***
Честно говоря, Харон забывает о том разговоре, как только успевает почувствовать твердую землю под ногами. А потом начинается новый день, и еще один, и еще два, так что ему совсем некогда думать о том странном юноше. Единственное напоминание о нем — белые сандалии, которые, как заметила одна милая дама, обычно носят исключительно женщины. Но у Харона и так одежда темная, и волосы вообще черные, и ему нужно хоть немного разбавить свой образ. Главное, что Даина не в курсе южных правил приличия. Она говорит, на море Стикс слишком тепло и комфортно, а потому никто не чувствует необходимых лишений. И не страдает. Так же, конечно, совершенно точно необходимо. И она до сих пор припоминает Харону, как на море Стикс появились животные. Кто виноват, что Даина не умеет объяснять, как должны выглядеть белки? Зато одной хватило на целую шубу. Так или иначе, в данный момент Харон занимается тем, что лезет в окно ее небольшой резиденции. Ему не очень-то нравятся двери, особенно, если он не хочет привлекать лишнее внимание. Именно поэтому зал собраний находится на первом этаже. Харон все еще не привык издавать какие-то звуки во время ходьбы. Деревянная подошва сандалий глухо стучит о деревянный пол. Даина встает из-за длинного стола, похожего на стол в Пантеоне, и убирает свитки в сторону. Едва осознав всю прелесть грамотности, она начала записывать абсолютно каждое дело, которое должна сделать. У Харона есть подозрение, что он сам появляется в этих ее списках слишком часто, чтобы не начать волноваться. Морда огромной белки на плече Даины печально смотрит на Харона своими глазами-цветными камнями. Ну и жуть. Надо было привыкнуть уже, но к такому, кажется, невозможно привыкнуть. Харон широко улыбается и шутливо кланяется. — Ты хотела меня видеть? — спрашивает он, стараясь не думать о том, кто тут должен быть главным. Как и всегда, впрочем. — Мне нужна… — Даина кривится, — твоя помощь. Я нашла человека, который может отправиться исследовать острова. Ты должен ему помочь. Это еще одна тема, с которой они не могут разобраться уже добрую сотню лет. Сначала людей было слишком мало, и ни Даина, ни Харон не считали нужным исследовать оставшееся море Стикс. Потом никто не захотел заниматься этим из-за страха, что там все-таки будет нечто опасное, а Даина категорически против того, чтобы Харон сам отправился в путешествие. Во-первых, неизвестно, когда он сможет вернуться и начать новый день. Во-вторых, она хочет, чтобы открытия делали люди. Так они не будут зависеть от богов и осознают свою значимость. — Без проблем, — Харон пожимает плечами. — Ты все-таки готова к долгой ночи? — Это будет день, — настаивает Даина. — Проблема есть. У этого человека нет имени. — У тебя закончилась фантазия? Как будто она вообще была у Даины хоть когда-нибудь, честное слово. — Он сказал, у него уже есть имя от отца и матери. Другое не нужно, — Даина скрещивает руки на груди. — Поговори с ним. — Да я-то тут причем? — Ты уже говорил с ним, — Даина вздыхает с уже привычным презрением к непониманию. — На пароме. Я видела. Нужно еще раз. Харон мысленно прокручивает все свои последние разговоры на пароме. Честно говоря, с того момента, как люди стали засыпать, ему не очень-то часто приходится с кем-то разговаривать там. Он задумчиво смотрит на Даину, изображая удивление, хотя его немного пугает перспектива снова встречаться с тем юношей. Дело не в чувствах Харона. Просто ему кажется, этот мальчишка рассыплется от любого лишнего слова. — Где он? — Открой дверь. Он ждет там. Я сказала, ты скоро придешь, — Даина возвращается за свой стол. — Ты вообще понимаешь, что… Она не понимает. Даина не может осознать, сколько страданий может быть в одном испуганном взгляде человека. Харон не собирается объяснять ей, что такое чувства. Она считает, люди похожи на сталь — чем больше бьешь, тем они сильнее. А, если