Ужас Бочки

Серое, пасмурное небо Кеттердама затягивали грозовые тучи, услужливо начиная заливать и без того сырые, и частично поросшие мхом, улочки. Однако молодого человека, который был занят более интересным для него делом, это совсем не волновало. Он наносил удар за ударом по лицу пьяницы, прислушиваясь к еле заметному хрусту хрящей и костей. Хватал беднягу за грудки, подтягивал ближе к себе, с силой встряхивал, чтобы мужчина не отключился, и взирал самым грозным взглядом из имеющихся. Невнятные завывания и мольбы о пощаде заглушались бульканьем крови и шепелявостью из-за нескольких выбитых зубов. Быть вышибалой — явно не то о чём мечтал Блэйд, когда узнал, что отличается от обычных людей. Родители пророчили ему светлое будущее, отдав в военное училище, они точно не ожидали, что их чадо вместо защиты родины будет зажимать должников в тёмных переулках, кромсая и уродуя их тела, доводя до агонии и без угрызений совести бросая умирать в тишине и одиночестве, ради того, чтобы выжить самому. Особая сила давала умопомрачительные возможности, но всё же выставляла свою цену за использование в виде нежелательного внимания и круглой суммы на черном рынке. Малейшее неверное движение, подтверждающее хоть какую-то причастность к гришам, и можно было смело рисовать на спине яркую красную мишень, громко кричащую: «это я, смотрите! Прямо здесь и перед вами». Резко выдыхая и выскальзывая из потока мыслей, Блейд часто моргает, стараясь рассмотреть изуродованное тело перед собой и театрально кривит лицо в подобии оскала. Человек перед ним — загнанный в угол зверь, которого наконец настиг охотник. Блейд улыбается во все зубы, различая помимо уродливых рыданий шелест листьев на ветру, капли дождя, гулко разбивающиеся о мощёную плитами тропинку. Чувствует, как по тёмным, коротким, криво второпях обстриженным волосам стекает вода, неприятно попадая за шиворот; ёжится слегка, но произносит тихо и вкрадчиво: — Я думаю, что теперь тобой урок усвоен, — Блейд цокает языком, слыша новую порцию невнятного бубнежа и просто отпускает бедолагу наземь, оттряхивая ладони. Так или иначе, теперь долги этого мужчины перелягут на его семью. Толика сожаления проносится на задворках сознания, однако как быстро появляется, так же быстро и испаряется, после себя не оставляя и следа. Хмыкнув, Блейд отступает от изувеченного тела, рассматривая то побитого мужчину, то территорию вокруг. — Я знаю, что ты там. Выходи. Грозный и и приказной тон с губ, и Блейд с бо́льшим вниманием всматривается «вход» в переулок и мысленно готовится к возможному разговору. Смог покатывается по улочкам клубами, застилая тонкой пеленой дома, мощенные мостовые, небольшие каналы между строений и извилистые дорожки. В воздухе витает запах пыли, прибитой первыми каплями дождя, с еле уловимыми металлическими нотками, от которых крутит желудок. Сколько бы лет не прошло, она никогда не привыкнет. В узкий переулок, что между пары жилых ветхих домов, ведёт фантомный след крови, который она вычислит даже закрытыми глазами и связанными руками. Не нужно быть семи пяди во лбу, чтобы определить, чьих рук это дело. От покрытых известкой стен гулом отдаётся звук ударяющегося о брусчатку кончика зонта, но не слышно играючи подкрадывающихся шагов. В тесном пространстве становится слишком много хищников для одной жертвы. Кафка медленно проходит мимо Блейда, для вида опираясь на зонт, а после раскрывает его над телом жертвы, чью кровь в канал смывает нарастающий ливень. Присев на корточки, она старательно утирает кровь с лица должника носовым платком, который следом же брезгливо отбрасывает в сторону: — Никогда. Слышишь? Никогда не пытайся обмануть ужас Бочки. Говорят: её гнев страшен, руки тверды, а её тень, — она украдкой озирается на Блейда за спиной, — не знает ни пощады, ни усталости, ни жалости, — Кафка