Безмолвие

      — Конечно, я в порядке, — с улыбкой отвечала Гермиона всем, кто хотя бы раз задавал ей вопрос о ее состоянии. Таких вопросов было немного, и с каждым днем их становилось все меньше и меньше. Иногда она поджимала губы или закусывала нижнюю губу, задумываясь на мгновение о том, кого же она пытается убедить этой избитой фразой: себя или окружающих.       Впрочем, окружающие обычно задавали этот вопрос лишь раз, и, получив стандартный ответ, больше не спрашивали, предпочитая вываливать на Гермиону свои собственные страхи и переживания. Ей, конечно, и в голову не приходило винить своих друзей и близких в эгоизме, но справляться с собственными кошмарами с каждым утренним пробуждением становилось все тяжелее.       Она задыхалась.       Стоя у плиты в доме семейства Уизли, Гермиона замерла с большой деревянной лопаткой у сковороды с овощами. Где-то в доме находились члены семьи и Гарри, но… Она глубоко вздохнула, отгоняя непрошеные мысли, и перемешала овощи. Ещё совсем немного и ужин будет подан к столу. Скорее всего, ей снова придется разносить его по комнатам Норы, потому что все Уизли неожиданно для Гермионы стали приверженцами отказа от пищи. Стало ли это следствием смерти Фреда и траура по нему или наложились общие травматичные воспоминания о войне, но каждый из членов семьи теперь предпочитал быть в одиночестве, либо с одним из самых близких людей.       Она снова вздохнула, выключила плиту и призвала тарелки, чтобы, наконец, положить в них приготовленную пищу.       — Ужин на столе, — громко позвала Гермиона, садясь на кресло в самом углу большого стола.       Она подождала минуту, другую, третью… Никто так и не спустился. Внутри снова разрасталось ощущение собственной ненужности, которое с каждым днем становилось все больше и очевиднее. Почему-то после последних выпущенных заклинаний на поле битвы, все вдруг резко потеряло весь смысл, а мир вокруг Гермионы погрузился в темноту. Будто все свои чувства каждый из ее близких оставил там, далеко, в лесу Дин, в темницах Малфой-мэнора, в Азкабане или в Хогвартсе. А сюда, в наступившее будущее, каждый принес только свою пустую оболочку.       — Черт возьми, — она устало прикрыла глаза руками, помассировала их, а потом опустила подбородок на сцепленные в замок ладони. — Как же я устала, — прошептала Гермиона, собираясь с мыслями.       Каждый новый день дарил ей все больше и больше боли и разочарования, и, хотя все это повторялось каждый обед и ужин, Гермионе было больно всегда. Если в первые дни после прибытия в Нору к ней ещё кто-то спускался и даже помогал, то сейчас все запираются по своим комнатам и предпочитают прятаться от нее.       Она заставила тарелки подняться в воздух взмахом палочки, и отправилась вместе с ними наверх. Она постучала в комнату мистера и миссис Уизли, шепнула про ужин, и оставила тарелки на небольшой тумбе рядом с дверью. Внутри кто-то зашевелился, а она поспешила дальше. Гарри и Джинни делили одну комнату, Рональд и Джордж комнату близнецов, потому что Джордж просто не справлялся с последствиями смерти брата. Чуть дальше была комната Чарли, но он сейчас был где-то за пределами Норы.       Гермиона справедливо опасалась, что психика Джорджа просто не выдержит потери своего близнеца. Она остановилась у своей комнаты, которая на самом деле принадлежит Перси, но тот уже несколько лет проживает где-то в другом месте. И после ее появления в доме Уизли, ей предложили остаться там.       Она хотела бы остаться с Рональдом, потому что внутри что-то кольнулось, когда они поцеловались в Тайной комнате, но… он предпочел своего брата, а Гермиона в очередной раз убедилась, что недостойна его. Она была грязной.       