сталь плохая, она треснет. Только люди — это люди, и они не имеют ничего общего с металлом. Харон поднимает голову и смотрит на скрещенные мечи на стене за спиной Даины. Смирившись со своей судьбой, он идет открывать дверь. Тот юноша действительно стоит там. Харон видит, как уголки его губ дергаются в попытке улыбнуться, но ничего не выходит. За столько лет он понял одну вещь. Есть такой порог страданий и боли, за которым человек уже не может ничего чувствовать. Остается только смириться со своей судьбой. Для кого-то — для Даины — жизнь, полная лишений — это необходимая условность. Для кого-то смерть — само по себе горе, которого он даже не может вспомнить, но он все равно тащит за собой на море Стикс этого ужасного призрака прошлого. И совсем не понимает, почему до сих пор так больно. Харон терпеть не может смотреть на страдания людей. Когда-то давно он решил, что море Стикс будет последним оплотом доброты для людей, но есть вещи, с которыми он не хочет и не может сталкиваться. Как, например, с несчастным взглядом этих глаз, похожих на разбитое зеркало. — Мы снова встретились, — Харон старается звучать дружелюбно, а не отчаянно-панически. — Спасибо за… сандалии. Это было очень мило с твоей стороны. — Я рад помочь, — голос юноши похож на шепот. — Простите мне мое поведение… в конце пути. Я не знал, что все боги истинны. Харон прищуривается. Юноша смиренно склоняет голову, словно ждет чего-то плохого, и перебирает бусины на браслете. Раз. Два. Да ну нет. Это не может быть настолько плохо. — Ты веришь в других богов? — осторожно спрашивает Харон. — В Господа Бога, — он вскидывает голову. — Видимо, я был недостаточно праведен, раз попал сюда. Да вы издеваетесь. Если бы это было возможно, у Харона бы уже разорвалось сердце от переживаний за этого бедолагу. А Даине хоть бы что — она даже не подходит к ним, чтобы поздороваться. Харон осторожно обходит юношу, чтобы закрыть за ним дверь. Имя — самое важное, что есть у человека на море Стикс. Потому что, пока у человека нет имени, он скорее неприкаянная душа, ждущая очереди к Вратам. Вещь. Ничего. Харон понятия не имеет, какие имена детям дают родители. Он не знает, что имя должно значить, и ему все равно, как оно определяет чье-то предназначение. Даина, словно у нее появилась интуиция, отрывается от созерцания своих рук и линий на столе. — Ты знаешь, зачем ты здесь? — Я хочу помочь исследовать море, — произносит юноша. — Зачем? — Я никогда не видел моря… при жизни, — он поджимает губы. — И, если я могу помочь, я не могу остаться в стороне. Я привык к этому. — Ему нужно имя, — резко говорит Даина, неожиданно появляясь за спиной Харона. — Прекрати задавать вопросы. Без имени бесполезно. — А можно как-то помягче? — Харон раздраженно смотрит на нее. — К сожалению, Даина права. — Я понимаю, — на лице юноши появляется абсолютное смирение, — если это необходимо. И Харон делает то, что он делать ненавидит. Нагло лжет. — Давай сделаем так: как только ты вспомнишь имя из своей жизни, ты возьмешь его. Пока что придумаем временный вариант. Мы ведь не можем даже обратиться к тебе, — он старается звучать воодушевленно. Это неправда. Он никогда не вспомнит своего имени, но все, что Харон может дать ему сейчас — надежда. Только это. А потом, когда придет время, он поймет. И тогда, возможно, ему еще хватит доброты, чтобы простить Харона за эти ужасные слова. Юноша задумывается. Он снова перебирает бусины на браслете. Хмурится, оценивая варианты. И наконец его лицо светлеет. Он кивает. — Хорошо, — уверенно произносит он. — Позволь мне сделать это, — Харон ободряюще улыбается. — Возможно… Тару? Мне кажется, тебе подходит. — Тару, — повторяет он. — Звучит хорошо. Спасибо. — Не бери в голову, — отмахивается Харон. Его сейчас совесть заживо сожрет. Даина наконец берет свое слово. Она рассказывает Тару о направлениях и звездах, о