Любит — не любит

— Могу ли я как-то тебе помочь? — спросил Моракс у Гуй Чжун однажды утром. Прошлой ночью они разбили лагерь после продвижения в северную часть региона, и их люди и солдаты все еще отдыхали в своих палатках после долгого пути с врагами. В небе звучала песня дождя, но этим утром не было красного рассвета, только белое небо, затянутое облаками, словно символ надвигающейся катастрофы. Она сильно похудела, но даже если судить по ее нездоровому виду, невозможно было не заметить в ней оттенков изящества, и походкой она шагала к концу своих дней элегантной. О Селестия, Моракс уже готов был поклясться, что рано или поздно эта женщина сведет его с ума. — Я в порядке. — Нет, не в порядке. — Я тебе сотни раз говорила, что в порядке. Когда же ты это поймешь? Он, как она это называла, надулся. В отличие от Гуй Чжун, которая даже тогда смотрел на него с теплом, он не мог даже выдержать зрительного контакта и скрыть, как он хмурится. Она могла бы стать Архонткой Миосердия, если бы такой трон был, но в такие моменты казалось, что ее сострадание к его чувствам меньше, чем было дождей этим летом. А лето в этих краях вообще не бывает дождливым. Но он не проронил ни слова. Поэтому каждую ночь он улетал на остров, расположенный справа от того места, где в будущем должен был быть построен прекрасный город, где еще не началась эра торговли и роскоши богатства — на том острове он мог закричать так, что его не услышал бы никто, кроме синего моря, но вместо этого он принимал облик дракона и только тихонько скулил. Он не имел права быть еще одним тяжелым бременем для Гуй Чжун. Несмотря на свое состояние, она продолжала рассказывать о девушке из деревни, о ее глазах, не похожих ни на какие другие, и даже упомянула прекрасное кружево, что сама богиня подготовила к ее свадьбе. Ему казалось, что она буквально празднует свою любовь, хотя именно в эти мгновения она и высасывала из нее жизненные силы. Но Моракс слушал и слушал, в ушах звенело, приходилось не обращать внимания на шум. Это помогало хоть как-то отстраниться от реальности и не принимать ее. Ей нужно было говорить, делиться и, по непонятным ему причинам, восхищаться этой девушкой — так кто он такой, чтобы не быть ей верным другом и слушателем? Поэтому он позволял всему услышанному гноиться внутри него до поздней ночи и часа, когда он мог остаться один посреди пустой земли и одиноких деревьев, чтобы иногда со злостью бросать камни, высвобождая тонны затаенной внутри боли, но гораздо чаще — тихо склонять голову и тяжело дышать. И много веков спустя, в милях к востоку от этого места, история повторяется. Если бы кто-то наблюдал со стороны, то увидел бы, пожалуй, странную картину. Вдруг человек в темных одеждах уже не стоял в глубине зарослей тропического леса, и вместо него появился настоящий дракон. Открывается вид на ландшафт Сумеру. Пейзажи разнообразны: холмы, на которые можно подняться, разноцветные цветы на фоне зеленой травы всех существующих оттенков этого цвета. Деревья здесь высокие, и для него они теперь изгибаются в плакучих узорах, бесконечно прекрасных в этом танце изогнутых стволов и ветвей. Чуть поодаль открывается вид на овраг и массивную, завораживающую фигуру стража руин. Проходит совсем немного времени, начинаются ассоциации, цепляясь одна за другую, цепочка болезненной логики завладевает его сознанием. Страж руин. Кто-то что-то — Мистер Одноглазик? О, именно так один маленький мальчик называет это чудовище. Тевкр. Конечно, имя мальчика. Чайльд. Его любящий старший брат, а Чжун Ли, кажется, теперь видит его во всем. Бутылка-термос упала на землю, когда он принял