Искушение

      Ждать дольше Воланд не мог. Маргарита, его прекрасная светлая королева смотрела на него с неподдельной нежностью — той, о которой он размышлял эти долгие мрачные дни, стянутые узлами разочарования. Конечно, она его не предавала: он слышал, как она призывает его, как жаждет присутствия, как пустуют её сны. Он видел и то, как зарождается притворство в ласках между ней и Мастером: кто как ни Воланд знал, каково её истинное наслаждение, и мог распознать его вялый блик.       Однако появиться там, где он их оставил, и столкнуться с её горделивым сопротивлением, было невыносимым даже мысленно. Он скорее заново отрастит себе рога, чем услышит отказ от земной женщины! Да и каково, подумать только, между его рукой и застеленной пеленой неизвестности чужой мечтой, она предпочла второе! Воланд не готов был признать, что его ранил сделанный Маргаритой выбор. Уронить лицо перед своей свитой, Мастером и тем более перед ней самой он просто не мог. Разве что в тени прощального взгляда — единственного, предназначенного только ей.       Тем, что всё-таки заставило его поступиться своими принципами, был парадоксальнейший случай: в одном провинциальном итальянском городишке, где все друг друга знают и, в общем-то, мало что могло вызвать его интерес, произошла поистине любопытная история. Некий художник, рисовавший портрет жены одного зажиточного домовладельца, важного не только в местных кругах, но и отметившегося знакомством с самим Муссолини, имел несчастье оказаться в тюрьме по сфабрикованному обвинению. Ему, конечно же, грозил расстрел, а истинной причиной была связь с той самой женщиной. Так вот она, почти такая же гордая, как Маргарита, поперев своё положение в обществе и ходящие по городу толки, заявилась к начальнику местной стражи. Её уговоры эффекта не возымели, ни подкуп, ни угрозы. Положение было поистине бедственным.       Однажды вечером на улице ей встретился человек: он был одет в штатское, но она легко его узнала — он был присланным из Флоренции обвинителем, которому предстояло отправить её возлюбленного на встречу с ружьями расстрельной команды. Казалось бы, её враг и вместе с тем единственный, кто мог спасти художника. Он сам предложил ей выход и она, не задумываясь, согласилась.       История могла бы выйти банальной, и Воланду, долгое время наблюдавшему за происходящим от скуки, уже вроде бы был известен исход, когда вдруг за очередным ужином он услышал разговор между этой женщиной и обвинителем.       — Здесь два билета до Палермо, — оглядываясь по сторонам, прошептал мужчина и подвинул в её сторону салфетку. — Поезд утром, на станции вас никто не задержит. Я прослежу за этим.       — Спасибо, Энцо, — она погладила костяшки его пальцев. — Мне очень жаль, что всё так…       — Мой поезд во Флоренцию отходит через четверть часа после вашего, — перебил он, вцепившись в неё взглядом. — Если ты передумаешь, я клянусь, что он по-прежнему будет в безопасности. А ты могла бы…       — И очень хотела бы, мой дорогой, — она протянула к нему другую руку и коснулась щеки. — Не провожай меня завтра. Я не хочу, чтобы ты чувствовал, будто я оставляю тебя.       — Но так и есть.       — Совсем нет.       Они глядели друг на друга так, как смотрят не просто бывшие любовники — связь между ними была подобна той, что случается раз в сотню лет, когда разрозненные при большом взрыве частицы вселенной встречаются и наконец обретают вдвоём целостность.       — Ты сам знаешь, что синица не летает вместе с ястребом, — с томящей лаской ответила она и подарила ему грустную улыбку. — Ты слишком высоко, чтобы спуститься ко мне, а моим шагам твой путь не под силу.       — Но если не всё это…       — Запомни, Энцо, я хочу, чтобы ты всегда это помнил: я выбираю его лишь потому, что не имею права выбрать тебя.       Коснувшись ушей Воланда, эти слова набатом забили в его голове. Ведь могло быть такое… Он должен был знать наверняка.       На пороге дома, залитого закатным светом, Воланд впервые ощутил приступ холодного волнения: как мальчишку, его беспокоило, что он ошибся в своих предположениях. Капелька пота непривычно щекотала висок. Всё было не так и не к месту, пока она не обернулась и он не увидел радости в её глазах.       От Маргариты пахло садовой свежестью: он уловил запах яблонь, под которыми она провела вечер, несмотря на стойкий аромат белых роз в комнате. Сперва Воланд тоже думал явиться с букетом, но в последний момент решил, что с ним это будет выглядеть каким-то провинциальным сватовством. Впрочем, Маргарита не ждала от него цветов: она ждала его самого.       