Танец на лжи и танец на слезах Мы исполним даже при завязанных глазах. Так намного лучше: нет избытка света, И не видно, где ты, и не хочется назад… Ясвена «Точка невозврата»
Хань Фэнь был предателем, бессовестным и беспринципным, — он знал это и даже не пытался отрицать — по крайней мере наедине с собой. Но даже он не мог смотреть спокойно и безучастно на то, с какой безысходностью, будучи на последнем издыхании, держась на чистом упрямстве, пытается помешать ему паршивец Сяо Ян, как отчаянно-яростно шепчет окровавленными губами: «Яо Лао…» — не давая разогнуть бессильные пальцы. Его глазами глядит смерть — и ее темный пустой оскал вызывает непроизвольную дрожь даже у бывалого интригана и перебежчика Хань Фэня — но он все равно упорно срывает кольцо с ослабевшей руки и, надев на палец, прикладывает ко лбу. Открывшиеся виды ни капли не удивляют — все в лучших традициях Яо Чэня: беседка, водопад, вино. Все такое понятное, родное — и в то же время бесконечно далекое, будто и не его уже вовсе. Хотя почему будто? И у низкого столика — склонившаяся над ним до последней черточки знакомая фигура учителя. С неправильно-седыми волосами. Что-то внутри тихо треснуло. Хань Фэнь не приближается — тихо встает поодаль, негромко окликает — чтобы получить в ответ грубое: «Пришел-таки». Которое он полностью заслужил. Послушные руки изящно складываются в выверенный до мелочей жест почтения. Ему всегда было легко кланяться и прогибаться, лестью завоевывать доверие — но с учителем это всегда выходило как-то естественно, не искусственно-лживо, а как само собой разумеющееся — да так оно и было. Он ведь любил учителя — по-настоящему любил — когда-то очень-очень давно, будто в прошлой жизни. Тот подобрал его, безродного сироту, вырастил, воспитал, обучил — и никогда не попрекал происхождением. Но слишком сильны были в нем амбиции, желание власти и могущества — и он оттолкнул всех, кому был дорог, отринул все, что имел, предал учителя, учение, соучеников — предал, чтобы обрести то, чего так страстно хотел, — и только сейчас понял, что так и не обрел. Хунь Миэшэнь сулит многое, но дает малое, а требует все до капли. Перейдя на его сторону, Хань Фэнь начал бой с собственной тенью — но лишь теперь осознал, что безнадежно проиграл. Но отступать сейчас, когда он уже почти на финишной прямой, поздно и самоубийственно опасно — надо довести игру до конца, а для этого — убедить учителя в своем раскаянии. Звучат слова — неискренние, лживые — но что-то такое горит в опущенном взгляде, какая-то отчаянная мольба: «Посмотри на меня! Прочитай, пойми!». Но — глухо — лишь напрягшаяся спина в ответ. Он разглядывает их детские рисунки и не может поверить, что учитель, и правда, их хранит. Все — даже его. Он видит, как бережно скользят тонкие пальцы по пожелтевшим листам, как теплеют холодные глаза — и губы сами собой изгибаются в легкой полуулыбке — будто он снова маленький мальчик в Павильоне Звездопада, и любимый учитель рассказывает ему красивые легенды, показывая яркие картинки из старой-старой книги. Трещина внутри расползается с тихим шипением. Но улыбка сама собой пропадает с лица, когда учитель вдруг гневно кривит рот, а выразительный взгляд сверкает яростью. Он презрительно кидает его рисунок на стол — и для Хань Фэня это равносильно отказу от прошлого. Отказу от него. И он не может его за это винить. Он изящно опускается на колени. Привычный жест, но в нем только половина от актерской игры. Учитель даже не смотрит на него: густые волосы бросают на лицо мрачную тень, зубы стиснуты, крепко сжаты кулаки под широкими рукавами легкого ханьфу. «Ты знаешь свою ошибку», — роняет коротко и небрежно — и сердце Хань Фэня пропускает удар. О, он знает — знает, что речь уже не о предательстве, знает, что учитель, видя ученика насквозь, давно — если не сразу — понял его игру, понял и все равно позволил вести, молча наблюдая за его окончательным падением. «Я знаю», — глухо падает признание, и в его льстивом голосе сквозит безысходность. Но он все равно на автомате продолжает спектакль, вновь и вновь вымаливая прощение, — вот только в его словах больше нет жизни — даже искусственной. Трещина разрастается в щель. Учитель поднимает его привычным жестом. Он никогда не любил, когда перед ним стояли на коленях, терпеть не мог формальностей и церемониала. Но раньше рука его была ласковой, слова — насмешливыми, по-доброму ехидными, взгляд — теплым. Сейчас же рука тронула коротко, даже грубо, молчание — красноречивее