Себастьян

      Себастьян запомнил холод и дождь.       И как грязная вода забралась к нему в ботинки, бывшие ему на три размера больше — словно клоунские, и вольно разгуливала между пальцев. Ему казалось, что процессия совершила не одну сотню кругов по маленькому кладбищу, и он успел вдоволь насладиться видом призраков. Или это были размытые очертания могильных плит? Крики через ливень не были скорбными стенаниями. Просто по-другому разговаривать не получалось. Баст делал вид, что его тут нет. Незнакомые люди наклонялись, трясли его за плечо и высказывали соболезнования. Он отстранённо смаргивал с ресниц дождевую воду, и это воспринималось за самый красноречивый ответ. Почти мистическое спокойствие Себастьяна в данной ситуации виделось со стороны, как глубокая моральная травма, вылившаяся в неспособность транслировать эмоции.       Гроб Шейла выбрала ещё при жизни и заранее позаботилась об участке. Совсем небольшой клочок земли был рассчитан на двоих. Себастьян без труда догадался, кого мать желала бы видеть рядом с собой в месте захоронения. Но чем дольше он смотрел на однотипный пейзаж, тем сильнее в нём крепла уверенность, что последней воле Шейлы Вебер не суждено будет сбыться.       Баст не чувствовал ничего. Ни холода, ни дождя, ни страха перед будущим — только оглушающий шум образовывал в голове прямые линии, создавая пятиугольные соты-воспоминания.       Стук лопаты о чавкающую землю, крики птиц, завывание ветра — всё стало единым ровным звуком, словно никогда и не делилось на фрагменты. Унылый пейзаж, металлические ворота, скорченные в борьбе со стихией ветки деревьев — это слилось в сплошную картинку, лишённую чёткости.       Себастьян фланировал посреди урагана и осознавал, что мир вытолкнул его из себя. Казалось бы, он так же ступает вместе со всеми, высоко поднимая ноги, и иногда даже принимает участие в коротких беседах. Так же кутается в дождевик и закрывает лицо капюшоном. Так же пытается не выходить за безопасный круг, созданный зонтом кого-то из взрослых.       Не так же. Совсем не так же.       Словно между ним и другими образовался невидимый барьер, сквозь который ему никогда уже не переступить. Себастьян скользил блуждающим взглядом по однотипным картинкам, даже близко не стоящим с тем, что происходило прямо сейчас.       Женщина справа от него задохнётся дымом. Языки пламени устремятся в небо винного цвета.       Мужчина рядом с ней сам никогда не узнает, от чего умер. Толпа будет двигаться ещё медленнее, чем сейчас, только на головы им вместо дождя станет сыпаться пепел. Обломки сброшенных кем-то бомб скосят несколько человек перед ним. Лица загорятся от жара. Кожа покроется волдырями, но люди не остановятся. Пошатнутся, нелепо размахивая руками, и продолжат идти, словно под гипнозом. Над ними возвысится продолговатая голова, по форме похожая на мяч для регби, только гораздо больше. Близко посаженные жёлтые глаза не моргая уставятся на марш живых мертвецов. Существо пирует, не прикасаясь и не двигаясь. Клацает зубами, а потом кто-то из толпы сдувается, как воздушный шарик, и падает. Монстр провожает это падение хищным взглядом и скалится, а между острых зубов поблескивают ошмётки человеческих внутренностей. Себастьян пытается заставить мужчину двигаться быстрее, чтобы как можно лучше рассмотреть сущность, но тот словно в насмешку сбивается с шага и падает на колено. Больше не встаёт. Баст успевает увидеть могучую шею и несколько пар мускулистых лап, торчащих каждая из своего предплечья.       Баст моргнул и поспешно оборвал видение. Процессия продолжилась. Он снова в толпе, только тут они все живы и понимают, куда направляются.       Тот, что закидывает землёй гроб матери, погибнет во время крушения самолёта. Кислородные маски посыпятся в салон и повиснут над креслами, но от них не будет никакого толка. Матери бросятся успокаивать детей, но те продолжат надрывно орать, срываясь на хрип. Множество беспрестанных телефонных звонков тревожной трелью пронзят спёртый воздух. Самолёт попытается выровнять крен. Свет погаснет. Под ними лишь тёмная водная гладь и прибрежные огни. Баст видит, что берег объят пламенем. Пути к спасению не существует. И он падает вместе с пассажирами с невероятной скоростью в объятия почерневшей морской стихии.       Себастьян запомнил холод и дождь.       Не те, что вместе с ним побывали на похоронах Шейлы Вебер. Те, что придут позже. Через пять лет, если во время одного из видений он верно рассмотрел дату на экране телефона, случайно попавшую в поле зрения.       