облик дракона. Если бы я все еще был в этом облике, твои пальцы зарылись бы в мою драконью гриву, я бы прижался щекой к внутренней стороне твоей ладони, я бы согрел тебя на вершине горы холодной ночью, я бы усадил тебя к себе на спину и показал с высоты драконьего полета все, что захочешь, пожалуйста, позволь мне положить голову тебе на колени — И если бы кто-то наблюдал со стороны, то увидел бы, как дракон дрожит, сдерживается, чтобы не оглушить своим воем весь лес. Его собственный внутренний голос навязчиво пульсирует в ушах. А если только захочешь, я превращусь обратно в человека, позволь сплести наши пальцы — В этой форме чуть менее больно. Чуть более выносимо. Это тело сильнее, но драконья форма не забирает сознание и воспоминания, они чисты и ясны, а восприятие и чувства могут быть даже обострены. Но как бы ни были полезны эти способности, сейчас Чжун Ли хотел бы, чтобы в этой форме он ничего не помнил. Стать животным без разума. Ведь он помнит рыжие волосы и каждую веснушку, помнит, что возлюбленная Гуй Чжун носила в косе свои рыжие волосы, но чуть более темного цвета, и эта ирония переплетения судеб рассмешила бы Чайльда, если бы он только знал. Если бы кто-то наблюдал со стороны и подошел поближе, то увидел бы, что по щеке дракона текут слезы в немой мольбе о пощаде. И кто-то действительно наблюдает, кажется. Этот кто-то играет мелодию на лире. Знакомые ноты, соединяющиеся в вихре сладкой колыбельной, — стиль автора не может не выдать его. Эта мелодия сопровождает Тейват уже много веков и, если верить легендам, даже спасает жизни, но мало кто знает ее истинное происхождение, кому принадлежит авторство. Чей талант звучит, нарушая тишину лесных тропиков. Дракон оглядывается по сторонам и склоняется к земле, чтобы как можно дольше оставаться незамеченным. Дыхание дракона во много раз громче человеческого, но он не хочет привлекать внимание обратным превращением. Это все равно не поможет ему спастись — слишком поздно. — Эх! Эй, ты! Дракон фыркает. Он бы взмыл в воздух прямо сейчас, под утренним небом, подальше отсюда и от барда в белых носках перед ним, но вряд ли уместно демонстрировать всему Тейвату свое почти полное здоровье сейчас, когда он, по идее, должен быть очень даже мертв. Он поворачивает морду в противоположную сторону, но юноша в зеленом следует за ним со скоростью ветра и снова приземляется прямо перед его большими звериными, но все еще янтарными глазами. — Давай уже, трансформер, хватит выпендриваться. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, такая поговорка, верно? Каждый из них, похоже, упрямее другого. Дракон пыхтит в знак вынужденного согласия, и тут Чжун Ли снова становится похож на высокого мужчину в темном пальто. Он выпрямляет спину и складывает сильные руки на груди. — Венти. Что ты делаешь в Сумеру? — Решил нанести визит тебе, — бурчит Венти, щелкая пальцами, чтобы лира растворилась в воздухе. — Я же говорил, что проведаю тебя. — Как ты узнал, что я здесь? Кажется, сейчас это называют сталкингом. — Ой, хватит, — Венти морщит нос и отмахивается от Чжунли. — Больно ты мне нужен. Путешественница приглашала тебя, я знал, что в конце концов ты согласишься, никуда не денешься. Ах, этот бард. — Спасибо за визит. Кажется, мы виделись на этой неделе больше раз, чем за последние три столетия. — Эге, ты прав, — ухмыляется Венти, давая понять, что даже гордится собой. — Впрочем, я не против. — Удивительно, но я тоже. Не в силах больше сдерживаться, он резко падает на землю на колени, и от мощного приступа у него перехватывает дыхание. Чжун Ли жадно глотает воздух, словно пытаясь высосать весь кислород