том, как будет тренировать его, о том, что он не должен рисковать собой. И говорит, что Харон ему поможет. Пока Тару изучает карты, Харон не может не смотреть на него. Насколько велики последствия того, что он сделал? Возможно, это та черта, перейдя которую, боги перестают понимать людей. Возможно, он взял на себя слишком много всего парой фраз. Когда Тару смотрит на Харона в ответ, его взгляд впервые… светится. Это воодушевление? Благодарность? Надежда? Нет никакого значения. Харону просто кажется, что у него внутри что-то останавливается и окончательно ломается. Ну, теперь он точно сойдет с ума.***
— Она сказала тебе, что никто не соглашался исследовать острова пару последних столетий? — спрашивает Харон, глядя на отдаляющийся берег. Честно говоря, парус в этой конструкции явно лишний, учитывая, что никому не нужно управлять кораблем. Он гораздо меньше, чем паром, скорее большая лодка, чем что-то действительно стоящее. Но им и не нужно больше. Всего лишь он, Тару и мир, который никто не хотел изучать. Очень давно, до того, как на море Стикс попала Даина, по ночам Харон пытался искать острова, но он не записывал их никуда и не составлял карты, поэтому сейчас он даже примерно не может сказать, где находится хотя бы один. Единственный ориентир для него — храм Врат и небольшой островок рядом с ним. Пока что они плывут именно туда. Даина настояла на том, чтобы они возвращались раз в какое-то время и Харон все так же выполнял свою работу паромщика, а Тару знакомился с людьми. С ней сложно не согласиться. Особенно, когда Харон смотрит на него и пытается представить, какой была его жизнь. Ему казалось, люди не бывают настолько… он не может подобрать слово. Самоотверженными? Харон, какую бы любовь он ни испытывал к человечеству, отдает себе отчет в том, что он может себе позволить проявлять доброту и быть слишком дружелюбным. Но в мире людей, он знает, все по-другому. — Сказала, — наконец отвечает Тару. — Так я понял, что должен хотя бы попробовать. — Ты здесь совсем недавно, — Харон оборачивается к нему, — и ты никому ничего не должен. Тару поджимает губы. Снова перебирает бусины на браслете. Он такой беспокойный, и его так легко спугнуть, но он делает такие странные смелые вещи, и Харон правда не понимает, как все это уживается в одном человеке. Этого и в двух людях было бы многовато. Но, конечно, он об этом не говорит. — Разве плохо пытаться сделать жизнь других лучше? — спрашивает Тару. Совсем нет. Но одно дело — пытаться сделать жизнь других лучше, когда ты уверен, что это никак тебе не навредит. И совсем другое — приносить свои интересы в жертву. Харон не понимает, это воспитание, характер или вера. Может, все сразу. Может, просто глупость. Так или иначе, Тару ему нравится. Было бы здорово, если бы он хотя бы после смерти научился делать что-то только для самого себя. — Тебе стоило бы быть осторожнее, — замечает Харон. — Я не думаю, что есть что-то хуже, чем смерть. Возможно. А возможно нет. И лучше никогда не узнавать наверняка. Хотя кому-кому, но не Харону об этом судить. Поэтому он понимающе мычит вместо вразумительного ответа. В конце концов, он уверен, что на море Стикс никто не сможет причинить Тару вреда. Во-первых, это то, как оно работает. Во-вторых, Харон действительно не хочет этого. Этот человек заслужил хотя бы немного спокойствия. Проблема только в том, что он сам может так этого и не понять. — Как тебе здесь? — спрашивает Харон. Тару прищуривается, словно не совсем понимает, о чем он, и слегка склоняет голову набок. Харон садится, прислоняясь спиной к деревянному борту, и стучит пальцами по полу. Тару опускается рядом с ним. Может быть, ему будет проще, если не придется смотреть на лицо собеседника. — Хорошо. На самом деле, правда хорошо, — Тару кладет голову на согнутое колено. — Мне кажется, это напоминает место, где я жил. Не могу