастья… Хочу сказать, что счастье для меня — быть со всеми вами сейчас. Давайте выпьем за то, чтобы так было и впредь. Остальные шумно поддержали его искренний порыв. Скосив глаза, Саша увидел, как Василиса Ярославна смотрит на него с ободряющей улыбкой, а Великий Новгород улыбается по-отечески доброжелательно. Гости начали постепенно расходиться, пожелав друг другу всяческих благ и ещё раз обменявшись любезностями и поцелуями. Солнце уже давно закатилось за горизонт, но иллюминацию, которой все ждали, почему-то так и не зажгли. И вместо утопающей, как и положено в день торжества, в сиянии огней площади, в окнах виднелись лишь смутные силуэты зданий, тревожно серевших в прозрачном весеннем небе. Праздник закончился.