Покровитель

      Запахи жгучих специй, кожи, шерсти и пота — перемешались, создавая причудливый аромат столичного рынка. Сезон засухи самый сложный для выживания; горожан на базаре втрое меньше, чем в период разлива Нила, и столько же лавочников — и потому каждый за своим добром наблюдал неотрывно, как ястреб, выслеживающий добычу.       Эва засела между торговых рядов, притихшая, но внимательная. Сену дал ей задание: устроить на рынке беспорядок, и Эва ждала подходящий случай, мучаясь голодом. Запахи свежих лепёшек, махши, мяса и вяленой рыбы сводили с ума; Эва трогала свой живот, словно так могла его успокоить, заставить подумать, что на самом деле она сыта.       Еды совсем мало, распределением занимался Сену — он решил, что тем, кто помельче, и пищи тоже нужно немного. Поэтому Эве вчера досталась лишь половина от порции — старая чёрствая корка хлеба, а если и сегодня не получат никакого улова, Сену совсем оставит её без еды или прогонит.       Сену — самый старший и сильный. Так-то он, конечно, дохляк на фоне прочих юношей его возраста, но среди них, сирот, выделялся и ростом, и нравом. Когда Эва к ним присоединилась, он сказал, что не будет терпеть её рядом, кормить и защищать, если Эва не будет стараться им помогать. Получалось не очень — обчищать карманы она не научилась, в толпе выделялась неловкостью и звонким голосом, отчего не могла подобраться незамеченной к людям, и годилась лишь для того, чтобы отвлечь внимание горожан, пока другие крали еду. Сену был недоволен; с ним было сложно, но даже под его гнётом лучше, чем у сумасшедшей тётки — она издевалась над Эвой и била, поэтому пришлось убежать.       Эва медленно обвела взглядом ряд; ленивые горожане, измученные жарой, почти не торгуясь, соглашались с ценой жадных лавочников. К торговцу едой за утро никто не подошёл — наверное, потому что половина овощей сгнила, а вторая просто выглядела непривлекательно. Здесь, на окраине рынка, место было только для никчёмных товаров, позволить которые могли себе бедные люди, но и они брезговали, боясь отравиться. Но только здесь могли промышлять друзья Эвы: чем ближе к центру, тем больше стражи.       Она почти прозевала момент, когда к лавке подобрались двое людей, необычных для этого места: в добротной одежде, с оружием за поясами, но не выглядели, как стража. Один вообще в мантию вырядился — чудак! В такое невыносимое пекло?       Эва пригляделась: у него была необыкновенно бледная кожа, какой не встречала прежде ни у одного человека, и вдруг её озарила идея, как торговца отвлечь! Не теряя времени, она сделала смелый шаг из своего укрытия и указала пальцем вперёд, смеясь:       — Да он же весь белый! Боги его забыли раскрасить!       Белый мужчина, высокий и мощный, молниеносно обернулся, и глаза его, тоже светлые, почти белые, гневно сверкнули. Эва старалась держаться на безопасном расстоянии, чтобы не отхватить, но продолжала смеяться, и люди, проходящие мимо, действительно обращали внимание на шум, а увидев необычного человека — ехидно перешёптывались. В этот же миг мальчишки, довольные тем, что торговец потерял бдительность, разглядывая вместе с прохожими бледного мужчину, подбежали к прилавку и стали хватать всё, что близко лежит, запихивая в свои рубашки.       Торговец воскликнул:       — Грабят! Паршивцы, я вас сейчас!..       Они бросились прочь; один из двух вооружённых мужчин ринулся в погоню за мальчишками, второй же, который был в мантии, с белой кожей, со злобой поджал губы и сделал тяжёлый шаг в сторону Эвы. Она — мигом бежать! Ноги её, лёгкие и проворные, несли так быстро, как только могли, но за спиной слышалась скорая мужская поступь, и её сердце колотилось, отдаваясь гулом в висках.       Впереди завидела поворот, и только думала шмыгнуть в кусты, как оказалась схваченной за шиворот. Она чуток побарахталась, но поняла — бесполезно, и со страхом взглянула в разъярённые светлые глаза.       — Отпусти, господин, домой мне надо!       — А кто за кражу отвечать будет?       От его сурового голоса тряслись колени — никогда Эва не попадалась так глупо. Торговцы ленивы или медлительны, не поспевают за прыткими детьми, но даже если и поспевали, в голову ещё никому не приходило гнаться за Эвой. В отчаянии, она прохныкала:       — Ловить принято воров, а ты за кем помчался, господин? Я тут при чём?       — Раз не при делах, зачем убегала?       — Тебя испугалась!       Глаза щипало от слёз; Эва нередко давила на жалость, нарочно вызывая у себя плач, но в этот раз всё было по-настоящему. Ей попросту страшно находиться вблизи грозного воина, быть схваченной им.       Она уже собиралась кричать, привлекая внимание горожан — мужчины мигом отпускали визжащих девчонок, боясь народного гнева — но тут рядом словно из-под земли вырос второй воин, который помчался за Сену и остальными.       — Богатый улов, Амен, гроза маленьких девочек!       Тот, кто удерживал Эву — Амен, как его окрестили — хмурясь, посмотрел на младшего мужчину, возвращая упрёк:       — Ты, я смотрю, многих словил, Тизиан. Где воры?       Тизиан развёл руки в стороны, ни капельки не расстроенный:       — Убежали. Похоже, они хорошо здесь ориентируются.       Амен, должно быть, сбитый с толку на мгновение отпустил воротник её платья. Ощущая свободу, Эва вознамерилась дать дёру, но не успела — её схватили, до боли сжимая запястье. Вырывая руку, шипя на обидчика, она тараторила:       — Отпусти! Отпусти меня сейчас же!       Но бесполезно — в переулке только трое, она и двое вооружённых громил, и никому нет дела до криков.       Тизиан чесал затылок:       — Да отпусти ты её. Кричит, как умалишённая.       Амен возразил:       — Она знает, как отыскать тех мальчишек.       И к ней обратился:       — Веди к друзьям, или тебя отволоку к страже и скажу, что воровка.       Сердце её окаменело, а затем рухнуло вниз, в труху разбиваясь от страха. Её высекут, если поймают! Она видела у Кнефа на спине следы от плети — такие не заживают и никакими лекарствами не выводятся. Её изуродуют!       Эва забилась сильнее прежнего, но чем громче она сопротивлялась, тем больнее сжималась тяжёлая рука на запястье.       — Врёшь! Я ничего не украла!       Неожиданно за неё вступился второй, Тизиан:       — Хочется тебе с ней возиться? Пусть убегает.       — Она помогла им украсть. Отвлекала.       — Пара гнилых овощей — кража разве? Мы здесь для другого дела.       Пока они пререкались между друг другом, Эва притихла, ожидая своего приговора. Тут, наконец, этот Амен — чтоб его Амт сожрала! — отпустил, и Эва стремглав улетела подальше от них, даже не оборачиваясь. Петляла по трущобам, опасаясь погони, и лишь к вечеру, уставшая, по-прежнему голодная, вернулась домой.       Домом с трудом можно было назвать покосившуюся лачугу, которую Сену с остальными наспех собрали из глины, дерева и пальмовых листьев в тесном переулке почти у самого края города. Днём ненадёжная крыша едва позволяла укрыться от солнца, ночью худые стены и щели совсем не спасали от холода, но это всё, что было у Эвы.       Кнеф вытолкнул Эву наружу, едва она переступила порог; Сену встал рядом с ним.       — Убирайся! Ты на нас беду навлекла.       — Что ты городишь? Я отвлекала торговца!       — Тебя раскусили. Пока тот мужик за нами бежал, мы всю еду растеряли, и торговец нас всех запомнил, теперь придётся искать другое место, но без тебя.       Она пыталась поспорить, но Сену был непреклонен. В недовольных взглядах мальчишек, вчерашних товарищей, ясно читалось, что ей тут больше не рады — если вообще хоть когда-либо были. Сдерживая рыдания, Эва ушла, окончательно разревевшись, когда оказалась подальше.       Она ничего не ела со вчерашнего утра, за день измучилась, истоптала все ноги, а теперь у неё не было даже крова на ночь — Эва будто вернулась в то время, когда только осиротела и сбежала от тёти. Она побродила по улицам, пока усталость окончательно её не сморила, и тогда забилась в ближайший угол, уткнувшись носом в острые колени.       Проснулась от резкого шума; напротив остановился таинственный человек в тёмной мантии со скрытым за странной маской лицом. Суетясь и путаясь в тканях, он торопливо стягивал свою одежду, всё время озираясь по сторонам. Эва притихла. Облака разошлись; луна озарила лицо человека, и Эва хорошо разглядела мужчину, вот только он тоже её заметил.       Его грубое лицо исказилось от злобы — Эва сразу поняла, что в беде, потому что с такой ненавистью на случайного человека не смотрят, и кинулась бежать прочь, но была схвачена и прижата к стене.       — Маленькая мерзавка, ты всё испортила!       «Как-то часто меня сегодня ругают», — мелькнула в сознании глупая мысль; она вся дрожала. Думала: утром беда приключилась с тем белым мужчиной, обещавшим отдать её страже, но разве сравнятся удары плети со смертью, что грозила сейчас? Мужчина приставил к её горлу нож, и Эва заплакала:       — Разве я что-то сделала, господин? Пусти… Я никому не скажу, клянусь! Пожалуйста, господин, отпусти, пожалуйста…       Она много раз его попросила, но мужчина только сильней разозлился. Он рявкнул:       — Молчать!       И наотмашь ударил ладонью. Щёку моментально обожгло, Эва вскрикнула и схватилась за лицо, оседая на землю. Мужчина замахнулся ещё, на этот раз той рукой, в которой держал нож, но тут его кто-то снёс в сторону — из-за слёз Эва не видела, кто это был.       Она сжалась от безумного первобытного ужаса, закрыла глаза и зажала уши, потому что от криков и звуков ударов паника нарастала. Плеча коснулась тёплая большая ладонь; Эва дёрнулась и в следующий миг её утянули в объятия. Она хныкала, жалась к горячему мощному телу, тряслась от страха и слёз, а когда успокоилась — протёрла лицо и разглядела защитника. Им оказался тот белый воин с базара, Амен. Её изводил жгучий стыд за то, как повела себя с ним, как смеялась над бледной кожей. На самом деле Эва не считала Амена смешным, и теперь виновато отводила глаза — утром он всё-таки не отволок к страже; сейчас вовсе спас жизнь.       Убедившись, что успокоилась, Амен её отпустил и отошёл ко второму мужчине — оказалось, они с Тизианом здесь были вдвоём, и это Тизиан сбил с ног нападавшего. Эва и рада бы сбежать подальше, да всё равно идти некуда — на том же месте снова рухнула наземь, надеясь, что эти двое разберутся со странным мужчиной, а она сможет ещё немного поспать.       Но поспать ей не дали. Кто-то сильный растормошил, и Эва открыла глаза: перед ней возвышался, согнувшись, Амен, и голос его чуть подобрел:       — Испугалась?       Эва пожала плечами, тогда Амен велел:       — Вставай.       Она слегка напряглась: да что ему нужно? И он пояснил:       — Провожу до дома. Где живёшь?       — Нет у меня никакого дома. Я сирота.       — Друзья?       Она спрятала лицо, склонившись к земле, упираясь лбом в свои руки, и недовольно буркнула:       — Прогнали.       Амен замолк, и Эва обрадовалась, что сейчас от неё отстанут, но вдруг снова услышала:       — Вставай.       За долгий утомительный день она растратила весь свой запас прыти и сопротивления, потому поднялась, недовольно пыхтя под нос. Она хотела спать, была голодна и не хотела никуда идти.       Амен мягко коснулся её лопаток, подталкивая вперёд, и вот тут Эва заупрямилась, закапризничала:       — Не хочу идти!       Амен взял её за плечо, разворачивая к себе, и строго, по-наставнически отчитал:       — Как думаешь, где ты окажешься, если со мной не пойдёшь? В Доме Утех. Знаешь, что это?       Эва не знала, но много раз слышала: тётя планировала отдать её в такой дом, как только она подрастёт.       — Не знаю.       — И не нужно, чтобы узнала.       Тизиан уволок тело мужчины, а Амен повёл безвольную Эву за собой. Они шли пешком, и в скором времени Эва окончательно вымоталась. Слабые ноги не удержали; последний раз она ела два дня назад, снова лишилась подобия дома, и её только что чуть не убили. Когда Эва случайно запнулась, едва волоча по земле стопы, то больше не встала — не было сил.       Она не помнила как лишилась сознания, но, очнувшись, обнаружила себя в мягкой постели. Одинокая свеча рядом с кроватью не помогала разглядеть обстановку, но за окном постепенно светало. Чувствуя себя отвратительно, Эва развернулась на бок, хватаясь за живот, и беззвучно заплакала от болезненной жалости к самой себе. Ещё никогда она не ощущала себя настолько потерянной, даже когда умер отец, и мама сошла с ума.       Скрипнула дверь, в комнату кто-то вошёл; Эва затихла испуганной мышью перед поганой змеёй, крепко зажмурившись, чтобы сойти за спящую, но мельком подглядывала за своим гостем. В пороге застыл Амен, его строгое лицо не выражало ни единой эмоции, и это было даже страшнее, чем откровенная злоба. При звуке его глубокого сильного голоса Эва вздрогнула, не сдержавшись.       — Знаю, что не спишь. Выходи.       И ушёл, больше ничего не сказав.       Эва ещё недолго полежала, но решила: если бы Амен задумал ей навредить, то так бы и сделал. Она думала, он отведёт её к страже, но, похоже, притащил в собственный дом. Эва осторожно выбралась из комнаты, выглядывая из-за угла в просторный зал: Амен сидел за столом, повернул голову в её сторону и бросил, будто приказывая:       — Ешь.       Рядом с Аменом стояла ещё одна порция. Забывая об осторожности, она юркнула за стол, хватая горячую лепёшку, жадно откусывая и запивая самым настоящим молоком. Амен наблюдал за ней, хмурясь, но теперь Эву не волновали его подозрительные взгляды: она увидела на тарелках нут, мёд, орехи и дыню, и стремилась побыстрее всё в себя запихать, пока не отобрали. Наверное, Амен это понял, потому что сказал:       — Помедленнее, не торопись, а то живот заболит.       Она косилась на него диким зверем, как на врага, но всё же угомонилась. Когда закончили с завтраком, Амен не позволил Эве скрыться и заговорил:       — Как зовут?       — Эвтида.       Она выпалила быстрее, чем думала, но потом замялась и уточнила:       — Нет. Лучше Эва.       Он кивнул:       — Меня зови Амен.       — Я знаю.       Лицо его, как и прежде, не поменялось, но по длительному молчанию Эва догадалась о его замешательстве и пояснила:       — Слышала, как тебя тот, второй, называл. А он Тизиан.       Амен задумчиво перевёл взгляд, затем снова посмотрел на неё:       — Много слушаешь?       