Любит — не любит

В Сумеру много деревьев. А когда ты окружен ими, даже кажется, что их столько же, сколько песчинок в пустыне. Зеленый цвет везде. Некоторые из витиеватых узоров ветвей склоняются к поверхности земли, и на них можно даже сесть. Так что на ветке дерева в тени, вдали от зоны поражения, сидят три человека. Женщина с короткими волосами и в такого же цвета сине-белой одежде, двое мужчин слева от нее. Один из них, что с рыжими волосами, прямо посередине. — Зачем вы тут со мной торчите? — спрашивает Чайльд, прикрывая ладонями глаза. Он слишком много раз повторял, что с ним все в порядке и не нуждается в то , чтобы его как-то успокаивали или обслуживали. Они же только продолжали игнорировать его. Голос Чжун Ли, говоря, делает пониже специально. Чайльд же сказал, что голова раскалывается при громких звуках. — Почему бы нет? — он спрашивает в ответ. — Знаете, в армии другие правила. Лучше бы это была не цель, не так ли? Мы должны знать, как уходить. Вот они и уходят. Они все уходят. — Ну, тогда хорошо, что мы не в армии, Тарталья, — без всякого удовольствия замечает Е Лань. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом, чтобы отвлечься. — Да, расскажи мне о чем-нибудь. Вчера я читал книгу, и теперь, ох, мне хочется блевать только от одной мысли о том, чтобы вглядываться в страницы. Эта книга о животных Ли Юэ. Мой брат младший задает миллион вопросов в своих письмах, а я ни черта не знаю. — И как? — Е Лань продолжает разговор о своей и Чжун Ли совместной миссии по отвлечению и приведению в чувство Чайльда. — Не уснул от скуки? Вместо того чтобы согласиться, Чайльд слегка машет рукой в сторону Чжун Ли: — Думал, будет лучше, если бы он почитал вслух мне своим красивым голосом, но он сбежал от меня, знаете ли. Е Лань демонстративно встает с дерева перед ними с едва слышным шепотом "сил на вас нет" и закатывает глаза. Глаза Чайльда же по-прежнему закрыты, а Чжун Ли слишком волнуется за него, чтобы не заметить этих слов и выражения лица. Очевидно, слова Чайльда Чжун Ли прекрасно расслышал. Жаль, что его термос, который уже опустел, предал его. Чайльд снова бормочет что-то нечленораздельное, словно из него приходится выжимать каждое слово. Чжун Ли не замечает, как слегка наклоняет прилечь к себе на плечо: — Приляг на меня. — Зачем? — Отдохнуть? — А, ну да, — соглашается Чайльд и, слегка посомневавшись, действительно прислоняется к нему. Лицом он упирается в ткань одежды на плече Чжун Ли, чтобы избежать попадания дневного света в глаза: похоже, светочувствительность его сейчас очень мучает. Чжун Ли старается себя убедить, что это не похоже на момент, что смертные бы назвали милым: Чайльд выглядит хуже обычного, очевидно, он совсем не вкладывает в этот контакт дополнительных смыслов. А на месте Чжун Ли мог оказаться любой другой. Но Чжун Ли все равно кашляет. Долго уже пытался сдерживаться, вспоминая все возможные магических приемы Адептов. Он пытается использовать все, что связано с изменением формы, чтобы кашель не вырвался наружу и не потревожил Чайльда, отдыхающего на его плече. Этот план работал, не подводя его уже некоторое время. Это были успешные попытки привести тело в состояние смены формы. Чжун Ли не уверен, что Чайльд действительно спит, судя по тому, как он тяжело дышит и время от времени шипит. В любом случае, даже высшая магия не может действовать вечно. Он слегка вздрагивает, из его горла вырывается предательский кашель. Внимательная Е Лань не может этого не заметить. — Эй, все нормально? — Прошу прощения. Я предполагаю, что это реакция на грязный воздух, — оправдывается Чжун Ли, когда Чайльд что-то бормочет ему в плечо. — О животных, кстати, — Е Лань, к его счастью, быстро