Она вошла в комнату, за ней плыла тарелка с привычными уже овощами и небольшой отбивной. Она взвалила на себя готовку буквально сразу же, как поселилась здесь, будто пытаясь оправдать свое появление. Будто пытаясь доказать Рону, что он был неправ, когда кричал на нее в пылу отчаяния через несколько дней после битвы.       — В нашей семье горе, — он тогда злился, ее это пугало и выбивало из колеи настолько, что она просто не могла ответить на его крики. — Ты не знаешь и не понимаешь этого, это наша семья, а не твоя!       Гермиона уже и не помнила чем закончилась эта ссора, осталось лишь выжженное дотла сердце и отчаяние, и этого было слишком много для неё одной.       Гермиона осмотрелась. Обветшалые занавески, еще более обветшалые простыни. Все в этой комнате да и во всем доме говорило о бедности семьи, которая здесь жила. Потертый шкаф с покосившейся дверцей, такой же старый и потертый письменный стол, купленный где-то на барахолке за небольшие деньги. Вязанный коврик, который вязала миссис Уизли из старых тряпок, распуская старые футболки и брюки на лоскуты. А паутина на потолке была каким-то сюрреалистическим дополнением к убранству комнаты.       Она невольно усмехнулась и поджала губы.       Раньше все это вызывало улыбку, потому что Гермиона понимала, что за покосившимся фасадом скрывается что-то гораздо важнее богатства — любовь, поддержка, понимание, принятие и безопасность. Сейчас от Норы остался лишь покосившийся фасад и горе, что не получалось описать какими-либо словами, потому что каждое ее слово со стороны казалось каким-то избитым и слишком грубым. И вся эта боль от потери ребенка и брата буквально впитывалась в убранство, превращая покосившийся разномастный дом в какое-то подобие ветхого и покинутого жилища. Здесь уже не чувствовалось тепла.       Она взяла многострадальную тарелку, понюхала блюдо, и через мгновение бросила ее в мусорную корзину у входа. Ей не нужна была еда, ведь еда тоже казалась какой-то чужой. Или сама Гермиона теперь была слишком чужой для этого места?       Она невольно подумала о родителях. Ее семья была достаточно обеспеченной. Ей никогда не приходилось делить с кем-то свои вещи, донашивать чью-то одежду и стараться выделиться на фоне многочисленных братьев. Ее родители стремились дать ей будущее, но волшебная сила отобрала и эту возможность. Мир магии забрал у нее семью, так и не приняв её в свое лоно до конца.       Гермиона впервые задумалась, почему же Молли и Артур завели такое большое количество детей, если были не способны дать им хорошую жизнь? Она нахмурилась, встряхнула головой, прогоняя эту почти крамольную мысль, потому что это просто не ее дело. Это их выбор и их жизнь, в конце концов, большая часть из их детей как минимум являются приятелями для самой Гермионы, а парочка и вовсе стали близкими друзьями.       Она поджала губы и уселась на кровать, что под ее весом протяжно заскрипела, поправила сползающие плечи кардигана и укуталась в него. Жа́ра летнего солнца она почти не чувствовала. Где-то в глубине души Гермиона Грейнджер понимала, что не справляется. Она видела насколько плохо всем вокруг, и ей казалось, что ее собственные страхи и проблемы действительно незначительны, поэтому вываливать их на Рональда или Джинни, только что потерявших брата, или Гарри, пережившего битву с Волдемортом и смерть близких для него людей, было чем-то кощунственным.       У нее действительно все было «в порядке» по сравнению со многими и многими пострадавшими от действий Пожирателей смерти. Родители не помнили о ее существовании, но были живы и даже счастливы, ожидая пополнения в семействе. Она не потеряла ни одного члена семьи, осталась жива, и даже не покалечена, пожалуй, за исключением психики и ее оскверненного тела, но это мелочи. Верно?       