красное солнце сгорает дотла

      Стрела срывается в полет, разит прямо в цель. Ишим видит, как она пробивает горло, видит брызги черной крови на бледном лице. Демон, целивший Каре в голову, падает вниз, ухнув с высоты, револьвер вываливается в серую степь, а его обезумевший конь все несет и несет, визжа, не разбирая дороги, сминая и гвардейцев, и люциферов легион. Мясорубка гражданской пахнет свежим мясом и порохом. Рядом гремят выстрелы.       Кара мимолетно оборачивается, находит взгляд Ишим. Глаза у нее темные, жуткие, как провалы Бездны, все лицо заляпано кровью, стекает из рассеченной брови. В безумии схватки-свалки Кара теряется, рвет и кусает, как бешеный зверь, налет крови густо пятнает саблю. Сабля больше не блестит. Кара кивает рывком, как будто голова вмиг отяжелела. Ишим прикладывает ладонь к сердцу на мгновение, прежде чем снова дернуть стрелу из колчана.       Она рядом. Она прикроет. Пока Кара, свесившись с седла, рубит наотмашь, Ишим взглядом ищет тех, кто посмеет напасть на нее. Тетива голодно поет.       Никому Ишим не позволит ей навредить.

***

      В эту ночь они не возвращаются в Ленвис, остаются в степном походном лагере. От близости разлома между кругами жарко, не так невыносимо холодно, как у самого озера Коцит, что в центре Девятого круга. Но Ишим, привыкшая к пустыне, все равно зябко обнимает себя руками за плечи.       Гвардейцы кажутся ей стаей зверей. Родных, прикормленных псов. Они все залиты кровью, все знают вкус смерти, и это их роднит. Ишим бредет между пестрых палаток, встречая их улыбки. Маленькая жена командора. Их символ — что на их стороне что-то доброе, хорошее, нежное.       Ишим и убивает, говорят, с любовью. Сразу наповал.       Подняв взгляд от испещренной записями карты, Кара смотрит на нее. Запекшаяся царапина через бровь чернеет, но взгляд уже оттаял, он не так страшен, как в бою.       — А ты почему хромаешь? — вдруг говорит Кара, мотнув головой. — А ну сядь.       Приказной тон командора слишком въелся, но Ишим подчиняется. Садится на стул, косится на заваленный бумагами хлипкий столик… Кара сначала рассматривает порез через плотные кожаные штаны, а потом, шумно выдохнув, стаскивает их с Ишим. В ее движениях нет ничего соблазнительного, только сухая точность. Она тянется куда-то в угол, подхватывает бутыль едко пахнущего спирта и чистые тряпки. Ишим догадывается, что Кара сама промывала царапины.       — Ерунда, меня только задели, — говорит она вяло, но не сопротивляется, когда Кара бережно очищает рану от присохшей кровяной корки. Тихонько шипит.       Кара непривычно бережна. Она не умеет чаровать, поэтому не способна излечить ее теплым прикосновением магии… да и не стоит тратить колдовские силы на такую мелочь. И все же от ее касаний Ишим становится теплее. Она улыбается, глядя, как Кара бережно накладывает белую повязку.       — Ну вот, скоро подживет, — довольно говорит она, полюбовавшись на бинты. Целует голую коленку Ишим, заставив ее хихикнуть. — Спасибо, любовь моя. Ты сегодня мне жизнь спасла.       — О, я прекрасно знаю, что ты не умрешь, — обманчиво беззаботно говорит Ишим. Ей хочется в это верить. Она должна. Кара встает гибким кошачьим движением, оказывается прямо напротив, и Ишим шепчет ей в губы: — Не хочу, чтобы кто-то смел на тебя напасть.       — Конечно, — посмеивается Кара. — Значит, твой приказ мне — не умирать?       — Не умирать, — эхом повторяет Ишим. — Никогда.