Путы

Тонкая нитка чуть искрящейся золотом в свете огня за заслонкой тигельной печи слюны тянется от черных исшрамованных ожогами пальцев к тонким бледным губам. Лопается, превращаясь в капли. Майрон дышит часто, прерывисто. Золотые глаза блекло сияют — расфокусированные, влажные, словно у пьяного. Да он и впрямь опьянен — собственной беспомощностью и чужой властью. Мелькор собирает в горсть рассыпающиеся рыжие волосы, тянет за них, чуть сползая в единственном в личной кузнице Советника простом деревянном кресле ближе к краю сидения. Смотрит насмешливо и властно, тяжело и ехидно, подпирая ладонью голову и устраивая локоть на подлокотнике. — Мое строптивое, гордое пламя. Ты знаешь, что тебе нужно сказать. Майа всхлипывает, закусывая губу, хнычет, возится, склоняя голову к черной руке. Тело его, обнаженное, нечеловечески бледное, сильное, но истощенное будто, измотанное, стянуто вязью грубой черной веревки с тонкими нитями золотой проволоки в витках, врезающейся в кожу до покраснения. Узлы давят и причиняют боль при неаккуратных движениях. Звякают вплетенные в волосы и веревку колокольца. — Ну же, Май. — П-пожалуйста… м-мой Влад-дыка… умоляю… — О чем же? Майа скулит, краснея, трется щекой о ладонь. Смотрит растерянно и жалобно. — Д… д-допустите меня… я… я так хочу… я так хочу доставить Вам удовольствие… п-позвольт-те… Вала смеется с наслаждением, медленно окидывает взглядом своего Советника, сейчас едва ли похожего на того сдержанного и рационального, холодного чародея, что стоит всегда по левую руку от него на собраниях. — И что же ты хочешь сделать, а? — Я… я мн-ногому научился… В-Владыка… я знаю, что можно сделать… даже без р-рук… м-мне хватит… — он облизывается, алчно, раздвоенный язык скользит по бледным искусанным губам, скулы полыхают от смущения. — Чего же тебе хватит?.. ммм?.. Договаривай, Май, договаривай. — Вала ухмыляется, заставляя слугу снова и снова преодолевать самовозведенные барьеры. — М… мне… мне хватит того, что у меня свободно сейчас, — выдыхает сдавленно Саурон. — Мне хватит губ и языка. И горла. Я… я могу… использовать их. Если в-вы… х-хотите… — Хочу. Пальцы Вала вытягиваются из рыжих волос. Он откидывается на спинку кресла, запрокидывает голову, глядя на Советника сверху вниз. Медленно скользит взгляд по стянутому путами дрожащему телу. — Покажи мне, чему ты «научился», Май. Он еще чуть двигается на сиденье, расставляет ноги — латные сапоги становятся по обе стороны от майа, едва не касясь ледяным железом оголенной разгоряченной кожи. Майрон едва может шевелиться, но все же перемещается чуть ближе, тянется. Белоснежные ровные зубы цепляются за хлястики застежки на штанах, аккуратно все три отбрасывают. Стягивают ткань ниже. Мелькор ласково проводит свободной ладонью по рыжим волосам, гладит обнаженное плечо. — Мой драгоценный, — хрипит он еле слышно. — Мое черное золото… Саурон всхлипывает, тянет зубами хлопковый шнурок на черном белье, развязывая узел. Замирает. Мелькор понятливо, но ехидно хмыкает. Да, без помощи рук действительно обойтись сложновато, а майа связан по рукам и ногам. В буквальном смысле. Потому он без лишних слов еще ниже частично стягивает штаны вместе с бельем, высвобождая собственный давно уже — еще с момента связывания — отвердевший член из-под ткани, и касается кончиками пальцев подбородка Пламенного. — Что нужно сказать? — …б… благодарю за п-помощь? — неуверенно откликается тот, поднимая золотой, подернутый мутной тяжелой поволокой взгляд. — Правильно… умница. Ты всегда хорошо меня понимаешь. Майа вздрагивает, жмурясь от похвалы. Дергает плечами. И касается языком чуть влажной нежной кожи, темной от прилившей крови. Мокро лижет, прикрыв наполовину глаза, ерзает, чуть приподнимаясь — насколько ему позволяет вязь черно-золотой веревки — и медленно, тесно обнимая горячую плоть губами, целиком, до самого основания насаживается во всю длину. Мелькор откидывается на спинку кресла, запрокинув голову, впутывает вновь ладонь в мягкие рыжие волосы, струящиеся сквозь его пальцы живым пламенем, улыбается довольно, жмурясь. Даже урчит, тяжело дыша. Он не давит и не подталкивает, ладонь спокойно лежит на затылке Саурона, лишь чуть сжимая пряди время от времени. Майа действительно… старается. Ему не хватает опыта, но этого почти не заметно, да и лишь льстит — значит, не тренировался, не стал проверять на ком-то еще… не стал ублажать кого-то, даже ради этого, решил, что пусть и без особого навыка, но подобное позволит увидеть и почувствовать только Владыке. Горло его, то и дело сжимающее темный от прилившей крови член, дрожит, почти вибрирует, торопливо сокращаясь, раздвоенный длинный язык скользит по проступившим венкам, изласкивает на каждом рваном движении, губы, бескровные и искусанные, сжимают плотно, двигаясь по стволу вверх-вниз… Мелькор хрипит, надсадно дыша и глядя из-под ресниц сверху вниз: — Хорош… Майрон замирает, скулит тихо, не разжимая губ, и тут же чуть отстраняется, дыша на возбужденную, твердую плоть жаром. Шепчет, поднимая плывущий взгляд: — Владыка… — И я рад, что ты предпочел оставить этот свой вид только нашим с тобой достоянием. Скулы Советника краснеют от неловкости. — Так… так заметно?.. — Мне больше нравится твоя безукоризненная верность, чем нравилась бы доведенная на ком-то ином до совершенства техника. Ты мне верен, ты все делаешь правильно — и это хорошо. — Я… я никому н-не доверился бы наст… настолько, кроме Вас, Владыка… никому… — И никому бы не посмел принадлежать, кроме меня — даже на краткие мгновения до их смерти? — уточняет властно Вала. Его верный слуга кивает лишь и вновь тянется ближе, тянется продолжить. Сжимает губы, прикрывая глаза неловко, слюна вперемешку со смазкой на каждом его движении хлюпает влажно, совершенно неприлично. Мелькор накручивает на пальцы рыже-золотые