Эва улыбнулась гордо и даже самую малость хвастливо:       — И запоминаю.       Эве показалось, что Амен остался доволен ответом, и она вдруг захотела его похвалы, ведь давно не получала простого внимания, без злого умысла. Она посмотрела на стол, на свою пустую тарелку, впервые за долгое время по-настоящему сытая, и глаза опять заслезились: это ведь Амен забрал её в дом, уложил спать, а потом накормил. От его безусловной доброты становилось тепло и приятно, а ведь сперва привиделся ей ненормальным и злым. Эва быстро стёрла слёзы, пока он не заметил — но он заметил.       — Почему плачешь?       Эва не захотела ему отвечать; как объяснить, что ей просто стыдно за свои слова и поступок? Вернее, за поступок не стыдно — Эва была недостаточно взрослой для рассуждений о праведности, но если бы она знала значение этого слова, то посчитала бы, что воровство в её положении не такой уж и тяжкий грех. Но смеяться над Аменом было неправильно, и эту вину ей хотелось загладить.       Он не мог знать всех её мыслей, поэтому спросил:       — Тот человек вчера навредил тебе?       — Нет.       Разве что смертельно испугал, но теперь, в тепле и уюте, ей казалось, что вчерашнее происшествие выдумка или сон.       Амен поднялся из-за стола, долго молчал, глядя на Эву, думая о чём-то своём, затем сказал:       — Мне нужно идти, вернусь к вечеру, — он зачем-то обвёл взглядом комнату и вздохнул. — Найди, чем себя занять, и жди меня.       Эва тоже рассмотрела обстановку и поняла, в чём проблема: жилище было аскетично обставлено самым необходимым. Раньше весь день занимала забота, как бы раздобыть хотя бы кусочек еды; Эва даже не предполагала, чем она может занять себя в чужом доме, кроме как слоняться от стены к стене.       Амен уже собрался уйти, но остановился в пороге и бросил, не оборачиваясь:        — Красть у меня нечего. Захочешь уйти — не держу, но искать тебя не буду. Если останешься, помогу.       Ушёл.       Эва осторожно прокралась к окну, проводила взглядом, посмотрела на дверь — знала, что не запер. Может, и правда сбежать? Первым порывом было юркнуть за дверь; она даже сделала шаг, но замерла, размышляя: а что ей потом вообще делать? Как одной выживать? Где брать еду? Как не попасться страже на воровстве? Она и красть-то не научилась.       Что плохого, если послушает Амена и дождётся? А убежать успеет всегда — дверь-то открыта.       С этими мыслями Эва поплелась изучать дом. Кроме комнаты, в которой она проснулась, и зала с обеденной зоной, была ещё одна спальня, купальня, кухня и погреб. Она сунулась вверх по лестнице и заглянула на крышу — повсюду подушки, возможно, что Амен здесь любил отдыхать. Скорее всего, после заката: Эва не представляла, как с такой кожей он мог находиться под солнцем вне дома и наслаждаться.        Она выглянула за дверь, чтобы убедиться, где находилось жилище. Снаружи, во внутреннем дворе, расположился заросший сад и пруд, за которым никто не ухаживал. Эва поглядела по сторонам: везде красивые просторные дома; Амен точно хорошо жил, раз мог себе такое позволить. Эва вспоминала: воинственный вид, оружие за поясом, богатое одеяние, на простого стражника не похож, что у него за служба?       С такими волнительными мыслями она легла на лавке в общем зале, наблюдая за дверью, будто Амен, едва ушедший, сейчас же вернётся. В одиночестве одолевали странные мысли, но Эва, истерзанная тревожной ночью, после плотного завтрака быстро уснула, ощущая себя в доме Амена в безопасности. Проснулась снова от шума — после жизни на улице сон всегда был чутким, а слух обострился и стал, как у кошки. За окном стемнело, слышалась твёрдая поступь; дверь отворилась, и в дом вошли двое — Амен и Тизиан. В руках у обоих множество свёртков из ткани.       С любопытством и осторожностью Эва приблизилась к ним. Тизиан скинул свою ношу на стул и возмутился:       — Так вот для кого мы бродили по рынку! Мог бы мне рассказать, что приютил девчонку.       Амен проигнорировал возглас и обратился к Эве:       — Разбирай. Здесь всё тебе.       Эва осматривала покупки в одном углу — несколько новых платьев вместо обносок, гребень, письменные принадлежности — напротив неё Амен и Тизиан перешептывались, косясь в её сторону. Потом Тизиан ушёл, Амен набрал воду в купальне, велел тщательно вымыться. От воды и от Эвы после купания пахло приято; этот же запах, лёгкий чарующий аромат она ощущала от Амена прошлой ночью, когда он склонился к ней с утешением, и он же теперь ассоциировался с надёжностью и защитой.       Старую одежду Амен сразу выкинул; после купания Эва нырнула в новую сорочку и вышла в общий зал — послушать, что ей скажут.       Амен сказал: теперь она будет жить здесь, у него. Он обещал, что поможет, но Эва и предположить не могла, что оставит её при себе. На неё легла обязанность обычной служанки: только так она могла жить в доме Амена, не являясь ему ни родственницей, ни женой, а чужим человеком. Эва следила за чистотой в доме, обучилась сносно готовить, занялась садом во внутреннем дворе. Амен даже платил ей жалованье, и, впервые получив настоящие деньги, Эва робко призналась, что совсем не знает им цену. Амен решительно пообещал:       — Я научу.       Его суровый и властный нрав теперь не казался ни угрожающим, ни опасным — Амен сам по себе такой человек, строгий, сухой, не радушный. Зато справедлив и надёжен — так Эва думала. С каждым днём, проведённым в его доме, она ощущала, как в ней растёт благодарность к этому огромному, чёрствому, но всё-таки не безразличному к её судьбе мужчине. Ведь мог оставить её погибнуть, но нет — забрал, привёл в свои владения, приодел, занялся её обучением… Позаботился. Под его опекой время шло незаметно, то ли сутки прошли, то ли месяц… Такое размытое ощущение времени появилось у Эвы от безопасности, которую с Аменом обрела. Если раньше каждый день её мог стать последним, каждый миг был сопряжён с опасностью, с необходимостью выжить, то нынешняя жизнь вертелась вокруг понятного и размеренного быта в роскошной обстановке. Настоящий подарок богов.       Эва повидала много разных людей, мужчин и женщин, но ни одного хорошего, доброго, честного человека вспомнить не могла. Кроме Амена… Не то, чтобы он был олицетворением доброты по характеру, но его поступки в отношении Эвы говорили сами за себя — Амен ни разу ей не навредил. И летели дни, недели и месяцы её новой беззаботной жизни под одной крышей с этим замечательным мужчиной… Да, в голове Эвы начали закрадываться подобные мысли об Амене: замечательный, взрослый, серьёзный, бесстрашный, отважный, самый хороший, и в конце концов — идеальный. Её привлекало в нём абсолютно всё; она стремилась почаще крутиться вокруг него, говорить, привлекать внимание, пыталась заслужить похвалу, угодить… Понравиться. Пока однажды не призналась сама себе: она влюблена. Эва никогда не влюблялась, но безошибочно определила влечение своего сердца, откуда-то зная, решительно и твёрдо, что полюбила его навсегда.       