Об этом говорило всё: и податливые губы, ищущие его поцелуев, и вмиг вспыхнувшее тело, плавившееся воском в его руках, и дрожащие от желанного трепета ресницы. Её пальцы хаотично блуждали по его груди, не зная с чего начать, разыгрывая не то странную сюиту, не то торжественный марш. Наконец Маргарита добралась до кожи, и под её прикосновением она снова налилась приятно покалывающим теплом.       Напитанный непреодолимым соблазном, Воланд напористо оттеснил её к краю стола. Под её каблуком хрустнул осколок вазы, но его громкий визг остался никем незамеченным. Маргарита крепче обвила руками его спину и прижалась к нему. Скатерть неказистой волной потеснила посуду, которая с грохотом посыпалась на пол. Но всё это было не важным: никакого смысла не было ни в прошлой жизни, ни в сумеречном существовании, ни в бессмертии, кроме родившейся в этой иступлённой страсти необъяснимой и бесконечной… любви.       Ощущение времени ускользнуло с последними лучами естественного света: темнота всегда была его преимуществом, но сейчас не было никакого резона прятаться в тени. Её горячее блаженство рассеялось в сумеречной тишине и осело тончайшей пылью звука. Воланд поймал его своими губами, ощущая знакомый солоновато-приторный вкус. Он навис над ней и, не дождавшись, пока она разомкнёт глаза, подался за собственным неистовым наслаждением.       Лишь в неизменном — бесконечность,       Лишь в постоянном — глубина.       И дальше путь, и ближе вечность,       И всё ясней: любовь одна.       Осторожно держась за его плечи, Маргарита встала на ноги и открыто ему улыбнулась.       — Надеюсь, твоё любопытство удовлетворено? — спросила она. — Уверился в том, как я ждала тебя?       Маргарита точно спелую ягоду с малинового куста сорвала новый поцелуй. Соблазнительно и дурманяще, будто бы за ним было что-то, что она не спешила ему показать. В нехотя отстранился и мутными глазами попытался выхватить эту ускользающую суть.       — Да, — произнёс он охрипшим голосом и коснулся ладонью горячего лба. — Да, уверился. Но этого… мало. Этого недостаточно.       — Чего же ты хочешь знать? — удивленно вскинула брови Маргарита. — Хочешь услышать клятвы? Я готова тебе её принести. Хочешь услышать, что я не могу жить без тебя? Но ведь я живу, хотя эта жизнь сомнительного толка. Ты ничего не предложил мне, кроме этого, так стоит ли злиться на меня, что я приняла единственный дар? Почему ты сам не пришёл раньше? Чего ждал? Я звала тебя!       — Я слышал.       — И всё равно не приходил?       Всё, чем он мог наградить её в ответ, было молчание. Теперь Воланд и сам видел полнейшую нелепость его обиды, сотканной и домыслов и недомолвок. Тем временем Маргарита высвободилась из его объятий, поправила платье и с досадой оглядела нанесённый столовой урон.       — Не следует ли из этого, что право на обиду за мной? — холодно отозвалась она, даже не взглянув в его сторону, и принялась прибирать рассыпанные осколки.       Грохот битой посуды вкупе со словесной пощёчиной вызвал у него раздражение. Воланд щёлкнул пальцами: бокалы моментально приняли прежний вид на столе, а ваза легко собралась обратно и деликатно собрала в себя разбросанные по полу розы. Маргарита, лишённая отвлекающего занятия, натянуто кивнула и принялась ощипывать помятые бутоны.       — Хочешь узнать, почему я попросила у тебя о нём? — произнесла она, ревностно отрывая внешние лепестки. — Ты и вправду не понимаешь?       В беспокойном поиске опоры их взгляды наконец сошлись. Трудно было сказать, кто в этом противостоянии первым мог признать капитуляцию.       — Если бы я был, как он? — наконец заговорил Воланд. — Если был бы смертным, как в твоём сне? Помнишь? Когда обещал увезти тебя отсюда, а ты боялась, что меня могут принять за шпиона.       Вспыхнувший страх в её глазах почти уколол его губы в улыбке. Неужели ей не приходило в голову, что он всё это знает? В этой наивности было что-то очаровательное, подумал Воланд, но тут же был пришпорен её ответом.       — Ты никогда не будешь, как он, — тихо, но твёрдо заявила Маргарита. — Ни таким, как Мастер, ни таким, как в том сне. И если ты собираешься спросить, сожалею ли я об этом, то нет.       Тихим шагом Воланд снова оказался перед ней.       — Тогда в чём же дело? — спросил он, ласков убирая упавшую на лоб прядь её тёмных волос.       Маргарита чуть приоткрыла рот от его неожиданного прикосновения. В её глазах теперь читалась ясная, окутавшая светлой дымкой её душу, тоска.       — В том же, почему королевы всегда разные, — соскользнув на шёпот, ответила она. — Ты не будешь только моим, а он — будет.       Воланд ощутил короткое жжение в горле — там застрял заготовленный ранее аргумент в его пользу, но сказанное Маргаритой раскрошило его до мелкого песка. Возможные возражения оказались бы глупостями, а он не привык тратить слов на сотрясание воздуха.       