Море Стикс

«Делай, что хочешь», — сказали боги, и вот так он оказался здесь. Вот, как он будет рассказывать об этом, если кто-то его спросит. Но пока он никогда ни с кем не разговаривал и не уверен, что когда-нибудь вообще будет разговаривать. Честно говоря, начало было немного другим. То, что он знает об этом начале. Он почти уверен, этого на самом деле не случалось, но у него есть воспоминания о зале с длинным столом, за которым сидели боги. Они обсуждали появление чего-то нового, он так и не понял, но потом он оказался «здесь». Посреди белого ничего. Так или иначе, наверняка это значило «делай, что хочешь». У него есть небольшие представления о себе. Его зовут Харон, это он точно знает. Белое ничего полностью принадлежит ему. Он пытался уйти в какую-то из сторон, но это было бесполезно и довольно долго. Если верить его воспоминаниям, прошло совсем немного времени. Правда он не понимает, что такое «время» и где именно оно прошло. — Здесь как-то пусто, — комментирует голос за его спиной. Харон оборачивается. Перед ним стоит мужчина — вряд ли человек, чем бы «человек» ни было — в темной одежде. Харон вытягивает руки вперед: то, что надето на нем, такое же по цвету. Возможно, у них одинаковая одежда. Интересно, выглядят ли они одинаково? Харон еще ни разу не видел себя, и, если он выглядит, как этот мужчина, он не против. Только ему не слишком нравятся эти серые круги под глазами. Воспоминание о том зале с длинным столом настойчиво лезет в голову. Этот человек сидел рядом с Хароном и что-то объяснял богу с головой шакала. Потом они оба внимательно смотрели на Харона, словно он, не успев появиться, уже успел натворить бед. Возможно, так и есть. Хотя… является ли его появление само по себе дурным знаком? Мужчина несколько раз щелкает пальцами, и белое ничего превращается в что-то темное и мрачное. Теперь здесь есть стены. Они холодные и мокрые, а еще неровные, и, когда Харон пытается прикоснуться к ним, он испытывает какое-то странное чувство. Кажется, оно называется отвращением. Он слышит шум реки недалеко отсюда. Белое ничего ему нравилось больше. А еще ногам становится холодно и скользко. Стоять здесь не очень приятно. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает мужчина. На неровных мокрых стенах появляются огни. — А можно вернуть все, как было? Харон впервые слышит самого себя. Пожалуй, это не лучшие первые слова, которые он мог сказать. Но теперь он знает, что его голос совсем не похож на голос мужчины. Тот пожимает плечами. — Делай, что хочешь. Наконец-то Харон это услышал. Он не знает, чего хочет, и понятия не имеет, как должен выглядеть мир, но он тоже пытается щелкать пальцами. У него не получается. Тогда он просто зажмуривается, а, когда открывает глаза, стены и река исчезают. Они с этим мужчиной стоят на берегу чего-то огромного и спокойного. Это тоже вода, как в реке, но она везде, и она никуда не течет. Харон поднимает голову и впервые видит солнце. Оно яркое, и от него сразу начинает жечь глаза, но Харон все равно смотрит на него, и ему хочется улыбаться. Оказывается, свет ему нравится гораздо больше темноты. — Поверить не могу, что ты на самом деле такой, — произносит мужчина. Харон оглядывается на него. — А какой я? — Это сложно объяснить, — мужчина отводит взгляд. — Но люди придумали тебя другим. Хотя я думаю, так даже лучше. — Люди придумали, — повторяет Харон. Еще одна концепция, которую он не может понять. Если он когда-нибудь встретится с этими «людьми», он спросит у них, каким должен быть. Но теперь Харон почему-то знает, что сначала и его, и этого мужчину, и этот мир придумали люди. И именно поэтому они существуют. «Существуют» — понятие сложное. Когда Харон пытается подумать над ним, у него начинает покалывать затылок. — Не перегружайся, — советует мужчина, — потом ты сам поймешь. — Хорошо, — Харон кивает. — У меня есть вопрос. Кто ты? — О, — мужчина выглядит удивленным. — Я думал, ты должен об этом знать. Меня зовут Аид. У