Сперва это было юное, невинное чувство, полное восхищения, не требующее ничего взамен, но время текло, Эва взрослела, с каждым прожитым днём укрепляясь в мысли, что любовь её безответна. Она слишком молода для него, должно быть, Амен никогда не посмотрит на бывшую беспризорницу, которую спас… В его глазах, как ей думалось, она выглядела лишь подопечной, потому что как бы она ни старалась вызвать в нём интерес — ни одна попытка не увенчалась успехом. Он смотрел на неё прямо и строго, не выдавая ни малейшим жестом или словом, что в его сердце что-то переменилось. И это причиняло Эве невыносимые страдания.       Ей тем временем уже исполнилось шестнадцать. Она ощущала, как возрастает мужское внимание в её сторону, когда ходила на рынок — там молодые люди, мужчины постарше и даже совсем юнцы могли присвистнуть ей вслед, выкрикнуть комплимент, а те, кто был скромнее и порядочнее — провожали долгим выразительном взглядом, но всё это раздражало Эву, нередко пугало и вызывало отвращение, да и саму себя она не считала привлекательной, ведь единственный мужчина, который был ей необходим — на неё не смотрел…       Она делала большие успехи в обучении, трудилась по дому, не покладая рук: посуда блестела, на полу не нашлось бы и соринки, а сад её стараниями расцвёл, как никогда прежде, и всё это — для него, чтобы разглядел, догадался по любой из деталей, что сердце её изнывает в агонии от любви. Амен не задерживал на ней строгий взор; казалось, он всё воспринимал, как должное, и это терзало Эву до такой степени, что она плакала по ночам.       Как-то поздним вечером она вышла из покоев, заплаканная и несчастная, чтобы утолить жажду, предполагая, что Амен уже готовится ко сну, но неожиданно столкнулась с ним внизу, и стыдливо отвернулась, вытирая слёзы.       Раздался его суровый голос:       — Кто обидел?       Ей хотелось закричать: «Ты обидел меня, господин!», но она сдержалась, всхлипывая, и буркнула самое безобидное:       — Никто… От скуки маюсь… У меня бывает…       Амен расценил это по-своему, очень близко к правде, но ужасно далеко по сути:       — Тебе одиноко?       Тут же кивнул сам себе, размышляя вслух:       — Верно, я не видел, чтобы ты общалась со сверстниками. Я подумаю, как это организовать.       У Эвы задрожали губы от внезапно вспыхнувшей злости, но она себя пересилила, чтобы ничего не ляпнуть. Амен подошёл ближе и вдруг коснулся её подбородка… Она перестала дышать, застыла, но Амен потянул наверх, вынуждая посмотреть на него, и Эва подчинилась.       Он спросил мягче:       — Точно никто не обидел?       Он возвышался над ней, склонившись; на безэмоциональном красивом лице проскользила обеспокоенность, и он стоял так близко, горячими крепкими пальцами касаясь кожи, что Эва едва не рухнула на пол без сознания. От тесного контакта у неё подкосились ноги, отказываясь держать, и она жадно смотрела в его глаза, уже забыв, что должна что-то ответить.       — Эва.       Она пришла в себя, нервно мотнув головой:       — Точно…       Он отпустил её лицо и совершил шаг назад:       — Завтра можешь отдохнуть.       Амен сдержал своё слово, освободив от части обязанностей; позволил Эве иногда отдыхать, не утруждая себя работой по дому. Наверное, он ожидал, что Эва использует это время для знакомства с ровесниками, и поначалу, ведомая своей злостью, она так и делала. В её представлении Амен должен был пожалеть, что позволил Эве общаться с другими мужчинами, но время шло, Эве приносили подарки, порывистые влюблённые юноши посвящали стихи, караулили возле дома, а Амена, казалось, это совершенно не беспокоило. Он не замечал.       Эва быстро устала от такого внимания; ни один из молодых людей нисколько её не привлёк. В сравнении с Аменом, заботящимся, взрослым и рассудительным, спасшим её, все они были детьми, неспособными на поступок — только чесать языком, сочиняя комплименты. Эва отвергала одного за другим, не смогла завести друзей и подруг, разве что пару новых знакомых: никто не стал её сердцу ближе, чем Амен, а он, как и прежде, на неё не смотрел, истязая юное сердце своим безразличием.       Эва взрослела; не только тело её изменилось с течением времени, но и ход её мыслей, поведение и характер. Она стала мягче, приветливей и добрее: наверное, в одном доме с Аменом невозможно вырасти иначе. Он не приветствовал сопротивление, непослушание, никогда не наказывал физически, но оставался строгим учителем и наставником. Своей ласковостью Эва его приземляла, дополняла; она думала, что подходила ему.       Её любовь тоже стала немного иной; теперь Эва терзалась не только от эмоциональной привязанности, но и от влечения плоти. Она мало знала о телесной любви, но вмиг осознала, что хотела бы испытать это с Аменом; рядом с ним она ощущала себя необычно, а если случалось прикоснуться друг к другу, кожа воспламенялась в том месте. Это новое, неизведанное чувство душило, овладевало разумом; Эве хотелось его ласк в неприличных местах, его поцелуев, объятий. От его нахождения рядом, такого большого, грозного, сурового, сильного, между ног становилось жарко и влажно; Эва сжимала колени, сосредотачиваясь на письме, когда Амен стоял за спиной, положив ладонь на плечо, и наблюдал за учёбой.       Амен тем временем неумолимо продвигался по своей службе; он всё чаще был занят, нередко покидал столицу надолго, оставляя Эву одну: она и до этого привыкла бывать в одиночестве дома с утра до позднего вечера, но теперь неделями оставалась за главную.       Однажды утром, когда Амен отсутствовал несколько дней, Эва предавалась мыслям о нём. Представляла его крепкие руки, как этими руками он её обнимал и гладил везде, где ей очень хотелось; представляла его взгляд — не строгий и серьёзный, а ласковый и любящий, каким Амен ни на кого никогда не смотрел. Ладонью Эва пробралась под сорочку, водила по животу, не понимая точно, что делает, смелея, сжала грудь и ахнула от того, как стало приятно.       Она не думала, в какой ситуации они могли бы сблизиться; она считала само сближение невозможным из-за его прохладного, незаинтересованного отношения, потому просто мечтала, будто Амен не так отстранён и далёк, а напротив — проницателен и догадлив, будто сразу разглядел её влюблённость и не оттолкнул…       Она поглаживала себя, прикрыв глаза, представляя, что это Амен изучает изгибы её тела, что это он сжимает ей грудь, вот так, посильнее, ведь он огромный и мощный — наверняка его прикосновения были бы напористыми и интенсивными… Эва вытащила одну руку, облизнула два пальца и снова скользнула под одежду, поглаживая соски, немного сжимая, думая, что это его губы и язык, что Амен целует её. Между бёдер нарастало необычное, тянущее, томительное ощущение, и Эва бессознательно потянулась ладонью туда, вниз, где хотелось утешить себя.       Она прикасалась к себе между ног каждый раз во время омовения, но тогда тело её не изнывало от непонятной жажды, и чувствовалось всё по-другому. Сейчас же первое осторожное прикосновение вызвало дрожь и тихий, короткий, восторженный стон — внизу было очень влажно и мягко от возбуждения, и Эва надавила пальцами, провела сверху вниз и обратно, стараясь не шуметь из стыда, хотя точно знала, что дома кроме неё никого.       