Вернувшись мыслями в настоящее, Баст пониже опустил настольную лампу и продолжил чтение. Руфус, развалившийся под ногами, настороженно рычал, словно чувствуя невесёлый настрой своего хозяина.       — Если я пойму, что пытаюсь найти, я сразу же тебе скажу, — заверил он своего питомца. — Я видел существо, похожее на тебя, и людей, равнодушно идущих к смерти. Всё это так странно.       Руфус спокойнее не стал, однако прекратил попытки рычанием привлечь к себе внимание.       Баст провёл пальцем по экрану телефона, открывая новую страницу. Люди на кладбище были не единственными, чей финал вызвал множество вопросов. Случайные прохожие горели, тонули, задыхались и были съедены огромными монстрами, которых не могли увидеть. Запах палёной плоти забился в ноздри, и Себастьян начал замечать, что не может вспомнить, как пах Руфус.       Итак, в различных культурах существуют множество вариаций конца света, и во многих из них центральными фигурами являются четыре всадника апокалипсиса.       Чем дольше Баст читал, тем сильнее погружался в ступор. До сих пор нет единого мнения, что олицетворяют собой эти самые всадники, но называть их принято Чума, Голод, Война и Смерть. Трактовок было так много, что складывалось впечатление, будто речь всякий раз шла про разных персонажей. И про разные концы света.       Характер Войны не получил чёткого описания. Возможно, это связано с трудностями перевода или с отличающимися друг от друга точками зрения, но чтобы так сильно? В первой статье Война был бескомпромиссным, преданным своим идеалам, жаждущим разрушений всадником. Во второй он уже предаёт товарищей, выступает против Смерти и проигрывает, после чего какое-то время скитается по миру одинокой тенью, но так и не находит новую цель и погибает. В третьей Война представляется оборванцем, слабым и немощным, не верящим уже ни во что, но полным злобы и решимости.       С Голодом не намного проще. Он почти везде одинаковый, но всё же отличия есть. Где-то его показывают, как сокрушительную силу, оставляющую пустыни вместо усеянных зерном полей, а иногда его представляют, как малодушного, практически побеждённого всадника, пугливо прячущегося в самых потаённых уголках земного шара.       Чума… Первый всадник из одного источника точно не тот же самый, что появляется в другом, поскольку описаны они очень по-разному. Его даже ассоциировать с болезнями и инфекциями начали далеко не сразу. Происхождение этой интерпретации неясно. В некоторых переводах Библии упоминается «чума» (например, в Новой международной версии) или «мор» (например, в пересмотренной стандартной версии) в связи со всадниками в отрывке, следующем за введением нового всадника. «Им была дана власть над четвертой частью Земли убивать мечом, голодом, чумой и дикими зверями Земли». Однако в греческом оригинале слово «чума» не используется, ибо «мор» здесь, просто «смерть».       И как это понимать? Почему истории выглядят так, будто их второпях писали на коленках под диктовку пьяного рассказчика?       Себастьян ещё раз перечитал информацию про первых трёх, осознанно или нет не открывая статьи, посвящённые четвёртому.       Чума была Смертью. Что бы это могло значить? Кем, в таком случае, был четвёртый? И какой силой обладал? Одна из теорий гласит, что первый всадник был самим Иисусом, и в ней он однозначно являлся Господом.       Баст рухнул головой на стол и тихонько заскулил. Апокалипсис вот-вот настанет. Он видел его глазами других людей, но так живо и ярко, словно умирал вместе с ними. А всё, что получилось разузнать — это несвязные предположения о конце света из уст давно умерших людей.       Резко выпрямившись, Себастьян похлопал по щекам и сердито посмотрел в окно, где пряталось его собственное отражение. И решительно открыл новую вкладку.       Четвёртый всадник — Смерть — единственный, чьё имя появляется непосредственно в тексте, и тот, кто пришёл в мир без оружия. И если первые трое однозначно олицетворяли зло, то и он не мог быть никем, кроме зла.       Всё. Это уже слишком.       Себастьян вернулся в начало и принялся перечитывать.       — Как думаешь, — он опустил голову, обратившись к сущности, — в текстах правда можно найти ответ? Могли те люди знать о событиях, которые произойдут с нами через пять лет?       Руфус удлинил шею и вытянулся из-под стола.       — Я, — Баст покраснел, — я увидел, но они… Да, ты прав: если я увидел, то и они могли. Но почему тогда в некоторых текстах Чума и Смерть описываются как один и тот же всадник? Или это подсказка? К тому, как можно всё исправить? Всадников должно остаться трое, а я…       Себастьян запнулся, не в силах сформулировать мысль. Что он только что хотел сказать? Что должен отыскать кого-то, связанного с болезнями и… что? Поглотить его силу? Его существо? Стать с ним одним человеком?       — Нет, — обречённо покачал головой Баст. — Чума есть Смерть, а не наоборот. Это он должен прийти за мной. И я отдам ему свою силу. Потому что я не стану вмешиваться, как бы сильно ни хотел, а он… У него будет достаточно решимости пойти против судьбы.       Руфус недовольно рыкнул, выражая несогласие с таким решением.       — Возможно, — торопливо заговорил Себастьян, уже не понимая, кого в первую очередь хочет убедить, — они действительно описывали события будущего. Почему по-разному? Я не знаю. Например, кто-то вмешивался в хронологию и их видения путались? Но где-то должен остаться оригинал. У кого бы узнать точно? Может, я вообще веду поиски не в том направлении, а эти самые всадники — всего лишь миф, никак не связанный с концом света?       И я вовсе не один из них.       Баст с сомнением обернулся и прислушался к тишине дома. Урсула давно спит. И ему, если честно, тоже пора бы спать. Но в Хоффенхайме ему не спалось. Переезд нельзя было назвать чудовищным или неприятным, да и бабушка старалась убедить его в том, что будет в точности «как дома». Вот только «как дома» точно не будет. Потому что как бы глубоко Себастьян не нырял в глубины памяти, так и не смог понять значения этих слов.       Дома. Раньше Баст думал, что дом — это то место, куда ты приходишь после улицы, где спишь, ешь, принимаешь душ и хранишь вещи. Точка на карте, куда ты всякий раз возвращаешься, потому что неотрывно связан с ней, и другой такой у тебя пока ещё нет.       Позже Себастьян пришёл к выводу, что домом можно называть только то место, в котором ты чувствуешь себя в безопасности. Где не ощущаешь давящего на голову напряжения и можешь расслабленно дышать полной грудью.       Теперь Баст находился в смятении после отстранённо-прохладных фраз Урсулы и её едва ощутимых поглаживаний по голове со словами обещаний, которые та не в силах была исполнить. Если честно, в момент переезда речь бабушки звучала скорее угрожающе, нежели обнадёживающе.       «Чувствуй себя как дома, Селина», — аж мороз по коже.       Руфус озадаченно завертел глазами. Себастьян хотел ответить улыбкой, но мышцы лица отказались слушаться — видимо, слишком долго с него не сходило сосредоточенное выражение. Перед глазами внезапно встало существо, призывающее к себе ничего не подозревающую толпу и вытаскивающее внутренности из людей силой мысли.       Челюсти разомкнулись сами собой.       У него началась неукротимая рвота.

***

      Валентин и Камилла работали всю ночь.       Отмыть гостиную до конца так и не получилось. Капитан не решился лично проверить, как там Квинт, поэтому отправил в подвал оставшегося подчинённого, а сам скользнул в ванную, чтобы смыть с тела запахи пота, крови и грязи.       Обжигающий душ не помогал. Мысли обезумевшими чайками верещали на разные голоса, отбивались от черепной коробки и возвращались взрывами атомных бомб.       В глубине души Валентин надеялся, что, когда они выйдут из леса, на месте дома найдут обугленные останки, а сам Квинт исчезнет, и больше они с ним никогда не встретятся. Не слишком наивно и малодушно для капитана надеяться, будто проблема может сама собой раствориться в воздухе?       А Квинт теперь именно проблема. Больше не член шестого отряда, а источник неприятностей, за которым требовалось ежесекундное наблюдение. Сложно воспринимать его таким. Сложно видеть, как Камилла усердно орудует лопатой, чтобы скрыть следы преступления товарища. Сложно самому не менее усердно копать, лишь бы всё быстрее закончилось.       Валентин чувствовал запах. Знакомое кисловатое зловоние монстра. Сколько бы капитан ни тёр своё тело мочалкой, сколько бы мыла не добавлял — он проникал под кожу, просачиваясь в поры. Возможно, монстр сидел внутри него, и теперь он всегда будет им смердеть.       Камилла стоял на кухне возле окна, когда капитан вышел из душа. Волосы Валентина липли к голове, а спортивные штаны и футболка покрылись мокрыми пятнами.       — Как он? — небрежно поинтересовался капитан.       — Спит, — так же спокойно отозвался его подчинённый. — Я вколол ему ударную дозу снотворного.       — Будь тут, — скомандовал Валентин. — Мне надо пробежаться.       