из окружающего пространства, но и это еще не все. Он ослабляет галстук на шее, заранее зная, что это вряд ли поможет. На этот раз он не только кашляет, но и тошнота едва ли выносима. Он старается не думать о звуках, которые издает, — смеси коротких рваных вдохов и нечеловеческого рычания. Одной рукой он упирается в землю, а другой пытается прикрыть рот. Его длинные волосы перекинуты через плечо вниз, но изо рта не вылетает ничего, кроме цветов, так что картина получается немного чище, чем могла бы быть, если бы это была рвоте. Чжун Ли слышал, что смертные просят других смертных придержать их волосы, если их тошнит, но, к счастью, Венти этого не делает. Он ждет, что Венти как-то прокомментирует это зрелище, но бард уже оставил попытки скрывать своей шок за юмором и сарказмом. Венти осторожно опускает руку ему на плечо. Он практически шепчет, словно боясь причинить еще большую боль высоким тембром своего голоса: — Почему такая сильная атака сейчас, Чжун Ли? Ладонь Чжун Ли выглядит так, словно в нее только что положили несколько собранных цветов. На этот раз в ней оказалось несколько настоящих ромашек — тонкие стебли с узкими зелеными листьями, а на конце стеблей — сами цветы, позволяющие увидеть ярко-желтую солнечную сердцевину, такой контраст с уже привычными удлиненными белыми лепестками. Чжун Ли колеблется перед ответом. Он не хотел бы делиться подробностями своих сомнительных решений, начиная с причин, по которым он решил присоединиться к экспедиции на Сумеру, и заканчивая поеданием зефира с Чайльдом. Остается только надеяться, что Венти не подглядывал за ним раньше и не видел этого. Про такое он бы точно написал балладу. — Он здесь, со мной, — устало произносит Чжун Ли, поражаясь своему слабому голосу. — Люмин выдала нам одну палатку. — Ты серьезно? — Венти спрашивает так, что он бы точно подавился, если бы пил сейчас что-нибудь. Они стоят посреди леса, и он не сдвигается ни на дюйм в сторону, словно приклеенный к поверхности. — Я даже не знаю, смеяться мне или плакать. Голос, которым Чжун Ли отвечает, говорит о сильной усталости, но приступ, похоже, все же позади. Он прикрывает глаза и делает вдох. — Если честно, я бы предпочел, чтобы ты ничего этого не делал. Венти приседает рядом с ним, складывая руки на коленях. Он тактично смотрит на пейзаж впереди, давая своему другу возможность привести себя в порядок. Стараясь не обращать внимания на горечь во рту, Чжун Ли снимает перчатки и отряхивает их, рассматривая горсть ромашек. Теперь она не покрыта кровью, словно цветы полностью распустились; ничто не выдает того пути, что они проделали внутри его тела, чтобы оказаться перед его взором. — Я слышал тут, как девушки болтали в таверне на днях. Обсуждали слухи, сплетни о чьих-то отношениях. Я не особо вникаю в происходящее, поэтому не знаю, кто конкретно, но мне понравилось, как они сказали, что есть те, кто влюбляются первыми, и те, кто влюбляются сильнее. — И с какой именно целью ты мне это рассказываешь, позволь узнать? Возможно, он был слишком занят приведением себя в порядок и упустил нить разговора. — Ну, ты чего! Я подумал тут, может быть, нам все же удастся заставить его влюбиться сильнее? Типа ты первый. — Венти, я всерьез прошу тебя, оставь эту тему. Честно говоря, он бы не соврал, если бы сказал, что даже не думал о том, чтобы попытаться добиться романтической симпатии Чайльда. Даже когда Венти предложил ему прочитать свой список фраз для флирта и основ любовной жизни в Мондштадте, он ни на секунду не задумался об этом варианте. Как бы его ни звали, какую бы форму он ни принимал, он всегда ценит честность превыше