Тихий огонек его души

После вызволения учителя из кольца наступили месяцы затишья. Все знали, что такое спокойствие не продлится долго — но упрямо цеплялись за его крупицы, по капле восстанавливая утраченное равновесие и пошатнувшиеся силы. Яо Чэнь вернул себе статус главы и со стонами разгребал накопившиеся за годы хаоса дела; Сяо Ян активно тренировался и не менее активно донимал наставника по любому удобному поводу, добавляя тому головной боли; Хань Фэнь на правах дашисюна тренировал учеников, занимался внутренним управлением, а вечерами честно исповедовался учителю обо всем, что случилось с ним и с Павильоном за время его отсутствия. Алхимик попеременно то мрачнел, то закатывал глаза, изредка одобрительно покачивал головой, но чаще вскакивал и, взмахнув широкими рукавами и заложив руки за спину в излюбленном жесте, устраивал ученику безжалостную головомойку. Порой все заканчивалось быстро и бескровно, а порой они спорили до хрипоты по полночи, пока Сяо Ян, отчаянно зевая, не заявлялся на порог кабинета главы с недвусмысленным намеком, что простым смертным порой и спать надо — желательно без криков на пол-Павильона. В такие моменты в глазах обоих, учителя и ученика, зажигался знакомый обоим тоскливый огонек, только у Хань Фэня этот огонек был еще и виноватым и откровенно больным: раньше шицзе их тоже так разнимала, когда они засиживались до глубокой ночи — а теперь ее нет. Теперь ее место занял ее сын, еще более наглый, бесцеремонный, но такой же преданный и упрямый. Достойный преемник, со скрипом признавался себе Хань Фэнь, уже почти не чувствуя прежней ревности и зависти. Все это напоминало какую-то извращенную идиллию, выстроенную на горе трупов. Это спокойствие казалось чужим, неправильным, невозможным, как в затянувшемся кошмаре, когда секунды затишья пугают больше, чем кровавая баня и быстрая смерть. Ни учитель, ни Сяо Ян ни словом не обмолвились другим о его предательстве, и он все также пользовался всеобщим уважением. Даже с этим наглым паршивцем после пары стычек, быстро пресеченных раздраженным и уставшим учителем, он научился сосуществовать в хлипком подобии мира. И все же прошлое никому из них не давало покоя. Да, учитель принял его, вернул колокольчик, не ущемлял в правах, никак не выражал своего пренебрежения — и за это Хань Фэнь был ему по-настоящему благодарен. Но он кожей чувствовал эту натянутость, недосказанность — их отношения будто повисли в воздухе в шатком равновесии, с таким трудом выстроенном усилиями обоих. Но даже это было бесконечно, невозможно много в их обстоятельствах. И Хань Фэнь принял эти негласные правила игры: улыбался почти как раньше, помогал с делами, делая вид, что не замечает долгие задумчивые взгляды исподволь, порой мрачные, порой опасливые, порой холодные и темные, не замечает иногда болезненного излома губ при взгляде на его меч, много лет назад подаренный самим учителем. Принял и отчаянно гнал от себя крамольные мысли, что ему не хватает прежнего тепла и легкости. А ведь когда-то учитель смотрел на него мягко и ласково-насмешливо звал его «А-Фэнь»… На воспоминаниях об этом сердце болезненно сжималось, но он только крепче стискивал зубы, запрещая себе даже мечтать о подобном: слишком поздно, слишком многое стоит между ними. Не заслужил.