пряди, хрипло рычаще стонет, гортанно, едва слышно. — Бери глубже, — вполголоса вальяжно повелевает он, запрокидывая голову и ухмыляясь. Вала знает, что сейчас любой его приказ, даже самый откровенный, самый похабный и непристойный, будет выполнен мгновенно. Но так же и здраво оценивает возможные последствия. Только поэтому его голос приглушен, а слова едва слышны даже Советнику. Личная кузница Саурона отделена от общего зала лишь магией (ею, впрочем, только сейчас) и высоким бортом. Да, столь ранним утром работать в общей кузне некому, и даже без Покрова Тьмы никто не застал бы Мелькора и его Советника в столь компрометирующей ситуации (хотя о том, что Пламенный с недавних пор действительно стал не только управляющим, но и действующим фаворитом Мрака, не слышал в крепости лишь последний глухой пленник, позабытый в дальней камере стражами, и то не факт)… Но само вот это обстоятельство, сама возможность каким-то образом быть замеченными… На самом деле, она обоих и возбуждает, и сковывает. Позабытые Темными, по слухам, стыд и совесть не позволяют, все же, совсем уж открыто предаваться таким развлечениям (пусть Саурон и говорит, что способен отдаться ему хоть при всем Совете, пожелай того его «божество» — Мелькор не слишком верит, что он всерьез). Оттого над кузницей и поставлен Покров Тьмы. А еще… Вала всхрипывает, блаженно вздыхая, роняет: — Вот так, молодец. Горячее судорожно сжимающееся вокруг головки его члена горло, проходящийся вдоль части твердого чувствительного органа кадык, ласкающий, почти обвивающийся вокруг язык, шершавый, упруго давящий, плотно охватывающие почти у самого основания мокрые губы… это все так великолепно ощущается, что даже прекращать не хочется, но он чувствует, как мелкими волнами наслаждение уже начинает его накрывать в предвестии финала. А еще слишком рано. — Ты и впрямь хорош, мое Пламя, — ухмыляется Мелькор, снисходительно почесывая майа за острым ухом. — Моя драгоценность… моя собственность. Тот всхлипывает, содрогается, отстраняется на миг, кашляет сдавленно, уткнувшись лбом во внутреннюю часть чужого бедра, и тянется обратно… но его останавливают — рука Вала сжимает волосы. — Никак не насытишься? Какая алчность. Советник всхлипывает, ерзает, болезненно морщась — веревки впиваются в тело. Звякают мелкие колокольчики. — Если действительно хочешь продолжить — попроси. У меня несколько иные планы, но ты знаешь — к тебе я всегда снисходителен, если ты хорошо просишь, — властно тянет его старший, перебирая горячие пряди. — А ты умеешь хорошо просить, когда хочешь. Майа вздрагивает и скулит, но затуманенный взгляд послушно поднимает, смотрит — обожествляюще, умоляюще, горячо — снизу вверх. — Владыка… позвольте… позвольте мне довести дело до конца… — Зачем? — Я х-хочу доставить вам… — Это можно сделать множеством способов. Почему я должен снизойти к твоей просьбе, ммм? Вала смотрит прямо, с хитрой усмешкой. Белоснежные сияющие глаза скользят по чужому лицу, вычерненный старым ожогом большой палец проходится, чуть надавливая, по влажным губам, стирает потек слюны с подбородка. Рука его сжимает чуть заострившиеся скулы почти до боли, заставляя еще сильнее задрать голову, прямее держать взгляд. — Ну? Почему же? — Пожалуйста… дайте… дайте мне… я хочу снова ощутить Ваш вкус… я… — хриплый голос надтреснуто, садняще звенит напряжением, срывается. — Продолжай, продолжай. Майа бьет дрожь, все его тело как в ознобе дрожит от возбуждения. Но говорить так открыто… говорить так открыто, подбирать слова для выражения своего желания, в принципе думать о своих желаниях ему все еще довольно непривычно. Особенно, когда рассудок перед этими желаниями отступает. — Мне нравится… чувствовать В-ваш член так. Горлом, языком… Я хочу… хочу еще… — Какой ты у меня, оказывается, развращенный. — Я хочу… попробовать на вкус Вашу Тьму… В… Владыка… молю, позвольте… умоляю… — Ого. Так ты хочешь не только довести меня, но и Силы испить? Не многовато ли чести? Майрон лишь снова всхлипывает, мелко вздрагивая под прямым, жарким, тяжелым взглядом Вала. На золотых затуманенных глазах проступают неконтролируемые слезы. Мелькор склоняет голову к плечу, медленно, пристально рассматривая своего Советника, изучая, на губах его блуждает ухмылка. Взгляд скользит по лицу, по дрожащим плечам и по груди, обвитым, стиснутым черной грубой веревкой с прозолотью, с подвешенными колокольцами… по напряженным, легко очерченным мышцам живота… по разведенным деревянной распоркой, вплетенной в искусную мучительную вязь, бедрам… замирает. Майа взгляд этот чувствует почти как тяжелые прикосновения, почти как снисходительную ласку, потому прекрасно знает, куда Вала смотрит с таким ехидством. Оттого всхлипывает, скулит, ерзает неловко, пытается невольно свести бедра (тонкий деревянный круглый брус, давящий под колени, фиксирующий его ноги, трещит, но выдерживает это усилие). Спрятаться от взгляда. — Ты течешь, Огонек. Так сильно, что на пол капает. Это от того, что тебе приходится вымаливать позволение ублажать меня, или от того, насколько ты сейчас передо мной открыт и беззащитен? — полушепчет-полурычит Мелькор, улыбаясь. — Или от того, что я тебя хвалю? Или от всего сразу?.. Он отталкивается лопатками от спинки кресла, склоняется к своему майа, крепко держа за скулы. Смотрит прямо в золотые глаза, касается коротко губами залитой краской стыда щеки, снова откидывается назад, убирает ладонь на подлокотник, позволяя любовнику опустить голову и перевести дыхание, сбивающееся от дразнящих, смущающих сейчас слов. Скажи он то же самое в другой ситуации — Советник бы только рассмеялся, сыронизировал в ответ, а то и подколол бы… но не сейчас. Майрон едва дышит от напряжения, облизывается, пытаясь выровнять сбивающееся дыхание. Его действительно плавит от похвалы и собственного подначиваемого