всего. Справедливость — самое ценное и в контрактах, и в человеческих отношения. Как бы он посмел. Как посмел бы снова обмануть его: если в первый раз это было необходимо для того, чтобы выполнить условия контракта с Царицей, то теперь, попытайся он заставить Чайльда влюбиться в него для спасения своей жизни, грешной и эгоистичной души, он предпочел бы уже быть мертвым. Да и вообще, с какой стати ему любить человека, что однажды уже предал его? — Ладно, ладно, — Венти послушно вскидывает руки. — Я обещаю. Не хочешь прогуляться? — Да. Было бы здорово. Венти поднимает с земли чай Чжун Ли, встает первым и протягивает руку, чтобы помочь. Можно было бы усомниться в том, что его внешне хрупкое тело способно выдержать статную фигуру более высокого друга. Очевидно, это лишь обман зрения, и они оба отряхиваются от грязи, а Венти просто указывает рукой на небольшую тропинку. Они идут по ней без особой цели в тишине, что кажется обоим комфортной. — Думаешь, это судьба? Ты и Гуй Чжун. Не могу перестать думать про это совпадение. Вы ведь были так близки. — Мне кажется, она гордилась бы тем, что моя смерть именно такая, а не бесполезная бойня за трон. Они не обязаны избегать этой темы, но Чжун Ли ценит, что они могут поговорить и о чем-то другом — даже посмеяться. Он погружается в истории, для разнообразия не скрывая ряд деталей, которые могли бы выдать его настоящую личность, ведь Барбатос знает то, что больше никто. И хотя они не были близки, все кажется правильным. Проходит несколько часов, прежде чем они расходятся по дороге к лагерю, и за ними остается ночь историй, предсказаний о жизни регионов. Может быть, даже немного сплетен. — Я также хотел извиниться, Чжун Ли. Я знаю, что шучу над тобой, как всегда, но я чертовски горюю. Это мой механизм защитный, весь этот юмор. А еще я пишу песни. Вот. Он улыбается в ответ. — Я понял это. Он поправляет галстук, на котором уже не осталось следов приступа, случившегося несколько часов назад. *** Лагерь просыпается и наполняется жизнью, и через час все готовы отправиться в путь. — Удалось ли выспаться? — спрашивает Чжун Ли, подходя к Чайльду на пути по тропе, как бы показывая всем своим видом, что он серьезно настроен в том, чтобы не избегать его. — Да. Я привык использовать камни в качестве подушки, когда жил в тренировочных лагерях, так что здорово, что Люмин позаботилась о нас и принесла эти спальные мешки и подстилки, — он отвечает, пока они идут немного в стороне от остальной компании по направлению к территории. — Как прошла ночь, Мистер Антисоциальный? — Обнадеживающе, спасибо, — Чжун Ли отвечает так, будто нет ни капли лжи. — Здесь прекрасные виды. — Не хочешь ли встретить рассвет сегодня со мной? Что? — Что? — Чжун Ли резко останавливается на дороге. Синие глаза, только что полные дружелюбной надежды и доброты, мгновенно меняются, а улыбка исчезает с лица, словно кто-то нажал кнопку выключения на страже руин. — Прости. Ничего. Это глупо, — Чайльд ускоряет шаг, сосредоточившись. — Подожди, — он хватает его за руку, прежде чем успевает проанализировать свой порыв. — Подожди. Это не глупость, я не это имел в виду. — Тогда что ты имел в виду? — Ничего. Я просто удивился. — Почему? Я вчера тренировался стрелять с Коллеи и Эмбер, и Коллеи сказала, что неподалеку есть очень красивое место. Они туда хотели пойти рассвет смотреть, и они пригласили меня. А я пригласил тебя. Раз уж ты не хочешь провести ночь в одной палатке со мной, я подумал, что мы могли бы пойти куда-нибудь еще. Забудь, если не хочешь. — Это вовсе не глупо, Чайльд. — Да? Ладно, — он недоверчиво кивает. — Потому что твое "что?" прозвучало