меня тоже есть свой мир для мертвых людей, поэтому нас можно назвать коллегами. — А зачем еще один мир для мертвых людей? — Перенаселение, — Аид усмехается. — Мы с Анубисом не справляемся, а наши коллеги с востока не спешат сотрудничать. Поэтому появился ты. Ты должен помогать людям пройти через Врата. Я точно не знаю, где они здесь, — он делает паузу, — но я уверен, ты их найдешь. Рассыпчатое нечто под ногами теплое. Харон решает сконцентрироваться на этом. Что-то подсказывает, что это называют песком, и обычно он не черный, а скорее золотистый. Но темные цвета на солнце всегда теплее, чем светлые, поэтому Харону так даже больше нравится. Белое ничего на ощупь было никаким. Харон садится на песок, пытаясь обдумать, что еще должен сказать Аиду, и тот опускается рядом с ним. — Ты выглядишь озадаченным. — Я не понимаю, — осторожно говорит Харон. — Я словно знаю абсолютно все, но при этом не знаю ничего. Как это? — Ты только появился, — Аид вглядывается куда-то за линию горизонта. — Потом тебе будет проще. Такие, как мы, не бывают детьми. — Детьми? — Это маленькие люди, — поясняет Аид. Харон все еще понятия не имеет, кто такие люди, но он кивает, потому что потом будет проще. — А что это за место? — Люди называют его рекой Стикс, — Аид почему-то улыбается, правда слегка неровно. — Но это не очень-то похоже на реку, как думаешь? — Пусть будет морем, — не задумываясь, предлагает Харон. — Море Стикс мне нравится больше. Аид не отвечает, и новорожденный мир погружается в тишину. Солнце все еще светит, не двигаясь с места, и это, пожалуй, достаточно хороший момент. Конечно, Харону сложно судить, учитывая, как недолго он здесь… ну, есть. Но ему вообще нравится концепция своего существования. Есть в ней что-то такое очаровательное. И он ужасно хочет познакомиться с этими людьми. — Какие они? — спрашивает Харон, устав молчать. — Люди? — Аид смотрит на него, чуть прищурившись. — Разные. Бывают добрые и наивные, как ты, бывают мстительные и жестокие. И все они совсем недолговечные. — А зачем они придумали меня? Или тебя… или… — Людям нужно во что-то верить, — отвечает Аид. — Поэтому они верят в богов. Мы превосходим их, только потому что люди всегда ищут себе идолов. — Превосходим, — Харон пробует это слово на вкус. Оно не слишком хорошо звучит. — Мы должны помогать им, — терпеливо объясняет Аид. — Чтобы их жизни не казались им бесполезными. — Они странные, — резюмирует Харон. Что-то настойчиво мешает ему. Как капли, падающие со стен пещеры, которая была здесь совсем недавно. Это не дает сосредоточиться. Сначала Харон думает, что это его мысли, но его мысли ощущаются совсем другими. То, что ему мешает, не зависит от него. Или зависит, но не хочет этого. Оно сопротивляется и как будто ускользает. Харон даже вытягивает руку, чтобы поймать это, но у него ничего не получается. — Что-то не так, — говорит он, оглядываясь. Позади растет густой лес. — Не трогай время. — Время? — Я не могу объяснить, что это, — виновато говорит Аид. — Но благодаря времени мы можем говорить. И двигаться. Все может двигаться благодаря времени. — Это человек? — Это четвертая часть пространства, — Аид вздыхает. — Ты понимаешь, что такое пространство? Харон усиленно кивает. Потом мотает головой. Чтобы понять, что такое время и пространство, Харону нужно, ну, больше времени. Единственная мысль, которая приходит ему в голову. Аид, видимо, устает пытаться что-то объяснить, и исчезает, как только Харон отворачивается от него. Даже не попрощался. Наверное, он еще вернется. Должен же вернуться, ведь так? Теперь появляется какое-то новое чувство. Оно, как и короткое взаимодействие с холодными стенами пещеры, противное. Кажется, это чувство называется одиночеством. Что плохого в том, чтобы быть одному? Ничего. Но Харона действительно пугает перспектива остаться одному надолго. С самим собой толком не поговоришь. — Привет, — он наклоняется к морю, — мы теперь здесь вдвоем, да? Море загадочно молчит. Ну и ладно.