самых цветистых ругательств, а взгляд… О, он видел этот взгляд прежде — обращенный к врагам, людям, вызывающим лишь ненависть и омерзение, — но никогда к нему, Хань Фэню. Это был взгляд, полный ярости и разочарования, и они поглотили в нем все, даже боль от предательства, даже муки потери, даже жажду мести — все. Этот взгляд нес за собой смерть — смерть не физическую, но смерть в его сердце — отныне этот человек просто переставал для него существовать. Хань Фэнь во все глаза смотрит в эту темную пропасть, взаправду чувствуя, как стремительно осыпаются края щели, как она расширяется и превращается в зияющую беспросветную бездну. Он не слышит ничего, но видит, как губы учителя складываются в презрительные слова: «Малец, ты превзошел все мои ожидания», — и сердце на долгое мгновение перестает биться. Учитель не раз обращался так к нему в прошлом: ласково — У тебя все получится, малец, — Яо Чэнь тепло улыбается и треплет зардевшегося подростка по непослушным волосам; поддразнивающе — Ну что, малец, признавайся: что ты опять натворил? — Яо Чэнь с доброй усмешкой смотрит сверху вниз на покаянно склонившего голову юношу с огромным синяком под глазом; удивленно-восхищенно — Ну ты даешь, малец! — Яо Чэнь довольно хлопает его по плечу, только что в спарринге в три атаки уложившего на обе лопатки грузного шисюна. Но никогда — с таким презрением и разочарованием в яростно сверкающем взгляде. Что-то хрустнуло в нем, надломилось — и разбилось с оглушительным звоном, долгим эхом отдаваясь в ушах. Он не слышит никого и ничего — только видит вдруг, как изумленно расширяются глаза учителя, как обескураженно кривится рот, — и в следующий момент чувствует горячую влагу на щеке. Хань Фэнь смахивает ее, непрошенную, и растерянно смотрит на мокрую ладонь: слеза. Настоящая. Вспомнить бы еще, когда он в последний раз плакал — должно быть, в далекой юности, когда учитель подставился под удар, спасая его от разъяренного зверя, и почти неделю пролежал в постели. Они все тогда места себе не находили — а он и вовсе беспрестанно теребил ученический колокольчик и ночами давился тихими рыданиями, забившись в угол просторной комнаты. Он переводит на учителя заторможенный взгляд: и там, и там — неизбывная боль, только в его, Хань Фэня, глазах еще и сокрушительная вина без надежды на прощение. Он стремительно подается вперед, хватает учителя за руки, безжалостно сминая летящие рукава, шепчет глухо, отчаянно, жадно вглядываясь в темные уязвимо-открытые глаза: «Учитель… Учитель…» — и без сил падает на каменный постамент. Пальцы безвольно разжимаются, и он скручивается, как плод в утробе матери, всеми силами стараясь стать меньше, исчезнуть, не быть, крепкое тело содрогается, сотрясается в рыданиях, а вокруг черным ореолом густо клубится тьма. Он не слышит слов учителя, не видит, как от его рук растекается обжигающе холодное пламя — и мрак вспыхивает ярко и сильно, но, даже сгорая, сопротивляется до последнего, оставляя на обманчиво слабых запястьях алхимика грубые ожоги, — и все же обращается в пепел… Но он чувствует, как тонкие пальцы позабыто, но так знакомо вплетаются в растрепавшиеся волосы, а родной голос с тихим смешком шепчет: «С возвращением, малец».***
Спустя бесконечно долгое время глухие рыдания стихли, а тело перестало дрожать — рука тут же покинула растрепанные волосы, забирая с собой ощущение родного присутсвия. Сразу стало как-то холодно и отвратительно пусто — и вместе с тем Хань Фэнь почувствовал, как вдруг пропала рука, долгие годы стальной хваткой сжимавшая его сердце, возвращая давно позабытое ощущение свободы. Он тайком стер рукавом остатки слез и неловко сел, сразу находя взглядом учителя, — и едва не задохнулся, увидев край грубого ожога на белом запястье, который алхимик поспешно скрыл под широким рукавом. — Учитель, Вы… — хрипло прошептал он будто не своим голосом, не зная, что и думать, — Вы изгнали из меня тьму? — прозвучало настолько неверяще, словно он сомневался не то в душевном здоровье наставника, не то в собственном. На это Яо Чэнь, уже усевшийся на привычное место справа от столика, взмахнул рукавами и как-то криво неестественно усмехнулся. — Ты сам ее из себя изгнал, — и, помолчав, добавил уже тише, отведя взгляд: — Я просто не дал ей вернуться. — Но почему?! — воздух упрямо не хотел пробиваться в легкие, так что вопрос раздался как-то придушенно, а глаза широко распахнулись не то в ужасе, не то в крайней степени удивления. — Я… — голос дрогнул, но он