переключается на что-то, что происходит за их спинами. — Вот, Тарталья, твоему брату бы понравилось. Чайльд нехотя отстраняется от Чжун Ли и поворачивает голову с небольшим стоном на выдохе, словно каждое движение отзывается невыносимой болью. Однако он все же поднимается посмотреть, даже умудряется округлить страдающие глаза. — Класс. У меня теперь еще и галлюцинации? Это вполне закономерная реакция на открывший перед ними вид. На лужайке стоят два маленьких кабанчика, совсем маленьких, а из их спин торчат настоящие грибы. Грибы. — Нет, мы тоже это видим, — успокаивает его Чжун Ли. Может быть, что у них коллективные галлюцинации. Грибы на кабанах, цветы на легких — что еще может предложить эта жизнь? — Блять! — Чайльд хватается за виски, как будто повернуть голову, чтобы посмотреть на этих странных животных, не было удачным решением. Е Лань наклоняется к нему, и они с Чжун Ли обмениваются короткими слегка испуганными взглядами. — Можешь описать, что ты чувствуешь? — Как будто молния в голову влетела. Или будто в голове внезапно стало душно, как перед ливнем? А только еще что-то колет. Или как будто в голове что-то взорвалось. Очень больно шевелить ею, как будто глаза вот-вот отвалятся. Чжун Ли и Е Лань снова смотрят друг на друга, оба только еще более озадачены. Это описание явно не помогло лучше понять ситуацию. — Тебе бы стихи писать, Тарталья, — Е Лань ухмыляется и снова встает. Ее фигура возвышается над ними так, что она выглядит как босс всего мира. Чайльд с тихим шипением снова прикрывает глаза, и Чжун Ли обводит взглядом окрестности в поисках помощи. Он знает, что Чайльд сильный. Никогда не показывает боль. И это значит, что он правда едва контролирует себя. Чжун Ли лишь думает про шелк его пустых голубых глаз — не исчезай, пожалуйста... — Поспишь, может быть? — Чжун Ли бережно спрашивает. — Хотелось бы. — Может, тогда нам лучше помолчать, не так ли? Больше никаких разговоров, постарайся заснуть, пожалуйста. Если он сейчас начнет кашлять, то предпочтет просто покончить с собой здесь и сейчас, так что делает все, чтобы не шевелиться. Кажется, проходят часы, пока внутри горла продолжается буря ощущений. Он знает, что на самом деле прошло гораздо меньше времени: друзья их не подведут и должны прибыть с минуты на минуту. Но Чайльд здесь, а Чжун Ли слишком измотан, чтобы помочь ему, хотя бы донести до лагеря. Он еще никогда не был так слаб. — Чайльд, — тихо шепчет Чжун Ли через некоторое время, когда чувствует шевеление на плече. Он проводит рукой по волосам Чайльда, но вразумительного ответа нет. — Как ты себя чувствуешь? Чайльд с тихим мычанием поднимается с его плеча, но тут же снова упирается в него лбом. — Как? Да как слайм сплющенный. Он не смотрит на Чжун Ли, но едва заметно усмехается. Чжун Ли издает тот же звук, а Чайльд смеется громче, как будто они соревнуются в смехе над ситуацией. Е Лань просто смотрит, качая головой. — Черт, у меня будто голова взрывается, когда я смеюсь, хватит. — Должен сказать, это звучит не слишком обнадеживающе, — замечает Чжун Ли, улыбаясь и в ответ на улыбку Чайльда. — Тарталья прав, заканчивайте уже это все ваше, — Е Лань все это время стоит рядом и демонстративно вздыхает, чтобы привлечь их внимание к себе и прокомментировать происходящее. — Они здесь, давайте просыпаться. Она права: знакомые и обеспокоенные лица действительно приближаются в компании Тигнари. Чжун Ли встает рядом с Елань, и только Чайльд остается сидеть на ветке дерева, потирая глаза. Тигнари осматривает его со спокойствием и уверенностью, которые Чжун Ли отмечает для себя как заслуживающие доверия качества. А значит, этот житель леса с ушами и хвостом должен знать, что происходит. — Странно. Я