вспомнить название. Но там мне нельзя было находиться почти везде, а здесь никто ничего не запрещает. Странно. Как будто я привык… я привык, что обычно гораздо сложнее. Но если так, то я точно должен помочь исследовать острова, разве нет? — Как я и сказал, ты никому ничего не должен. Если к тебе проявляют доброту, делай что-то в ответ ровно столько, сколько сделаешь не в ущерб себе. — Мне нравится помогать другим. Всегда нравилось, я думаю. — Ты много вспомнил… — Харон осекается, — из своей жизни? Тару кивает. — Людей, но не слишком много. Больше всего семью, — он трет глаза, пытаясь скрыть слезы. Только голос совсем чуть-чуть дрожит. — Я был старшим ребенком, и я всегда следил за младшими. Нас было много. Если кого-то… забирали, мои родители заботились об их детях. Один мальчик, он ровесник моей сестры, и я хотел… я хотел показать ему, что бывает что-то хорошее. Надеюсь, я успел сделать хоть что-то. Харон не знает, что должен сказать. На самом деле, вряд ли тут можно что-то сказать в принципе. Он протягивает руку, чтобы сжать плечо Тару, но в последний момент замирает. Наверное, не стоит прикасаться к людям без их разрешения. Особенно в таком состоянии. Тару мотает головой и фыркает, словно все это не имеет никакого значения сейчас. Или звучит слишком глупо… или… — Что это? — Тару встает, покачиваясь, и показывает куда-то. Харон знает, что «это», даже не вставая. Корабль послушно подходит ближе, и подняться все-таки приходится. Когда-то, может быть, совсем недавно, здесь был храм и длинная-длинная извивающаяся лестница к нему. Теперь Врата не скрыты ничем, и это похоже на извращенную интимность небытия. Харон не был здесь с того момента, как заключил тот договор с Даиной. С острова рядом перекинулся длинный мост, ведущий к самим Вратам. А свет от них окрашивает небо в закатные оттенки. Красиво. И жутко. Харон переводит взгляд на застывшего Тару, и почему-то вся эта сцена кажется ему такой правильной и важной, что ему непременно хочется ее запомнить. И ее, и эти воспоминания о семье, и то, как много в этом человеке всего самого правильного и искреннего. — Это Врата, — наконец говорит Харон. — Путь в никуда. В буквальном смысле. — В никуда? — В пустоту. Ничто. Просто вечное забвение, — Харон пожимает плечами. — До того, как Даина отказалась уходить, маршрут от широкого берега заканчивался здесь. — Вот как, — Тару вдруг кажется таким умиротворенным. — Как ты думаешь… можно вернуться назад? К… широкому берегу? — Никто не пробовал, — честно отвечает Харон. — Но ты можешь… — И меня никто не будет держать здесь? — Ну, — Харону почему-то грустно об этом думать, — если тебе станет легче, мы можем попытаться. — Звучит здорово, — Тару закрывает глаза. — Спасибо. — За что? — Харон непонимающе моргает. — За то, что пытаешься дать мне надежду. Но в моем случае, наверное, путь только в никуда, — его голос снова начинает дрожать. — Возможно, кому-то бы это помогло. Харон вспоминает слова Аида и тот пропуск, который он хотел бы забыть. Люди, какими бы они ни были, всегда будут стремиться вернуться в мир живых. Нахождение здесь для них — это вынужденная мера, альтернатива Вратам. Жизнь обычно полна страданий, но она стоит того, чтобы все-таки попытаться ее прожить. Некоторое время они молчат. Врата остаются позади, и Харону хочется вернуться туда, где шумно и весело, даже туда, где обычно обитает Даина и все, что с ней связано. Может быть, он бы взял с собой Тару и попытался сделать что-то для него. Мимо проплывает еще один остров. Достаточно большой, чтобы когда-нибудь на нем жили люди. За линией черного песка растет темно-зеленое редколесье. Чем-то напоминает широкий берег. — Смотри-ка, первый остров, — Харон кивает в ту сторону. — Можно я дам ему название? — Ты же… — Пусть будет островом Надежды, — говорит он так, словно разбегается перед обрывом. — Если ты хочешь