как голос моей матери. Когда ты в детстве принес маме поделку из школы какую-то уродливую, очевидно. Однажды я сделал что-то вроде куклы из этих шишек. И ты весь такой взволнованный и счастливый, а она закатывает глаза и обсирает все вокруг. А на самом деле ты вложил в нее всю душу, понимаешь? Он изображает эту сцену так ярко, как будто Фатуй все это время были театральным кружком по интересам. — Мне жаль, что я заставил тебя так себя чувствовать. Я вовсе не это имел в виду. Он чувствует, как что-то сжимает его руку, его взгляд скользит вниз, и только сейчас он вдруг понимает, что так и не убирал ладонь с руки Чайльда, а теперь сам сжал ее. Он хмыкает и отдергивает руку чуть более неловко, чем хотел бы. — Знаешь, у меня не так много опыта в дружбе и вообще в нормальных человеческих отношениях. Так что если это глупость, можешь сказать. Я просто знаю, что мой старший брат часто брал кого-нибудь с собой посмотреть на восход солнца. А мне не с кем было пойти. — Я повторю это миллион раз, ничто из того, что ты говоришь, не кажется мне глупым. Я очень ценю это. «А мне не с кем было пойти». Внутри все клокотало от мысли, что кто-то однажды займет это место и подарит ему всю любовь, какую только может дать мир. Чжун Ли готов отдать жизнь за то, чтобы такой человек однажды появился, кем бы он ни был — все же немного ругает себя за эгоизм и желание оказаться на месте этого пока неизвестного человека. Это чувство быстро пройдет. Он привык отпускать. Вместо этого ему хочется думать, что однажды вся любовь, что спрятана в этом юноше, вернется к нему. Пожалуйста, Селестия, дай ему сил кому-то довериться. Однажды на его плечо ляжет чья-то чужая заботливая рука, захотел бы ли он хоть на мгновение представить, что это была рука Чжун Ли, старого друга? Пусть бы она была нежной, ласковой, заботливой. С одного из зеленых холмов они наблюдают за большим участком иссушенной земли у его подножия, чувствуя с каждым шагом все более сильный запах. Кажется, что-то вроде горящего торфа, горькое и утомляющее все обоняние. Чжун Ли едва заметно морщит нос, пытаясь оценить, не спровоцирует ли этот запах его собственные, уже имеющиеся симптомы. Ханахаки предполагает внутреннее повреждение систем органов, в первую очередь легких, и этот тяжелый воздух вряд ли идет на пользу. Цвет местности соответствует распространяющемуся запаху: коричневые гнилостные тона и едва различимые поникшие растения и травы, что когда-то были зелеными. Каким бы опытным в путешествиях ни был человек, трудно удержаться от брезгливых мурашек, бегущих по позвоночнику от сочетания этого запаха, тяжести воздуха и самого вида этой больной земли. — Здесь должна быть какая-то опухоль. Ладно, я займусь очищением, как меня учили в деревне, а вы, ребята, бейте врагов. Меня предупреждали, что их будет много, будьте готовы, — Люмин говорит всем. Они один за другим спускаются с холма. Когда достигают дна оврага, все начинают оглядываться, и Е Лань опускается на землю, слегка касаясь остатков мертвой травы рядом с собой. — Да, совершенно безжизненно, — выносит она свой вердикт. — Выглядит тоскливо. — Вынужден согласиться. Удивительно, как меняется природа, но моя версия... — Чжун Ли собирается поделиться своими мыслями, но его постоянного и любимого слушателя почему-то нет рядом. — Чайльд? Позади Е Лань в нескольких больших шагах остановился Чайльд. Чжун Ли отступает назад с едва читаемой настороженностью, обычно не свойственной ему. — Что-то не так? — Да, да, нормально. Но он видит, как Чайльд сжимает пальцы в кулак и трет ими виски, а глаза его сужаются, словно свет вокруг собирается сжечь