Вечная ненависть, вечный траур

Ласковые руки и ледяные глаза создателя — вот с чего началась его жизнь. В груди пульсировала энергия... Первый глубокий вдох, почти что судорожный, —вот как она продолжилась.

      Джон был первым творением создателя, а оттого был совершенно своевольным и своенравным. Он был могущественным, а потому и самоуверенным настолько, что граничила эта самовуренность с нарциссизмом, ибо ничто и никто не мог быть лучше него... Кроме, конечно, самого Создателя.       Джон Дейви Харрис, как он назвал себя в последствии, был юлой — крутился, вертелся, прыгая по мирам и спасая их по указке Создателя. Спасать миры он вызвался лишь из азарта, перед чем-то новым и неизведанным, перед ощущением и ожиданием от того, какими же могут быть люди...       И если миры смогли покорить его сердце своим разнообразием. То люди... Люди разочаровали его... Люди были столь жалки и слабы, со своим стремлением к чувствам... Своей ничтожной фантазией любви. Потому что эти чувства лишь балласт, тянущий вниз, — так считал Джон. А потому он пытался никогда ни к кому не привязываться, дабы не получилось так, что его будут шантажировать его же чувствами.       Чувства для Джона всегда были чем-то странным, чём-то, чего он иметь не хотел.       И всякий такой раз он ощущал горестный взгляд создателя на себе. —Я ничего не могу поделать с собой, Создатель, —отвечал он, пожимая плечами. — У меня нет желания разрушать миры и убивать невиновных, но любить людей я всё ещё не могу. Не за что.       И таков был Джон Дейви Харрис. Идеальный во всех смыслах. Галантный, харизматичный, вежливый, а что более важно — сильный. Но во весь список его положительных качеств не входило только одно— понимания людей, их ощущений и чувств.       Нет, Джону нравился мир, он обожал его. Всё ещё обожал, так неистово и яро.       Джону нравилось многое, что делают люди, будь то книги и научные исследования, а может средства развлечений. Многое из их выдумок Джон находил весьма забавными.       Но их отвратительные сентиментальные чувства Джону было не понять. А потому никогда он не испытывал к людям ничего кроме скуки, а порой и лёгкого раздражения. Интерес был к ним только тогда, когда они нужны были ему для дела. Но он тут же пропадал, стоило человеку попытаться сблизиться с ним.       А потом, в один из дней. Появилось на свет ещё одно творение Создателя. Точно такой же по внешности, лишь волосы более кудрявые, вьющиеся. Лишь глаза тёмно-синие похожие на морскую пучину. И, конечно же, цветовая гамма шарфа отличалась—черно голубая, вместо любимой для Джона, оранжево-чёрной. "Лололошка"—так назвал его Создатель.       Этот Лололошка сперва с любопытством осмотрелся, а после завидев его ярко улыбнулся, так ярко как не улыбался Джону ещё никто в жизни из людей. —Привет! Ты мой брат? Как тебя зовут? — произнёс клон ещё шире улыбаясь.       И Джон тогда не знал, что им движило. Но ощутил он какую-то связь, нежную с этим созданием. Быть может, он просто растаял от улыбки этой необычной, а, быть может, всё потому, что Лололошка так же как и он сам были создан Создателем, а оттого связь у них и образовалась столь крепкая. —Да, брат. —Мягко улыбнулся Джон. —Можешь звать меня просто Джон, красотка, —а после подмигнул, театрально поклонившись в своей манере.       Лололошка лишь захихикал, осторожно беря его под руку и прижимаясь к боку его так доверчиво, что Джону, никогда не испытывавшему ничего подобного ранее, стало не по себе, ибо внутри у него, начало разливатьсчя, что-то тёплое и нежное, почти пушистое как перо.       Единственное, что он заметил ещё, кроме своих противоречивых чувств, это хитрый взгляд Создателя направленного на них.       И чтож... Лололошка полюбился как ему так и создателю. Потому что второе творение его божества было любопытно до ужаса, и до ужаса добрым, столь добрым, что порой становилось страшно за него, потому что добротой могут воспользоваться, предасть твою доброту. —Джон, это тебе, —Лололошка протягивает ему пышный букет ромашек, перевязанный оранжевой ленточкой.       А Джон только и может, что принять этот букет, осторожно прижимая к груди, и вдыхая аромат цветов. Только и может, что тут же задорно улыбнуться и протянуть свободную руку Брату своему. —Ну что же, красотка, за такой чудный подарок не грех и станцевать! Что скажешь?       Лололошка всякий раз такой невинно краснел, взгляд отводил, и стыдливо вкладывал свою дрожащую ладонь в его руку.       Потому что танцевать Лололошка так и не научился. Постоянно отдавливал Джону ноги и тут же лепетал извинения. —Ты же знаешь, мне всё равно, —говорил Джон. —И тебе, мой хороший, нужно научиться не извиняться больше за такую ерунду.       