***

Дальнейшие события, оказывается, были известны всем, кроме Харона. Каким-то образом он должен был найти лодку и порт, в котором его уже ждал самый первый человек на море Стикс. Им оказался старик, отказавшийся разговаривать и несколько раз ткнувший в Харона пальцем. Это обидно, и молчать при наличии собеседника весьма удручающе. Но именно за этим его придумали, разве нет? Как и у Аида, у этого человека есть обувь. Что довольно непрактично, если кто-то спросит Харона. За то время, пока он бродил вдоль берега и искал занятия и темы будущих диалогов, он почти выучил, как ощущается песок под ногами. Дно деревянной лодки не похоже на песок. Оно, как и камни в пещере, и волны моря Стикс, довольно холодное, но шершавое, а не скользкое. Чем дольше Харон здесь находится, тем настойчивее понимание, что он терпеть не может холод. Когда он смотрит на солнце, ему хочется прищуриться, но ему все еще нужно держать весла, пока бурчащий себе под нос старик неодобрительно разглядывает его. Харон даже опускает взгляд, чтобы проверить, все ли в порядке с его одеждой. Она все еще очень темная, но при этом притягивает тепло. Харон трясет головой. Волосы у него тоже темные. Черные, как песок на пляже. И довольно длинные. Откуда-то Харон точно знает, где находятся Врата, о которых говорил Аид. Как и время, и солнце, они будто всегда рядом с областью его мыслей, и, если он попробует потянуться к ним, они ответят. Но время сопротивляется, а солнце мягко отвечает и постепенно двигается по светлому небосводу. Интересно, там, на небе, теплее? Харон понятия не имеет. Через какое-то время — его, если честно, скоро доведет это слово — он чувствует, как от усилий начинают болеть руки. Харон останавливает лодку где-то посреди моря Стикс. Вот-вот они достигнут Врат, и старик исчезнет навсегда, а ему хоть бы что. Абсолютно непробиваемо. В какой-то степени Харон даже восхищается этой стойкостью. Но только в какой-то. Потому что ему невыносимо смотреть на первого в своей жизни человека и не разговаривать с ним. — Расскажите какую-нибудь историю, — наконец просит Харон. — А?! — Я никогда не был в мире людей и хочу знать, какой он. — Греби давай, — старик хмурится. Он начинает шарить в складках своих одежд, пока не находит монету с неровными краями. — Твоя оплата. Харон непонимающе моргает, но все равно протягивает руку. Монета кажется очень тяжелой и грубой на ощупь. Он рассматривает ее, проводит пальцем по неровным краям и ковыряет ногтем. Если Аид все-таки вернется, Харон должен спросить его об этом. А пока что… Пожав плечами, Харон выбрасывает монету в море. — Мне нужна история. — Ты что творишь?! — старик чуть ли не подпрыгивает на месте. — Я не представляю, зачем мне здесь монеты, — объясняет Харон. — А мир живых мне очень интересен. Поэтому, если вам не составляет труда, я прошу рассказать мне что-нибудь. Или, если вам так и хочется молчать весь свой последний путь, мне вообще ничего не нужно. — Я ничего не помню, — признается старик. — Вы можете остаться здесь. — С тобой? — он хмыкает. — Да прям. Греби давай. — Я вообще-то хозяин этого мира, — обиженно говорит Харон. — А я твой единственный посетитель, — отрезает старик. — Даже имени не помните? — Нет. Исчерпывающе. Больше Харон не пытается его разговорить и действительно гребет дальше, жалея о том, что выбросил монету в море. Может быть, у богов есть места, где они тратят такие монеты. Но вряд ли одна что-то решает. По крайней мере, Харон утешает себя этим. Есть же и другие мертвые, которых он скоро увидит, и тогда он уже не будет