Она стала на него слишком похожа: нетерпеливая и дерзкая, знающая себе цену и не склонившая голову даже перед теми, кто мог её отсечь. Величественная королева Марго. Она хранит пустоту в своём сердце и голову любовника у своей постели. При всём этом, Маргарита точно знала, что никогда не могла бы стать ему равной.       Дверь с раскатистым скрипом отворилась, впуская остатки послезакатной тени и Мастера.       — Профессор? — с добрым удивлением сказал он и приподнял шляпу. — Рад вас видеть. Всё думал, отчего вы к нам не заглядываете, уж не обидел ли я вас ненароком.       С морской свежестью, влетевшей в дом следом, и бескорыстным радушием Мастер подошел к Воланду.       — Вы позволите так обращаться к вам? — уточнил он, будто бы на всякий случай. — Мне, признаться, жаль расставаться с той вашей маской. Ведь вы были для меня дорогим другом, каких больше нет и терять совсем не хочется.       — Как вам угодно, дорогой Мастер, — отозвался Воланд и протянул ему руку. — В конце концов, быть знатоком человеческих пороков — тоже своего рода философская дисциплина.       Они обменялись вежливыми улыбками, чуть скрасившими напряжение, пока внимание снова не занята Маргарита.       — Может быть, вы останетесь с нами поужинать? — предложила она.       В её голосе явственно звучала надежда, и Воланд принял решение вопреки возрастающему внутреннему дискомфорту.       — Охотно, — кивнул он и снова взглянул на Мастера. — Нам есть, что обсудить. Как вам тут живётся, любезный друг?       Беседа нахлынула волной с пышным гребнем и почти что перекрыла хорошо известные всем троим червоточины. Тонкий лёд схватился на поверхности до той поры, пока никто не стремился его сковырнуть. Мастер описывал отзывающееся в шуме прибоя вдохновения, вспоминал Пушкина и Аллана По, а Воланд добавлял остроты беседе, раскрывая нетривиальные факты, сокрытие от историков в личных архивах и глубине творческих душ. Маргарита тем временем раскладывала по тарелкам гратен, потягивала вино и редко вставляла остроумные ремарки. Наверное, так могло продолжаться долго, но, увы, не бесконечно.       — Всё было чудно, — заключил Воланд, откладывая в сторону салфетку. — Признаю, я зря так долго откладывал визит к вам.       Быстрым взглядом он одарил Маргариту, которая снова окуталась напряжением. Близость его ухода тяготила всех присутствующих, а ещё больше — вопрос о том, что за этим последует.       Мастер отложив в сторону столовые приборы, оценивающе причмокнул.       — Не сомневаюсь, что вы не пожалели, — отозвался он. В его голосе прозвучал откровенная грубость. — Маргарита Николаевна оправдала ваши надежды?       — О чём ты говоришь? — испуганно встрепенулась та.       Однако её тревогу проигнорировали оба мужчины: Мастер не удостоил её ответом, а Воланд слёту принял давно ожидаемый вызов.       — Вам есть, что мне предложить? — с налетом высокомерной насмешки ответил он. — Или это обвинения?       — Помилуйте! — саркастично вспыхнул Мастер, поднявшись со своего места. — Обвинить вас мне не по силам, как и тягаться с вами. Но ведь какая исключительная ирония кроется во всём этом, вы не находите?       Держа в руке бокал с выплёскивающимся вином, он подошёл к Воланду и, кажется, впервые посмотрел на него сверху вниз — почти как с распятия.       — Вы утверждали своё превосходство и оно, пожалуй, было неоспоримым. Но вот вы сделали всё, о чём вас даже не просили, а она в итоге всё равно осталась со мной, — Мастер поджал губы в улыбке и наконец взглянул на свою возлюбленную. — А ты, жизнь моя, выбрала меня не оттого, что больше любила.       Траектория его пути изменилась: теперь он направился к Маргарите и с обречённо-понимающим видом остановился по левую руку. Она следила за его движениями и не могла шелохнуться. Все вместе с этом проклятом домике они стремились к неизбежному.       — Твоя любовь спасла меня, но иссякла, — Мастер ласково очертил пальцами её острый подбородок. — И в этом тоже есть особая ценность. Была.       Маргарита схватила его руку и, прижав к своим губам, омыла их своими слезами. Воланд оценивающе покачал головой: он не ожидал от Мастера такой вопиющего благородства. Сколько же на самом деле было в Га-Ноцри его истинных черт?       В саду взволновано шумели яблони, с цветущим любопытством слушая, что нашёптывал им переменный ветер.       — Иди, — шепнул Маргарите Мастер и, чуть сжав её руку в своей, отпустил. — Он пришёл за тобой. Иди к нему и ни о чём не думай.       Единый раз вскипает пеной       И рассыпается волна.       Не может сердце жить изменой,       Измены нет: любовь — одна.