Лололошка был необыкновенным созданием. Он летел вперёд паровоза на встречу приключениям, что порой казалась стоит только моргнуть, как его след и вовсе простынет. А потом и ищи это чудо неугомонное в какой-нибудь из пещер, полную чудовищ. Да выпутывай его из всякого рода нелепиц: то в паутине запутается, то добывая руду чуть в лаву не свалится. А то и вовсе засмотревшись на окружающую его природу, не увидит врага, целящегося ему в спину.       Лололошка был добрым... Всё ещё слишком добрым даже спустя несколько столетий. Всё так же доверял людям, тянулся к ним так наивно... И прощал им всё на свете...       Лололошка был добрым, старался помочь всем в мире, не пропуская даже маленькую уточку, застраяшую в трясине.       А потому его предавали часто.       Джон видел это предательство в тенях улыбки брата, в его на мгновение почерневших глазах, по его напряжённой фигуре. Он видел так же, как всё это слетало в тот же миг, когда Лололошка на него смотрел, ловя его взгляд. И после мимолетной грусти на его лице не оставалось ни следа. Лишь вся та же нежная, любящая улыбка. —Красотка, тебе нужно научиться отстаивать свои границы. Негоже, что об тебя ноги вытирают. Как люди... Так и боги... —он поморщился, складывая руки на груди. О что богов, что людей он презирал. Но если людям свою глупость можно простить, то этим напыщенным новоявленным идиотам-богам, нет. Для него и нет других богов кроме Создателя, если уж говорить откровенно, а потому все остальные это ничто иное, как обычные пешки.       Лололошка всегда лишь плечами пожимал, брал его за руку, сжимая своей тёплой ладонью и улыбался искренне, как мог только он: —Если меня будут предавать все подряд мне всё равно. Я лишь желаю делать то, что считаю нужным и правильным для мира. А потому предательство — это не страшно. Поболит, да пройдёт.       Лололошка прощал всех: и друзей , и врагов. Джон так не мог. Гнев Джона горел адовым пламенем по всей округе, сжирая недруга заживо.       Они с Лололошкой были разными.       Джон был всё ещё лучшим. Он был всё ещё слишком харизматичным, умным и сильным. В то время, как Лололошка просто был собой —жизнерадостным и сияющим точно солнце, чьи лучи даруют надежду всем вокруг.       Но как бы то не было для Создателя именно Лололошка был идеальным, и самым наилучшим.       И Джон осознавал это, понимал, и в сердце своём таил подобные чувства. Нет, в сердце его не было ни злости, ни уж тем более зависти. Скажем откровенно, и сердца то у него человеческого тоже не было, в место него горела холодная, могучая искра. Но даже так, он понимал... Он поддался чувствам, тем же, что исыпытывали презренные люди. Чувства всё эти в одном человеке только и заключаются, в нём одном они лишь сосредоточены. Лололошка —вот все его чувства, пылающие яркие, животрепещущие. Лололошка— вот кто сердцем и душой его стал.       И к нему он ни в коему случае не мог испытывать ничего кроме восхищения и любви. Точно так также, что и не мог испытывать Создатель, ничего кроме ещё большей любви и восхищения ко своему второму созданию.       Бог любил всех своих детей, но Лололошка был его любимцем. —Джон-Джон! Я такое там нашёл! Пошли скорее! —лицо Лололошки светится, глаза загораются маленькими звёздочками и он сам точно становится похож на светлячка.       Джона хватают за руку и резко тянут куда-то в сторону... В грязный, воняющий тухлятиной и тиной, данж.       Джон только и успевает поморщиться от запаха и от мысли о том, что его любимый белый костюм снова придётся менять.       Но глядя на вдохновлённого Ло, он тут же думает, что Бог с ним, с этим костюмом, он готов менять их, как перчатки, по сто раз на дню, если этот значит, что он будет и дальше видеть это сияющее лицо брата.       А потом в их небольшую, но сплоченную семью пришёл третий брат. Самый младший, самый разрушительный в своей манере.       Вививилка был вспыльчивым, слишком эгоистичным и наглым. Вививилка не мог терпеть людей ровно столько же сколько и богов. И если это Джон мог понять, потому что и сам не далеко от него ушёл, то неприязнь к Лололошке, он понять был не в силах. Да и откуда вообще взялась эта неприязнь? Что мог сделать Ло такого что бы разозлить младшего?       Джон же не задавался этим вопросом. Он и так прекрасно всё знал и видел.       Зависть—вот, что двигало Вививилкой. Зависть чёрная, убийственная. Зависть к чужому вечному счастью и любви Создателя. Потому что теперь и для младшего брата было не секретом, что Лололошку Бог их любит больше, что Лололошка для Бога их —идеал несокрушимый, вечный.       Потому что Лололошка даже побоев, даже терпя обидные слова, —всё ещё до ужаса любил младшего брата. Потому что даже не смотря на слезы свои горючие, болезненные, от чего глаза его становились припухшими. Даже не смотря на тоску его давящую, что уже улыбкой солнечной не скрыть... Даже тогда Лололошка любил брата Младшего. Тянулся к нему всей своей широкой душой.       