как вижу, что у тебя есть Глаз Бога, — Тигнари в замешательстве подпирает рукой подбородок. — А вот твоя реакция... Я тут какое-то время назад решил поставить здесь защиту от представителей Фатуи, на случай, если они захотят сделать что-то еще похуже, например. Времена такие. Чжун Ли замечает, что не только Чайльд смотрит на Тигнари с напряженным лицом лица, но и Люмин. И Паймон, которая уже открыла рот, чтобы что-то сказать, только вот Люмин предусмотрительно прикрыла рот своей компаньонки ладонью. Однако ее летающая подруга все же успела что-то выкрикнуть: — Подождите! Это Фатуи стоят за всем этим? — Нет, нет, еще рано начинать ложные обвинения, — Тигнари поднимает руку вверх и качает головой. — Я предполагаю, что это лишь природные явления, скорее всего, связанные с Артериями Земли. Это просто превентивная мера, я такие обязан предпринимать как Лесной Смотритель. Фатуи редко приносят хорошее, приходя куда-то. Лучше перестраховаться, не так ли? Он начинает объяснять детали, описывая аномалии со странными происшествиями в этой местности, что только усиливают воздействия опухоли. Чайльд шипит от боли, и все поворачиваются к нему, словно только сейчас вспомнив о его состоянии. — Что с ним такое? — Чжун Ли наконец озвучивает вопрос, застывший у него на кончике языка. Его магия давно иссякла, чай не помогает, а они уже достаточно долго находятся вдали от пораженного опухолью места, чтобы выдавать его кашель за симптомы отравленного воздуха: он просто старается выпускать из себя по одному отрывистому кашлю за раз. Задавая этот вопрос, он ловит себя и на том, что ему почему-то хочется называть его Аяксом. Имя не выходит у него из головы с тех пор, как горел тот костер с зефиром на веточках рядом, — что-то теплое и знакомое в нем. Матрешка, думает он. Аякс — вот имя, самое старое для Чайльда и самое новое для ушей Чжун Ли, — вот что находится внутри матрёшки. — Так, не переживай. Я дам тебе лекарство. Есть зелье, оно должно помочь, — уверяет их Тигнари, и его уверенный тон и легкая улыбка вселяют толику надежды. — Жаль признавать, что что-то не работает. Похоже, это влияет на обычных людей, а не только на Фатуи. Прости, что так вышло, мне искренне жаль. Хотя Чайльду с трудом удается поднять громкость своего голоса до нормального уровня, следующую фразу он произносит очень уверенно: — Я заплачу тебе за помощь. — О? Не нужно, прошу, — Тигнари слегка приподнимает уголки губ и своим очаровательно тихим голосом пытается отказаться. — Это наша ошибка. — Нет, пожалуйста. Я заплачу. И кстати, как эта твоя защита отличает фатуйцев от остальных? — спрашивает Чайльд, сжимая руку в кулак и потирая им правый висок. Неловкость продолжающегося диалога между Чайльдом и Тигнари очевидна слишком многим из присутствующих, но все тактично оставляют свое мнение при себе. Особенно ту часть, что про его роль непосредственно в верхушке Фатуи. Голос Тигнари звучит мягко, словно он зачитывает простую инструкцию по использованию чего-либо: — Если человек использует Глаз Порчи, то подействует. Неловкое молчание продолжает висеть угрожающим серым облаком над всеми, как Селестия над просторами Тейвата. — Ага. — По крайней мере, таков был план. Кажется, что-то пошло не так, очевидно, еще нужно подправить. Давайте вернемся в лагерь, я присоединюсь к вам так быстро, как смогу, мне нужно приготовить зелье. Путешественница, могу я попросить тебя помочь с ингредиентами? Он отворачивается, чтобы дать указания Люмин и Коллеи, а Чжун Ли легонько касается спины Чайльда, словно пытаясь спросить, как тот себя чувствует. Но Чайльд отвечает на другой вопрос, который не только никогда не был задан ему, но и никогда не был самым важным в