Вместо ответа Камилла пересёк кухню и встал напротив собеседника. Какое-то время он просто стоял, изучающе рассматривая острые черты лица, короткую шею и высокие скулы. Проследил движение капель, стекающих со лба. Пальцы ухватились за низ футболки и решительно потащили её наверх, но не стали стаскивать до конца, закинув на голову капитана и заставив того высоко задрать руки.       Валентин почувствовал, как чужие губы коснулись его сжатого рта прямо через ткань футболки. Паника подступила, как смертоносная волна. В плечо стрельнуло болью, однако худшее ощущение находилось между ног и было влажным, колющим, сжигающим дотла.       Капитан попробовал сделать вдох. Он не понимал, где находится и сколько прошло времени. Просто стоял с футболкой на голове и слушал, как чужое сердце бьётся напротив его собственного, и разрывался между двумя противоречивыми желаниями: сделать то, что собирался, и бежать без оглядки или остаться стоять и умереть на месте.       — Мне тоже не помешает пробежка, — тяжело дыша, сказал Камилла, вернув одежду Валентина на место. — Не смотри так. С ним всё будет в порядке.       И, развернувшись, первым пошёл на выход.       Валентин последовал за ним, размышляя на тему того, что ни с Квинтом, ни тем более с ними точно не будет всё в порядке.       Капитан, наконец, побежал. Отзвук его шагов барабанил в ушах, но быстро стал хлюпающим и приглушённым, потому что Валентин свернул на лесную тропу. Привычные скоординированные движения мышц и связок давались почему-то с большим трудом. Он задыхался и в то же время дышал полной грудью. Рассинхронизированные ощущения грозили своей противоположной природой замкнуться у него в лёгких и послужить причиной масштабного взрыва.       Солнца не было. Ночью шёл дождь, и мир окутала плотная дымка тумана. Пейзаж казался хрустальным, ледяным и ненастоящим. Стоит только протянуть руку — коснуться ветки любого дерева — и всё с треском разлетится на миллиарды осколков, повиснув в воздухе вместе с его прерывистым дыханием.       Камилла отставал, но Валентин не собирался оборачиваться. Сказочный лес навевал угрюмые мысли о старинных легендах, где одного взгляда на следующего за тобой человека будет достаточно, чтобы тот превратился в камень.       Свежий воздух забивался в горле ледяной ядовитой субстанцией. Лёгкость в мыслях и теле не спешила приходить. Наоборот, с каждой минутой на голову Валентина опускалась невидимая тяжесть, словно призывая того остановиться хотя бы на мгновение и передохнуть.       Топот ног за спиной усилился. Камилла обогнал капитана и побежал на шаг впереди, повернувшись к нему лицом. Валентин мысленно пожелал ему споткнуться о корень дерева и упасть, но тот проявлял чудеса ловкости. Или это он сам неосознанно сбавил скорость?       Камилла не пытался разговаривать. Капитан внутреннее радовался этому, потому что не был уверен, что любое сказанное слово не сорвёт внутри него какой-то клапан, заставив наброситься на подчинённого с кулаками.       Как он мог быть таким беспечным? Как пропустил заразу себе в организм? Почему позволяет себе умирать раньше него? Как смеет вести себя так, будто это совсем не важно?       Где-то через полчаса стало невыносимо. Сердце ощущалось тяжёлым, отдельно живущим организмом, острыми как сталь когтями рвущим грудную клетку. Кислород обжигал, перед глазами мелькали разноцветные пятна. Но хуже всего было то, что Валентин начал спотыкаться. А Камилла всё так же бежал спиной вперёд поодаль от него и ни разу не сбился с ритма. Синие волосы развевались на ветру и казались пришельцами из другого мира. Из того, где люди беззаботно красят волосы в любой понравившийся цвет и счастливо улыбаются, когда смотрят на себя в зеркало.       Капитан остановился. Камилла одарил его насмешливым взглядом, но Валентин без труда рассмотрел скрывающуюся за ним панику. Точь-в-точь, как его собственная.       — Чего ты боишься больше всего на свете? — как бы это ни было удивительно, вопрос капитана ни одному из них не показался странным или неуместным.       Камилла не спешил с ответом, хотя ответ плавал на поверхности. Ему просто нравилось смотреть, как лицо собеседника напрягается во время ожидания.       — Остановок, — наконец, выговорил он, растянув губы в улыбке. — Это такие штуки, куда люди приходят, чтобы дождаться автобуса. Мелким я часто ездил в деревню к бабушке, ещё до того, как попал в Арденграус. И мы приходили на одну из таких остановок, нас окружали поля — заснеженные зимой и удушливо-пыльные летом. Тогда мне казалось, что если автобус не приедет, то мы останемся там навсегда.       