Она прикасалась к себе, постанывая, воображая, что всё это делает с ней Амен, и беззвучно шевелила губами, представляя, что он с ней так говорит:       «Любимая, моя милая Эва… Моя замечательная… Ты мне очень нужна…»       Она не знала, каким мог бы быть Амен в близости, какие слова мог бы произносить, потому говорила то, что ей хотелось услышать. Надавливать круговыми движениями чуть повыше оказалось приятней всего, и Эва ласкала себя, мечтая, что Амен целует её, шепчет нежности, хвалит, восторгается, называет её очень ласково:       «Я всегда был доволен тобой, моя девочка… Ты умница, послушная и исполнительная… Я знаю, как ты стараешься для меня.»       В своих фантазиях она уходила всё дальше и дальше, прижимая пальцами нежные, влажные складки, и эти фантазии её мучили, лишали рассудка; Эве казалось, будто слышит его голос, звучащий в висок:       «Хочу ласкать тебя, целовать… любить. Ты станешь моей?»       И сама себе отвечала:       — Я твоя…       «Родная моя…»       Она прерывисто и странно дышала, закрывая глаза, ярко представляла себе возлюбленный образ, как Амен расположился над ней, как проводил рукой снизу вверх, задирая сорочку, как любовался грудью, как целовал, как его пальцы безукоризненно двигались между ног.       Одной рукой Эва тискала грудь, обнаружив, что ей нравится такая нежная ласка, и хотелось бы, чтобы Амен уделял ей особенное внимание здесь; пальцами продолжала двигать между интимных губ. Эва не знала, к чему это всё приведёт, но было приятно, очень приятно, и она продолжала себя гладить, пока незнакомое напряжение множилось, расширяясь, охватывая всё её тело. Эва надавила в чувствительном месте, бессознательно приподнимая бёдра, и задрожала, переживая головокружительное удовольствие и восторг; наверное, из-за того, что она делала с собой такое впервые, ощущения оказались яркими и пьянящими.       Расслабившись, она всхлипнула, вспоминая, что всё представила понарошку, что на самом деле Амен мучительно далеко, не физически, а духовно, и с разбитым сердцем уткнулась в подушку, оплакивая свою невзаимную пылкую любовь.       Амен вернулся и спустя пару дней объявил, что Эва отныне будет жить при храме, там же она под пристальным взором наставников обучится какому-нибудь ремеслу, а после, уже будучи образованной госпожой, вступит во взрослую жизнь с определёнными умениями и навыками, способная себя прокормить. Он вскользь упомянул, что в храме учатся достойные юноши из богатых семей, и когда обучение подойдёт к концу, она сможет выбрать себе подходящего мужа. То есть… Амен решил от неё избавиться?!       Она не сомкнула глаз, прорыдав всю ночь; утром Амен отвёл её в храм, напоследок сказав, что по службе вынужден будет покинуть город на три года, и, сухо попрощавшись, оставил Эву одну, едва стоящую на ногах от душераздирающего горя — разлуки с любимым.       Амен исчез из столицы, оставил Эву и дом, ни к кому не привязанный, заботящийся только о долге, о своём благополучии — он пристроил воспитанницу, побеспокоился о её дальнейшей жизни. Мысли больше не занимало волнение за судьбу Эвы, она хорошо себя показала в домашней учёбе, а в храме дадут необходимое образование; Амен же сосредоточился на своей службе, потому что кроме службы и воспитания Эвы в его жизни не было ничего.       Он отличился во время отсутствия; и без того находящийся в шаге от звания, он брал на себя командование не единожды, и возвращался в столицу со знанием, что действительно добился чего-то важного своими силами. Фараон наградил его высоким чином, нарёк эпистатом, главным над охотниками — Амен с благодарностью принял эту ответственность, не сомневаясь в собственных силах.       Амен старался по мере возможности праведно жить, но за время своего существования совершил не так много исключительно добрых поступков: одним из них была забота об Эве. Амен забрал её, не задумываясь о выгоде, желая позаботиться о сироте, разглядел в потерянной одинокой девочке себя и не прошёл мимо. И пусть в конце концов ему пришлось оставить её, вернувшись, он захотел убедиться, что жизнь её складывается хорошо.       Ему следовало сперва возвратиться в дом, привести себя в порядок, отдохнуть и, возможно, только на утро отправиться в храм, найти наставников и расспросить об успехах в учёбе у Эвы, но ноги сами понесли его мимо жилища почти против воли. Каждый последующий шаг давался всё тяжелее, будто он шёл не по городской улице из светлого камня, а утопал в песке. Неужели страшился встречи с Эвой три года спустя? Нет, Амен ничего не боялся, на самом деле он страстно желал увидеть её, убедиться в благополучии. Их разлука стала необходимостью, когда Амен обнаружил в себе недостойные чувства к воспитаннице, когда она перестала в его понимании быть ребёнком, и он заметил юную взрослеющую женщину… Прекрасную женщину. Задерживая на ней взгляд, он одёргивал себя, обрывал, не допуская постыдных фантазий, но соблазнительные видения стали являться во снах, и Амен с тоской осознал, что обязан от неё отлучиться, иначе совершит грех.       Он не мог воспользоваться её уязвимым положением; Эва была зависима от него, благодарна за спасение и заботу, и это могло повлиять на её суждения. Иногда она размышляла, чем может отплатить Амену за его доброту; едва справляясь с бушующей бурей чувств, он сохранял отстранённое выражение и велел ей не дурачиться, хотя сам хотел сказать: оставайся со мной всегда, и мне этого хватит.        В храме о нём перешёптывались; слухи о новом человеке на должности верховного эпистата расползлись по столице быстрее, чем он ожидал. Со своей уникальной внешностью Амен и не рассчитывал, что его не узнают, но угрожающего вида и хмурого взгляда оказалось достаточно, чтобы его не тревожили. Эву он обнаружил во внутреннем дворе храма, с ней был мужчина. Он сидел непозволительно близко, интимно склоняясь к её лицу, нежно поглаживал кисти рук и улыбался; в этой улыбке Амен видел похоть и флирт, и его обуяла бессильная злоба.       Его чувства за годы нисколько не уменьшились, напротив, только укоренились, будто не суждено было полюбить кого-то ещё, будто на остаток жизни ему дана только любовь к Эве. Он шагнул вперёд, привлекая внимание своей внушительной фигурой, и прервал интимное уединение.       Как только Эва его разглядела, глаза её расширились от удивления; она тут же вскочила, неосознанно подаваясь вперёд — в её невольном движении заметна была попытка ринуться к нему в объятия. Амен и сам бы обнял её: он хотел, так сильно хотел прикоснуться, что едва не позволил себе эту вольность, но тут же осёкся, пряча руки за спину, и Эва замерла, безошибочно разгадав его запрет на сближение. Амен сам подошёл, и она неловко улыбнулась:       — Уже слышала о твоей новой должности, господин. Поздравляю.       Амен не мог отвести взгляд; Эва всегда виделась ему очень красивой девушкой, но сейчас её черты стали плавными, изящными, женственными. Грациозным движением она поправила юбку, сложила руки перед собой, демонстрируя всем своим видом приветливость — и в этом было что-то фальшивое, неестественное, чужое и неправильное.       — Спасибо, Эва. Я хотел поговорить с тобой.       Амен бросил выразительный взгляд мужчине позади Эвы:       — Наедине.       