сознании Чжун Ли. — Я объясню ему позже, не подумай. Так что ему не придется ничего менять. Ясно, что с этой его темой все работает хорошо. Я сейчас ни о чем не могу думать, потом поговорю с ним. — Конечно. У тебя будет время подумать об этом позже. Тигнари дает Коллеи срочное задание из тех, что собирался выполнить сам, и Эмбер присоединяется к ней. На секунду Чжун Ли кажется, что он замечает, как зеленоволосая девушка расстроена тем, что ей не доверили приготовить зелье. Люмин и Е Лань готовятся отправиться за необходимыми ингредиентами — противоядие для такого зелья сложно найти в магазинах ближайших поселений. — Нет, ребята, простите, я все испортил! — Чайльд пытается подскочить на месте, но натыкается на плечо сидящего рядом Чжун Ли и приземляется обратно. Он закрывает глаза, и все внутри Чжун Ли сжимается при мысли от тревоги, что ему не станет лучше. — Ага! — Паймон высовывает язык. — Только вот Паймон не думает, что твоя смерть поможет и нам! — Все в порядке. Мы и так планировали погрузиться в мир медицины Сумеру, так что спасибо за шанс. Мы не сердимся, да и это не самый большой, мягко говоря, из твоих недостатков, ха! — успокаивает его Люмин. — А я думал, мы закончили работать над этой защитой... — бормочет Тиньяри и уходит по другой, более опасной, но короткой дороге, прощаясь с ними, пока не догонит их в лагере. — Странно... Неожиданностью для Чжун Ли является и то, что ему удается так долго контролировать свое тело. Боль в груди. Не просто привычное стеснение: тянет так, будто на грудную клетку навалился тяжелый камень, и он готов поклясться, что чувствует, как внутри легких формируется что-то новое. С этой болью трудно справиться, как и со страхом за Чайльда. Все заняты его состоянием, поэтому Чжун Ли без труда отстает от группы достаточно далеко, чтобы вызвать свой щит, добавив звукоизоляцию и спрятавшись за небольшим холмом неподалеку. Тяжесть в груди заставляет его буквально стонать от боли, вытесняя кашель, который он так долго подавлял. Его потрясывает, заставляя складываться пополам, и ему требуется еще больше сил, чтобы удерживать щит. Во рту сухо, но все еще горько, и ни одно из описаний болезни в научных трудах или мифах не сравнится с тем, что чувствуешь в реальности, когда твое собственное тело проходит через это. Он вздрагивает в последний раз, когда наконец чувствует, как распускаются цветы. Он почти не видит их, все плывет перед глазами. Впервые его тело так отреагировало на боль: головокружение — так, пожалуй, называют это смертные — и ощущение приближающейся рвоты, просто от того, что тело не в силах выдержать боль в этот момент. Его трясет, сил на полное самоисцеление почти не останется. Вдох, выдох, ромашки падают на землю, и он догоняет остальных. Когда все, наконец, добираются до лагеря, Тигнари тоже прибегает туда в рекордные сроки. Сразу подойдя к Чайльду и наклонившись к нему так, чтобы видеть его глаза, он задает ему несколько вопросов. — Какой сейчас год? Как меня зовут? Где мы находимся? Чайльд смотрит на него так, будто Тигнари над ним смеется, но все равно отвечает на его вопросы. Он говорит не очень уверенно, но это, похоже, из-за ощущения, что в этом всем есть какой-то подвох. — Сколько пальцев я сейчас показываю? — продолжает он свой допрос. — Три, три. Чувак, я могу видеть, только какие-то вспышки повсюду, и больно смотреть на свет, — объясняет Чайльд, и Тигнари убирает руку от его носа. — Но считать я не разучился же! — Хорошо, — Тигнари выпрямляется и выдыхает с долей облегчения. — Никаких нарушений мышления или сознания. Иногда случается так, что испытывают потерю памяти, частичную или полную, а также бред и даже галлюцинации. Некоторые даже говорят