Валентин с трудом представлял, о чём идёт речь. Сам он родился и вырос на острове, а когда получил возможность с него выбираться — уже был достаточно взрослым, чтобы водить машину. Однако он мог понять страх товарища. Стоять на месте и ждать, что приедет нечто, способное увезти тебя из пустынной местности и дать надежду на лучшее будущее. Смотреть на часы, затем бросать напряженный взгляд вдаль и бояться, что остался навечно заперт в одной точке. Беспомощный, напуганный, не понимающий, что делать, если автобус больше не приедет. Удивительно тоскливые штуки эти остановки.       — Нам нужно подвести итог, — твёрдо сказал Валентин, решив, что хотя бы один из автобусов должен приехать и к ним тоже.       — Мне не нравятся промежуточные итоги, — произнёс Камилла, — охота только началась, а Квинт…       — Я не о том, — оборвал его капитан. — Я имел в виду нас с тобой.       Приговорённый к смерти охотник высоко задрал голову и прикрыл веки. Ни один из них не был настолько наивен, чтобы не понять — совсем скоро это всё потеряет смысл. Да, сейчас они стоят посреди лесной тропы, окутанные туманом, и пытаются поговорить начистоту, но пройдёт несколько жалких месяцев — и Валентин получит на руки отчёт о вскрытии подчинённого, где во всей красе распишут этапы его заражения. Камилла превратится в безликий набор символов и вскоре осядет безликой папкой в архиве города, которого нет на картах.       Валентин шагнул вперёд. Всего один шаг, но словно совершённый через слой горной породы. После чего тут же сделал два назад — сработал инстинкт самосохранения.       — А чего боишься ты? — Камилла открыл глаза и вперился взглядом в лицо собеседника. Над головой скрипнула ветка и закричала какая-то птица. — Или капитанам не положено бояться?       — Я боюсь испугаться. Мне совсем не хочется становиться парализованным или, наоборот, орать, как свинья, и молить о пощаде. Впрочем, в нашей работе любая из этих реакций будет означать, что тебе крышка.       — Я очень вряд ли увижу новую весну, — Камилла поёжился, не чувствуя холода. — Сам же знаешь — чем слабее охотник, тем проще болезни с ним справиться. А я даже не в первой сотне.       Это было явным преувеличением, однако спорить Валентин не стал. По лицу подчинённого было ясно, что тот давно уже вынес себе приговор и пытаться убедить его в обратном — напрасная трата времени.       — Вчера ночью, — тихо выговорил капитан, — я заключил сделку.       — Хочешь рассказать подробнее или просто ставишь меня в известность?       — Мы кое-кому поможем с одним делом и уже не вернёмся в Арденграус. Ты можешь не соглашаться — тебе не обязательно умирать отступником. Я возьму вину за происшествие с Квинтом на себя и за… всё остальное тоже.       Лицо Камиллы ожесточилось. Он резко наклонился, поднял первый попавшийся камень и, не глядя, швырнул им в капитана. Тот без труда уклонился, но вопреки этому удар всё же почувствовал.       — Ты хоть сам слышишь, что мне предлагаешь? — сквозь зубы процедил совершивший не самый меткий бросок человек. — Я, кажется, уже говорил, что не хочу умирать в Арденграусе.       — Одно дело погибнуть на задании, — попробовал объясниться Валентин, — и совсем другое — прослыть изменником. К тому же, авантюра довольно опасная. Сам знаешь, что на острове с предателями не церемонятся. Даже если тебе осталось жить пару дней, в Лонгасте они могут тянуться вечно. Второй участник сговора и пальцем не пошевелит, чтобы нас защитить.       — А что получишь ты в случае победы?       Капитан долго и тяжело смотрел на подчинённого. Ответ был слишком простым для него и слишком сложным для собеседника. Валентин надеялся, что со стороны не выглядит, как промокшая, избитая жизнью собака, цепляющаяся за щедро подаренный кусок хлеба, в котором, возможно, вообще скрывается яд, но ей уже всё равно — она умрёт без этого жалкого куска.       — Свободу, — едва слышно ответил он. — Взамен я получу свободу.       — Тогда я в деле, — решительно проговорил Камилла. — У Квинта выбора всё равно нет, так что я не думаю, что он станет возражать. А даже если бы он не спятил и лично не расписался на собственном приговоре, то всё равно не отказался бы пойти против системы. Такой уж мы отряд.       Капитан развёл руки в стороны. Облегчение накрыло так внезапно, словно он не останавливал пробежку, и теперь, наконец, открылось второе дыхание. С головы будто кто-то снял тяжёлую шапку, налитую свинцом. Камилла рванул к нему и едва не сбил с ног, прижимаясь в тесных объятиях.       Валентин несмело погладил чужие лопатки, вдыхая запах синих волос. Они всё ещё ему не нравились и казались чем-то чрезмерно вульгарным.

