красное солнце сгорает дотла

      Полдень печет даже светлый затылок Ишим. Солнечно, невыносимо. Жара тяжелая, липкая, как и всегда в красной адской пустыне. Раскаленный воздух душит, губы пересыхают. Столичный базар пахнет ярко, пронзительно: острыми специями и дикой магией. Мелькают пестрые ткани, покачиваются, позвякивают украшения на острых рогах и заинтересованно изогнутых хвостах. Не протолкнуться. Ишим украдкой косится на прилавок, на котором сверкают амулеты. У бедной беженки с нижних кругов Ада совсем нет денег, но она останавливается послушать болтовню торговки, больно заманчиво та обещает небывалую удачу и вечную любовь.       — Воровка! Держи воровку! — раздается откуда-то справа зычный крик. Надрывается высокий демон у лотка с фруктами, размахивает руками.       На базаре всегда воруют, ничего нового. Ишим отворачивается, почти сразу забывая об этом, но вдруг кто-то с разбегу врезается в нее. Вскрикнув, Ишим падает. Над головой охи и вздохи — и никто не бежит ей помочь. Песок и пыль забиваются в волосы, она слышит треск юбки. Оказавшийся на ней вор сдавленно ругается, ерзает. Острый локоть неудобно вбивается в ребра.       У воровки растрепанные темные волосы, будто подрезанные ножом, и хищный взгляд, прищур стальных глаз. Ни рогов, ни хвоста — неужели?.. Подобравшись, девушка скатывается с Ишим, отряхивается. Оглядывается на торговца фруктами, что пытается пробиться к ним сквозь плотную толпу зевак. Быстро косится на мятую корзину, на россыпь алых яблок, которые развалились по грязной земле. Подкатились под ноги демонам…       — Эта девчонка с ней! — вдруг орет оглашенный торговец. — Они заодно, она тоже воровка!       — Я? — пискнув, испуганно сжимается Ишим. Теперь ей кажется, что все тяжелые взгляды останавливаются на ней, скрещиваются, как шпаги. — Я не с ней!..       Усмехнувшись, нахальная воровка вдруг снова кидается на Ишим. Она не успевает защититься, только сдавленно вскрикнуть. Ее сгребают в торопливые крепкие объятия. От рубахи резко пахнет кровью, отчего шерстка на хвосте Ишим встает дыбом. Воровка расправляет черные лохматые крылья и ввинчивается в небо, обдав базарных зевак волной горячего воздуха. Вслед несутся испуганные крики.       Визг раздирает горло. До боли, до хрипоты. Когда под ногами не остается земли, Ишим кажется, что испуганно колотящееся сердце все еще внизу. Она жмурится, уткнувшись в горячую шею воровки. Слышит короткий хриплый смешок. Прямо над ухом, до мурашек.       Когда Ишим осмеливается открыть глаза, она видит город. Весь город. Его узкие извилистые улочки, разноцветные коробки домов, далекие шпили дворца. Демоны по-муравьиному копошатся внизу. Легкий ветер треплет волосы Ишим, облизывает лицо верным псом. Это не страшно — если приникнуть ближе и чуть поджать ноги. Позволить полету захватить тебя.       Ее отпускают на другом конце города, подальше от базара. Падшая стоит напротив, крылья ложатся вдоль ее рук, обманчиво расслабленные. Иссиня-черные вороньи перья кажутся мягкими — и Ишим до ужаса хочется коснуться их, зарыться пальцами, приласкать, как грозного дворового кота…       — Я Кара, — говорит, чуть щурясь от слепящего солнца, воровка. — Ты извини, что я так тебя сгребла. Испугалась, что из-за меня поколотят кого-то невиновного. Тот придурок начал орать всякое. Я вот… — Она роется в кармане широких штанов-шароваров, вытягивает красное наливное яблоко. — Держи. Они вкусные, кислые.       Ишим задумчиво косится на яблоко, будто оно может быть отравлено, и медленно качает головой. Она все еще слишком напугана, чтобы принять его. Солнце выжигает спину. Кажется, она вся мокрая. «Жаль», — вздыхает Кара и с аппетитным хрустом вгрызается в яблоко.       — Я Ишим, — говорит она. — Это было ужасно. И очень красиво.       — Ну, сегодня я не планировала похищать миленьких демониц, только немного яблок, но уж как получилось, — улыбается Кара и смеется. Очень заразительно.