Эва охотно поторопилась за ним, Амен разглядел облегчение на лице, но мужчина остановил её, хватая за локоть, и Амен вцепился в него враждебным взглядом.       — Кем я буду, если позволю своей невесте остаться наедине с неизвестным мне мужчиной?       Амен не успел остановить изумлённого возгласа:       — Невесте?       Эва, казалось, сильно смутилась, повела плечом, освобождаясь из слабой хватки и поспешила всё разъяснить:       — Амен, это Ливий, лекарь, он преподаёт у нас практику.       Амен, поджав губы, изучил его основательно: благородная профессия, богатое одеяние, ухоженная кожа. От него приятно пахло, Амен даже с расстояния ощущал аромат качественных дорогих масел. Он был… Что ж, он был хорош.       — Ливий, Амен мой опекун. И я не твоя невеста.       — Это легко изменить. Просто ответь мне согласием, моя милая госпожа.       Амен совершил ещё один шаг в их сторону; в нём вскипело желание несчастного задушить за то, что смел касаться Эвы, быть к ней так близко, говорить таким тоном и называть своей; гнев ослепил его на мгновение, но Амен взял себя в руки и строго приказал:       — Я поговорю со своей воспитанницей. Без тебя, лекарь.       Ничуть не смутившись, под пронзительным взглядом, Ливий ласково приобнял Эву на прощание и удалился. Даже зная, что не должен осуждать Эву за эту сцену, Амен никак не мог прийти к смирению, вымещая на ней недовольство гнетущим молчанием. Он желал расспросить её об учёбе, о планах на будущее, узнать, как жила без него, спокойно ли было, не смел ли кто её обижать — но думал только о Ливие. Поэтому спросил:        — Нашла себе жениха?       Эва отчего-то виновато опустила взгляд, возможно, стыдясь, что Амен застал их в такой уединённый момент, и буркнула:       — Как ты велел.       — Я не велел…       Он не успел замолчать; Эва уставилась на него в изумлении, требуя пояснений, но Амен только тяжело выдохнул:       — Он хороший человек?       Эва повела себя странно: она шагнула назад, отвернулась, будто желая сбежать от его расспросов — неужели ей надоел опекой? Раньше ей была не в тягость забота. Но стоило ему пожелать подойти и утешить, как Эва снова стала собой. С широкой ласковой улыбкой она рассказала, какой Ливий прекрасный и заботливый, как ей повезло, что понравилась ему, и как сделал ей предложение пару недель назад, но Эва почему-то тянула с ответом.       Амен велел:       — Не тяни, раз хороший. Соглашайся на брак, он станет для тебя замечательным мужем.       Эва только спросила:       — Ты правда так думаешь?       Он правда так думал; богатый, подающий надежды молодой лекарь был бы для Эвы лучшей партией, разве не этого Амен добивался, отправляя её в храм? Чтобы смогла найти свою судьбу, завести отношения, полюбить… Он не посмел ей соврать:       — Уверен.       Амен не запомнил, как вернулся домой — он весь был поглощён потрясением, случившимся сегодня. Обвиняя себя, что оставил Эву надолго, он злился на неё — что не дождалась, хотя и сам велел жить своей жизнью, на этого лекаря, который как назло, кажется, правда ей во всём подходил. Повзрослевшая, Эва стала ещё краше, она словно расцвела, и теперь Амен не мог отогнать от себя её образ, мучаясь, что сам запорол своё счастье, вот так просто — отдал в руки этому хлыщу, будь он неладен!       Подавала ли Эва какие-то знаки? Может, ещё не всё потеряно? Амен должен был убедиться — одна встреча после долгой разлуки ещё ни о чём не говорит, тем более Эва тянула с решением о замужестве, и он ворочался в постели, сам не свой, намереваясь наутро вернуться в храм, чтобы… что? Не имеет значения. Амен был должен ещё раз с нею поговорить. Ранее верил, что с ним ей житья никакого не будет, что в нём она видит лишь покровителя и воспитателя, но всё ведь могло перемениться за три года разлуки, и если она позволит им шанс, он докажет, что может быть лучшим партнёром.       Не было никакой надежды заснуть этой ночью — Амен всячески представлял их скорую встречу, как Эва отреагирует, если расскажет о своих чувствах. Стоит ли прямо заявить о себе или попросить повременить с ответом Ливию? Их недолгое свидание доказало, что Эва по-прежнему во всём слушалась Амена, казалось, его мнение о свадьбе было действительно важным, и если бы он велел ей не принимать предложение, она тут же отвадила бы своего лекаря. Эта мысль слабо успокаивала, но сон так и не шёл: то с окна тянуло прохладой, то становилось невыносимо душно. Привычная постель раздражала нежную кожу, естественные для вечерней столицы звуки словно увеличили громкость в несколько раз или гудели в самой голове.       Осознав, что до самого разговора с Эвой ему не светит душевный покой, Амен засобирался в сад проветрить голову свежим воздухом, но едва выбрался из спальни, в дверь заскреблись.       Озлобленный, измученный бессонницей, любовной агонией, Амен с бешенством отворил дверь, намеренный растерзать непрошенного гостя, но взглядом наткнулся на Эву и мгновенно остыл. Она стояла на пороге нерешительная, даже испуганная, и выглядела так, будто готова была развернуться и убежать, не дожидаясь ответа. Такой потерянной, совершенно убитой горем она выглядела один только раз — в день их разлуки, но, вопреки её душевному смятению, мелодичный, красивый голос звучал необычайно твёрдо и убедительно:       — Мне нужно поговорить с тобой.       Амен отодвинулся, позволяя Эве пройти. За ней потянулся сладкий ягодный аромат; он стиснул зубы и кулаки: как она пахла, как выглядела, всё в ней влекло с необъяснимой силой, и Амен невероятным старанием себя останавливал, чтобы на Эву не наброситься прямо сейчас.       Она притихла на лавке, видимо, собираясь с мыслями; предвещая непростой разговор, Амен заварил для них чай — Эва не притронулась к чашке. Тогда он спросил:       — Какой разговор задумала среди ночи?       — Он… Дело в том, что Ливий…       Амен тут же напрягся, словно пёс на страже, почуявший нарушителя:       — Посмел обидеть тебя? Только скажи, и я…       — Нет!       Эва вздохнула:       — Нет, Амен. Ливий замечательный, он никогда не навредил бы мне.       Слушать, как твоя возлюбленная женщина восхваляет другого мужчину, оказалось нисколько не проще, чем видеть их близость. В нём просыпалась неизвестная ранее ревность — Амен уже не отрицал, что ревнует, что будь его воля, этого холёного лекаря он никогда не подпустил бы к Эве, но он сам допустил это замужество, оставил Эву, предполагая, что так будет лучше.       — Ты не выглядишь, как счастливая невеста.       — Конечно, не выгляжу, я ведь совершенно несчастна!       Амен оказался рядом быстрее, чем успел хоть о чём-то подумать. Он осторожно дотронулся до плеча, обещая себе: если Эва заплачет, он достанет этого лекаря из-под земли и непременно убьёт.       Эва вдруг решительно на него посмотрела и сказала:       — Я хочу тебя кое о чём попросить. Пообещай, что сделаешь.       Амен нахмурился:       — Что ты хочешь?       — Сперва пообещай.       Не задумываясь, Амен дал слово, что сделает для Эвы всё, что попросит, даже если просить будет о невозможном.       