выбрасывать все в море. Тем более, оно может обидеться. Старик так и не спрашивает его имени. В конце концов, лодка прибывает к острову Врат. Вернее, к храму, где они должны быть. Когда Харон вылезает из лодки, а его рука помощи остается проигнорирована вредным стариком, он оглядывается и смотрит на этот храм. Белые колонны, треугольная крыша и ощущение вечного небытия. Вот, что такое Врата. Они пугают Харона так, как он уверен, ничего не сможет испугать его еще очень долго. Он вдруг представляет, что идет туда сам. Зачем-то ему понадобилось это вечное небытие, и он знает, как выглядят Врата. Золотые двери без возможности выхода. Харон смотрит на длинную лестницу, ведущую к храму. Сотни ступеней, отделяющие его от попытки взглянуть в бездну. Он оглядывается на старика. Тот, кажется, полон решимости покончить с этим. — Понятия не имею, что я делал в своей жизни, но меня здесь ничего не держит, — торжественно произносит старик. — Вас проводить? — Греби обратно, — отмахивается старик. — Там тебя уже заждались, я уверен. С твоей-то скоростью. Он довольно бодро поднимается по ступеням. Словно его и правда ничего здесь не держит. Как можно относиться так к своей бессмертной душе? Или к чему-то другому, что попадает на море Стикс. Столько лет прожить, чтобы в итоге бесконечно быть ничем. Харон наблюдает, как старик удаляется от него, пока не превращается в небольшую точку на светлом фоне. Тогда он тяжело вздыхает и отворачивается. Он действительно должен заняться другими людьми. Точно так же проводить их к Вратам и еще раз испугаться этой странной штуки. Раз за разом. И долго так будет продолжаться? Честно говоря, Харон не очень-то хочет это выяснять. Следующей становится молодая девушка. Она не раздражается, но тоже молчит и жмется в угол лодки, когда Харон пытается ее разговорить. От вида храма и ступеней к нему она начинает плакать и, как и старик, уходит в одиночестве. Она в последний раз оглядывается на Харона, и есть в ее взгляде что-то такое, что заставляет его содрогнуться. Возможно, так выглядит настоящее человечество. Возможно, они сами понятия не имеют, что умеют придумывать самые удивительные вещи. Придумывать богов, в конце концов. Возможно, удел каждого отдельного человека — это бурчать или бояться собственной тени. Харон думает об этом по пути обратно. Он думает об этом, когда проплывает мимо других островов. И позже, когда в его лодке сидят новые пассажиры, пытающиеся отдать ему монеты и не помнящие ничего из своей жизни. Кто-то из них не боится разговаривать, но большинство сидят и покорно ждут, когда их окончательно не станет. А Харон не провожает их до самого конца. Возможно, последняя часть пути — та дорога, которую нужно проходить в одиночестве. И все-таки что-то Харон узнает. Когда солнце садится, новых людей не бывает. Тогда он просто садится в лодку и плывет, не представляя, каким будет конечный пункт назначения. В одну ночь он находит огромный остров, больше которого только море и бесконечный широкий берег. В другую волны приносят ту монету, которую отдал ему старик. Харон все еще понятия не имеет, что должен с ними делать. У него все еще есть определенные проблемы со временем. Никакого представления о том, как быстро оно течет. Но люди уходят через Врата, боятся, шутят, храбрятся или плачут, но никто из них не допускает мысли, чтобы остаться здесь. Аид так и не появляется. В конце концов, забыв лицо того первого старика и пронзительный взгляд той девушки, Харон действительно кое-что понимает. Ему ужасно сильно не нравится одиночество.