с усилием вытолкнул из себя признание: — Я не заслужил Вашей помощи. Хань Фэнь опустил глаза, не в силах вынести этот уязвимый, будто надломанный взгляд еще не так давно ненавистных, но родных темных глаз, в которых отчаянная злость мешалась с горечью. — Не заслужил, — качнув головой, все с той же будто приклеенной усмешкой согласился алхимик. — Я вот тоже думаю, что не стоило. Ну, — он приглашающе развел руками, губы шире расползлись в улыбке, превращая ее в болезненный оскал, — ты можешь попробовать доказать мне обратное! — нарочито весело закончил он и как ни в чем не бывало сдвинул все рисунки на край и достал из-за столика чайный поднос. — И все же почему? — совсем глухо повторил свой вопрос Хань Фэнь, не предпринимая попыток подняться. Яо Чэнь тяжело вздохнул и возвел очи горе, безмолвно вопрошая, за что ему такое наказание, — и резко стукнул чашкой по деревянной поверхности, привлекая внимание растерянного ученика, посмотрел на него: прямо, серьезно и пронзительно, без труда удерживая его взгляд. — Потому что учитель на день — отец на всю жизнь, — уголок губ дрогнул, а на дне темных глаз затаилась та же горечь, что отчетливо сквозила в голосе, — даже если сам ученик так не считает. Что ж… — он замолчал ненадолго, отвлекшись на то, чтобы согреть чайник своей ци. — Видимо, паршивый из меня наставник, раз мой ученик, которого я растил с детства, с завидным упрямством старается меня убить. Это прозвучало легко, как констатация факта, которая уже давно ни у кого не вызывает сомнений, — и Хань Фэнь не нашелся с ответом. Яо Чэнь, когда хотел, был очень хорошим учителем — но старая детская обида, еще несколько часов назад отчаянно гнавшая его вперед, причинить боль, отомстить старику, все еще не позволяла признать это вслух. — Уходи, Хань Фэнь, — вдруг выдернул его из попыток выдавить из себя хоть слово уставший, даже измученный голос учителя. Хань Фэнь медленно поднял голову: алхимик сидел, подавшись вбок, подпирая голову кулаком, и с каким-то даже почти любопытством смотрел на него. — Уходи, — уже жестче повторил он, видя, что все внимание ученика приковано к нему. — Я дал тебе второй шанс, но, что с этим шансом делать, решать тебе. Можешь убить меня, можешь добить моего ученика, можешь забрать кольцо и с поклоном поднести его Хунь Миэшэню… — последнее предложение прозвучало совсем уж ядовито, так что Хань Фэнь невольно вздрогнул от того, сколько безнадежной горечи было в вечно насмешливом голосе. Яо Чэнь неопределенно махнул рукой, как бы говоря: мол, делай, что хочешь, я тебе давно уже не указ. — Надеюсь только, ты не откажешь мне в такой малости, как последняя чаша вина на свободе, — он налил себе из чайника и, издевательски отсалютовав ему чашкой, залпом отпил сразу половину, будто и вправду был приговоренным преступником, которого вот-вот поведут на эшафот. А Хань Фэнь во все глаза смотрел на такого непривычно уязвимого учителя и не узнавал его: густые волосы цвета воронова крыла полностью укрыла седина, лоб изрезали морщины, губы застыли в болезненном изломе, а живой лукавый огонек в глазах будто разом потускнел и выцвел, оставив после себя только тлеющие угли и затаенную скорбь. Неужели все это, все эти ужасные изменения — по его, Хань Фэня, вине? Осознание ударило резко и мощно, он со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы и как-то безнадежно прикрыл глаза. Сказать было нечего: все слова казались какими-то бледными, бессмысленными и совершенно бесполезными. Извиняйся-не извиняйся, плачь-не плачь — а толку? Какие слова способны искупить все то, что он натворил за эти годы? Какие слова вытащат учителя из кольца и вернут шицзе? Медленно и неловко Хань Фэнь встал на колени и глубоко поклонился. — Спасибо, учитель, — и, не дожидаясь ответа, все так же неуверенно поднялся и, последний раз оглянувшись на старательно не замечающего его алхимика, с тихим хлопком покинул пространство кольца.***
