L’espoir fait vivre

      «Первая встреча» Дидье и Жиля была чертовски короткой. Поскольку медицинскому персоналу предстояло еще множество анализов и исследований состояния Вильнёва, следующим же утром совсем юного медбрата приставили к Пирони в качестве того, кто объяснит происходящее.       - Понимаете, мистер Пирони… Кома – сложнейшее из существующих состояний организма пациента, за которым идет множество тяжелых последствий. Я могу с уверенностью сказать, что мы избежали первого рубежа, поскольку нет повода для заявления о глубоко-вегетативном состоянии.       Медбрат, надпись на бейджике которого гласила «Сэмюэль», вывел Дидье на свежий воздух через задний ход для медицинского персонала, а потом заметил в глазах француза немой вопрос.       - Вы сами видели, как его нервная система смогла обеспечить минимальное движение глаз и активность со стороны речевого аппарата… Да, звучит удручающе, но это лучше, чем большинство пациентов на практике этой клиники.       - Что вы имеете в виду, Сэмюэль? – Дидье присел на ступеньку, приобнимая перила рукой, потому что усталость после бессонной ночи и полученной эмоциональной встряски давала о себе знать. Пирони провёл всю ночь у окна в мыслях, представляя, что его ждет в ближайшем будущем с Жилем.       - Мофно пфофто Фэм… - отмахнулся парень с сигаретой в зубах, поджигая её с четвертого щелчка зажигалкой. Сделав затяжку и выдохнув горький серебристый дым в сторону, юноша продолжил объяснения:       - Я видел очень много людей, выходивших из комы. Они выглядели первые несколько суток подобно ходячим мертвецам, точнее сидячим. Дыхание присутствовало, пульс… Но вместо глаз – две стекляшки, а губы они с трудом размыкали, чтобы принимать хотя бы какую-то пищу, многим ставили назогастральный зонд. Проще говоря – трубка для питания через носовую полость. Ни о каком движении глаз, а тем более о воспроизведении звуков идти не могло и речи…       Дидье чуть нервно сглотнул, ощущая, как под кожей словно жуки копошатся от чувства неизвестности, и уставился глазами в серые ступени лестницы, на которой стали проявляться редкие точки-пятна - вестники начинающегося дождя. Все, что он услышал, звучало как приговор. Постучав пальцами свободной руки по собственной коленке, он что-то неразборчиво пробормотал, а потом поднял голову на Сэма.       - Скажите… С этим можно что-то сделать?       - В каком смысле? – медицинский работник дымом подавился, не до конца понимая, что от него хочет друг (совсем не друг) пациента.       - Ну, с состоянием Жиля. Он ведь недееспособен? - по голосу Сэмюэля, Пирони начал подозревать, что спрашивает невероятную хрень.       - Конечно, можно. Не что-то, а необходимо заниматься с ним каждый день. Помогать освоиться с окружающим миром, пробуждать воспоминания в нем о людях…       - А-а-а, я понял… Вести себя с ним, будто мы незнакомы, верно? – Дидье решил, что понял суть процесса реабилитации, однако…       - Нет. Вести себя с ним так, будто он ваш новорожденный ребенок, - и после этих слов медбрат выкинул окурок в заржавевшее от дождей и времени мусорное ведро. Пирони снова словил чувство страха от осознания предстоящих неизбежно сложных испытаний. В отделение он вернулся только за вещами, чтобы после этого уехать к себе домой отдохнуть, поскольку Жиль сейчас очень часто и много спал, а ближайшее посещение пациента было возможно только после обеда.