о том, что чувствуют, будто кто-то действует за них, голоса в голове принимают решения. Другими словами, все может быть гораздо хуже, чем просто двигательные и зрительные нарушения, как те, что у тебя сейчас. Переживать не о чем. Он достает из кармана несколько флаконов с жидкостью и дает небольшие инструкции о том, как часто ее следует принимать, и Чжун Ли улавливает обрывки этой речи в воздухе: что-то о приеме каждые четыре часа и о количестве необходимых капель. Он отправляется готовить горячую воду для чая. Заодно использует свой уход из центра лагеря как предлог, чтобы схватиться за грудь и попытаться вытолкнуть очередную дозу цветов из своих органов. Словно тело заковано в кандалы, которые используются для самых опасных преступников, отправляемых в тюрьму на всю жизнь. Любопытно, думает он, с чем этот приступ связан: страх за жизнь Чайльда или надежда на то, что лекарство ему поможет? На этот раз всего один маленький цветочек, поскольку предыдущий приступ было меньше часа назад. Хотя он и не уверен, можно ли назвать это положительной тенденцией или вообще какой-либо тенденцией. *** Гуйч Чжун не умерла от ханахаки: историкам известно, что ее короткая, но прекрасная жизнь была унесена полем боя. Мораксу не суждено узнать, случилось бы это, если бы болезнь не настигла ее первой и не начала забирать ее силы задолго до кульминации Войны Архонтов. Долгие годы, а затем и века он был вынужден тонуть в тайне, скрытой за семью печатями: оружие врага не было решающим, а судьба, жизнь и смерть уже знали, что этот день наступит. С того самого момента, как она влюбилась в чьи-то малахитовые глаза. Или изумрудные, потому что, по ее словам, они слегка меняли цвет при разном освещении. Те странные некогда для него маленькие детали, что замечают только влюбленные. После визита Тигнари они молча сидят в палатке — впервые Чжун Ли посетил это временное убежище, предназначенное для него и Чайльда. Чайльд садится, морща лицо от каждого движения. Сидя на одеяле поверх спального мешка, Чжун Ли контролирует каждое из этих движений взглядом, словно его профессия — не консультант в похоронном бюро, а лечащий врач в Сумеру. — Что? — Чайльд смущенно смеется, а через несколько секунд хватается за голову. — Черт, как же больно смеяться! Чего ты так на меня смотришь? На самом деле причина в том, что он только что утонул в нем в миллионный раз, а глаза слишком любимы, чтобы смотреть на что-то еще. Конечно, он говорит ему не это. — Ничего. Вот это он ему и говорит. — Хорошо, что у меня не было той отключки, о которой говорил Тигнари. А то еще бы наговорил лишнего. Он закрывает глаза ладонями: жест, показывающий, что ему все еще трудно реагировать на свет фонаря. Чжун Ли протягивает руку и выключает его, и тогда в их палатку проникает лишь лунный свет. — Например? — спрашивает Чжун Ли, пытаясь скрыть любопытство, хотя и получается не слишком хорошо. — Откуда я знаю? Например, что у тебя есть только два варианта. Первый: ты должен остаться здесь на эту ночь и будить меня каждые пять часов, чтобы пичкать меня этим зельем, и тогда завтра я пойду со всеми в целости и сохранности. Второй: я просто пойду сражаться без всякого зелья. — Уже четыре. — Что? — Раз в четыре часа. Не пять. Тигнари так сказал. — Видишь? Ничего я не забыл! Чжун Ли качает головой, а Чайльд хихикает. Лежа на боку, он вжимается в подушку, пытаясь сдержать боль в виске. Этот день уже подарил Чжунли два тяжелых приступа, и как бы он ни старался отрицать, что надвигается третий, он неизбежен. — Рассвет тоже отменяется, да? Ему в последнее время приходится включать режим строгого учителя чуть чаще, чем хотелось бы. — Чайльд. — Стоило попробовать. Кто не