Эва говорила медленно, будто неохотно; по её прерывистой речи было ясно, как трудно давалось признание:       — У меня ещё не было поцелуя…       Эва кротко посмотрела не него и, смутившись, спрятала взгляд. У Амена перехватило дыхание, он тяжело сглотнул: у неё не было поцелуя? Не далась тому лекарю? Перед ним сидела его возлюбленная женщина, его воспитанница, чувства к которой пробудились уже очень давно, а она не знала мужчины, не дарила никому поцелуй… Он сойдёт с ума.       — Я бы хотела, чтобы мой первый поцелуй был по любви.       Она неловко потянулась к нему, приподнимаясь, но Амен остановил её осторожным касанием.       — По любви, Эва?       Она поджала губы, Исфет, и этот жест она переняла от него.       — Да, я… Когда ты оставил меня, я молилась, чтобы это прошло… но оно не проходит, Амен…       В голосе её и в глазах затерялись слёзы:       — Моя любовь к тебе только выросла, а не исчезла. Мне так больно… Я прошу только один поцелуй и обещаю, что покину тебя навсегда… — Она всхлипнула. — Никогда больше не потревожу…       Амен поплыл. Эва выглядела такой беззащитной, такой хрупкой, такой нежной, печальной… желанной. Слёзы покатились по её щекам, и Амен, не контролируя свой порыв, в ласковом жесте смахнул слезинку большим пальцем со скулы, а Эва недоверчиво заглянула ему в глаза.       Амен прошептал мягко, ласково:       — Тогда и ты мне пообещай.       Эва нахмурилась в ожидании, и он пояснил:       — Что не оставишь меня.       Её заплаканные глаза распахнулись в неверии, сменяющимся безудержным счастьем, и Амен, не в силах более противиться своим чувствам, наклонился к Эве, приобнимая за талию, привлекая к себе. Она тотчас обвила его шею и плечи; Амен ощутил, как дрожат её пальцы, и в следующий миг их губы соприкоснулись. Эва шумно вздохнула, судорожно цепляясь за него, и крепко прижалась ртом, слегка раскрывая его.       Её поцелуй был таким нежным, невинным и сладким, что рассудок его помутился в ту же секунду. Амен пересадил Эву к себе на колени — она ласково прижалась к его корпусу своим хрупким прекрасным телом, и Амен сжал её талию большими ладонями, врываясь в её рот языком, чувствуя, что она плавится в его руках, постанывая от удовольствия — мягко и тихо, будто мурлыкая.       Амен отодвинулся, понимая, что едва ли может себя контролировать, ведь этот поцелуй, из целомудренного ставший жадным и возбуждающим, его распалил. Эва прижалась к его груди; казалось, он слышал неистовое биение её влюблённого сердца, или это его собственное набатом стучало в ушах. Эва тихо всхлипнула:       — Я думала, что больше тебя не увижу.       Он гладил её с особенной нежностью, которую никогда и ни к кому в своей жизни не проявлял, только к Эве, и признавался:       — Прости за страдания, что причинил тебе. Ты была такой юной… Я не допускал мысли, что могу тебя интересовать.       Эва тяжело выдохнула, невероятно возбуждённая, и прошептала:       — Я больше не юная.       Вцепилась в него, не позволяя отстраниться, прильнула всем телом, набросилась с жаркими поцелуями, и Амен целовал её, сдавливал, прижимая к себе. Их движения стали нервными, словно оба измучились, и Амен, поднявшись с ней на руках, направился в спальню, объяснив:       — Я несу тебя в свои покои.       Эва кивала, осыпая поцелуями его шею, такая голодная, нежная, согласная на всё, и торопливо отвечала:       — Да, хорошо…       Он уложил её на прохладные простыни, и Эва, отдаваясь его поцелуям, не могла замолчать:       — Я столько мечтала об этом… Делай со мной всё, что захочешь…       — Всё?       — Да!        Она выглядела восхитительно — истосковавшаяся, заведённая, очень ласковая — в его постели. Амен привык видеть в Эве некую робость, но теперь понимал, что природа той робости, кротости заключалась в её чувствах, которые Эва тщательно от него скрывала, и сейчас, осознавая, что прятаться больше не нужно, его смелая девочка отчаянно за него цеплялась, настойчиво требуя ласки, которую он задолжал.       Удерживая себя над ней одной рукой, не прекращая жадных, порывистых поцелуев, Амен расположил большую ладонь чуть выше её талии, где популярный в столице крой платья обнажал участок кожи, разделяя топ и юбку — и этим властным жестом Амен обозначил намерение её раздеть. Сдерживая собственные порывы, ведь он понимал, что Эва совершенно невинна, Амен шептал:       — Думала обо мне?       Её тонкие изящные пальцы тотчас вцепились в его плечи; между частых всхлипов и вдохов Эва едва могла ему отвечать, но Амен будто вовсе не слышал её слов, а читал признания с губ:       — Всегда… Представляла, как ласкаешь меня…       Его немедленно бросило в жар от её слов, ведь сам Амен не дозволял себе никаких фантазий об Эве, осуждая себя даже за мимолётные мысли. Если бы знал про её чувства, как бы тогда поступил? Нет, он не тронул бы Эву без её настойчивой просьбы, но ведь теперь было можно: вот она, прямо здесь, перед ним, открытая и желанная, доверившая ему самое ценное — себя.       Амен вцепился в неё помутившимся взглядом, не помня себя от возбуждения, и спрашивал:       — Как ласкал тебя?       — Целовал меня…       — Где целовал?       Он замечал, как влияют на неё ласковые слова, его возбуждённый взор. От последнего вопроса Эва вся покраснела, в ярком свете луны, тянущемся из окна, стала лишь краше, и Амен на мгновение забылся, любуясь её юным очарованием. Эва стыдливо отвернулась, то и дело бросая в его сторону дразнящие взгляды, но дольше не выдержала и призналась:       — Грудь… Целовал мою грудь…       Амен поспешно стянул с неё платье и замер, не сводя глаз с её прекрасного тела: соблазнительная мягкая грудь, плоский живот, стройные бёдра. Немного смущаясь, Эва свела ноги вместе, прикрываясь от его выразительного взгляда, но Амен погладил колено и ласковым взором её убедил: хорошая моя, родная, покажи мне. Расслабившись, Эва развела ноги шире, позволяя ему рассмотреть.       Амен замер, кажется, даже перестал дышать на мгновение, только жадно разглядывал её между ног: влажные интимные губы блестели от обилия сока. Ему сейчас же захотелось дотронуться до неё там пальцами и языком, убедиться, какая она возбуждённая, как сильно желает его. Его собственное стремление возросло и, не имея выхода, сдерживаемое его силой воли, высвободилось длительным тяжёлым стоном. Он коротко выдохнул и спросил:       — Вот так?       И сам наклонился к её груди, накрывая губами сосок. Другой рукой, на которую не опирался, Амен сминал мягкую упругую грудь аккуратно и нежно, и по тому, как Эва ярко стонала и ёрзала от удовольствия, распознал, что приятны ей такие ласки. С энтузиазмом, с особенным рвением Амен принялся целовать её изящную красивую грудь, втягивая в рот поочерёдно соски, не оставляя без внимания ни единого миллиметра желанного тела.       Эва вплетала тонкие пальцы в его волосы, слегка дёргая на себя в моменты блаженства, когда его действия оказывались особенно приятны, гладила, постанывая. Она изгибалась всем телом, касаясь своим животом его торса, а потом обхватила талию, скрещивая за спиной ноги — и в таком положении оказалась перед ним совершенно открыта и уязвима. Эва тихо всхлипывала его имя, превращённое в стон:       — Амен… Оох…       Амен отлепился от неё, сползая чуть ниже, и обеими руками обхватил грудь, немного сминая, а затем замер над животом, бросив наверх взбудораженный взгляд:       — А где ещё тебя целовал?       