желанием бесстыдства, от тянущего, почти болезненного возбуждения, плавит до дрожи и невольного хныканья, до всхлипов и поскуливания голодного. Он поднимает чуть прояснившиеся глаза, кусает губы, но едва слышно выговаривает, сбиваясь: — В… Владыка… мне ст… стоит п-просить… еще?.. — А тебе действительно это понравилось, — хмыкает Вала и вдруг усмехается спокойно, расслабленно. — Ладно. Можешь продолжать. Знаешь… даже можешь исполнить собственное желание. Я тебя не прерву. Золотые глаза вспыхивают алчной благодарностью. Майрон вновь легко касается губами ствола члена Вала, словно идол священный целует, хрипло обжигающе дышит в кожу, лижет медленно, выласкивает языком, собирая капли смазки, и лишь потом вновь вбирает в рот. Горячее, тесное горло, судорожно сокращающееся, сжимает напряженный орган, довольно глубоко входящий в него — и вдруг, на середине движения, начинает дрожать, мелко и часто. Беззвучное урчание, рождающееся где-то чуть дальше, за стенкой глотки, добавляет в гамму ощущений, которыми накрывает Мелькора, совсем уж невыносимое, необъяснимое удовольствие. Он сжимает руки на подлокотниках, вздрагивая, хрипло дышит, чуть сгибаясь. — Я же сказал — глубже бери! — сипит Вала, когда ему становится одновременно много и мало этих ощущений, кое-как отцепляя пальцы от дерева, впивается в рыже-золотые волосы. Давит не слишком сильно дрожащей ладонью на затылок, но в то же время — гладит, ободряя. — Клянусь собственной Тьмой, Огонёк… ты слишком хорош для того, кто впервые этим занимается! Майа вздрагивает, содрогается, давясь кашлем, но поддается давлению, полностью вбирая до самого основания его член, урчит, отчего мелкая дрожь расходится по горлу снова, движется резче, обрывистее… быстрее. Кажется, не успевает даже сглатывать лишнюю слюну — прозрачная вязкая жидкость с золотистыми искрами стекает по подбородку. Откуда-то изнутри заглушенно прорывается жадное, исполненное блаженства поскуливание… Вала силой заставляет себя отпустить сжатые в кулаке волосы, уложить руку на подлокотник обратно и откинуться на спинку кресла, кусает губы, рвано вдыхая и скалясь. Каждое движение Саурона заставляет удовольствие все ярче захлестывать его тело, так, что все оно откликается, вся фана, давно заземленная. Даже затянутые тканью бедра судорожно вздрагивают. Мелькор чувствует, что его вот-вот окончательно накроет. Его тянет отстранить от себя своего любовника, слишком хорошо знает — его тьма, его семя жжется и даже способно оставить язвы на чужой коже, если он настолько забывается. Или если трахает кого-то сильно слабее. Дисбаланс силы слишком контрастен и велик… впрочем, как раз Советник может выдержать. Да нет, точно выдержит. Он ведь — такой же. К тому же, Вала обещал. Потому он просто зажмуривается, позволяя себе принимать предложенное ему алчное служение, все еще, на деле, заметно неумелую, но страстную и надрывно-старательную ласку. И все же оглушающая волна наслаждения накрывает неожиданно, мгновенно, скручивает жар и холод внутри воедино — и выплескивается, изливается. На миг мир вокруг пропадает, остаются только они двое. Затем майа медленно отстраняется. Мелькор приоткрывает глаза ровно в нужную секунду, чтобы заметить, как тот сглатывает — и медленно выдыхает. По тонким губам черным маслом сползают густые потеки, но… — В-ваш вкус ст-толь же прекрасен, как В-вы сами, Владыка, — вышептывает майа почти обессиленно, облизывается и поднимает полуслепой обожающий, почти влюбленный взгляд. Золотые глаза словно ничего, кроме Вала, не видят… Тот хмыкает, стирает с чужих губ, лишь слегка покрасневших, даже не обожженных, последние мелкие капли черного. Гладит мягко волосы, плечо. Подцепляет пальцами веревку. Тянет, заставляя чуть шевельнуться — и путы впиваются в бледную кожу сильнее. Майрон хрипло стонет, всхлипывает, обрывает скулеж в сдавленное мычание. — Нет-нет, в голос, в голос, — сипло велит Мрак. — Я хочу тебя слышать. Каждый звук. Каждый стон. — Но… но если я не удержу Полог… — Ну, значит, кроме меня тебя сможет услышать любой, кто заявится в Кузнечный зал. Впрочем… сейчас там все еще никого. На губах Вала возникает и тут же исчезает усмешка, но он тянется тьмой к столу с заготовками мечей, взглядом легко выцепляя единственный заточенный — кажется, это тот, который был заказан Лангоном в качестве дара для одного из человеческих послов, — тянет его к себе, сжимает в ладони рукоять. Вновь заставляет майа приподняться, терпя усиливающееся давление веревки и неудобное положение, приказывает мягко, но не подразумевая даже намека на возможность избежать выполнения: — Замри так. Кончик лезвия скользит по груди Саурона, неглубоко вспарывая кожу, даже скорее едва царапая, спотыкаясь о веревки, но дальше — вниз, по животу, раздвинутым бедрам (по правому), плоская сторона зеркально отполированного клинка проходится по внутренней стороне. Вала легко ударяет мечом плашмя по коже, стянутой вязью, и от этого Пламенный вздыхает рвано, кусая губы, вздрагивает, но не смеет ни опуститься в прежнюю, более комфортную позицию, ни сказать хоть слово. Только дышит хрипло, тяжело, едва слышно от напряжения поскуливая, и смотрит. Мелькор старается не смотреть в ответ, понимая, что если встретится глазами с этим алчным, обожествляющим, умоляющим взглядом пылающих огненных глаз — не сдержится. А ему хочется еще помучать своего Советника, сейчас такого покорного, преклоняющегося, открыто-беззащитного… Доверяющегося ему полностью, как и когда-то неисчислимо давно, еще до падения Светочей. Помучать — в обоюдное удовольствие. Потому кончик клинка продолжает вырисовывать набухающие золотыми каплями линии на коже. Мелькор перекидывает его вдруг в правую руку, отводит его в сторону и легко, словно металл для него не тяжелее пера, выводит в воздухе круг, роняя: — Повернись спиной. Майа