Сяо Ян очнулся только на исходе следующего дня: тело было на удивление легким, по меридианам радостно журчала обновленная ци. На пальце привычной тяжестью сидело кольцо, а на входе в пещеру тускло мерцал и переливался защитный барьер. Парень растерянно помотал головой: он же помнил, как Хань Фэнь забрал у него кольцо, прежде чем он потерял сознание, помнил его угрозы — так почему? Вопросы множились, и ответить на них мог только один человек, так что юноша поспешно, но не без опаски коснулся кольцом лба. — Очнулся наконец, — как-то небрежно прокомментрировал его появление алхимик, не дав сказать ни слова, и, насмешливо отсалютовав ему чашкой, сделал глоток. Сяо Ян как-то растерянно посмотрел на наставника. — Яо Лао, ты…здесь? — прозвучало вовсе не уверенно, так что тот фыркнул. — Нет, в глубинах Диюя! А разговаривает с тобой, видимо, призрак. Малец, ты что, головой приложился? Парень незаметно даже для себя выдохнул: раз ехидничает, значит, действительно он, а не изощренная галлюцинация или чья-то злая шутка. — Яо Лао, тогда что произошло? — он поспешно приблизился и опустился за столик напротив алхимика, настойчиво склонился к нему. — Я помню, как был при смерти, а Хань Фэнь забрал у меня кольцо — а сейчас я жив, ты здесь, а на входе в пещеру стоит чей-то барьер. — Ну, то, что ты жив, допустим, совсем не удивительно, — увлеченно разглядывая на просвет еще полную чашку, насмешливо прокомментировал Яо Чэнь. Он перевел взгляд на ученика и, видя его показательное недоумение, раздраженно закатил глаза. — Забыл уже прощальный подарочек предка? Он тебе жизнь спас так-то. Удивление во взгляде сменилось пониманием, парень комично округлил глаза. — А, — только и смог выдать он. — Бэ, — передразнил его алхимик. — Не забудь предку спасибо сказать при следующей встрече… Лет так через шестьдесят, — добавил со смешком. — Всенепременно, — в тон ему ответил юноша. — А что насчет Хань Фэня? Яо Чэнь резко помрачнел и отвел взгляд, молча отпил из чашки, явно не собираясь ничего рассказывать. Сяо Ян подозрительно прищурился: что-то тут было нечисто. — Он здесь был, — догадался он, глядя на хмурого наставника. — Что между вами произошло, что он вот так вот просто ушел, не попытавшись никого убить и не забрав кольцо, — так еще и барьер, видимо, поставил? Защитный! Алхимик нарочито небрежно пожал плечами, все также не смотря на ученика. — Мы поговорили, — любезно подсказал Яо Чэнь, не делая ни малейших попыток прояснить столь обтекаемое заявление. — Поговорили… — медленно повторил парень, не зная, как вообще реагировать на происходящее. То, что учитель темнит и не хочет ничего объяснять, было понятно сразу, а ситуация между тем выглядела все бредовее и бредовее. Он уже открыл было рот, чтобы задать очередной наводящий вопрос, как вдруг его взгляд зацепился за край свежего ожога, показавшийся из-под слегка задравшегося рукава алхимика. Темные глаза широко распахнулись, а рот округлился в букве «о» — юноша резко подался вперед и дернул за широкий рукав, обнажая большой и явно болезненный след. — Ты… — он буквально задохнулся, не находя слов: о, он прекрасно знал, какая сила оставляет такие раны! — Ты что же, изгонял из него тьму?! — Прекрати хватать меня за руки, паршивец! — тут же отреагировал Яо Чэнь с какими-то почти уязвленными интонациями и сердито выдернул рукав. — Ничего я из него не изгонял, — прозвучало уже откровенно ворчливо. — Он сам ее изгнал — я просто не дал ей вернуться. — Но почему? — парень выглядел совершенно сбитым с толку, с абсолютно искренним непониманием глядя на учителя. — Почему ты ему помог?! Алхимик снова закатил глаза и раздраженно выдохнул. — А почему я помог тебе? — вопросом на вопрос ответил он, как-то очень требовательно смотря в недоумевающие глаза напротив. — Но… Это же… — Сяо Ян осекся: слова не шли на язык, не позволяя выразить все свое негодование. Он что же, сравнил его с этим предателем?! — Вот то-то же, — наставительным тоном прокомментировал Яо Чэнь столь красноречивую реакцию растерянного ученика. Он сделал глоток из чашки — и вдруг сгорбился, устало провел рукой по волосам, разом сбрасывая маску насмешника. Он снова посмотрел на юношу — но теперь в темных глазах тихо тлела затаенная горечь. — Учитель на день — отец на всю жизнь, — веско повторил он фразу, которую еще вчера говорил Хань Фэню — и снова вернулся к излюбленному менторскому тону: — Это, малец, работает в обе стороны. Как знать, быть может, однажды ты поймешь, что это значит, — алхимик пожал плечами и, подавшись вбок и подперев голову кулаком, поболтал чай, увлеченно разглядывая переливающуюся жидкость. А парень сидел и все так же растерянно смотрел на учителя, отчетливо понимая, что он прав. Он помнил это ощущение все больше и больше завладевающей тьмы, паутиной опутывающей сознание, а в ушах до сих пор звенели слова старейшины Ма Тэншаня, что, если бы не благая сила, раз за разом отгоняющая от него мрак, он давно был бы уже мертв. Это было страшно: день и ночь звать учителя, а в ответ получать только снег в лицо, цепенящий