вкладывает в нагрудный карман должника бумажный цветок в виде нарцисса, ласково заправляя мокрые от крови и дождя пряди волос за ухо. — Там написана сумма, которую нужно вернуть либо тебе, если ты выживешь, либо твоим родным, когда они найдут твой труп, — она легко поднимается на ноги, укрывая зонтом теперь лишь себя. Глаза, отдающие ледяным пурпуром, скользят по твердым напряженным чертам лица человека напротив. Вызывающе вскинутый подбородок, легкий прищур и не намека на былую ласковую улыбку: — Блейдик, — лелеяно срывается с губ, — ты не в том положении, чтобы мне приказывать, — минувшая нежность обрывается сталью. — Ты хорошо поработал, но твоя аккуратность весьма сомнительна, впрочем я не могу жаловаться. Пошли, дождь и холод сделают всё за нас, — Кафка шагает в сторону просвета из мрака, навстречу усилившемуся дождю, и передает зонт Блейду. — Когда люди обретут благоразумие и поймут, что даже за развлечения необходимо платить монетой, они лишат тебя работы, думал об этом? Но, когда это произойдёт, полагаю, и игорный бизнес канет в лету. Благоразумие не сочетается с прожиганием денег в азартном бреду, так что мы по праву счастливые люди, пока остальные остаются алчными и слепыми. Внимательно прислушиваясь к Кафке, Блейд лишь закатывает глаза, складывая руки на груди и чувствуя как одежда начинает неприятно липнуть от влаги, а волосы надоедливо лезут в лицо. — Если бы я не был аккуратен, — вполголоса начинает Блэйд, — его кишки были бы развешаны по стенам, как гирлянды на сочельник, — хмыкнув, он шагает вслед за Кафкой, ловко перехватывает рукой в кожаной перчатке зонт и придерживает его, слегка приподнимая, чтобы и самому под ним скрыться от дождя. — О, я не сомневаюсь в твоих дизайнерских способностях находить украшения на праздники, — огибая группу праздно шатающихся по округе прохожих, Кафка сворачивает на перепутье нескольких улиц, забираясь через массивную дубовую дверь в заброшенный хлев, ведущий в пустынный тесный закоулок. — Люди никогда не обретут благоразумие в полном объёме… особенно то, о котором ты говоришь, Кафка. Непременно всегда будут те, кто будет действовать глупо. В человеческой природе действовать иррациональное. Это по-человечески. Такими нас создал Бог — нас, что без особых раздумий распоряжаются не только финансами, но и своими жизнями. Всех, кроме тех, что пришли к осознанию своего предназначения, либо приняли в своей жизни Бога, ну, и кроме тебя. Подобных тебе богохульников и рационалистов я не встречал даже среди бойни, — с тяжёлым вздохом кидает Блейд и поправляет ворот пальто, съёживаясь от гуляющего ветра. — Но мы должны быть благодарны, потому что по замыслу божьему в каком-то смысле людские пороки помогают нам жить свои жизни. Кафка с особой осмотрительностью перескакивает через лужи по скользкому тротуару, втягивает носом запах, доносящийся из закрывающихся булочных и таверн, тем самым пытаясь перебить застоявшийся в памяти душок крови. Лишь раз недовольно оглядывается через плечо на Блейда: — Мы должны быть благодарны за саму суть людской природы, — Кафка вытаскивает небольшой гребень, скрепляющий пряди розово-фиолетовых волос на макушке, и перебирает пальцами, облаченными в перчатки, замаскированные отмычки. — Мы должны изнемождать их жадность, не позволять насыщаться, растить ненасытность в каждом, чтобы после содрать в два раза больше. Чем голоднее алчность, тем неосмотрительнее человек. Глаза хотят многого, но руки способны унести не всё. Мы — работники жадности, мы — её верные рабы, почитающие её голод и использующие её силы, чтобы заполучить всё. Стараясь не впадать в рассуждения, Блейд сжимает крестик под вымокшей рубашкой и осекается, молча рассматривая полупустые улицы. Удивляло не отсутствие людей, а наоборот их наличие, даже в подобном мизерном количестве. В основном это