кивает, неловко шевелится, морщась и рвано вздыхая — его движения сильно ограничены. Но маленькими медленными и постепенными «шажками» он все же умудряется развернуться спиной к Вала. Тот склоняется ближе, опираясь на клинок, и укладывает тяжелую холодную ладонь на загривок своего слуги, мягко отводит волосы с шеи. Ведет ниже, вдоль позвоночника, до почти смыкающихся на уровне нижних ребер стянутых веревкой локтей, с наслаждением ощущая дрожь в напряженном чужом теле, чувствуя, как всхлипывает почти беззвучно Саурон в ответ на его давящую властную ласку, как пытается выгнуться — спина у майа слишком чувствительная, порой бывает достаточно правильно коснуться, чтобы от вспышки удовольствия его подплавило. А потом лезвие меча перерезает короткую веревку, соединяющую вязь на запястьях и стянутые крест-накрест лодыжки. Майа чуть наклоняется вперед, выдыхая с некоторым облегчением. Но когда меч касается тех частей вязи, которые держат его бедра прижатыми к икрам, он вновь напряженно замирает. Обрезки вспомогательных веревок спадают. Основная часть вязи все еще на нем, давит, стягивает, трется о кожу обжигающе-колючими витками, звенит вплетенными колокольцами. — Теперь поднимись, — командует Вала, отбрасывая клинок. — Ну же, Май. Поднимись. Неуклюже, едва чувствуя ноги, не имея возможности даже свести колени, майа все же встает с пола, выпрямляется. — Умница. Постой так, не шевелись… Огонь в тигельной печи, подвывающий и пляшущий рвано, переполненный силой, отбрасывает на его тело красивые, дикие блики золотого и рыжего. Мелькор любуется откровенно, выпрямляется в кресле — расслабленно, но чуть менее вальяжно. — Какой же ты у меня красивый, — тянет он. — Жилистый, сильный, — но при этом такой изящный… Восхитительный. Повернись лицом, хочу полюбоваться тобой целиком, а то, знаешь, нечасто удается заставить тебя раздеться полностью. Майа рваным пируэтом разворачивается, опустив голову. Его откровенно трясет. Вала жестом «подтягивает» его к себе на шаг ближе, на другой. Между ними еще остается расстояние, когда Мелькор так же жестом останавливает его, но это только иллюзия. Вала с легкостью разрушает ее, подцепляя обожженными пальцами вязь черной веревки, обвивающей торс подчиненного. Гладит под ней покрасневшую кожу — и майа едва слышно хнычет, едва не падая с ног. — В… Владыка… — голос его исполнен жажды и болезненной сладкой мольбы. — Я хочу, чтобы ты сказал мне кое-что, Огонек, — хрипит, полусмеясь, Вала. Пальцы его пробираются под вязь веревки на бедре замершего перед ним обнаженного Советника, натягивают ее, заставляя того вздрогнуть в тяжелой и болезненной вспышке удовольствия, и сжимаются крепко, впиваясь в кожу и плоть, кажется, до синяков. — Я хочу, чтобы ты сказал мне вот что: расскажи, что сейчас ощущает твое тело. Не скрывай ничего, ни одной детали. Что ты чувствуешь, чего желаешь… проговори это. — М… мне… мне хорошо… — послушно заговаривает майа, и бедро под ладонью вала вздрагивает чуть сильнее. — Я чувствую, как… веревка трется о кожу… когда вы приказываете мне сдвинуться… жжется… чувствую, как узлы давят… это больно… с…с-сладко больно… чувствую, как… как горят царапины… плечи ноют, от локтей до запястий саднит… я могу шевельнуть пальцами, все в порядке, онемения нет!.. только затекло все тело… и… — Умница, продолжай. Расскажи мне все, — Вала ухмыляется. — И подними взгляд. Мои глаза гораздо выше, в отличие от той части, на которую ты так голодно смотришь. Пламенный вскидывает лицо, заливаясь краской, даже скулит от стыда, и выговаривает едва слышно: — Я… я просто не м-могу перестать ж-желать… почувствовать В… Вас… я… мне пусто, мышцы св-водит… из хол-лода в жар б-бросает… — Даже так? — одобрительно хмыкает Мрак, касаясь свободной ладонью собственного вновь напрягающегося члена. — Тогда тебе стоит поспешить с рассказом. И с тем, что должно его завершить… — В… Вы хотите, чтобы п-позже я… — Да. Закончив с описанием, ты попросишь меня тебя взять. И чем более подходящие выражения ты используешь — тем больше получишь. Подумай над формулировкой. А пока — говори, моя драгоценность. Черные пальцы соскальзывают с бедра, но не с дрожащего в безумном возбуждении тела — гладят пояс и поджавшийся, напряженный живот поверх веревок, легко мимолетно касаются темной тонкой кожи покрытого каплями смазки члена, сжимают ребра, царапают грудь. Мелькор легко дотягивается до любой части такого прекрасного тела… полностью доступного ему, принадлежащего фактически ему. — Ваши прик-косновения заставляют е… еще сильнее т-терять устойчивость… — жалобно скулит майа, продолжая говорить — как ему и было велено, — и не опуская полуслепого взгляда. — М… мне… мне п-почти тяжело стоять ровно… бедра сводит суд… судорогой… и трясет… жарко… от Вашей близости так жарко… В… Владыка… и Ваша рука… — А что моя рука? — почти участливо спрашивает Вала, сильнее сжимая ладонь, только что доползшую до дрожащего плеча. А потом — поднимает ее, прерывая контакт. — Тебе сложно говорить и думать, когда я тебя вот так трогаю? — Д… да, но… вер… верните… умоляю… — Ну… если ты умоляешь, мое гордое Пламя, как могу я отказать? Всегда нравилось то, как ты выглядишь в этот момент. Такие жалобные глаза… Сожженная Камнями рука ложится на грудь майа, чуть выше солнечного сплетения, и впивается ногтями в кожу, поддевая переплетение веревки. — Ты так хорошо рассказываешь, мой дорогой, что я уже думаю тебя прервать, но все же я не услышал кое-что важное. — П… просьбу, да?.. — Не столько ее. Скажи, что ты хочешь ощутить? Чего тебе так жаждется, что ты так вздрагиваешь, чего ты так алчешь?.. Майа вздрагивает, скулит-стонет, едва не падая, жмурится, отворачиваясь… ему слишком стыдно. — Говори! — в голосе Вала звякает металл. — В… вашу власть… — с трудом шепчет Пламенный тут же, почти испуганно, запинается, задыхается