холод и зловещий смех темного двойника. Он ведь тоже обрел тогда свой второй шанс благодаря Яо Чэню: тот спас его, несмотря на все крики и обвинения, несмотря на демонстративное непослушание и гордый отказ от признания — спас без колебаний, невзирая на свои собственные раны. Юноша отстраненно покачал головой. Он и не заметил, когда успел так привязаться к алхимику, прикипеть душой к этому старому насмешнику с вечно молодым лицом — но вчера, когда жизнь по капле вытекала из разорванных меридианов, а дрожащие непослушные пальцы из последних сил старались удержать кольцо, его вдруг охватило такое отчаяние, какое он прежде испытывал, наверное, только когда у него на глазах умирала мать. И сейчас, глядя на живого и почти невредимого алхимика, который как ни в чем не бывало сидел на расстоянии вытянутой руки и явно не собирался никуда исчезать, в эти лукавые глаза, на дне которых затаились тщательно скрываемые горечь и скорбь, Сяо Ян больше не мог себя обманывать. Он тряхнул головой, отгоняя тягостные воспоминания, и невесело усмехнулся. — Кажется, я уже понял. Рука с чашкой замерла на середине движения, Яо Чэнь как-то даже заинтересованно посмотрел на ученика — а тот меж тем перевел тему, старательно не замечая ожидания в глазах напротив: — И что нам теперь делать с этим всем? — он неопределенным жестом обвел рукой пространство вокруг. — Снимать штаны и бегать, — фыркнув, ехидно ответил алхимик. — Толк из этого вряд ли выйдет, но ты можешь попробовать. На что парень выразительно закатил глаза. — Ну Яо Лао… — но тот вдруг укоризненно цокнул языком и покачал пальцем у его лица. — Неа, неправильно! — в насмешливом голосе слышалась какая-то почти радость. — Еще раз! Юноша раздраженно рыкнул, прекрасно понимая, что наставник бессовестно пользуется его признанием, и все же нехотя выдавил: — Учитель, — старательно отводя взгляд, чтобы не видеть, как губы алхимика расползаются в широкой ухмылке. — Так-то лучше, — с видом полного удовлетворения заявил он и, ехидно отсалютовав ученику вновь наполненной чашкой, сделал глоток. Сяо Яну ничего не оставалось, кроме как снова закатить глаза, делая вид, что это не его уголки губ сейчас дернулись в намеке на улыбку.***
— Вечером третьего дня со мной случилась удивительная история… — со всем возможным пафосом начал Сяо Ян, едва оказавшись в пространстве кольца. — Стоило мне зайти в любимый трактир, как хозяин поведал мне, что его дочь… Яо Чэнь со стоном приподнял с лица раскрытый свиток и хмуро посмотрел на ученика, так безжалостно нарушившего его покой. — Малец, ты пьян? Ты что несешь? — скепсисом в его голосе можно было захлебнуться. — Пьян не я, а тот, кто подбросил мне эту бессмысленную записку, — в тон ответил ему парень, потрясая посланием, которое только что зачитывал. — Подписи нет, почерк мне тоже незнаком. Может, хоть ты что-нибудь разберешь в этом потоке бреда. Приблизившись стремительным шагом, он бесцеремонно сунул записку в руки расположившемуся в кресле-качалке учителю и, плюхнувшись рядом, выжидающе уставился на него. Стоило алхимику с явной неохотой развернуть записку, как в глазах сверкнуло узнавание — он провел рукой над текстом, выпуская слабый поток ци, отчего некоторые иероглифы бледно замерцали. Яо Чэнь небрежно махнул рукой, и подсвеченные иероглифы вспыхнули у него перед глазами — он парой стремительных жестов поменял их местами в ему одному известном порядке и мановением руки развернул к ученику. — Читай, — велел он, фактически ткнув текст ему в лицо. — Но я не ручаюсь, что там написана правда, — и снова откинулся на спинку, прикрывая глаза. Юноша, уже углубившийся в предупреждение о скором открытии Древней реликвии, где по легенде хранится сокровище прежнего хозяина и куда совершенно точно наведается Зал Душ, удивленно посмотрел на наставника. — Почему? — тот не ответил, и у Сяо Яна зародилось нехорошее подозрение. — Учитель, — медленно позвал он, специально выбрав это обращение, к которому все никак не мог привыкнуть, периодически сбиваясь на «Яо Лао», — откуда ты знаешь этот шифр? Алхимик по-прежнему молчал, и парень уже было решил, что тот так и не соизволит обратить на него внимание, как вдруг он открыл глаза и отстраненно заговорил, глядя куда-то в небо: — Этот шифр придумала твоя мать для своих соучеников, — начал он, и юноша ощутил, как под сердцем болезненно заныло, а глаза широко распахнулись в удивлении: слишком редко наставник рассказывал ему что-то о матери и тем дороже была каждая