рискует, тот… — Ты себя плохо чувствуешь. Вернемся с тобой к этой теме потом. Чжун Ли сглатывает, во рту ощущается вкус ромашек. Как хорошо звучит это потом, если бы только он не был еще и тем, кто не сможет любоваться восходами и закатами через какое-то жалкое количество времени. — Ты прав, знаю. Такое ощущение, что меня оглушили или что-то в этом роде. Неплохая штука эта их защита Фатуи, надо сказать. — А Тигнари не упоминал, сколько времени понадобится, чтобы полностью восстановиться? — Хорошо, что у них есть это лекарство, да. Он обещал четыре-пять раз, я уже принял один, теперь еще один, за ночь будет еще два, утром еще, — он загибает пальцы, — В любом случае, завтра я буду готов! Как новенький. — Будь осторожен, пожалуйста, мы здесь не для подвигов. — Это ты говори за себя! Я тут подумал... Может, тебе все же спать тут лечь? Ничего страшного, если нет, просто я не уверен, что успею принять лекарства вовремя. Знаешь же меня. Нет, нет, правда, ты можешь уйти. Но ты ведь можешь и остаться, если что. Только если тебе удобно. Вот. Сердце Чжун Ли готово покинуть грудную клетку от того, как Чайлд хрипит. Но все же то, что он уже заметил его кашель, звучит как самое худшее, что может случиться, возможно, даже по сравнению со смертью. — Прости, Чайльд. Я не хочу злоупотреблять гостеприимством, а у меня накопилось много работы, и я взял кое-что с собой. Чушь. — А. Конечно, — он слегка приподнимает уголки губ вместо того, чтобы сделать ему подарок в виде своей обычной широкой улыбки. — Работа, да. Без проблем, я так и думал. — Обещай, что не пропустишь прием лекарств. — Или что? — Чайльд. Аякс. Так хочется сказать. Звучит пародия на прощание и пожелание спокойной ночи, и Чжунли покидает палатку, направляясь неизвестно куда. Сердце колотится, зубы стиснуты, а внутренние голоса здравого смысла сводят его с ума. «Знаешь, у меня не так много опыта в дружбе и вообще в нормальных человеческих отношениях. Так что если это глупость, можешь сказать. Я просто знаю, что мой старший брат часто брал кого-нибудь с собой посмотреть на восход солнца. А мне не с кем было пойти.» Бессмысленный круг вокруг палатки, и он заваривает чай. Он чувствует, как новая мысль занимает все пространство его сознания, и она звучит как… Что ты делаешь, кусок камня? Чайльду нужно, чтобы кто-то хоть раз протянул руку помощи. Как он смеет теперь думать о себе. Ноги несут его назад. — Могу я войти? — Что-то забыл? — говорит Чайльд, ответив на просьбу войти. — Чайльд, я прошу прощения. Я бы хотел остаться и воспользоваться своим спальным местом, если предложение в силе. Он недоверчиво смотрит на него исподлобья. — А как же работа? — А, я понял, что могу отложить ее. Пожалуй, я остаюсь? — он снимает пальто и вешает его на спинку деревянного стула в углу палатки. Здесь же лежит и куртка Чайльда: он сам в спальном мешке вместе с остальной одеждой — привычка спать в одежде есть у всех воинов на случай, если придется внезапно защищаться в темноте ночи. На небольшой доске у входа в палатку лежат перчатки, кольца и маленькая серьга с алым камнем, и Чжун Ли неожиданно для себя снимает те же предметы с ладони и уха, чтобы положить рядом в знак своего намерения остаться. Он останется. Когда он поднимает глаза, ему на секунду кажется, что голубые глаза напротив кажутся ярче на фоне его нынешнего оттенка кожи, а все остальное лицо слегка покраснело. Как будто слезы только что покрыли его веснушки, как иней покрывает окно в холодную погоду. Эти опухшие голубые глаза, какими бы пустыми они ни казались, для него сияют так, что все остальное кажется тяжелыми серо-черными тучами над Склоном Зимородка. Он тут же отгоняет все лишние мысли, устраиваясь в своем углу.