***

      Первым, что привлекло их внимание по возвращении, был запах. Капитан напрягся всем телом и шагнул в коридор. Звук взрывающегося на сковородке масла подтвердил его опасения. На кухне кто-то был и готовил блины.       Квинт стоял, вырядившись в фартук, и сосредоточенно скрябал лопаткой по сковородке. Валентин хотел было рвануть к нему, но рука Камиллы стальной хваткой вцепилась в локоть.       — Что ты делаешь? — загробным голосом спросил руководитель отряда, обращаясь к спине человека, который должен был мирно спать в подвале.       — Доброе утро, кэп, — не поворачиваясь, отозвался Квинт. — Завтрак готовлю. Разве не видно?       Капитан чуть не подавился воздухом. Грудная клетка поднялась и медленно со свистом опустилась.       — Ты арестован.       Слова, казалось, не спешили пробивать себе дорогу в голову обвиняемого. Тот невозмутимо перевернул блин и слегка наклонил голову набок, любуясь своим творением.       — Я хотел извиниться, — беспечно проговорил Квинт. — Не знаю, что на меня нашло прошлым вечером. Наваждение какое-то.       — Ты убил человека, — напомнил капитан. — Считаешь, можно попросить прощения и всё?       Охотник передёрнул плечами, будто хотел скинуть невидимую руку.       — Я же сказал: всё произошло очень быстро.       Валентин был готов взорваться от негодования. Неужели этот идиот на самом деле думает, что за ночь что-то в корне поменялось и теперь его оправдания обрели вес? Нет! Ни черта не так! Капитан подскочил к подчинённому, схватил того за плечи и рывком повернул к себе лицом.       Камилла ужом проскользнул к плите и выключил огонь.       Квинт не вздрогнул и не попытался отстраниться — то ли понимал, что бежать ему некуда, то ли действительно не почувствовал боли от прикосновения.       К запаху жареных блинов добавился аромат палёной ткани и кожи.       — Кэп, не надо, — прошептал Камилла, увидев фиолетовое свечение. — Это ничего не даст. Прошу: будь благоразумен.       Валентин ещё раз с силой стиснул пальцы и усмирил даркнесс. Квинт смотрел ему прямо в глаза и улыбался. Знал, мерзавец, что ничего они ему не сделают. Так, помучают немного и попробуют договориться.       — Как дела с расследованием? — невозмутимо поинтересовался Квинт. — Уже выяснили, что за сущность прячется в этих лесах?       — Ты должен был его связать, — капитан скосил взгляд на Камиллу. — И обещал, что он проспит ещё очень долго.       В ответ он получил пожимание плечами, которое могло означать всё что угодно. Или же преступник самостоятельно справился с сонливостью и выбрался, или не такой уж ударной была доза вколотого ему препарата.       — Босс, — примирительно изрёк виновник большинства бед шестого отряда, — я в норме, правда. Перешёл черту, знаю, не дурак. Но если тут на самом деле завелся монстр — та девушка будет не последней жертвой. Давай сделаем дело, а потом верши свой суд сколько влезет.       — Берта Беккер, — сказал Камилла, перетаскивая тарелку с блинами за стол. Похоже, отказываться от завтрака тот не собирался. — Свидетель. По описаниям очень похоже на контакт с существом.       — Вы с ней уже говорили?       — Сегодня собирались.       — Мы ещё не закончили, — Валентин отпихнул от себя преступника, злобно свернув глазами. — Последнее предупреждение. Один неверный шаг — и я спалю тебя заживо.       — Принято, — Квинт отсалютовал ему двумя пальцами, заставив капитана скрипнуть челюстью. — Итак, теперь мы можем поговорить о деле?       — Старуха Леманн говорила о запахе возле озера. А ещё у её подруги появился ожог на запястье после падения в лесу.       — Не забудь отметить, что она несла какой-то бред про ведьм, — с набитым ртом пробормотал Камилла. Память у него была компьютерная. — Я читал полицейские сводки Хоффенхайма за последние двадцать лет: таинственные исчезновения если и были, то всё это больше походило на разборки между соседями. Деревенщина, что с них взять?       — А как по мне, это гениально, — стащив с тарелки товарища блин, отметил Квинт. — Не можешь чего-то объяснить — вали всё на ведьму и спи спокойно. Всегда будут темы для бесед во время унылых обеденных сборищ, а если тебе разонравится соседка — ткни в неё пальцем, и ту моментально сожгут на костре. Легенды людей — просто нечто. Ах, пардон, — говоривший закатил глаза в притворном раскаянии, — наши легенды ничем не лучше.       Скулы Валентина напряглись ещё сильнее. Лицо потемнело. Казалось, тяжёлые тучи просочились сквозь окно и теперь танцуют прямо над его головой. Просвета нигде не виделось.       — В прошлом веке, — попробовал разрядить обстановку Камилла, — был случай с одной женщиной. Её тоже обвинили в колдовстве и свершили самосуд. Мрачная история. Такое ощущение, что людям лень разбираться и они готовы заклеймить первого попавшегося.       Квинт согласно закивал. Капитан молча выругался. Признаки усталости забегали по его каменному лицу. Взгляд самопроизвольно упал на часы. Они пропустили утреннюю молитву.       — Я думаю, скоро мы всё выясним, — сказал тот, кто вообще больше не должен ничего выяснять.       — Не льсти ни себе, ни нам, — стальным голосом изрёк Валентин.       — Ты как всегда полон оптимизма, босс, — Камилла посмотрел на него и подмигнул.       Капитан не понял, заметил это Квинт или нет, потому что тот уже развернулся, собираясь пойти одеваться.       — Буду ждать вас в машине, — бросил уходящий через плечо. — И да, вы забыли протокол. Этим утром я молился в одиночестве.       Никто так и не понял, сколько сил потребовалось Валентину, чтобы не схватить в этот момент Квинта за волосы и как следует не оттаскать по полу.