попытаться, я тебе помогу. — А если не получится? — Тогда… я не знаю, буду всегда ходить за тобой, чтобы постоянно пытаться искупить вину, — Харон улыбается. — Но это, должно быть, еще хуже. — Нет. Мне нравится. — Правда? — Ага. Мне ведь говорили, что Бог всегда рядом. Ты не он, но сгодишься. Харон непонимающе моргает. Тару смотрит на него так пристально, а затем смеется. Слегка нервно и истерично, но так искренне, и он не может перестать смеяться, как только снова смотрит на Харона. А потом он улыбается едва-едва, так неуверенно, и все еще потрясающе искренне. И, честно говоря, это самая замечательная улыбка из всех, что Харон видел за свое долгое существование. К широкому берегу стоит подходить окольными путями. Во-первых, так Тару успевает зарисовать еще несколько островов — в том числе остров Надежды — на карте. Во-вторых, Харону хочется провести с ним как можно больше времени на случай, если у него действительно получится уйти. И опять это время. Каждый раз оно играет с Хароном в какую-то ужасно сложную игру, правила которой он никогда не поймет. Чем дольше Тару думает о возвращении, тем увереннее становится. Он вспоминает больше вещей из своей жизни и рассказывает абсолютно все. Именно те простые истории, которые Харон так долго искал. Проповеди, квартал, в котором они жили, дети, с которыми Тару приходилось иметь дело, и родители, учившие его никогда не оставаться в стороне. Он по памяти читает несколько молитв так быстро и терпеливо поправляет Харона, когда тот ошибается. И все это… умиротворяет. Жизнь праведника могла бы быть достаточно заманчивой. Может быть, если у Тару получится уйти, Харон использует свой шанс и попробует жить так же. Только чуть больше заботиться о себе. Или найти Тару где-нибудь там и учиться всем этим вещам у него, чтобы обрести настоящую гармонию. Тем более, у Харона точно получится верить в Бога. В конце концов, он точно знает о его существовании. В этом разница между богами и людьми. Боги существуют. А люди живут. — Может быть, именно поэтому я оказался здесь, — говорит Тару, едва ступив на широкий берег. — Никто другой бы не отпустил меня. — Вообще-то… — начинает Харон, — а, нет. Я хотел сказать, что Аид душка. Но я думаю, ему было бы все равно. — Человеческая жизнь — это лишь подготовка к вечной жизни в Раю, — говорит Тару, глядя на Харона. — Но я хочу вернуться туда. Правда. Мне кажется, я еще не… — Я думаю, у тебя получится, — и Харон действительно верит в это. — Даже боги и Смерть ошибаются, верно? Тару кивает. Теперь он смотрит прямо перед собой, на этот лес, только пройти совсем немного, и он вернется к своей жизни. Что-то странно колет в груди. Никто еще не был так… так… откровенен? Никто не воспринимал Харона как равного себе, никто даже не пытался. Даина вычеркнула его роль из мира, который пытается переделать. Для всех остальных он хозяин моря Стикс. Бог, с которым нельзя поделиться ничем, кроме самых важных успехов. — Дай мне руку, пожалуйста, — просит Тару. Харон будет скучать по нему. Правда. Он чуть сжимает протянутую руку Тару и отпускает. — Тебе стоит пойти туда самому. Я подожду, пока ты не уйдешь, хорошо? Больше они не говорят. Харон садится на песок, наблюдая, как Тару неуверенно идет в сторону кромки густого леса. Ему нужно удостовериться, что все будет в порядке. И вряд ли он сможет вернуться на новую землю, не узнав, чем закончилась эта история. На море Стикс останутся наброски карт, которые рисовал Тару, и воспоминания Харона об их небольшом путешествии. А еще эти несчастные белые сандалии. Звучит так, словно он уходит через Врата. Но это неправда, так что Харон запрещает себе грустить по этому поводу. Он замирает, как только Тару подходит почти вплотную к деревьям. Закатное солнце застывает на небосводе, чтобы ночь ни за что не спугнула этот удивительный момент. Должно быть, нужно, чтобы прошло