***
Бред продолжается даже после того, как уставшие медсестры меняют ему повязки, как врачи, тихо бормоча, глядят на него расчетливо, оценивающе. Он уверяет себя, что скоро все закончится. Закончится, как и началось. И он сядет в свою машину и дрожащими руками будет слабо держать руль… Дрожащими руками слабо держать руль. Дрожащими руками.Он знает, что с ним произошло
. Знает этот ослепляющие свет медицинских ламп, выбеленные стены операционных и палат. Знает этот тошнотворно-чистый запах дезинфицирующих растворов. Этот окружающий шепот врачей. Палаты, медицинские перчатки, носилки. Писк приборов, шелест бинтов, шприцы. Анамнез. Эпикриз. Патологоанатомический протокол. Протокол?Он знает, что с ним происходит
. Помрачение сознания становится результатом нарушений мозгового кровообращения. А послеоперационный делирий — явление редкое и ему несвойственное. Но он хочет остаться в этой желеобразной реальности, которая поглощает его личность все сильнее и сильнее с каждым его вздохом. Он не хочет открывать глаза. Потому что ему неприятна эта картина. Он не хочет больше никогда видеть ни себя, ни все вокруг. Он лишь слышит как вокруг над ним суетятся, но он не собирается выбираться. Он хочет остаться в этой черной дыре, затягивающей его в самый горизонт событий.Честно говоря, он больше не хочет существовать
. Его жизнь испорчена.***
Доктор говорит, что его состояние стабильно. Ему же хочется возразить. Но сил будто и не осталось вовсе. Доктор хлопочет над ним и суетится. Называет его старым именем. Но его больше не существует. Есть только безликий обезображенный он. И с этим, к сожалению, ничего не сделаешь.***
Бредовые идеи стойкие, не подверженные какой-либо выраженной динамике, всегда систематизированные и связанные с одной определённой темой, — думает он, глядя как уж слишком юный доктор осматривает его. Это не реально, — думает он. Как будто мгновение — и все закончится. Но ничего не заканчивается и он снова остаётся ни с чем. Больше не артист. Больше не доктор. Больше не красавец. Больше не жилец.***
Чем больше он здесь находится — тем больше он теряется. Теряет себя. Теряет связь с какой-либо реальностью, не говоря уже о своей. Он думает обо всем и ни о чем. Думает, что попал в Зазеркалье, как Алиса в страну Чудес. Но его здесь ждут не любимые карты, а боль и миллионы лет реабилитации. Он знает. Он видел такое не раз. Но никогда бы не подумал, что сам окажется здесь, в таком положении. Чем больше он здесь находится — тем больше узнает об этом месте. Все будто мираж, будто нереальное. Он знает, что в соседней палате лежит маленькая девочка, которая идёт на поправку, к ней часто захаживает ее старший брат. Знает, что в палате напротив к старику приходит старушка, которая тайком проносит туда их маленькую собачку. Он не видел ее, но слышал, глядя как старушка воровато оглядывается по сторонам, шепча что-то успокаивающее в глубину своей сумки. И все при его состоянии кажется каким-то эфемерным, не хуже сказки, которая заставляет тебя чувствовать восхищение наравне с гнетущим беспокойством и тревогой. Брат девочки превращается в его сознании в крупного мужчину с длинными волосами, словно Тарзан, становясь чуть ли не самым сильным человеком на планете. А маленькая собачка скалит зубы и рычит, превращаясь в зловещую тень, которую ты не в силах увидеть, но четко знаешь, что она есть. Раньше ему было бы интересно выйти и узнать обо всем, что здесь происходит, смело и хитро взаимодействуя со здешними монстрами. Но сейчас не хочется ничего. Абсолютно ничего. С каждым днём, проведенным здесь, он чувствует лишь всепоглощающую пустоту и заманивающую в нее тревогу.***
Он не может сказать, навещает его кто-то или нет. Он смотрит сквозь людей, сквозь объекты. Ему не нужно ничего и никто. Даже собственные руки ему больше не нужны. Он больше не переживает. Он похоронил самого себя. Он живет словно в дне сурка, больничная рутина вводит его в транс. Баюкает его на своих нездорово-синих, иссохших руках. Его лечащий врач — замечательный молодой мужчина. И ему было бы до этого врача дело раньше. Он бы принял его заботу, его компетентность и профессионализм, оценил бы по-достоинству. Но сейчас ему не хочется быть здесь. Ему хочется быть примерно нигде, в абсолютной пустоте и забвении. Он много спит и мало ест. Много думает и мало бодрствует. Вся его реальность перемешалась со сном и он не может сказать, хорошо это или плохо. Это ощущается «никак», как и все сейчас. Он в бреду и у него головокружение.***