***

      Появившись в установленное для визитов время, Дидье расписался по-обычному в журнале на стойке регистрации, надел белый халат и пошел по длинному коридору стационара к палате Жиля. Это посещение ощущалось совсем по-другому. Одно дело навещать лежащего в коме близкого человека, а другое дело…       Мужчина стоял перед дверью, набираясь с силами, а потом аккуратно приоткрыл скрипучее полотно. В помещении было слегка приглушенное освещение, а у койки рядом с Жилем сидела нянька-медсестра, занимавшаяся тем, что кормила его буквально с ложечки жидкой субстанцией, не то кашей, не то перебитым в блендере супом-пюре.       Поздоровавшись коротким кивком с девушкой, Дидье отошел к окошку, смотря на улицу и улыбаясь солнечному дню. Надпись на отрывном календаре гласила: «31 мая 1982 года». Еще один день и наступит лето. В жизни Пирони лето наступило уже вчера - в последний день пребывания дорогого его сердцу Жиля Вильнёва в коме.       - Мы закончили, мистер Пирони, можете пообщаться с мистером Вильнёвым…        «Если это возможно назвать общением,» -подумала про себя грустно девушка, но ее заботливая улыбка даже не дрогнула.       - Благодарю за заботу о нем, а… как к вам можно обращаться?       - Анна. Не утруждайте себя запоминанием фамилий, - медсестра снова лучезарно улыбнулась, словно это не просто ее работа – дарить уверенность и надежду окружающим, - а затем покинула палату.       Оказавшись один-на-один с Жилем, Дидье сначала не решился к нему близко подойти, стоя спиной к солнечному свету и смотря издалека на полусидячего в кровати мужчину. Понадобилось несколько секунд глубокого дыхания, чтобы прийти в себя, и мужчина все же заставил себя сделать несколько шагов навстречу «пустому» взгляду Жиля. Такой очаровательно-чарующий, сегодня его глаза казались куда более живыми, чем днем ранее. Карие, иногда янтарные на солнце, а порой темные как смоль, глаза Жиля рассматривали игрушку-пирамидку у него на коленях. В эту секунду Дидье начал воспринимать слова медбрата Сэма уже всерьез.       Пирони присел аккуратно на стул рядом с кроватью и потянулся к пирамидке, желая ее рассмотреть. Взяв разноцветную игрушку в руки, он стал раскладывать на краю кровати яркие кольца, надевать в разном порядке на основание и выделывать какие-то по-детски милые штуки.       Он не игнорировал Жиля, просто пытался собраться с мыслями, как вдруг почувствовал на себе внимательный взгляд. Подняв голову на Вильнёва, он увидел по-настоящему любопытный, щенячий взгляд, который не мог остановиться на глазах, губах, плечах или чем-то еще во внешности француза. Казалось, словно француз был на осмотре, но ощущалось это совсем иначе, так, будто… будто дикий звереныш столкнулся в лесу с человеком и, вместо того, чтобы убежать, начал рассматривать незнакомца. Пирони замер, боясь спугнуть «любопытного лисенка». Сейчас устанавливался важный, первый зрительный контакт. Да и на самом деле Дидье не знал, как правильно вести себя в этой ситуации, поэтому предпочел отдать ведущую роль в «игре» своему ненаглядному Жилю.       Француз смотрел в глаза Вильнёва, пока последний рассматривал на нём все подряд, будто склеивая картинку воедино. Затем зрачки канадца поймали фокус на небесно-голубых глазах Пирони. И все вокруг замерло, потому что зрачки старшего дрогнули, как бы обозначая: «Я тебя узнал».       Сердце Дидье ненароком пропустило удар, заставив того поджать губы и шумно вдохнуть через нос, а потом задержать дыхание, будто он собирался нырнуть глубоко под воду.       - Привет, Жиль, я так рад снова смотреть тебе в глаза, - мужчине показалось, что время тянулось неумолимо медленно, а потом он осознал, что ответа ждать не стоит, и хотел что-то сказать дальше, но…       - Мм-м…- в это мычание словно были вложены все силы бедняги Жиля, но все решала следующая за этим кривоватая улыбка, лишь отдаленно напоминавшая настоящую сияющую улыбку канадца.       - И ты меня рад видеть, я представляю. Одиноко там было, да? Где-то в пустоте, - Пирони вздохнул, словно была бы возможность прочувствовать все то, что ощущал Жиль прошедшие три недели, он бы понял его сейчас.       Взгляд кареглазого внезапно снова «опустел», направляясь куда-то в сторону, в пустоту, буквально в никуда. Обиделся ли Вильнёв на вопрос Дидье, или это была особенность нервной деятельности канадца на начальных стадиях восстановления, Пирони постарался не придавать этому значения. Глупо было расстраиваться из-за того, что твой бывший напарник по гонкам не в состоянии вести себя как обычный человек, особенно после полученных травм. Однако это не остановило француза от желания разговаривать с ним.       - Знаешь, я не отходил от твоей кровати ни на секунду. Каждый день, а иногда и целые сутки я находился здесь, дожидаясь, когда ты откроешь глаза… - казалось, что Дидье рассказывает это в никуда, - ты лежал такой умиротворенный, словно ангел. Ты и сейчас похож на ангела. Но куда более живой, настоящий. Мой.       Были бы у Жиля ушки, возможно он был дернул ими в сторону мужчины, но он продолжал смотреть в дальний угол палаты, словно вспоминал ощущения «изнутри» комы.       - Иногда я читал тебе книги, от случая к случаю рассказывал о том, как прошел у меня день, если была необходимость отъехать по делам. А вчера ты открыл глаза… Я был так счастлив, что сегодня ночью не мог уснуть. Это было очень тяжело, ведь я думал о том, что нас ждет вместе впереди, когда ты, - Пирони запнулся, не зная, как выразиться культурно, избегая выражения «перестанешь быть овощем». Придумал, - когда ты сможешь наконец-то выйти вместе со мной на улицу и пойти гулять по нашим любимым местам.       Вильнёв не обращал внимания на Дидье.       - Жиль, посмотри на меня, пожалуйста. Ты же меня слышишь? Жиль, прошу тебя… Хотя бы мяукни мне или издай любой звук, если ты меня слышишь и видишь…       Голос Пирони был полон отчаяния в эту секунду, но канадец никак не отреагировал. Мужчина решил, что на сегодня такого получасового визита им будет за глаза и за уши, встал со стула, сложив к этому времени пирамидку в единую конструкцию, и направился к выходу.       - До завтра, Жиль…       - Д-да, - раздалось со стороны койки. Француз сначала решил, что у него галлюцинации, но, повернувшись к Жилю, поглаживающему пирамидку по ее очертаниям, он увидел новую полуулыбку и взгляд, направленный на него. Большего Дидье от Вильнёва и не требовал.       Оказавшись за дверью палаты, француз сполз вниз по стенке, закрывая лицо руками и тут же начиная беззвучно плакать от счастья. Жиль узнал его и произнес первое слово. Слово, которое было для Пирони таким же важным, как первое слово малыша для мамы.