Эва, легко подрагивая и часто дыша, кивнула:       — Здесь тоже целовал.       Амен наклонился, оставляя влажный жаркий поцелуй над пупком, провёл языком вверх, до груди, и снова поцеловал ниже. Его одолела иная фантазия с этой частью её тела: как Эва будет выглядеть с округлившимся животом — с их ребёнком — и какой прекрасной и женственной она будет в этот момент. Представшая картина его разбила, совратила, ослабила контроль — Амен даже не предполагал, что мог быть настолько взвинченным и одержимым, но Эва делала его таким: безумным, влюблённым, увлечённым ею. Он спросил ещё раз, не узнавая собственный голос:       — Больше нигде не целовал?       Эва шумно вдохнула, замирая, во всей её тонкой фигуре чувствовалось томительное напряжение. Амен не смотрел на неё — он смотрел ниже, на влажные интимные губы, и полыхал от непреодолимого желания приласкать Эву между ног. Она всхлипнула:       — Я… дальше не придумала.       — Хорошо.       Нисколько не раздумывая, Амен опустился лицом между ног и прикоснулся языком к её горячим складкам. От неожиданной, но восхитительной ласки Эва вскрикнула — и сразу же зажала ладонями рот, не пропуская наружу новые стоны, только короткие всхлипы. Никогда, ни для какой другой женщины он не совершал такого, но Эву хотелось обласкать всю целиком, везде попробовать. Исфет, её мягкий обволакивающий вкус оседал на языке ярчайшим наслаждением; Амен с удовольствием, с нарастающим возбуждением лизал и посасывал интимные губы, пил её вкусный сок.       Раздвигая складки, Амен широко провёл языком снизу вверх, а затем снова и снова, и Эва бесстыдно во весь голос стонала в такт его движениям языка, уже не сдерживая себя, видимо, потерявшаяся от удовольствия и забывшая о стеснении. Прижав двумя пальцами чувствительное место, Амен принялся ласкать круговыми движениями и в этот же момент проник внутрь языком, двигая головой и имитируя толчки. Он ласкал её пальцами и брал языком достаточно долго, и когда ощутил, как её мышцы внутри сокращаются, вжался лицом между ног, позволяя Эве прожить свой оргазм.       Когда Эва расслабилась, Амен накрыл её сверху своим телом, впиваясь решительным страстным поцелуем. Он доведёт до конца, даже если Эва немного устала, ведь сама позволила ему делать всё, что захочет — а хотел он сделать её своей.       Эва сама развела шире ноги, едва он дотронулся до внутренней стороны бедра; не прекратив поцелуя, Амен проник внутрь двумя пальцами, подготавливая перед собой. Эва жарко дышала в его рот, коротко и сладко постанывая, и Амен удостоверился:       — Больно?       Эва решительно ответила:       — Нет… Продолжай, прошу…       Её дозволение… Её просьба легко свела бы его с ума окончательно, Амен даже остановился, потому что подумал, что сейчас его просто порвёт от напряжения, от жажды поскорей в ней оказаться, но, как только совладал со своим голодом, продолжил, мягко двигая и сгибая в ней пальцы. Наверное, Эва интуитивно уловила момент, когда достаточно расслабилась, и потянулась к нему, чтобы прошептать просьбу:       — Я уже готова, господин. Возьми, что тебе принадлежит.       Амен сдавлено рыкнул — своими словами Эва безумно его завела — и нетерпеливо разделся, располагаясь меж её ног. Эва смотрела на него неотрывно, доверчиво, гладила его напряжённые руки, и Амен тоже смотрел ей прямо в глаза, совершая первый плавный толчок. В ней очень тесно и жарко, приятно до одурения; Амен остановился, проникнув целиком, накрывая её тело своим, и Эва его обняла, пряча лицо в его шее, обжигая неровным дыханием.       Амен подождал, когда её тело подстроится и, ощутив немного свободы, стиснув челюсть, задвигался. Он действовал медленно, но уверенно и решительно, каждым движением целиком проталкивая свой член. Амен прижимался к ней вплотную, меж их телами не ощущалось пространства; чувствовать Эву вот так всей кожей было приятно и горячо. От понимания, какая она под ним маленькая, тесная, с каким трудом вмещает в себя, двоилось сознание. Он долго владел ей так, неспешно и глубоко, пока Эва совсем не расслабилась и не застонала от удовольствия.       Он знал, что так ему будет трудно доставить Эве удовольствие снова, но не желал отодвигаться, разрывать соприкосновение тел. Амену хотелось вжимать её в себя, обнимать, чувствовать её горячую кожу своей — такой же обжигающей, и потому он задумал их развернуть. Амен ненадолго вышел, Эва даже не успела вздохнуть, разочарованная ощущением пустоты, как он властным движением перевернул её на живот, положил ладонь на спину, вжимая в простыни, и другой рукой слегка приподнял бёдра.       В таком положении, покорная и послушная, она выглядела ещё соблазнительней, глядя на него из-за плеча золотым расплавленным взглядом. Не удержавшись, Амен наклонился, целуя плечо, и вогнал внутрь член. Он не планировал брать её так, но не отказал себе в удовольствии и несколькими сильными беспощадными движениями вдавил её в постель, срывая с губ отчаянные громкие стоны. Затем Амен встал на колени и Эву утянул за собой, обхватывая её сильной рукой под грудью — вжимая спиной в свой торс. В такой позиции он вбивался в неё снизу и мог ласкать грудь ладонью; другую руку Амен разместил меж её ног и уверенным безупречным движением пальцев гладил в самом чувствительном месте, стимулируя внутри и снаружи.       Немного развернувшись к нему лицом, Эва тонко стонала, обеими руками вцепилась в его запястья, наверное, для удержания равновесия, и бёдрами слегка подавалась ему навстречу. По её нарастающим вздохам, рваным, неритмичным движениям Амен распознал скорое удовольствие и усилил собственное рвение, вжимая пальцы в её лоно и членом подаваясь сильней. Эва замерла, задрожала всем телом, сильно сжимая внутри, и Амен, расплавленный её наслаждением, совершил последний глубокий толчок, изливаясь в неё. Ладонь его переместилась на живот, он надавил, ощущая в ней твёрдость своего члена, и Эва вздрогнула, улавливая последние искры блаженства.       Амен бережно опустил её на постель; уставшая от его нрава, от их первой близости, Эва, наверное, не смогла бы самостоятельно принять ванну. Амен согрел воду, чтобы обтереть её горячим полотенцем от пота и следов семени между ног, затем лёг рядом с ней, обнимая, и Эва устроилась на его плече, будто всю свою жизнь вот так засыпала у него на руках. Она что-то тихо мурлыкала, тёрлась щекой о плечо, словно на самом деле кошка, словно желала проверить, что произошедшее было взаправду, а не её фантазией. Тихо выдохнула:       — Ты доволен мной?..       — Всегда был доволен.       Слова сами сорвались с его губ вместе с улыбкой, которую Эва не видела, но, Амен подозревал — точно знала о ней.       Поёрзав и устроившись поудобней, Эва снова сказала:       — Немного жаль Ливия. Он такой хороший, и не виноват, что я люблю тебя.       — Это последний раз, когда ты при мне хвалишь другого мужчину.       Амен поцеловал её в лоб, осознавая, как долго желал совершить именно такой жест — полный взаимной любви:       — Засыпай. Мне ещё завтра делать тебе предложение.