Голограмма

      У Лу Рид всегда был дерьмовый вкус на парней. Я лично не горел желанием с каждым общаться, но она ж приводила, знакомила. Или это они за ней везде таскались, хрен его разберет теперь.       Тина только в рот заглядывала. Тома воспринимал спокойно, как временного попутчика, как полку, приклеенную к стене на слюни, — руки уберешь да само отвалится. А я, пожимая очередную ладонь — с чувством, до хруста, — задавался вопросом.       И где она таких утырков находит?       Понятное дело, в пределах своей социальной группы не потрахаешься. Мы друг другу почти как родные. Не те, кто по самые гланды залезть может, но достаточно близкие, чтобы намекнуть:       — Если нормального парня найти хотела, стоило копать глубже собачьих экскрементов.       — Йонас, ты достал. «Мудак» не нравится? — Имя изменено в целях конфиденциальности или потому, что мне нахер не сдалось запоминать. — Я его тебе и не предлагала.       — Долбанулась? Глаза разуй.       — Свои протри и на своих пассий посмотри.       Да че на них смотреть, Лу? Сам я на серьезные отношения не претендовал никогда. Еще в интернате после первых неуклюжих попыток понял, что заставить себя прикипеть к кому-то кроме, открыться, быть собой, не фильтруя слова и мысли, звучит как утопия, а она недостижима. Не в нашем блядском мире.       Черт, интернат… полон воспоминаний. Первый секс, первая драка до разбитых костяшек, до кровавых соплей, первый выплюнутый с кашлем дым в легких. Осточертевшие кабинеты, жилые комнаты, впитавшие хмельные откровения, мрачные лестничные пролеты, а сразу за ними крыша — место большинства «первых».       К Лу Рид неприменимо «большинство».       Первый раз увидел ее в коридоре. Среди обшарпанных стен она ловила своими белокурыми волосами тусклый свет солнца через грязные заляпанные окна. Тогда я еще не знал, что она станет одной из нашей социальной группы, своей. Кинул беглый взгляд и прошел мимо.       Первый раз назвал по имени во дворе, прижимая зарвавшуюся шпану к асфальту.       — Лу, подправишь ему прическу?       И сразу, передернувшись всем телом, добавил, чтобы девчонка не загордилась:       — Не думай себе там… Я не за тебя заступился. Ты мне не нравишься.       — Ворчишь смешно.       Годы спустя наткнулся в пустом кабинете на нее и какого-то парня с шарящими по еще нескладному телу руками. Там же впервые услышал скрежет собственных зубов и глухой далекий набат непонятных неправильных мыслей в голове, эхо которых еще долго преследовало меня после.       Тему замяли. Интимно, хер ли тут обсуждать? Да и сам я знал не мало мест для уединения. Глубоко похер где, когда, да и, в принципе, с кем. Но надо ж было такого выбрать…       — Йонас, ты лезешь не в свое дело. Почему тебя вообще волнует, с кем Лу встречается? Не думал, что это выглядит не совсем как дружеский интерес?       Громогласное отрицание в голове. Не может же мозг врать самому себе?       — Чушь собачья. Лу — одна из наших, а мы своих защищаем.       — От чего? Первой влюбленности? — Ирма тогда так многозначительно улыбнулась, складывая руки под подбородком. — Очень опасно.       — Опасно сесть на член к полному придурку.       Когда понял, что поделиться с ней было ошибкой, Ирма уже закопалась в рассуждения и нашла то, чего нет. Она всегда была проницательной, но тут воображение завело ее слишком далеко. Напридумывала себе и в мою башку ерунду вбить пыталась.       Заботиться о членах социальной группы нормально. Я делал это в своей манере. Не хотел потом видеть Лу расстроенной, хотя, зная ее, отдав почести драме, позвала бы бить морды, если кто-то совсем границ ублюдству не видит.       — Только поэтому?       — Только поэтому.       Адекватный аргумент. Был, пока Тома, разделявший мое положения друга, не разделил точку зрения.       — Хочешь вызваться каждый хрен проверять?       — Иди ты.       — Серьезно, Йонас. Нормальные ребята, обычные. Что тебя так бесит?       — Идиотизм.       Но больше всего бесило, что, в действительности, я не мог ответить на этот вопрос. Все причины на остывшую голову казались надуманными, притянутыми за уши отговорками. Поэтому просто перестал лезть. Чужая личная жизнь, чтоб ее… Только от гниющего внутри раздражения меня это не спасло.       После выпуска стало легче. Не видеть, не слышать, не пережевывать самому себе мозг. Лу чаще отдавала предпочтение одноразовым связям. Выросла, покрылась коркой цинизма, на работу устроилась дебильную.       Мы стали реже видеться. Я ушел с головой в работу, Лу — в побегушки с напарником по поручениям Корпуса. Напарник еще этот...       Ее парни давно превратились в неясные силуэты, размытые пятна, помехи на фоне. Все еще досаждающие, но такие незначительные.       Я перебесился, успокоился, перестал осуждать ее выбор. По крайней мере вслух. Перестал смотреть, как она уходит в сторону туалетов с незнакомцами, подцепленными на танцполе. Перестал буравить закрытую дверь взглядом, считать минуты, усмиряя тихо клокочущее, забитое, раздавленное чувство алкоголем. Перестал отводить глаза, когда Лу возвращалась.       Почти.       Крэп. Гребанное «почти».       Хрен его знает, почему я не догнал раньше. Почему испугался признать, нашел сотню причин, но ни одну правду. Почему продолжал отрицать, даже прижимая Лу к себе, разгоряченную и шокированную, после случайного, совсем недружеского танца.       — Охренеть.       — Ага.       Это слабо сказано. Сам одуплиться не мог, только виду не подавал. Промелькнувшие тогда чувства — наваждение, мираж.       Голограмма.       Бесплотная, слепящая глаза, покрывающаяся рябью, стоит рукой провести. Ускользающая от прикосновений.       Но Лу не вырывалась. Секунду, две, целую вечность. А копошащиеся внутри эмоции не казались новыми. Скорее неизведанными, замаскированными налетом долгой дружбы. Охренеешь тут.       Признать влечение не стоит ничего. Признать что-то больше, длящееся годами — значит признать собственную тупость, почувствовать себя слепым упертым болваном.       Стоя в своей квартире, оставив невесомый след поцелуя на ее шее, понимаю: так и есть. Официально.       Ок. Она нравится. Доволен?       Всегда так было? Звучит, как бред...       ...думал я, пока ловил ее манящие, пробирающиеся под одежду взгляды. В танце увел от очередного мудака, целовал жарко и напористо, будто первый раз останется единственным. Продолжал отрицать очевидное, скользя руками по стройному телу, вдавливая в матрас, чередуя толчками резкость и нежность, не помня себя от долбящих голову друг за другом открытий… Черт, это с нами происходит?       Блять. Она давно нравится.       За голограммой не разглядеть, с какого ракурса ни смотри. Пришлось послать все к херам — раздавить проектор. И вот, когда неон, мигнув в последний раз, гаснет, злость, раздражение, ненависть, сбросив иллюзию, оказываются ревностью.       Крэп. Все это время…       Мысль оседает в голове мягко, но разрушительно. Ломает воспоминания, стирает в пыль причины, оставляя после хаоса в руинах логики осознание.       В ее жилом блоке, прикрывая наготу одеялом, глажу спящую Лу по волосам, прочерчиваю пальцами дорожки от лица к ключицам, и, наконец, признаюсь самому себе, что…       …люблю ее. Давно.