его сетчатку. Он пялится в сторону так, как если бы его глаза были направлены прямо сквозь других. — Чайльд? Он поднимает и опускает брови в почти слепом взгляде в пустоту. Тогда Чжун Ли подходит совсем близко и слегка наклоняет голову, чтобы заглянуть ему в глаза: — Что случилось? В ответ он произносит что-то похожее на нитьсиво и смотрит еще более туманным взглядом. — Что? Чайльд? — Ладно, думаю, будет лучше, если я сделаю перерыв. Вы идите. Он слегка наклоняется и упирается одной рукой в колено, а другой опирается на плечо Чжун Ли. Стоящая теперь рядом с ними Е Лань внимательно смотрит на него и опускает руку на его поясницу; похоже, у нее тоже нет никаких версий относительно происходящего. — Все ли в порядке? Ты меня слышишь? — Да, слышу я тебя, слышу, только тише, пожалуйста, — Чайльд хмурится, и кажется, что их обеспокоенный голоса звучат громче, чем обычно, словно взрыв бомбы той девочки из Мондштадта, о которой рассказывают странники. — Но я не вижу нормально, например, только половину твоего лица как будто. Их окружают безжизненные деревья и тяжелый запах, что-то сродни туману, от которого глаза отчаянно слезятся. Наконец он поднимает глаза, и сердце Чжун Ли словно бьется о ребра изнутри. — Дико кружится голова… — Такое уже случалось? Ты знаешь, что тебе нужно? Пожалуйста, метели Снежной, бризы Мондштадта, ветра из песков Сумеру, вечный суровый взгляд Селестии, пожалуйста, не дайте — — Ты знаешь, что происходит? Чайльд вместо ответа бормочет что-то невразумительное, и Чжун Ли различает лишь несколько слов, смысл которых сводится к тому, что он и сам не имеет ни малейшего понятия. Люмин и остальные замечают происходящее и возвращаются, на их лицах читаются невысказанные вопросы. Чжун Ли слышит, как Путешественница и Паймон слегка покашливают, прикрывая рты ладонями, и краем сознания улавливает мысль, что, в конце концов, у него здесь может быть хорошее алиби на случай, если его состояние напомнит о себе. Ложь, что все дело в отравленном воздухе. Однако эта мысль быстро ускользает, когда Чайлд рядом с ним шипит от боли. Подойдя к ним, Люмин не выглядит испуганной. Лишь указывает на небольшое прямоугольное строение чуть дальше в овраге. — Все в порядке? Я зажгла Свечу Жизни, там должно стать легче. Я тоже неважно себя чувствую, но это пройдет, обещаю! Чуть-чуть еще. Коллеи, самая из присутствующих компетентная в этом вопросе, чтобы понять, что происходит, с энтузиазмом кивает. — Да, все в порядке, не волнуйтесь, вы, наверное, отошли слишком далеко, просто нужно немного постоять рядом со Свечой. Чжун Ли не высказывает своих сомнений в словах девушек, а идет за ними в ту сторону, куда они указали, слегка поддерживая Чайльда за спину. Через несколько метров они останавливаются у сооружения размером чуть больше обычного фонаря — Свечи Жизни, поддерживающей здоровье путников. — Тебе лучше? Он не отвечает, и Чжун Ли приходится обхватить его лицо руками, чтобы спросить еще раз. Он поднимает его на себя, заставляя посмотреть в глаза. — Чайльд? — Думаю, мне лучше присесть, — наконец отвечает Чайльд, пряча взгляд, и медленно опускается на землю. — Блять. Они сидят у фонаря уже несколько минут, но ему не становится лучше, судя по его виду, и все недоверчиво переглядываются друг с другом. Остальные участники экспедиции чувствуют себя лучше у Свечи, и только рыжеволосый юноша в серой одежде почему-то сидит на земле, подтянув ноги к груди и пряча лицо. Что есть такое, от чего не может защитить даже самый сильный щит? — Так, вы все ждите здесь, я мигом. Найду Тигнари! — Путешественница принимает решение за всех и спешит назад к холмам.