***

Гром грянул ожидаемо неожиданно. Ну вот надо было Хунь Миэшэню послать своих прихвостней за этими гуевыми костями Святого именно в тот день, когда они обновляли защитный барьер! И не просто послать, а еще и заявиться на огонек самому в тот самый момент, когда они уже понадеялись на относительно бескровную победу. Им еще повезло, что как раз тогда проходило малое собрание Альянса, и главы союзных сект сразу поспешили им на помощь — иначе их, ослабленных установкой барьера, воины Зала Душ раскидали бы как котят, даже невзирая на присутствие Яо Чэня, прорвавшегося в ранг Святого после вызволения из кольца. Бой затянулся: все, кто не ранен, устали и вымотались, многие еле на ногах стояли — держались пока только алхимик с обоими учениками и трое глав союзных сект из тех, кто посильнее. Вдруг Хань Фэнь с Сяо Яном почти синхронно пошатнулись, припадая на одно колено и отплевываясь кровью, и Яо Чэнь, практически не глядя, прикрыл их щитом, защищая от не заставившей себя ждать атаки. И этой секундой не мог не воспользоваться враг, мгновенно перемещаясь в слепую зону алхимика. Картинка была слишком знакомой. Хань Фэнь как в замедленной съемке широко распахнутыми глазами смотрел, как скрытая волна ци летит в учителя, а тот совершенно точно не успевает послать ответный удар: боец был хоть и слабоват для него, но быстрый и меткий. Хань Фэнь прекрасно знал, что Яо Чэня, тем более на уровне Святого, так просто не взять, что он в любом случае, даже если не успеет увернуться, серьезно не пострадает и практически наверняка сможет без проблем продолжить бой. Все эти мысли и расчеты пронеслись в его голове со скоростью молнии, в то время как уставшее и раненое тело с несвойственной ему стремительностью само рвануло навстречу, вылетая из-под щита и принимая удар на себя. Удар, который для него наверняка станет смертельным. Темная волна отшвырнула его в ближайшее дерево, выбивая из легких воздух напополам с кровью, в ушах зазвенело, перед глазами заплясали цветные пятна. И уже на грани потери сознания сквозь непрекращающийся звон ему послышался заветный крик, полный неверия и ярости: «А-Фэнь!».

***

Пробуждение было тяжелым: тело ломило, будто по нему потопталось стадо Снежных обезьян, перед глазами все еще плясали круги и пятна. Вдруг на лоб легла прохладная рука, и в меридианы, забирая боль, острожным ручейком потекла живительная ци, которую он и спустя столько лет узнает из тысячи. Когда к телу вернулась минимальная подвижность, Хань Фэнь все же открыл глаза и медленно и неловко потянулся сесть. Рука тут же пропала, оставляя после себя отвратительную пустоту. — Зачем, Хань Фэнь? — раздался со стороны непривычно усталый и серьезный голос алхимика, и тот, кое-как устроившись полусидя, повернул голову. Учитель сидел на стуле рядом с его кроватью, расставив ноги и опираясь локтем на бедро. Он выглядел откровенно измученным и вымотанным: лицо осунулось, под глазами залегли глубокие тени, волосы наполовину в беспорядке. А в темных выразительных глазах застыла боль и какое-то неясное напряжение. Хань Фэнь неловко пожал плечами и отвел взгляд. Самому бы знать, почему. Глупо получилось ведь. — Я не мог иначе, — наконец выдал он единственный правдивый ответ и исподлобья посмотрел на наставника. Тот с полминуты все с тем же непонятным выражением вглядывался в неуверенного ученика — как вдруг он выдохнул и зарылся в седые волосы, сразу словно бы сдулся и обмяк на стуле. Он снова посмотрел на Хань Фэня — но теперь темные омуты светились теплом и принятием, отчего у того болезненно защемило сердце. Неожиданно алхимик наклонился и отвесил ученику несильный щелбан. — Бестолочь ты, А-Фэнь, — цокнув языком, изрек он насмешливо — и Хань Фэнь едва не задохнулся от этой почти позабытой мягкой ехидцы в родном голосе. Это было немыслимо, невозможно, он не заслужил этого ласкового укора, этого детского обращения, учитель не мог его так быстро принять и простить, в принципе не мог принять и простить настолько, не мог… Просто не мог. Но сделал. Хань Фэнь рвано выдохнул, как-то отстраненно думая о том, что все это неправда и скорее всего он все еще валяется в лихорадке и видит сон, подброшенный его уязвленным и жаждущим тепла подсознанием, — в то время как уголки губ уже дрогнули в несмелой улыбке, а в глазах зажегся огонек надежды. — Зато Ваша бестолочь, учитель, — честно попытавшись изобразить прежние дразнящие интонации, хрипло выдавил он фразу, которую часто говорил в детстве с неизменной хитрой ухмылкой непоседливого ребенка и которую уже не чаял однажды снова произнести вслух. Алхимик лишь согласно склонил голову, лукаво сверкнув как раньше живыми глазами.