почти, но шепчет. — …х… хочу не только чувствовать Вас внутри… я… я хочу б… быть… б… бес… беспомощным… хочу чувствовать, чт-то не только не хочу… что не могу п… противиться… хочу… хочу чтобы Вы… Вы решали, как х-хотите меня иметь… п… пожалуйста… мой Владыка… м-мне нужно чувств-вовать Вашу силу, Ваше ж-желание, я х-хочу изб-бавиться от этой пустоты, чтобы Вы ее заполнили… с… собой… Тело майа дрожит все сильнее и крупнее. Мелькор убирает ласкающую его слугу руку на подлокотник, довольно ухмыляясь. — Молодец, так хорошо рассказал. Так подробно. Я вижу, как нелегко тебе это все еще даётся. Отдышись, а то если ты продолжишь в том же духе, то кончишь без каких-либо действий с моей стороны. А после таких слов, после твоих усилий, после таких вдохновенных речей — как я могу допустить, чтобы ты не получил свою награду?.. Можешь сесть и выдохнуть. Охладись немного. Майрон отступает на шаг и с шумным всхлипом и стуком о камни падает на колени. Его ведет, но он умело это прерывает, успокаивая дыхание. Пламя, беснующееся под кожей, становятся тусклее, медленнее. Вскоре опасная граница отдаляется достаточно, и он поднимает взгляд от каменных плит. — Мой Владыка… позволите мне высказать свою просьбу? — голос его звучит тихо, но ровно, даже почти спокойно. Мелькор смеется коротко и кивает, глядя на майа сверху вниз. Тот хмыкает тихо, и в глазах мелькает что-то ехидное, какая-то искра противоречия. — Мой Владыка, мой Вала… мой единственный повелитель, господин моей судьбы… молю тебя. — О чем же?.. Плечи Пламенного вздрагивают, он облизывается и чуть прогибается, припадая частично к полу будто. — Трахни меня, сейчас. Отымей так, чтобы я даже думать не мог, даже на миг не мог отвлечься от того, как твой член движется внутри, от того, как глубоко ты во мне. Заполни собой. Я хочу лечь под тебя снова. Хочу принадлежать тебе всем, до последней капли себя. Вала прикрывает блаженно глаза, чувствуя, как сводит тело внутри. — Какая… хорошая формулировка. Майа молчит, только смотрит и тяжело, хрипло дышит. Ему даже думать непросто, хоть он и сумел чуть погасить свое желание, отдалить себя от пикового взлета — но напряжение возбуждения из тела никуда, конечно, не делось, сжигая его медленно изнутри. Мелькор снова переводит на него взгляд и усмехается — довольно жестко. Поднимается с кресла, вытягивается во весь рост — и, подцепив веревку, охватывающую плечо Саурона, вздергивает того на ноги. Натянувшиеся путы вновь врезаются в тело, вырывая из груди майа сбивчивый полустон-полускулеж, вздрагивают колокольца. Вала притягивает на мгновение к себе беспомощного слугу, впивается в его губы — целуя резко, глубоко, влажно, кусая и изласкивая, и ведь тот откликается мгновенно, поддается, встает на носочки, тянется сам ближе… но черная ладонь отталкивает, разворачивает и швыряет к столу, загроможденному свитками, бумагами и сшитыми вместе чертежами и эскизами проектов. — Нагибайся, Май. Грудью и плечами в стол, да-да. Тот всхлипывает, но слушается. Мелькор касается ладонью дрожащего тела, ведет по спине, по рукам, подхватывает связанные предплечья и чуть подтягивает наверх, срывая с губ майа еще один болезненный стон. — Мое сокровище, — хрипит алчно он, любуясь отсветами тигельного огня на чужой коже. — Моя вечная драгоценность… Черные пальцы касаются дрожащих приоткрытых губ, чуть нажимают — лишь намеком на приказ, но Пламенный и не такие однозначные жесты понимает прекрасно, потому тут же лижет обожженную кожу, едва слышно скуля, тянется от языка золотая нитка. Вала ежится от щекотного, странного ощущения — но усмехается, вталкивая пальцы в послушно приоткрытый чуть шире рот. Неглубоко, сначала лишь снисходительно позволяя своему фавориту вылизывать исшрамованные подушечки и фаланги, но вскоре надавливая на скользящий по ним кончик языка, пробираясь под него, обходя поверх, дальше, глубже… спустя какое-то время он выдыхает, едва не касаясь острого уха в спутанных волосах губами. — Вот так. Достаточно, как думаешь? Или может не хватить? Я все же не хочу сегодня причинять тебе боли, ты заслужил только удовольствие и ласку, мой драгоценный Советник. — Хватит, — сипит еле слышно и низко, выпуская изо рта и проходясь последний раз языком по мокрым пальцам Мелькора, тот. — Пожалуйста, Владыка… Его снова бьет мелкая дрожь. — Ладно, ладно, нетерпеливый, — смеется Вала и серьезно, тихо командует. — Расслабься. Он и впрямь сегодня не хочет брать своего Советника через боль, как бы тот не хрипел и не скулил уже от желания, неспособный позволить себе открыто стонать. Он не хочет быть грубым: он потому и пришел сегодня, чтобы помочь Пламенному помнить — при всех Владыка жесток с ним не по своему желанию, но по необходимости. Что из собственной жажды он способен только лаской и сладкой, обговоренной болью довести до слез и мольбы, что его майа — его сокровище. Постепенно, мягко проталкивая внутрь чужого тела первые фаланги двух пока пальцев, Мелькор медлит, вслушиваясь в сбивающееся дыхание и сиплые сдавленные всхлипы. Вторая его рука гладит плечи покорно замершего с первого же немого приказа майа, напряженные, изящно сложенные, но оттого не особо узкие. Пальцы прощупывают, проглаживают жесткие развитые мышцы… чуть разминают полусведенную судорогой. — Огонек, — ласково вопрошает он, и Советник откликается жалобным низким всхлипом: — В… Владыка?.. — Ты не сказал мне про плечо. Майа всфыркивает, утыкаясь лицом в стол и часто шумно дыша. — Оно так… н-не больше п-пары минут. И уже д-должно ск-коро п-п-пройти. Мелькор успокоенно выдыхает, чуть глубже проталкивая сквозь тесно сжимающие его мышцы оба влажных пальца. Расслабляет привычно, чуть растягивая, следит за реакцией Советника — от того, как тот, стараясь сохранять неподвижность, дрожит, дышит шумно, всхлипывает, кусая губы, на лице у Вала