крупица сведений, — чтобы они могли обмениваться записками втайне от меня, — тонкие губы изогнулись в усмешке, теплой, но с оттенком горечи, хмыкнув, он приподнял голову и посмотрел на ученика. — Как ты понимаешь, недолго это хранилось от меня в секрете, — и, махнув рукой, снова откинулся на спинку. — Тогда кто написал это послание? — кое-как справившись с голосом, задал главный вопрос Сяо Ян — на что Яо Чэнь приоткрыл один глаз и откровенно скептически посмотрел на него. В голове молнией сверкнуло осознание, и парень даже вперед подался, недоверчиво уставился на наставника. — Ты… Только не говори мне, что это Хань Фэнь! Скепсис в глазах сменился насмешливым одобрением. Парень нерешительно уточнил, отчаянно не желая верить в происходящее: — Ты уверен, что это он? Алхимик снисходительно фыркнул. — Нет, за столько лет я так и не выучил почерк своих учеников! Я уж молчу о том, что о шифре, кроме нас, никто не знал. Юноша растерянно потряс головой, чувствуя себя сбитым с толку. — Ему нельзя верить, — выдал он наконец самую умную мысль, пришедшую ему в голову, — на что Яо Чэнь как-то неопределенно пожал плечами. — Проверь, — велел он вместо ответа. — Помнится, ты овладел навыком разделения души, так проверь, — и небрежно махнул рукой, показывая, что разговор окончен. Сяо Ян поморщился, как всегда, когда речь заходила о техниках Зала Крови: несмотря на то что он уже спокойно мог их применять без риска поддаться тьме, он их откровенно не любил и без особой нужды старался не использовать, хотя и не мог отрицать их полезность и эффективность. Ему отчаянно не хотелось допускать даже саму возможность того, что послание может оказаться верным, а Хань Фэнь не такая сволочь, какой он привык его считать, но… Что-то такое было в глазах учителя, какие-то отголоски, робкие ростки надежды, которые он старательно давил в себе, что парень просто не смог отказать. — Проверю, — скрепя сердце согласился он и тут же потребовал: — Научи меня шифру. Алхимик медленно выпрямился и, чуть склонив голову набок, с каким-то исследовательским интересом посмотрел на не в меру наглого ученика. Наконец он фыркнул и отвесил ему щелбан, насмешливо припечатав: — Не дорос еще учителю приказывать, паршивец. Юноша отшатнулся и раздраженно потер лоб. Вот же ж… Признавать, что в чем-то Яо Чэнь, наверное, прав и что любой другой наставник ему бы за такое ухо выкрутил как минимум, отчаянно не хотелось. Но делать нечего: тот не успокоится ведь, пока своего не добьется, а иначе не видать ему шифра как своих ушей — так что Сяо Ян сердито выдохнул и, пробормотав себе под нос что-то явно ругательное, со всей возможной вежливостью, хотя и с изрядной долей издевки, попросил: — Учитель, не был бы ты так любезен научить меня этому шифру, чтобы я не бегал к тебе каждый раз с записками непонятного содержания? — последняя часть прозвучала с явным намеком: больше всего алхимик не любил, когда его покой так бесцеремонно тревожили. Яо Чэнь скептически выгнул бровь на такое выступление — и, закатив глаза, все же великодушно махнул рукой, приглашая ученика придвинуться поближе. — Ну что с тобой поделаешь. Так и быть, смотри…***
Наводка на удивление оказалась верной, и отбить у Зала Душ заветную добычу в этот раз вышло без проблем. Записки повторялись время от времени: подброшенные, исподволь переданные невзрачными попрошайками или уличными мальчишками, один раз Хань Фэнь даже сам тайком сунул ему послание во время драки, в которой даже никто не пострадал, — и каждый раз оказывалось, что они не содержали ни слова лжи. Все изменилось с последней запиской, из которой наконец стало известно местонахождение отца Сяо Яна. Парень по настоянию учителя снова использовал навык разделения души, чтобы разведать обстановку: у массивной клетки обнаружился только сам Хань Фэнь и несколько человек охраны — и юноша уже собирался было радостно вернуться в свое тело и подготовить план освобождения, как вдруг пространство около него подернулось дымкой, заклубилось, постепенно являя из тьмы человеческую фигуру, замотанную в широкий плащ с глубоким капюшоном. Хань Фэнь тут же напрягся и, безошибочно посмотрев прямо в глаза незримо присутствующему Сяо Яну, одними губами велел: «Беги!» — и буквально за миг до исчезновения на него обрушилась такая волна давления, что сомнений не оставалось: промедли он еще секунду, и его бы просто размазало по стенке. Парень тогда насилу вернулся в свое тело и, тяжело дыша, завалился к учителю, старательно отрицая для себя тот факт, что в этот раз Хань Фэнь спас ему жизнь.***