***

      Берта Беккер жила в отштукатуренном доме с садом, наклонно сбегающем к каналу. Здание просто кричало о домашнем уюте и умиротворении, но если присмотреться, где-то среди тяжёлых ставней переливалась всеми оттенками серого неконтролируемая нервозность. Казалось, что одного неосторожного движения будет достаточно, чтобы строение сложилось как карточный домик, оставив после себя слой пыли, способный потопить всю деревню.       У Берты была домработница. Она же и открыла им дверь, торопливо пробормотав:       — Проходите, проходите…       Так, словно они несли с собой не попытки разобраться в ситуации, а смертоносную чуму, и чем дольше простоят на пороге, тем быстрее она поглотит всех обитателей дома.       Их провели в гостиную. За время короткого шествия женщина в фартуке несколько раз открывала и закрывала рот, будто хотела разразиться длинной тирадой, но зачем-то останавливала саму себя.       — Берта, милая, к тебе гости, — пропела домработница, обращаясь, видимо, к светлой макушке возле окна. Сама хозяйка сидела в огромном кресле, повёрнутом спиной к зрителям, и рассмотреть её полностью не представлялось возможным. — Фру Леманн говорила, что они придут сегодня. Но сначала чай.       — Будь серьёзнее, Мария, речь идёт об убийстве, — прохладно отозвались от окна, после чего голос немного смягчился: — Присаживайтесь, господа.       Трое охотников обменялись тяжёлыми взглядами и уселись все вместе на диван перед низким журнальным столиком, несмотря на то, что в комнате ещё оставалось пустующее кресло.       Мария низко поклонилась и бесшумно вышла.       Квинт стрельнул глазами в её удаляющуюся спину.       Валентин наградил его предупреждающим покачиванием головы.       — О каком убийстве речь? — первым заговорил Камилла. Он старался звучать сдержанно, как и подобает следователям. И не думать о том, что единственное убийство, о котором он знал в этих местах, произошло только прошлой ночью и с его попустительства.       Берта молчала. Капитану нестерпимо захотелось подойти и заглянуть той в лицо, чтобы проверить, не спит ли она. Вернулась Мария и принесла чай. Он оказался почти безвкусным. Или такое впечатление сложилось на контрасте с кофе в доме фру Леманн?       — Откуда вы? — пропустив вопрос мимо ушей, спросила Берта. Мария дёрнулась и впечаталась взглядом в спинку кресла. — Ты можешь идти, — незамедлительно приказали ей.       Валентин хотел ответить привычную чушь про специальный отдел полиции, реагирующий на нестандартные заявления граждан, как морозный воздух забрался в лёгкие и вылился в кашель. Капитан согнулся пополам, старясь удержать желудок внутри организма. За всеми вступительными речами он и не заметил, что по комнате разгуливает сквозняк.       — Мы здесь, чтобы выяснить, что произошло с вами в лесу, — пришёл на помощь Квинт. Его немецкий был ещё хуже, чем у Камиллы. — Расскажете нам подробности?       — Я шла к озеру. Был отличный солнечный день. Осень выдалась жаркой. Я не стала надевать перчатки, но быстро пожалела об этом, потому что меня атаковал рой мошкары. А потом стало холодно. Жутко холодно.       Капитан с тоской обвёл комнату взглядом. Если это для неё не холод, то что же она почувствовала в лесу?       — Что было потом? — не выдержал затянувшейся паузы Квинт. — Вы позвали на помощь?       — Нет. Язык онемел. Оно было внутри меня. Я чувствовала это, осознавала, но сделать ничего не могла. Нечто тягучее, скользкое. Мне казалось, будто оно перебирает органы, чтобы выбрать что-то повкуснее.       — Вы видели что-нибудь? — поинтересовался Камилла.       — Призрака.       Задавший вопрос охотник проглотил желание выкрикнуть: «Вы серьёзно?!». Вместо этого он красноречиво посмотрел на капитана, предлагая тому принять участие в допросе свидетеля.       Валентин хрипло выдохнул.       — Сможете описать?       Вместо ответа Берта поднялась на ноги. И медленно повернулась.       Все три посетителя вздрогнули скорее от неожиданности. Голос слышался звонким и молодым, но узкое лицо было старческим, изрезанным морщинами и с целым созвездием пигментных пятен.       — Мне тридцать три, — фру Беккер подтвердила догадки, забегавшие во взглядах охотников. — Я проснулась такой наутро после происшествия. Итак. Вы сможете мне объяснить, что произошло, и кто украл мою молодость?       — Мы… разберёмся, — выговорил Камилла, не сумевший вспомнить ни одного существа, практикующего нечто подобное. — И поможем вам.       Берта видела: они не могут ей помочь, но покорно проглотила эту ложь и заливисто рассмеялась.       — Вам стоит покинуть Хоффенхайм, пока он и вас не сгубил. Вы не первые искатели приключений, что приходят в эти края, приманенные мистическим очарованием наших легенд. Но вместо ответов находят тут только смерть.