сама собой возникает довольная улыбка. Таким видеть свое Пламя может только он. Плавящимся, искренним, жарким, открытым… этот образ майа так разительно не похож на того замкнутого, гордого и холодного, рассудительного Советника, железной рукой управляющего крепостью, каким он видится остальным. Маску Гортхаура, Владыки Боли, с него может снять только рука Мрака. И это… по-своему задевает, цепляет за подреберья самого Мелькора. Сладко и горячо. Тонкой болью и легкой горечью спирта. Что-то, не только доступное, но даже известное лишь ему. Такое драгоценное. Эта за тысячами замков спрятанная истина… — М… мелько… — выхрипывает Пламенный, едва не плача. Вала упирается локтем в стол возле его плеча. Черные волосы накрывают плотной паутиной огненные, почти перекрывая их раскаленное мерцание. — Да, мой бриллиант? — низко мурлычет он ехидно над ухом майа, медленно вводя в его тело еще один палец. Подталкивает ладонью, заставляя чуть качнуться и на естественном обратном движении буквально самому насадиться. Саурон дрожит, невольно повторяя движение, и снова, и снова… ему мало, очень мало, ему остро необходимо чувствовать Вала еще глубже, еще дальше — в себе. И Мелькор знает прекрасно, чувствует алчную судорогу в чужом теле, но не спешит. Ему хочется услышать снова, как его могущественный слуга… нет, его союзник, — теряя окончательно самообладание и рассудочность, оставляя в стороне рамки и границы, молит о большем, просит, скулит от жажды. Желает. Желает — и говорит об этом. Учится говорить, пытается. Он ведь так долго молчал, глупый, дурной… — Вл… а… ды… ка… Майа стонет едва слышно, все же осознав свою реакцию и заставив себя замереть. — Ну и почему ты остановился? — спрашивает Вала ехидно, присгибая пальцы. Деревянная распорка потрескивает вновь — бедра и колени уткнувшегся в стол лицом Саурона сводит судорогой почти болезненной, он вздыхает рвано и едва слышно выговаривает, косясь через плечо на Вала: — Владыка, п-прошу… не… н-не ист-тязай меня больше… разв… разве я засл-лужил такую пытку?.. я же… я же в-все сделал, чт-то ты хотел… п-пожалуйста… — Что, так сильно хочешь меня, что ожидание кажется мучительным? — ухмыляется Мелькор, прикусывает острое ухо, медленно извлекая пальцы. — Я понимаю. Ну, ну… это что, слеза в уголке глаза? Я хочу видеть! Ладони его сжимаются на высшей части чужих бедер, крепко удерживают на месте… а нога тяжелым быстрым ударом бьет в круглый деревянный брус. Тот с громким треском ломается пополам, выскальзывает из веревок, со стуком половинки падают на камень пола. Черная рука вцепляется в рыжее пламя волос, тянет рывком, заставляя выпрямиться… Майа рвано вздыхает, закусывая губу и жмурясь, когда Мрак разворачивает его к себе, аккуратно, но быстро и властно, подхватывает под бедра, усаживая на стол, и вжимается, вталкиваясь в не успевшее к происходящему приспособиться тело. Обвитые, обвязанные черно-золотой веревкой ноги инстинктивно стискивают пояс Вала, словно заключая в оковы-объятья, тесные и жаркие, а самого Советника Мелькор вновь бросает — иначе не скажешь — на столешницу спиной, заставляя открыться. Связанные за спиной руки заставляют выгибаться, одна нога все же сползает с пояса Мрака ниже, обвивая бедро и колено, цепляясь стопой за икру… — Я хочу видеть, как ты плачешь от удовольствия, — хрипло шепчет Вала, медленно, плавно и вместе с тем — безумно глубоко входя на каждом толчке в разгоряченное, алчно сжимающее его тело своего Советника и фаворита. — Я хочу видеть, насколько тебе хорошо снова быть подо мной. Хочу видеть, как сильно ты ждал и жаждал этого. Саурон отворачивается в сторону, набрасывает волосы на лицо, скрывая его, рваным движением, но краску, горящую пятнами на острых чертах, Вала замечает. — Т-тебе мало моих слов, В… В-вла… дыка?.. — хрипит майа, кусая губы от смущения. — Ты н-не веришь им?.. — Мало, Огонек. Черные руки крепко держат Пламенного над подвздошной костью и за заброшенное на пояс Вала бедро, впиваясь до синяков, пальцы второй пробираются под тугую вязь, выглаживая ребристые следы от веревки. — Но не потому что я не верю. Он сгибается над своим любовником, ускоряет ритм, касается напряженной шеи губами. — Я хочу слышать и видеть тебя. Хочу слушать и смотреть. Вот этого мне — мало. Плачь для меня от удовольствия, кричи от наслаждения, выверни для меня саму фэа наизнанку — я хочу этим наслаждаться. Я хочу видеть тебя настоящим. Хочу чувствовать, как в моих объятьях горит твое Пламя, заключенное в грани фаны. Слова его звучат почти безумно, бешено, и белые глаза ловят косой взгляд глаз золотых, расфокусированных, пылающих из-за паутины волос, пытаются удержать… — М… мель… ко… — из горла майа, кажется способен вырваться только сдавленный хрип, переходящий в полуживотное рычание вперемешку со скулежом, но он все же вновь поворачивает лицо, содрогаясь всем телом от наслаждения, кусает губы — и улыбается. Остро, потерянно, и эта беспомощная улыбка на словно выточенном из золотистого мрамора лице выглядит… так красиво. Вала усмехается в ответ. — Ты мой. Ты всегда будешь принадлежать мне. И всегда… всегда будешь по левую руку, — гулким тихим рыком тянет он, стискивая зубами до едва ощутимой боли кожу над ключицей. И вовсе не тонкой и по-птичьи хрупкой — а ведь когда-то он заблуждался, считая, что тело Советника под мантией должно быть таким, словно забыл, что тот — чародей лишь во вторую очередь, что кузнецу, даже ювелиру, такая фана бы не подошла; как мог он так ошибаться, как мог не понимать истинной красоты такой силы, что сейчас, натянуто выгнувшись, бьется под ним на каждый толчок — плечи, заведенные за спину, обвиты сухими, незаметными, но отчетливыми пластами мышц, кожа на груди натягивается, очерчивая форму развитого невероятно гармонично тела, проступающие нижние ребра, под руками костяные