Его маленькая трагедия как будто начинается с каждым днём и заканчивается тут же, не успев начаться. Его врач обеспокоен его моральным состоянием. Но сам же он уверен, что беспокоиться не о чем. В прямом смысле. Ему сложно концентрироваться, сложно думать о чем-то, кроме его участи и дней в этой больнице, ему порой сложно дышать и привести в норму свое набатом стучащее сердце. Сложно отличать реальность от собственного сна или свои слезы от кровоточащих щек. Сложно передвигаться, сложно пользоваться руками. Вечно забывая, что в этом сне рука у него одна. Но после его меланхолия рассыпается пеплом. Он начинает чувствовать всё. Боль. Ужас. Сожаление. Отчаяние. Панику. Скорбь. Ему становится трудно дышать уже не от полученных травм. Его сердце будто протыкают тысячи игр и ударяют в грудину молотком одновременно. Его сердце сжимают и разжимают, перемалывают в руках. А все мышцы тянет и скручивает. Он просыпается резко, хватая ртом воздух. И он не может понять просыпается он или просыпается. Потому что его будто затапливает с головой всё то, от чего он убегал в своих грёзах. Болит рука неописуемо. Он подрывается в ночи на больничной кровати, дышит-дышит-дышит. Его руку будто ошпарили кипятком и ударили током одновременно. Это заставило его проснуться. Это! Заставило! Его! Очнуться! Он в темноте, морщась от шока и боли хватается за руку… А руки-то и нет. Но боли не прекращаются. А проснувшееся от долгого сна сознание больше не хочет засыпать. Дрожащей рукой он нажимает на кнопку вызова медицинского персонала. Он проснулся. И глубоко жалеет, что это сделал.***
Его лечащий врач — молодой, энергичный, сострадающий мужчина. У него причудливое имя и никто не кличет его по фамилии. Он тогда прибежал к нему среди ночи, находясь на дежурстве. И был невероятно удивлен, застав Его в трезвом уме. — Это фантомные боли, — говорил ему тогда врач, — они бывают у многих. Он менял капельницы с сочувствием глядя на него. Ему не понравился такой взгляд, раньше на него никогда так не смотрели, он даже и не знал, как подобное угнетает. — Мне очень жаль, что с Вами это произошло, — говорил он, — но я рад, что Вы пришли в себя… …Асагири-сан.***
Причудливое имя — Хром. Он удивлялся каждый раз, но больше всего его заботило, как обращались к нему самому. Да, он Асагири Ген. В прошлом знаменитый артист и врач-психиатр. Но какой в этом смысл, если от прежнего Асагири Гена почти ничего не осталось? Он уже не так красив, когда ему снимут повязки его щеки и лицо будут обезображены для работы артиста, его***
Вдруг. Что-то меняется. Студенты в его палате роняют нечто звонкое, ударом об пол звучащее колоколом. Звук давит на уши и это впервые что-то настолько же громкое, насколько громким был скрежет в ту ночь. Кажется, он задыхается. Задыхается? Да, точно, совершенно точно. Ритм сердца повышается. У него тахикардия и становится дышать так трудно, что он в начале не понимает, что начало происходить. Когда он приходит в себя, Хром выглядит обеспокоенным, а его пейджер зажат у него в руке. Студентов в палате больше нет. — Как Вы себя чувствуете? — пытается Хром, заметя, что он стал менее отрешенным. Не зря люди просят ущипнуть себя, когда им кажется, что они спят. Боль возвращает к реальности, какой бы отвратительной она не была. И боль, и реальность отвратительны. Ему не нравится, что сейчас происходит и, видимо, будет происходить до конца его дней. Но с каждым разом болезненные ощущения развеивают сонную дымку у него перед глазами. — Нормально, — хрипит он, словно утопающий, и, кажется, что это первый раз, когда он заговорил после несчастного случая. Хром явно оживился, он доброжелательно смотрит на него во все глаза и в них плещутся нотки радости и беспокойства пополам. Хром снова что-то говорит о реабилитации, но ему тошно это слушать. Он смотрит на то, что осталось от его руки и не хочет знать о том, что ее не вернуть. Жалкие попытки реабилитации только раздражают его. И это единственная эмоция после того случая, которая не связана с реакцией на боль и которая не является отражением отчаяния или страха. Он раздражён. Он почти зол, но его сил не хватает на злобу, он сгорел до тла и может лишь скалить зубы как несуществующая собачка из палаты напротив. Он видит, как раздосадованный Хром уходит прочь.***
Оказывается, он провалялся в больнице не больше недели. А по ощущениям — минимум вечность и пять страниц сумбурного, абсурдного куска текста некто, страдающей от бессонницы. Его организм — ужасная вещь, заставляющая его мучиться каждый раз, стоит ему не так пошевелиться. Ему больше нравилось находится в полусонном бреду, чем в этой серой, больше не похожей на его прежнюю жизнь реальности. Он думает о том, как ему дальше жить и чем зарабатывать. Но ничего на ум не приходит. Хром навещает его, с интересом следит за