Она находилась в вакууме, который с каждым днём сжимался вокруг неё, стягивался, будто облепляя своей прохладой, и лишал так необходимого сейчас воздуха. Она чувствовала, как рассыпалась на части, от эйфории победы, что захватила ее аккурат после финальной битвы, не осталось следа.       Она нахмурилась, вспоминая причину ссоры с Рональдом, в ее голове будто промелькнули яркие вспышки воспоминаний того дня. Вспышка, и она неожиданно для самой себя понимает, что все закончилось, видит бегущих во все стороны Пожирателей, спины семейства Малфоев, что идут по мосту где-то вдалеке. Вспышка, и она оборачивается с ликующей улыбкой к Рону, чтобы обнять его и едва не смеется. Вспышка, с ее губ медленно слезает улыбка, а через мгновение ее бурно обнимает кто-то из друзей. Она даже не может вспомнить кто это был. Вспышка. Ее захватывает чувство всепоглощающей радости, на грязном лице расползается румянец и становится так свободно дышать, а через мгновение Рональд, видя ее улыбку, выдает тираду о том, что она радуется смерти его брата.       Гермиона трясет головой, прогоняя все мысли, она не хочет вспоминать об этом. В какой-то момент, она засыпает и ей снится то, о чем она предпочла бы забыть.       Она волновалась за Гарри и переживала за Рона или Джинни во время войны, но о себе как о ком-то, кому тоже может потребоваться чья-то помощь, она не думала. Отчего-то она была уверена, что после перехода этого проклятого Рубикона в Хогвартсе, Гермиона Грейнджер снова станет собой прежней, но…       Когда пролетели последние лучи заклинаний с той стороны, она шумно выдохнула и поняла: все закончилось. На нее обрушилась безудержная эйфория, которая граничила с легким помешательством. Эта эйфория не проходила ни в течение следующих суток, что она пробыла в Хогвартсе, ни в течение следующей недели, когда она предложила свою помощь в Мунго, ни в течение следующего месяца, когда начались первые расследования преступлений сподвижников Тома Реддла. Только Рональд из раза в раз повторял, что она устраивает пляски на костях, и не забывал напомнить о ее смехе над телом Фреда.       Гермиона же была просто не в состоянии плакать или скорбеть, ее разум метало из стороны в сторону, и она пыталась собрать себя. Ничего не выходило. Ей действительно было смешно, потому что Волдеморт, как бы не кичился своим могуществом, умер от простейшего заклинания начальных курсов! Это же нелепо, почему никто не понимал этого? Почему никто не посмеялся над ее забавным комментарием по поводу его кончины? И зачем Рональд так грубо ответил ей, больно схватив под локоть?       Июнь пролетел незаметно, Июль не запомнился ничем, кроме пары газетных статей о расследованиях преступлений Пожирателей смерти, август ознаменовал скорое начало учебного года. И именно в августе она поняла, что эйфория ушла.       Ей перестало быть забавно и смешно. Ей больше не хотелось трансгрессировать в Мунго для оказания помощи раненым и пострадавшим, не хотелось брать на себя заботу о Джордже и всем семействе Уизли, не хотелось находиться в этом доме. Ей хотелось спрятаться, потому что на смену эйфории пришел постоянный всепоглощающий ужас. Она начала вздрагивать от громких голосов; от скрежета ножек стула по полу; от лязганья входной двери, что закрывалась с ужасным протяжным воем; от постоянных вошканий Упыря, что до сих пор обитал в Норе; от злости Рона на нее и от своих собственных мыслей. Было проще и быстрее перечислить то, чего она до сих пор не боялась, потому что таких мест или вещей практически не осталось. Даже ее собственная палочка вызывала отвращение вперемешку со страхом, потому что эта деревяшка могла убить с особой жестокостью, даже без применения Непростительных заклинаний.       Утро наступило незаметно, вырвав ее из тревожного сна, и она, будто не прекращая свои размышления, вновь погрузилась в пучину воспоминаний со своими чувствами.       