Нападение было неожиданным и крайне продуманным: воины Зала застали юношу врасплох, так что он едва успел отбить первую атаку, чудом не угодив в расставленную ловушку только благодаря своевременному предупреждению алхимика. Их было много, и бойцами они были неслабыми, так что шансы изначально были не равны. Но когда Сяо Ян уже стоял на одном колене, тяжело опираясь на меч и сплевывая кровь через злую ядовитую улыбку, морально приготовившись к тому, что следующая атака станет для него последней, перед ним вдруг из ниоткуда появилась фигура в черном и закрыла их обоих щитом — а в следующий миг уже подхватила его одной рукой и сломала амулет телепортации. Их закружило в вихре перемещения, сразу накатила тошнота и слабость — но прежде чем окончательно потерять сознание, парень на секунду встретился взглядом с очень знакомыми глазами, яростно сверкающими поверх маски. Это были глаза Хань Фэня.***
Оказавшись в безопасном месте, Хань Фэнь поспешно уложил свою ношу на грубо сколоченную кровать у дальней стены и, проверив пульс и убедившись, что помирать этот паршивец пока точно не собирается, вздохнул и, сняв с его пальца кольцо, уже без колебаний приложил его ко лбу. Беседка пустовала, вокруг царила тишина, нарушаемая только гулким рокотом водопада вдали, и Хань Фэнь, не почувствовав присутствия наставника, громко позвал: — Учитель! На третий окрик с той стороны крыши раздался раздраженный стон. — Чего орешь как оглашенный? — недовольно отозвался Яо Чэнь, показавшись наконец над коньком крыши. — Неужели за столько лет ты так и не выучил, что если учитель не реагирует, значит, он не хочет тебя видеть? — и, перелетев крышу, легко опустился неподалеку от ученика, хмуро уставился на него. — Ну, чего тебе? Хань Фэнь натянуто улыбнулся. В глазах наставника больше не было прежней настороженной злости и горького разочарования — он смотрел скорее внимательно и как-то отстраненно и уже не гнал его прочь с порога, так что Хань Фэнь счел это своей маленькой победой — почти невозможной в их обстоятельствах и оттого еще более ценной. — Простите, учитель, — вежливо ответил он с легким поклоном, — но я подумал, что Вас это заинтересует, — он приблизился и, вытащив из-за пазухи свиток, протянул его алхимику. Помедлив, тот все же принял его и направился к столику, разворачивая на ходу. Небрежно усевшись, он вчитался в текст и снисходительно фыркнул. — Ты что же, думаешь, я не знал? — поинтересовался скептически, демонстративно потрясая свитком. — Если бы из кольца было так просто выбраться, я бы не сидел сейчас здесь уже который год. Этот Плод Души Младенца — штука, конечно, хорошая, но его уже лет пятьсот никто на континенте не видел — проще отыскать иголку в стоге сена, — он отбросил свиток и, раздраженно взмахнув рукавами, вопросительно уставился на ученика. Хань Фэнь подошел ближе. Алхимик, конечно, и не подумал предложить ему сесть, но он и сам не рассчитывал на радушный прием, так что вежливо остался стоять перед наставником, не претендуя на большее. — Я бы не предложил Вам такое, если бы не был уверен, учитель. Плод есть, и он сейчас в Павильоне. Рука, которой Яо Чэнь потянулся поправить волосы, замерла на середине движения. — Что ты сказал? — как-то сдавленно отозвался он. — Откуда? Хань Фэня так и тянуло ответить резче, чем следует, но он все же сдержал свой ядовитый язык и устало пояснил: — Владыка Зала, прежде чем уйти в закрытую культивацию, велел своим сторонникам найти этот Плод и дал им наводку. Его пока поместили под мою охрану, но Хунь Миэшэнь должен выйти уже через неделю, так что, если решитесь, времени у нас мало. Алхимик красноречиво выгнул бровь на это самоуверенное «у нас», но неожиданно никак его не прокомментировал и, подперев голову кулаком, снова, уже внимательнее, вчитался в свиток. — В принципе шансы есть, — пробормотал он себе под нос, не отрываясь от текста, и требовательно посмотрел на ученика. — Эта пещера безопасна? Хань Фэнь отрывисто кивнул. — О ней никто не знает, кроме того, я поставлю дополнительный барьер, так что вас здесь никто не потревожит. Взгляд из требовательного стал внимательным. — Когда пропажа обнаружится, тебя раскроют, — на что Хань Фэнь жестко отрезал: — Это неважно, — и, не дав учителю вставить и слова, уже более деловито продолжил: — Раз Вы согласны, я позже передам Плод Сяо Яну: по моим подсчетам, он должен очнуться уже к вечеру, — и, развернувшись, направился