***

      Валентин снова простоял под обжигающим душем не меньше тридцати минут. В голове продолжала крутиться фраза про «не первых искателей приключений», нашедших гибель в этих краях. Допустим, они знают про третий отряд. Но они были тут совсем недавно, да и тон Берты как бы намекал на целый поток охотников.       Внезапно он поставил себя на место властей. Вот есть у тебя несколько доставляющих проблемы подчинённых, которых сложно просто взять и бросить в Лонгаст, потому что они вроде как продолжают приносить пользу, да и нарушений недостаточно на полноценную статью. Что тогда им делать?       Например, отправлять их на заведомо провальное задание. В место, из которого сложно вернуться живым и в здравом уме. Если справятся и разберутся — хорошо. Если нет — одной проблемой меньше. Без лишнего шума и демонстрации тиранического произвола.       Быть не может!       Неужели Арденграус таким образом хотел устранить своевольный шестой отряд?       Ладно, в это ещё можно поверить.       Но третий?.. Они же сильные, продуктивные и дисциплинированные. Преданность третьего отряда не могла вызвать подозрений.       Или?..       Валентин сплюнул под ноги излишки воды.       Всё дело в Клеопасе. Поэтому оставшихся членов отряда не отправили доделывать начатое. Они свою миссию выполнили — избавились от сновидца. На острове давно ходили слухи, что тот размяк после рождения дочери и начал терять концентрацию во время заданий.       Капитан сжал кулак и с силой врезал им по стене. Его трясло от озноба, несмотря на пар, идущий от тела. Ему стало тесно в собственной коже. Он изнемогал от самого себя. Их отправили на верную гибель, и в этом только его вина. Ответственность всегда на самом главном.       Камилла ждал в коридоре, опершись спиной о стену. Валентин хотел спросить, почему тот здесь, а не присматривает за Квинтом, но понял, что снова попадётся на уловку подчинённого, если тот захочет ему солгать. Скажет, что всё в порядке. И он поверит. Потому что хочет поверить.       До спальни шли молча. Раньше Валентин занимал отдельную комнату, а два его подчинённых ночевали в гостиной. Однако теперь ночевать в гостиной не хотел никто.       Капитан всегда смотрел на физическую близость, как удалённый от места событий репортёр. Секс подразумевает участие минимум двоих, а ему всегда казалось, что в постели кто-то лишний. Чаще всего он сам. Партнёры и партнёрши требовали внимания и отдачи, которые он не мог им дать. Просто не получалось думать и беспокоиться об удовольствии другого человека, находясь на расстоянии вытянутой руки и в то же время словно за бетонной стеной от него.       Но сейчас всё было иначе. Валентин словно ослеп, но вместе с тем обострились все другие органы восприятия. Шёпот, движения, поцелуи. Каждое касание — будь оно мимолётным и невесомым или же требовательным и жадным — мелькало невероятным буйством красок среди обступившего его мрака. Мир сузился до размеров маленькой захламлённой комнатушки и вместе с тем казался бескрайним. Неужели он теперь всегда рядом с Камиллой будет чувствовать столкновение противоположных ощущений, притягивающихся, чтобы устроить взрыв?       Капитан задыхался, захлёбывался, горел и оживал. Он лежал на спине. Камилла сидел сверху. Думать не требовалось, за что Валентин испытывал огромную благодарность. Ничего больше не существовало, кроме безумного вулканического вращения, созданного трением их наэлектризованных тел.       Когда Камилла оказался внутри, Валентин ощутил всю полноту и непознанность чужой жизни. Они остановились, давая друг другу время привыкнуть к близости. По комнате скользнул лунный луч. Капитан увидел застывшие, словно парализованные угловатые черты лица напротив и тут же обхватил рукой чужую шею, наклоняя к себе, чтобы поцеловать.       Ни один из них ни разу в жизни не пробовал наркотики, но мысленно оба сошлись во мнении, что как-то так они и действуют. Дарят мимолётное ощущение полноты жизни. Фантомное и ускользающее. Однако с ними всё происходило в реальности.       Одно действие тянуло за собой другое. Валентину казалось, что его руки не остановились ни на секунду, продолжая струиться по чужому вспотевшему телу, будто он впервые так близко к настоящему живому человеку и нужно как можно быстрее изучить все анатомические подробности.       Капитан вдруг понял, что они — всего лишь два смертника, пытающиеся урвать у судьбы хотя бы крохи наслаждения перед тем, как окунуться в самый настоящий ад. Здесь и сейчас происходит пик их существования.       Они довольно быстро нашли общий ритм, двигаясь навстречу друг другу. Даже дышали практически синхронно то замирая, то шумно выпуская воздух из лёгких и жадно впуская его обратно.       Сквозь толчки крови в висках Валентин пытался разобрать слова Камиллы, но они так и тонули в окружившем голову коконе. О чём его спрашивал подчинённый, капитан узнает уже на следующее утро, когда будет принимать душ. А пока он просто расслабленно отдался во власть ощущений и закричал, когда скопившееся напряжение вырвалось наружу. Почти сразу после него Камилла замер и хрипло застонал, вцепившись мёртвой хваткой в чужие ягодицы.       А утром прогремел взрыв.