гребни подвздошья, пояс и ногу охватывают, сжимая, крепкие узкие бедра, между которыми он так долго стремился оказаться… Вала выдыхает — медленно, пытаясь успокоить собственное желание и удовольствие, растянуть дольше это время. Саурон, его Саурон, жестокий и холодный Советник, рядом с ним такой же открытый и эмоциональный, каким был когда-то до клятвы, каким ему захотелся. И способен… способен быть чуть свободнее. Вала замечает это и сейчас — по слезам, искрящим золотом, что стекают по вискам и теряются с шипением в волосах, по становящимся чуть громче всхлипам, скулежу и редким стонам удовольствия. Слизывает капли с ресниц, кусает почти безболезненно за подставленную доверчиво шею. — Ты мое сокровище, Огонек. Самое ценное, что у меня ныне есть. — Н…не цен… нее… К… Камней… — надрывно смеется майа, и голос его дрожит. — И ц… целей… и… Мелько молча усмехается, закрывая ему рот поцелуем — жестким, глубоким, вырывающим дыхание из груди. Он все же уверен, что рано или поздно столь верный ему союзник поймет — насколько высока истинная ценность его верности. Никакие Сильмариллы не сравняться с истинным сокровищем Мятежного. С его самым верным последователем. Дрожит темное марево Полога, и стоит Мелькору оторваться от жадного поцелуя — тот тает, слетает. Майа больше не в силах держать его… и где-то в глубине сознания, он не хочет. Не хочет думать о чем-то еще, кроме Владыки, вбивающегося с аккуратной, бережной резкостью на всю глубину в него, тьмой обнимающего связанное тело, впускающего тьму в границы чужой фаны, наполняющего собой и своей Силой, своей Волей. Вала усмехается. — Я хочу слышать твои стоны. Будь хорошим мальчиком, Сау. Хоть пару раз вскрикни для меня. Я же вижу, что тебе хочется позволить себе это, так что попытайся все же мой приказ выполнить. Порадуй. Он чуть сильнее сжимает ладонями пояс и бедро майа, вцепляясь едва не когтями, тянет на себя, вновь чуть ускоряется — ноющее, тянущее чувство внизу живота разгорается все сильнее. Через несколько десятков торопливых рывков, выругавшись, он снова чуть стягивает ползущее на законное место белье и штаны, подкидывает отпустившую его пояс ногу Советника на плечо. Касается губами обвязанной веревкой лодыжки. И тогда Пламенный все же срывается. Негромко, сдавленно стонет на движении — да вот только павшая магия уже не сохраняет его хриплый голос в пределах личной кузни, подхватывает этот звук, разносит эхом над всем залом, сплетая с тихим позвякиванием колокольчиков. Мелькор на миг замирает, вслушиваясь. Опускает сияющие глаза. — Еще, — хрипит почти надрывно, между приказом и просьбой. — Никого там нет, так что не бойся, еще! Его майа жмурится, закусывает губу… Но он все равно выбивает фрикциями из чужого тела хриплые, тихие рваные стоны, и эхо вновь и вновь разносит их над залом, смешивая и заставляя дрожать и множиться звуки надломленного, осипшего голоса. — Как же красиво, Огонек, — чувствуя, как медленно начинают вновь накрывать его волны наслаждения, Мелькор смещает лежащую на поясе ладонь чуть в сторону, сжимает в пальцах напряженную плоть, скользя вверх-вниз с тем же ритмом, в котором двигался сам. — Как же ты красиво звучишь… а с такой акустикой… ох. Еще. Пой для меня, кричи, скули, что угодно. Е щ е. И майа стонет вновь на следующем же движении, скулит и мечется, не замолкая… эхо его голоса звенит под сводами кузнечного зала, взлетает и опадает ритмично, и Вала вслушивается в них, как никогда не вслушивался ни в какую Песнь. Он и сам в какой-то момент рычаще стонет, гортанно, склонившись к чужому телу, отпуская сползающую тут же обратно на пояс ногу любовника, и звук сплетающегося эха — словно земного гула и треска пламени в горне, — обволакивает, будто сращивая их воедино. Пламенный содрогается, всхлипывая, нежданно, его тело напрягается, и Мелькор замирает, едва касаясь кончиками пальцев кожи. От этого ощущения — словно его сама фана майа отпускать не хочет, — сносит крышу, но он все же чуть отталкивается, понимая, что должен отстраниться… но Саурон чуть приоткрывает глаза, заволоченные маревом полузабытья, и улыбается, намертво скрещивая лодыжки за его спиной. Сам в себя вжимает, судорожно дергаясь, шепчет сорванно, еле слышно что-то… Мрак взрыкивает чуть смешливо, когда понимает смутно, о чем его попросили. Слов слишком мало для выражения эмоций, и он ловко подхватывает руками чужое тело, прижимаясь к нему. Достаточно лишь пары движений, чтобы бедра и живот Вала свело судорогой — и он почувствовал, что слабеет. Черная мгла внутри чужого тела растворяется, обжигая, но майа лишь шепчет что-то благодарное. На большее его сил не хватает. Вала знает, что должен дать ему пару минут отдохнуть, прийти в себя и отдышаться, прежде чем перейти к заключительному «подарку». Веревки, туго затянутые на чужом теле, он не зря заранее запретил сжигать. Потому как хотел с самого начала не только связать — но и освободить. Он смотрит на едва дышащего слугу, верного Советника, мягко отстраняется, оправляя одежду и стирая прозрачные с золотыми искрами потеки с чужого поджавшегося тут же живота. Растирает между пальцев. Он чувствует чуть солоноватый, железный запах, смешанный со зверино-мускусным, и усмехается. — А все же ты во всем… восхитителен, — негромко говорит он, поставив Полог. И коротко лижет пальцы, снимая с них капли. Майа жмурится, сплошь заливаясь краской, кое-как садясь на столе. — Ты дурной, мой Вала. — Ты меня пробовал. Мне тоже интересно. Мелькор подходит вновь, опускается на корточки перед столом, касается пальцами узла на лодыжке. — Не дергайся. После долгого с непривычки ношения вязи кожа может быть… чувствительна. Он гладит чужой подъем стопы, распутывает самый последний завязанный им узел. Ведет ладонью по бледной коже, распуская затянутую крепко «лестницу» переплетения, гладит аккуратно