***

Аид возвращается, словно за это время совсем ничего не произошло. Харон чувствует его присутствие на полпути к широкому берегу. Он как раз хотел, чтобы этот закат скорее догорел, а ночь закончилась, и тогда ему бы не пришлось оставаться наедине с собой. Не то что Харону не нравится собственная компания, но он начал от этого уставать. И его раздражает, что он не может нигде нормально рассмотреть себя. Море никогда не бывает абсолютно гладким, чтобы отразить его лицо, не исказив, а островов с озерами Харон еще не находил. Может быть, что-то такое и есть в храме Врат, но он туда точно не пойдет. Подниматься по такому количеству ступеней — жуть. Так что первым, что Харон говорит Аиду, становится вполне очевидный вопрос. — У тебя есть что-то, чтобы я мог посмотреть на себя? — У меня есть, — и здесь Харон замечает женщину рядом с ним. — Возьми. Она протягивает ему зеркало. И, хотя Харон никогда не видел чего-то похожего, — он и женщину эту никогда не видел, — откуда-то он знает, как им пользоваться. Он осторожно обхватывает тонкую ручку и смотрит в блестящую поверхность, отражающую его лицо в бликах закатного солнца. Ну, он совсем не похож на Аида. Скорее выглядит, как тот мальчишка, который искренне расстроился, когда не смог вспомнить ни одной истории. Но сходство отдаленное. Все те же черные волосы, которые вечно мешались Харону, когда дул ветер. Довольно бледное — как и у Аида, ладно — лицо со странно-узкими чертами. Будто кто-то просто провел кисточкой пару раз. И Харон не может оторвать взгляд от своих глаз. У людей они совсем другие, и Харону казалось, что его собственные выглядят похоже. Но… в них вообще нет цвета, не считая ресниц. Его отражение ободряюще улыбается ему. А вообще. Оно ему нравится. Лучше, чем он мог представить. Улыбка отражения становится шире, обнажая зубы с чуть заостренными клыками. — Ты впервые видишь себя? — спрашивает женщина, заглядывая в зеркало. — Ага, — Харон, чуть прищурившись, смотрит отражению в глаза. — Я могу оставить это себе? — Только не смотри слишком долго, — женщина смеется. — Нас не представили друг другу. Правда, Аид? Харон отрывается от зеркала, чтобы увидеть, как тот закатывает глаза. — Это моя жена, Персефона, — произносит Аид с усталым вздохом. — А это… ты и так знаешь. — Рада познакомиться, Харон, — искренне говорит Персефона. — Мы хотели дать тебе время, чтобы освоиться. Ты не заскучал? Строго говоря, чтобы заскучать, надо когда-нибудь делать что-нибудь интересное, чтобы хотя бы знать, каково это. А молчащие люди и одиночество — не самые интересные вещи. Поэтому Харон неловко пожимает плечами, не зная, что должен ответить. Он не помнит Персефону за тем длинным столом богов, но он вообще почти никого там не запомнил. Теперь ему как-то неловко об этом думать. — Тут особо нечем заняться, — замечает Харон. — Так что я просто… делал свою работу? — Очень красивый мир, — Персефона кивает ему. — Ты хорошо постарался. — Ну… спасибо? — ему становится еще более неловко. — Я не знаю, как это вышло. — Персефона… мы хотели провести с тобой некоторое время, — откашлявшись, говорит Аид. — Признаться, то, что ты никуда не выбираешься, немного настораживает. — А я могу? — Ты даже это ему не сказал? — Персефона скрещивает руки на груди. — Как ты и сказала, мы хотели дать Харону освоиться, — продолжает Аид. — Сто лет не выбираться отсюда! — Сто… лет? — Харон моргает. — Это… Время терпеть его не может, но есть что-то понятное в концепции летоисчисления. И сто лет — это даже звучит долго. Ни один из тех, кого Харон провожал до Врат, не доживал до этого возраста. Даже