к обрыву. — Хань Фэнь, — догнал его ровный прохладный оклик, и, помедлив, он все же обернулся. — Да, учитель? — с вежливой, но какой-то искусственной улыбкой, словно он знал, что ему сейчас скажут, и до последнего надеялся этого избежать. — Ты же понимаешь, что для тебя это верная смерть? — как-то очень проникновенно, но без капли сочувствия спросил Яо Чэнь, и Хань Фэнь внутренне содрогнулся от этого пронизывающего взгляда и тона, не выражающего ничего, кроме интереса. Он ломко болезненно усмехнулся: да уж, плакать по нему точно не будут. — Я уже давно живу взаймы, учитель. А теперь с Вашего позволения, — и, коротко поклонившись, исчез в неяркой вспышке, уже не видя, как в бессильной злобе кривятся тонкие губы, а на стол с грохотом приземляется до побеления костяшек сжатый кулак.***
— Ты ему веришь? — только и спросил Сяо Ян, узнав об этом рискованном плане по вызволению учителя из кольца, — на что тот снисходительно фыркнул, но как-то слабо, без прежней выразительности. — А у тебя есть идеи получше? Если у него действительно есть Плод Души Младенца, это самый надежный способ. Парень покачал головой, никак не отреагировав на подначку. — Это не ответ. Яо Чэнь отвел взгляд и занялся чаем, старательно не глядя на порой чересчур проницательного ученика. — Полагаю, риск стоит того и… — начал было он, но юноша совсем не вежливо перебил его на полуслове: — Учитель, пожалуйста, просто ответь на вопрос, — на удивление твердо потребовал он, пристально вглядываясь в молодое лицо. — Ты ему веришь? Понимая, что и дальше увиливать не получится, алхимик раздраженно втянул воздух сквозь стиснутые зубы и, с громким жалобным стуком отставив чайник, сердито и в то же время как-то уязвленно ответил на не по возрасту проницательный взгляд ученика. — Я хочу ему верить, — с нажимом. — Доволен? Сяо Ян еще с полминуты настойчиво всматривался в непривычно неуверенные темные глаза напротив, выискивая малейшие причины отказаться, поспорить — и все же выдохнул и согласно склонил голову, уже деловито спросил: — Какой план? Алхимик благодарно прикрыл глаза.***
Когда спустя несколько дней на пороге Павильона ожидаемо появился старейшина Зала Душ, Хань Фэнь без колебаний вышел ему навстречу, отчетливо осознавая, что этот день станет для него последним, — и все равно не жалел о принятом решении. Не жалел, когда уже привычно разыгрывал дурачка, почти искренне не понимая, куда же делся из тайника вверенный ему Плод, и, опустившись на одно колено, яро извинялся за проваленное задание, испытывая при этом только равнодушие и какую-то непонятную невозможную легкость. Не жалел, когда жесткая рука, прежде не раз в жесте скупой похвалы трепавшая его по плечу, сейчас без труда удерживала его за шею, перекрывая доступ воздуху, а искаженный от ненависти рот шипел ему в лицо страшные проклятия. Не жалел, когда та же рука отшвырнула его в стенку так, что из глаз посыпались искры, а из носа и уголка губ потекла кровь, и когда вслед за этим в него устремился луч явно смертельной атаки. И когда за секунду до удара перед ним вдруг не иначе как предсмертной галлюцинацией из ниоткуда появилась величавая фигура учителя, Хань Фэнь только слабо улыбнулся непослушными губами — с горькой болезненной радостью — прежде чем окончательно потерял сознание. Он был действительно уверен, что это конец и что дальше его ждет только мост Найхэ и суровый суд не ведающего снисхождения Янь-вана, и даже надеяться не смел на хотя бы частичное искупление или прощение учителя — пока не открыл глаза в своих собственных покоях в Павильоне Звездопада. В распахнутое окно ярко светило солнце, со двора доносились приглушенные разговоры учеников и слуг — а на низком столике рядом лежали два комплекта одежды: зеленый, походный, с глубоким капюшоном, надежно скрывающим лицо; и сине-черный костюм Павильона, который он носил давным-давно, будто в прошлой жизни, когда еще сам был учеником. А ровно между ними, призывно поблескивая узорными гранями, примостился его старый ученический колокольчик и лаконичное послание под ним, написанное уже почти позабытым, но таким родным небрежным почерком: «Поздравляю, малец: ты все же смог меня переубедить!». В груди защемило, и Хань Фэнь поспешно рвано выдохнул, не в силах сдержать бушующий внутри вихрь эмоций. Подрагивающая рука ненадолго задержалась над зеленым костюмом — и уже без колебаний подхватила со стола ученический.Но верил я: не все еще пропало, Пока не меркнет свет, пока горит свеча…