были те, кто как раз беспечно и глупо слонялся по улицам, в поисках еды или выпивки. «Печальное зрелище Господней воли» — в мыслях произносит Блэйд, наблюдая за тем, как пьяный мужчина с животом наперевес, не сумев удержать равновесие, падает лицом в грязь. Невольно скривив лицо, Блейд шепчет молитву на равченском и осознаёт, что задержался, разглядывая непутёвого жителя больше нужного, потому спешит догнать Кафку, сохраняя прежнее молчание. Погода не радует. За последние несколько лет проживания в Кеттердаме, Блейд мог бы и привыкнуть, однако от запаха тины вперемешку с солью, часто начинало тошнить как в первый день пребывания. — Какое наше следующее место? — разрывая тишину в попытках привлечь внимание Кафки, произносит Блейд. — Домой? Кафка протискивается в узкий переулок, бесшумно запрыгивая на деревянный ящик под запертым на замок окном. Ловкие пальцы перебирают несколько отмычек, выуживая нужные: одна — в сдерживающий механизм, другая в скважину. Кафке необязательно ощущать холод металла, чтобы за несколько секунд расправиться с запертым окном. Замок издаёт щелчок, падая прямо в руки, деревянные ставни распахиваются, привнося в темноту пространства свежего воздуха и крох света, раздается встревоженный лай собаки: — Жди здесь, — Кафка перескакивает через оконную раму во мрак чужого кабинета. — Сидеть, мальчик, — ласково произносит она, рукой указывая у своих ног и доставая из кармана черного пальто несколько лакомств. Пёс дружелюбно влияет, признавая знакомый запах и голос. — Смотри, Блейд, даже он признаёт хозяйку и не приказывает мне, — насмешливо бросает Кафка через плечо, продвигаясь вглубь кабинета, заставленного стеллажами книг так, будто она живет здесь точно не первый год. Нащупывая дубовый стол в темноте, она припадает к его закрытым на ключ ящикам, выуживая из гребня ещё одну отмычку. Пару ловких движений рук, ящик поддаётся на зов, обнажая желанное содержимое: аккуратные стопки тетрадей, расписанные бисерным почерком сведениями о таможенных пошлинах. Бинго. Знакомая лампадка проливает свет на пожелтевшие страницы после нескольких искр. Кафка неторопливо вносит новые сведения в тетрадь, искусно подделывая знакомый почерк и по окончании возвращая всё на исходные места, будто её здесь никогда и не было. Собака в углу, доедая предоставленное лакомство, начинает с усердием вилять хвостом, бросаясь к входной двери: — А вот и хозяин подоспел. Как раз вовремя, — Кафка тушит огонь в лампадке, хватая один из увесистых чемоданов рядом со столом. — Осторожно, тяжелый, — произносит она за секунду до того, как кинуть чемодан Блейду и выбраться самой. Замок законно возвращается на ставни и где-то внутри слышатся радостные приветствия и довольный лай. — Секунда в секунду. Точный как часы, — тихо усмехается Кафка, забирая из рук Блейда сложенный зонт и направляясь в сторону «Дикого Нарцисса». — На сегодня мы закончили, — Кафка постукивает концом зонта, опираясь на него словно на трость, привычно петляя между узких закоулков до места, которое было их пристанищем. Запасной выход, из которого входил и выходил персонал, пустовал, видимо, уже началась игра и где-то внутри бурлила жизнь. Кафка останавливается у самого входа, оборачиваясь лицом к Блейду и обжигаясь о холодный взгляд тёмных глаз: — Что это у тебя такое? — серьезно интересуется она, проводя за ухом Блейда и демонстрируя записку с отпечатком красной губной помадой. Уличный фокус обычного пройдохи, но не менее действенный. — А это новые поручения на завтра, — она улыбается краешком губ, всучивая записку в опустевшие руки Блейда, и поспешно отвечает на немой вопрос, сверкающий в темных глазах. — Уши — эрогенная зона. Автоматически концентрируясь на своих чувствительных точках, ты ослабляешь бдительность на менее чувствительных. Поэтому смотри не глубже, а шире, Блейдик.