примерно. Судя по тому, что он знает, в сто лет можно уместить парочку человеческих жизней. Харон ошеломленно оседает на песок. Он убирает зеркало подальше от себя и пытается об этом подумать, как человек. Или как умеет. Неважно. — С тобой все в порядке? — Персефона опускается рядом с ним. — Мне нужно прийти в себя, — Харон неуверенно улыбается. — Как-то не так я представлял себе свою жизнь. — У тебя вечность впереди, — говорит Аид. — Сто лет — это не так уж много. — А сам десятки тысяч лет-то прожил, да? — Персефона резко оборачивается к нему. — Молчал бы. — Приношу свои извинения, — Аид слегка склоняет голову. — Если ты захочешь, ты всегда можешь посетить нас. Или Пантеон. Так вот, как называется то место. Харон кивает, и Персефона помогает ему встать. Он почти не расстроен, правда, просто… наверное, он слишком молод для мудрости богов. Теперь путь до Пантеона и до других загробных царств кажется таким очевидным. Как движение солнца, это всегда будет с ним, только руку протяни. Харон успевает представить, как выглядят другие загробные царства. И почти обжигается об образ странной высокой фигуры в одном из них. Он испуганно переводит взгляд на Аида. — Это Бог, — объясняет тот. — Его так и зовут. Старый проект, но недавно люди нашли ему новое применение. — А как появляются боги? — Мы точно не знаем, — Аид выглядит задумчивым. — Когда веры становится слишком много, она обретает форму. И хоть какой-то смысл. Я так думаю. — Разве в меня не верили давно? — Видимо, недостаточно сильно, — Аид пожимает плечами. — В Бога тоже давно верили. Особо не помогало. Не волнуйся, это все равно не зависит от тебя. Харон честно постарается не принимать это на свой счет. Персефона так обеспокоенно рассматривает его, словно он действительно должен расстроиться из-за этого. Но он уже понял, что не похож на них. Или на представления людей о нем. Может быть, это из-за того, что они никогда не верили в него слишком сильно, и единственное, что от этой веры осталось — это его имя и название моря Стикс. И другие боги, если честно, не очень-то его привлекают. Безусловно, Персефона ему нравится. Аид, наверное, тоже. И с другими богами можно поговорить. Но Харон не стремится соответствовать их обществу. Ему все еще интересны люди с их историями, которые они не могут вспомнить, и жизнями, которые так легко обрываются. Персефона и Аид остаются еще на некоторое время, пока не занимается рассвет. Они рассказывают Харону старые байки о Пантеоне, о вере людей, о сложных концепциях, которые касаются мироздания в общем. Тоже своего рода истории, но такие глобальные, что в них даже сопереживать некому. А можно ли сопереживать самому Харону? Он задумывается об этом, пока Персефона и Аид, споря о деталях, рассказывают, как учились жить с фактом, что они женаты. Грустно, конечно, их ведь даже не спрашивали об этом. Но Харон отвлекается, и его мысли где-то там, в моменте этих ста лет, которые прошли мимо него. Ему так хочется понять людей, их воображение, их трагедии, не стоящие абсолютно ничего перед Вратами и богами. И, если в любом другом загробном мире их не замечают, Харон все еще здесь. Может, за эти сто лет он действительно сделал что-то хорошее. Проявил доброту к тем, кто думал, что уже никто никогда не будет к ним добр. Это слишком мало перед смертью и перед вечностью, но зачем-то же Харон появился именно таким. Он так и не понял, каким именно. Но так когда-то сказал Аид, и в этом вопросе можно прислушаться к нему. Возможно, что-нибудь произойдет. А, возможно, все всегда будет однообразным и повторяющимся. Харон не знает. Но в этом и суть — пока