Но Джон же видел другую картину,—кожу полную шрамами, и глаза тоскливые-тоскливые, что самому становилось невмоготу. Что у самого Джона на душе камень ложился. —Он говнюк, вот он кто, — сквозь зубы цедит старший, в очередной раз обрабатывая раны среднего.       А Лололошка лишь плечами жмёт, пытается улыбнуться и тут же хмурится от боли. —Всё в порядке, Джон. Он просто ещё не привык ко мне.       Но это было неправдой. Это было ложью.       Вививилка ненавидел Лололошку яростной, жгучей ненавистью.       И сколько бы раз Джон не пробовал их разлучить, младший всегда возвращался за Ло... Для того что бы вновь нанести очередной удар в спину. Точно приклеенный к нему был. Точно уйти дальше от Ло ему не позволяла сила какая-то невиданная. —Я не могу простить его, почему вы всё ещё даёте этой гниде шансы?       И понять Создателя было можно... Потому что Создатель видел больше. Видел скрытые чувства младшего, те, что не придавлены холодом и жаром его эмоций. Те, что были его истинными чувствами. И Создатель его, как такой же добрый, как сам Лололошка, шансы давал этой гниде. Всё ещё надеялся, что они поладить смогут. Что Ви наконец раскроется, покажет настоящего себя...       Шансы давал, потому что Лололошка умолял его... Потому что он слишком любил брата своего...       И Создатель шансы эти предоставлял...       Пока не случилось непоправимое.       Пока Ви не убил Лололошку своими же руками.       Джон помнил этот ужастный день. Помнил, как он обнаружил младшего кровью залитого, как с безумным блеском в глаза среднего смотрел, как руки его дрожали, а на губах улыбка острая мелькала.       Он помнил и то, как крепко Вививилка в противовес своей ненависти прижимал Ло к себе, как баюкал его...       Помнил и слезы его... Явно лживые. Потому что раскаянья тот не мог испытывать. Не в его природе. Раскаянья всегда были для Лололошки. Эмоции человеческие всегда были для Лололошки. В то время, как Джон испытывал привязанность только к брату среднему, а поначалу и даже к младшему. А Вививилка и того не испытывал её ни к кому... По крайне мере так казалось сперва...       Но Джон на Вививилку смотреть не желал. Не мог на него дольше пяти секунд смотреть. Всё его внимание лишь на Ло было устремлено. На необычно бледного, с посиневшими губами, и белесыми мутными глазами. На Лололошку, чье тело было сплошной рваной раной... Месевом кровавым, а не телом.       И тогда даже Создатель его великодушный не мог стерпеть этого горя...сослал он Вививилку в мир другой. В изгнание, если не вечное то долгое точно.       Только вот Лололошку было не вернуть. Того самого ярко улыбающегося, как солнце сияющего. Того, кто по утрам приносил Джону ромашковый чай, того, кто с Джоном таскался по всём мирам, того кто заботился о Джоне похлеще самого Создателя. Ведь если Создатель не мог физически повлиять на свое творение, то это вполне мог сделать Лололошка.       Лололошку не вернуть... Не его тело. А вот искру с душой сплетённые можно было. —Создатель, не волнуйтесь. Я найду его душу даже если придётся перевернуть каждую вселенную в её поисках. —А сам улыбается зло, почти пусто.       А сам думает о том, что в поисках этих непогнушится миры ломать и рушить, богов уничтожать. Только бы брата найти.       И чтож, пожалуй это были самые долгие столетия в его жизни, ибо вечные поиски лишь терзают душу. Уничтожают всё, что в ней ранее было.       Вечные поиски — это ад.       Но Джон всё ещё слишком упёртый, считающий, что чувства к людям не более чем помеха. Джон всё ещё могущественный, и самый лучший. А потому, решил он, как найдёт брата глаз с того не спустит.       Только вот в следующий раз встречает он Вививилку. Потрепанного, убитого горем... С черно-голубым кусочком шарфа в кармане...       Только вот Джон встречает Вививилку...       И след Ло вновь пропал.       Вививилка вновь был тем, кто убил его дорого брата.       Любимца Создателя.       Лололошки в этом мире снова нет. Джон опоздал так же, как и в тот раз.       Всё начинается по новой.       Жизнь — это бесконечность... И если потребуется он вновь будет искать брата своего целую бесконечность, пока ни единого участка материи и земли не будут осмотрены в его поисках, пока не перевернёт он всё и не встревожит всех на своём пути....       Потому что для Джона Дейви Харриса не существует преград к его цели. Для него не существует ничего невозможного. Ведь недаром он самый старший из них троих. И это тот случай, когда возраст решает многое. Джон Дейви Харрис всегда первый и всегда великолепный. А потому ему не страшны поиски вечные... Он лишь боится вновь не успеть в слудующий раз. Но и это тоже, пожалуй, исправимо.