темные вдавленные полосы. Колокольчики, вплетенные в веревку, негромко позвякивают под его руками. Холодные губы касаются колена, когда с того сползают петли. Майа ежится, вздыхает удивленно. — Моя великолепная регалия, — смеется Мятежный Вала, растирая чуть охладевшую за это время из-за затруднившегося кровообращения конечность Пламенного, аккуратно, почти не касаясь ребристых следов. На них он дышит успокаивающей прохладой, осматривает. На бедре, освободив и его, обнаруживает ссадину, с нежной внутренней стороны, коротко эту полосу целует, будто делая для себя отметку, и переходит ко второй ноге. Саурон сидит на краю стола почти не дыша, но вовсе не от новой волны возбуждения — нет. Прикосновения Вала приятны, аккуратны, даже ласковы, но абсолютно не имеют под собой подтекста физической краткой связи. И это достаточно очевидно, чтобы даже не думать — просто наслаждаться. Он зачарован вновь той холодной, медленной, редкой нежностью, лаской, что дарует ему его Владыка. Он смущен. Не понимает почти — но принимает. Раз Мелькор считает, что он заслужил… — Еще как заслужил, — ворчит Мрак, снимая путы уже с колена и на миг откидывает голову на бедро, крепкое, сильное, но узкое по-эльфийски. Смотрит в золотые глаза — и хоть направлен его взгляд снизу вверх, властности и силы в нем столько, что преклоняющимся его не назвать никак. — Ты более чем заслужил. Но аванир лучше подними. Майа вздрагивает, прикусывая губу, отводит взгляд, но все же закрывает свой разум. Вала смеется хрипло и низко, возобновляя процесс распутывания переплетений. Когда оба конца веревки сходятся, освобожденные, возле узла немногим ниже центра живота, Мрак поднимается. Поворачивается к своему фавориту, любуясь редким расслабленным выражением его лица. Черные ладони сами по себе словно методично скользят по худощавому телу, распутывая вязь, стягивающую ребра, пропущенную через петли другой части веревки — той, что опутывает за спиной слабые сейчас руки. Гладят следы, проверяя. Некоторые аккуратные прикосновения откликаются вспышками боли — и майа шипит. Мелькор кивает, отмечая эти места мысленно. Наконец, снимает тугую петлю с шеи. — Поднимись. И повернись спиной. Майа незамедлительно соскальзывает со стола… и едва не падает — ноги подламываются от судороги из-за налаживающегося кровообращения. Мелькор ловит его, поддерживая, заставляет уткнуться в себя — в рубашку темную — щекой и плечами. Методично позвякивающую веревку продолжает распутывать. Развязывает, наконец, последний узел, снимает с запястий натертых петли. Вновь усаживает ловко майа обратно на стол. — Заживляющий бальзам где держишь? — спрашивает он спокойно, отходя к шкафу-хранилищу, набитому бумагами, свитками и разноразмерными книгами. Держать их в кузнице не слишком логично, но закрытые дверцы и стенки дрожат от впетой в них защиты от огня. Майа указывает носком ноги на нижний ящик слева. Там и впрямь находится флакон-коробочка с кремом-зельем. Почти такое же Майрон использует для частичного исцеления ран от Черной Короны — насколько может, конечно, понять Мелькор по запаху. Он щедро набирает бальзам на пальцы, распределяет по ладоням и вновь опускается перед слугой на одно колено. Ставит аккуратно на затянутое тканью штанов поднятое босую стопу, растирает — всю ногу, начиная от следов на лодыжке и до середины бедра, — возвращая прежнее тепло и чувствительность. Особенно тщательно он покрывает целительным травным «кремом» натертость, дует легко на нее, переходит ко второй ноге. Майа наконец-то встряхивает ладонями, расслабленно выдыхая. Руки наконец-то отдохнули, спали «иглы»… Мелькор заканчивает разгонять кровь во второй ноге, поднимается. И — бережно обнимает ладонями запястье чужое. Снова набирает мазь, втирает ее в натертости и покраснения, начиная от основания ладони и медленно поднимаясь к плечу. Пламенный жмурится и шипит, но на лице у него такое блаженное выражение, что Вала даже не думает беспокоиться, а просто гладит, растирает и разминает, пока под пальцами кожа не становится такой же горячей, как и всегда. То же повторяет и со второй… лишь под конец, проводит пальцами от плеча вниз и стискивает ладонь. — Пришел в себя, Огонек? — Да, вроде бы, — хрипит смешливо Саурон. — Но очень не хочется двигаться. Хотя дела долго ждать не станут. Ты и так меня задержал дольше… чем нужно, Мелькор. — Хочешь со мной еще посидеть? — хитро щурится Вала, упираясь ладонями в стол по обе стороны от его бедер — едва не касается губ губами. Смотрит — искушающе, тяжело. И Советник, закатывая глаза, легко сдается — обнимает за шею и плечи, льнет. Мрак подхватывает его на руки, прижимает ближе и переходит обратно к креслу. Садится, позволяет и слуге устроиться поудобнее, чуть разомкнув руки. Тот сворачивается почти клубком, укладывает голову на плечо и подтягивает ноги к груди. И мурлычет. Тихо, спокойно. Мелькор знает, что в такие вот моменты — когда его руки обнимают эти воистине скрывающие невероятную силу плечи, когда его плечо подставленно под уставшую, тяжелую голову, — его верный Советник единственно чувствует себя… в безопасности. В полной и непоколебимой безопасности. Буквально — в надежных руках, жестких, жестоких, сильных — но надежных. Мелькор каждый раз касается высокого лба (сегодня с красно-золотым рисунком Ока — майа иногда носит его под настроение) губами и безмолвно сам себе обещает, чувствуя это спокойное, тихое только для него, греющее только его Пламя: он никогда и никому не позволит его у себя забрать. Ни сторонникам, буде найдутся среди них безумцы, ни светлым, ни Отцу. Дракон теснее сжимает кольца вокруг горящего черным внутренним огнем бриллианта. Это его, только его сокровище. Его драгоценность, его строптивое, гордое, сильное и жестокое — но такое верное пламя. Его регалия. Его собственность. Его… Прелесть.