у него есть шанс понять, чего именно он хочет, он будет здесь, чтобы искать этот шанс. И, пожалуй, ту самую хорошую историю. — Чуть не забыл, — говорит Аид перед самым рассветом, когда Персефона уже уходит, чтобы успеть в Пантеон. — Это тебе. Он вкладывает в руки Харона желтоватый свиток, несколько раз обвязанный веревкой. Свиток теплый и слегка дрожит, если сжать его слишком сильно. Харон непонимающе смотрит на него. Потом на Аида. — Что это? — Твой пропуск в человеческую жизнь, ты забыл его в зале собраний, — Аид делает паузу. — А потом я не решался отдавать его тебе. Думал, ты уйдешь, как только узнаешь, что это возможно. — Я могу прожить жизнь человека? — Харон несколько раз моргает. — Только один раз, если тебе захочется, — Аид вздыхает. — Но пути назад нет, а жизнь человека в основном состоит из страданий. У каждого бога есть эта возможность, но я не знаю никого, кто мог бы решиться на это. — И ты думал, что я могу им воспользоваться, — Харон переводит взгляд на свиток. — Я не был уверен. Мы все совершаем ошибки, когда у нас нет опыта, — Аид грустно улыбается. — Просто хотел отгородить тебя от них. — Спасибо, — искренне говорит Харон. — И за то, что ты доверяешь мне сейчас. — Я постараюсь присматривать за тобой, — обещает Аид. — Но никогда не показывай эту вещь людям. — Почему? — А ты как думаешь? Они всегда будут хотеть вернуться в мир живых. И он снова уходит. Харон еще долго стоит на берегу, и ему кажется, что свиток жжет ему руки. Но ожогов не остается. И ничего не меняется. Только солнце встает, и Харон, пожав плечами, уходит к порту, где его ждут очередные люди, которых нужно проводить в последний путь. Должно быть, так и начинается новая сотня лет.

***

Она появляется на море Стикс в белой сорочке, и, садясь в лодку Харона, держится надменно, с гордо поднятой головой, словно она правительница огромной страны, о которой он должен иметь самое полное представление. Ее спина прямая, как клинок, и все движения резкие и четкие. Что-то в ней есть такое, что Харон очень давно искал. Невероятно огромное количество хороших историй, которые она могла бы рассказать. — Значит, последний путь, — задумчиво говорит она, пока они плывут к острову Врат. Харон больше не пользуется веслами. Это пустая трата его сил, и лодка идет гораздо быстрее и плавнее, когда он к ней не прикасается. Поэтому он и эта женщина просто смотрят друг на друга. Он — с интересом, она — оценивающе. Она прищуривается. — Почему ты молчишь? — спрашивает она. — Со мной довольно редко разговаривают, — честно отвечает Харон. — И никто не заводит разговор первым. — Понятно, — она произносит это таким тоном, словно испытывает презрение и к людям, с которыми Харон общался до этого, и к нему самому. — Ты просто плаваешь по морю и ничего не делаешь. Забавно. — Забавно? — Там, откуда я родом, боги гораздо могущественнее, — женщина чуть подается вперед. — Но я здесь. С тобой. Поэтому это неважно. Харон старательно молчит о том, что ее боги наверняка вообще не существуют. Ее голос такой же резкий и четкий, как и ее движения, и она странно произносит слова. Почему-то все, что она говорит, больше похоже на приказы или ругательства. Когда она пытается рассказать что-то о своей жизни, Харон замечает, как она напрягается и слегка бледнеет, не находя воспоминаний. Ее лицо становится таким же белым, как ее сорочка, когда она видит храм и ступени к нему. Она выбирается из лодки абсолютно потерянной — больше похожей на статую, чем на живого человека. Она внимательно смотрит на Харона, потом на храм. Раньше, когда люди перед ним боялись Врат, они плакали