Она стала бояться всего, что ее окружало, но друзья, что заменили ей собственную семью, предпочли этого не заметить. У них были свои страхи и свои трудности в послевоенное время, а Гермиона всегда была сильной и должна была справиться со всем сама. Наверное, она сама в этом и виновата, потому что привыкла взваливать на себя всю ответственность и заботу о друзьях, контролируя их учебу, их жизни в скитаниях и прогресс в поиске Крестражей. И сейчас, сидя на продавленной кровати в старой комнате Перси и обнимая себя руками, чтобы успокоиться, она поняла, что закончилась.       Ее мысли хаотично вились в голове, перескакивая с одной на другую, пытаясь подавить то, о чем она предпочла бы забыть и больше никогда не вспоминать. Гермиона вяло осмотрела комнату, обращая внимания на скопившуюся на практически всех поверхностях пыль, и тяжело вздохнула. Где-то внутри защемило. Комната была настолько же привычной и родной, насколько чужой и совершенно неприятной.       Раньше она никогда не обращала внимания на паутину под потолком, в которой были аккуратно запутаны несколько крупных мух, и в центре сидел паук. Она никогда не задумывалась о простынях, что распадались на волокна под её телом, или о скрипучих половицах на полу, или о застиранных занавесках, что потеряли свою расцветку, наверное, ещё в прошлом десятилетии, или…       Сейчас, в это самое утро начала августа, после приготовления вчерашнего ужина, который оказался никому особо не нужным, Гермиона будто проснулась от долгого и утомительного сна, обнаружив себя не на своем месте. Этот дом был не ее домом, эта семья не была ее семьёй, и эта жизнь была не ее жизнью. Она была лишней и больше не знала кем является, чего хочет и совершенно точно не знает, что будет с ней дальше.       Гермиона сильно зажмурилась и откинулась на кровать, открывая глаза. Она рассматривала узоры досок на потолке, отмечала каждую деталь, поджимала губы и пыталась осознать, где она находится. Почему она вообще оказалась в доме Уизли, а не уехала в свой собственный дом?       Впрочем, ответ на этот вопрос нашелся слишком быстро. Ее мозг, впервые осознавший произошедшее, дал ей лаконичный ответ: «Ты боялась остаться одна». Но именно в этот день Гермиона Грейнджер собрала свой скромный скарб, запихнув все в маленькую бисерную сумочку, и поняла, что ей нужно уйти, просто чтобы побыть одной. Она устала от такого количества людей, устала от непрекращающейся скорби, что витала в воздухе плотным туманом, устала от нечастой болтовни с Роном или Джинни, или Гарри. Никто из них не спрашивал как она, никто не интересовался все ли с ней в порядке, никому не было дела ни до её скорби по живым родителям, ни до последствий ее нового клейма, ни до того, что ей пришлось пережить, когда никого из них рядом не было.       Вероятно, было очень эгоистично так думать, но ей хотелось хотя бы толику поддержки, которой для нее здесь не находилось, несмотря на все её попытки сблизиться с этой семьей. Ни готовка и поддержание какой-никакой чистоты в доме, ни тайная забота о Джорже, который буквально тонул в алкогольном угаре едва ли не каждый день, не помогали ей почувствовать себя нужной.       Гермиона Грейнджер взмахнула палочкой, убирая старую пыль из комнаты Перси, поправила постель руками и вышла в коридор, прижав к себе маленькую бисерную сумочку. Уходить молча было слишком неправильным, поэтому она чиркнула небольшую записку о том, что с ней все в порядке, но ей нужно побыть одной, и бросила ее на стол в столовой. Она еще раз огляделась, пытаясь разбудить в себе те добрые чувства по отношению к этому дому, но поняла, что больше ничего не чувствует.       Она поправила джинсы, грязно-бежевый кардиган и открыла дверь на улицу. Ей нужно было это одиночество, ей нужно было найти себя.