или кричали. Пару раз кричали на Харона, хотя он никого не заставлял. Эта женщина не плачет. — Я туда не пойду, — она показывает пальцем в сторону храма. — Здесь много места. Останусь на твоем море. — Ладно, — Харон пожимает плечами. — У тебя есть идеи, куда ты пойдешь? — И все? — она нервно усмехается. — Ты не будешь меня уговаривать? — А зачем? Не пойдешь — ну ладно, — он скрещивает руки на груди. — Как ты и сказала, места здесь достаточно. — Вдвоем с тобой, — констатирует она. — Я должна что-то сделать с этим. — Да хорошо. Хорошо, только не смотри на меня так. Она уже не слушает Харона. Она садится обратно в лодку, не обращая никакого внимания на то, что они снова плывут. Откровенно говоря, Харон не имеет ни малейшего понятия, куда ее деть. Они проплывают мимо островов, которые он находил раньше, и все это похоже на какую-то шутку. Много лет назад, когда Харон думал о том, что кто-то мог бы остаться здесь, он представлял это как момент абсолютного триумфа своего мировоззрения. И что-то вроде счастья из-за того, что ему больше не придется проводить дни и ночи в одиночестве. Эта женщина его слегка раздражает. И очень сильно пугает. Харон напоминает себе, что нужно учиться понимать абсолютно всех людей. Неважно, какой у нее характер и как она разговаривает, она остается человеком. — Здесь, — она указывает на берег, мимо которого они проплывают. — Мы должны поговорить. — Как скажешь. Некоторое время они стоят в тишине на самой кромке волн. Вода доходит Харону до щиколоток, и он зачем-то смотрит на ноги женщины. У нее тоже нет обуви. Да и вообще, в отличие от всех других людей на море Стикс, нет ничего, кроме этой белой сорочки. Даже монеты, чтобы попытаться заплатить. Впрочем, вряд ли она отдала бы ее Харону. — Мне нужно новое имя, — женщина, хмурясь, оборачивается к Харону. — Придумай что-нибудь. — Я не могу придумать себе имя, — она раздраженно дергает плечом. — Это должен сделать ты. Харон в замешательстве смотрит на ее лицо. Он пытается понять, что бы могло подойти, но он знает не так уж много имен, и все они кажутся ему неподходящими. Все это похоже на какую-то бессмыслицу. — Пусть будет Даина, — говорит он, вспоминая одну из историй, которую рассказывала Персефона. Один из вариантов имени богини охоты. Ну, измененный. Лучше все равно уже не будет, верно? Да и вряд ли эта богиня вообще в курсе о существовании Харона и моря Стикс. — Хорошо, — женщина удовлетворенно кивает. — Это приемлемо. Она и не думает благодарить его. Даина — первая человеческая загадка, которую предстоит разгадать Харону. Пожалуй, он отложит ее на какой-нибудь другой момент. Когда она не будет сводить его с ума, например. Он уже хочет попрощаться и оставить ее здесь, чтобы разобраться с остальными людьми на широком берегу, когда она протягивает ему руку. — Я хочу заключить с тобой договор, Харон, — Даина впервые называет его по имени. — Ты больше не будешь провожать людей на тот остров. Ты будешь оставлять их здесь. Если они захотят уйти, они уйдут. Я им помогу. — У меня никогда не получалось уговорить кого-нибудь остаться, — замечает Харон. — Потому что ты не человек. Они тебе не доверяют. Но я человек. И они будут доверять мне. Звучит… обидно, но правдиво. И Харон вдруг понимает, насколько Даина сильная. Она понятия не имеет, кто она такая, она верит в других богов, но все равно не хочет терять саму себя навсегда. И, если кто-то другой точно так же не захочет терять самого себя, она правда сможет ему помочь. Для Харона это становится таким очевидным. Он пожимает ее руку с абсолютной уверенностью, что теперь море Стикс изменится.