какое-то время. Особенно учитывая, что Харон до сих пор не научился с ним справляться. И он ждет, пока Тару сдвинется с места. Все замирает, даже ветра нет, только за спиной Харона шумит море. Он прислушивается к нему, пытаясь разгадать очередную загадку, на которую нет правильного ответа. Что море хочет ему сказать? Слышны крики птиц. Волны за его спиной то тише, то громче. А время все идет. И даже потом, когда эта часть истории перестанет быть реальностью, он так и не сможет сказать, как долго они там были. Может быть, еще одну сотню лет. И только тогда Харон вспоминает, что раньше Смерть никогда не ошибалась. Он медленно, стараясь не издать ни одного звука, походит к Тару. — Я не могу вернуться, — бесцветно произносит тот, — я знаю. — Откуда?.. — Я видел. Худшее, что могут сделать боги, это давать людям ложные надежды. Так что… Харон не придумывает ничего лучше, чем вернуть Тару на новую землю и попытаться больше никогда не попадаться ему на глаза.***
В следующие несколько лет не происходит ничего примечательного. Ночи и рассветы заканчиваются и начинаются, когда Харон захочет, а людей на море Стикс становится больше и больше. Почти все первые оставшиеся постепенно уходят, и только Даина остается на месте. В один из дней она не появляется на борту парома. И в следующий день тоже. Кажется, ее усталость от Харона все-таки дошла до своего пика. Как-то слишком быстро. Он почти не вспоминает ту историю про неудавшуюся надежду и юношу с грустным взглядом. В конце концов, все имеют право на ошибки. Это то, что Харон решил взять за правило. И он наконец находит в себе силы для небольшого путешествия по другим загробным мирам. Возможно, у него бы и получилось научиться там чему-то, но все идет не так. Аид и Персефона решают устроить в его честь праздник. Довольно гротескно в таком мрачном месте. И почему-то не слишком забавно и весело. Анубис предлагает Харону пройти несколько человеческих испытаний, но это все тоже словно не совсем правильно. Зачем испытывать людей, если они и так настрадались при жизни? Конечно, Харон не спрашивает об этом, но энтузиазма на реку с крокодилами у него явно не хватает. Он даже решает посетить Бога, чтобы понять, в чем вообще смысл веры в него. И получает самую нудную лекцию о добре и зле. Невыносимый зануда. Собрания в Пантеоне тоже довольно скучные. Даже когда Харон появился здесь впервые, было уже поздновато для чего-то стоящего, и сейчас каждая такая встреча богов похожа на пересказ одних и тех же историй, которые все слышали тысячи раз, но нового в божественном существовании особенно не прибавляется. А потом Бог снова начинает рассказывать о важности понятий добра и зла. Кошмарно. Наверное, проблема в том, что другие боги всегда были достаточно скучны для Харона. Но времена, когда он мог разговаривать с людьми просто так, наверное, уже давно прошли, и этот случай с Тару доказал ему, что в этом уже нет ничего хорошего. Одни расстройства. Но, так или иначе, Харону начинает казаться, что он лишний вообще везде. Либо, да, хорошо, его все еще беспокоит то, как он случайно сделал даже послесмертие одного человека невыносимым. И будет не слишком-то правильно поступать так с другими. Но вряд ли кто-то может его понять. Боги на то и боги, что им все равно на чувства отдельных людей. Человечество придумало их по своему образу и подобию, но при этом превосходных во всем. Идолы, чтобы им поклоняться. Насколько Харон может судить, таким же образом они выбирают себе правителей. А люди… ну, они просто люди. И не несут ответственность за что-то столь же грандиозное. Может быть, если бы Харон знал кого-то, кто умеет управлять и подчинять, но при этом сохраняет капли человечности и не разделяет снобизм богов, он мог бы… кто-то, кто не будет воспринимать его слишком восторженно и сможет дать здравую оценку его действий… И кто-то, кто — о, нет — не Даина. Но выбора так-то не остается. Либо она, либо Харон вечно страдает от скуки и чувства вины за одну маленькую вещь, которую он мог бы попытаться исправить еще тогда. Но теперь она похожа на запутанную сеть. И он отказывается принимать здравые решения, когда ему впервые так невыносимо думать о том, что что-то пошло не так. Честно говоря, это вообще первый раз на его памяти, когда он абсолютно точно знает, что ошибся. Люди постоянно совершают ошибки. И как они, позвольте спросить, с этим живут? Так Харон каким-то образом осознает себя заскучавшим, расстроенным и немного потерянным. Это похоже на то чувство скуки, которое он испытывал до появления на море Стикс Даины. Но тогда Харон не знал, что бывает по-другому. И поэтому все намного хуже, чем в прошлый раз. Он приходит к Даине в разгар дня, когда она ни за что не должна этого ожидать. Харон впервые на своей памяти пытается попасть к ней через дверь. В небольшом дворике женщины собирают цветы и поют песню, и они абсолютно точно не обращают на Харона никакого внимания. Двери ему открывает старый-добрый Сираж, таскающийся за Даиной с того момента, как сошел с парома. Может быть, он чувствует в ней родственную душу? Или втирается в доверие, чтобы, в случае чего, ее странные наклонности задели его в последнюю очередь? Харон понятия не имеет, как все эти люди выдерживают ее присутствие. — Господин паромщик, — Сираж коротко кланяется. — Даина не уведомляла о вашем визите. — Это… сюрприз? — неуверенно спрашивает Харон. Ему становится неловко. — Где она? Я хочу с ней поговорить. — Даина проводит обучение, — Сираж зачем-то оборачивается. — Она не принимает посетителей в это время. Харон смотрит на него. Моргает, пытаясь осознать услышанное, и смотрит дальше. Пожалуй, есть вещи, которые можно использовать, когда нет других вариантов. Он собирается с духом. Раньше в подобных действиях не было никакой необходимости, и, признаться, Харон немного волнуется. — Мне кажется, ты забываешь, кто я, — он старается, чтобы его голос звучал совсем чуть-чуть угрожающе. — Ни ты, ни Даина не можете мне что-то запрещать, разве нет? — Господин паромщик… — Где она? — В саду, — Сираж неосознанно делает шаг назад. — Только она там… — Я разберусь. Фух. Харон никогда не сделает это еще раз. Ему стоило подождать конца обучения, каким бы оно ни было, и залезть в окно зала собраний. Но пути назад уже нет. Пока Харон обходит дом, он думает о том, что не очень-то правильно приходить без приглашения, чтобы попросить совета. Но это же Даина — она скажет, что он наконец-то научился применять силу. Конечно, это замечательно и далее по списку, но нельзя ли применять эту так называемую силу без насилия над собой? В саду, в окружении фруктовых деревьев и скульптур, Даина усиленно издевается над кем-то, держа в руках меч. Харон никогда не понимал, зачем ей эта штука, но так она чувствует себя спокойнее. К тому же, Даина еще, вроде как, никого случайно не прибила за столько лет. Человек, с которым она… тренируется, стоит к Харону спиной. Еще чуть-чуть, и кто-нибудь свалится в фонтан. Даина парирует удар и смотрит на Харона. Резко, без предупреждения и очень-очень страшно. Азарт от поединка смешивается с ее вечным презрением, и Харон невольно вздрагивает. А она вообще может его проткнуть мечом? Он надеется, нет. Это было бы полнейшим провалом. — Прекратить, — произносит она. — Все еще плохо. — Даина, я уже говорил… — начинает второй человек. И, конечно, Харон узнает этот голос. Кто еще это может быть, правда? Его предупреждали, ему не стоило сюда идти, нужно было дождаться, пока они закончат. Это все упрямство и спешка. К тому моменту, когда Тару отворачивается от Даины, чуть скривившись, — потому что вряд ли кому-то действительно нравится ее компания, — Харон успевает подумать обо всех ужасных вещах, которые он сделал. Одной конкретной вещи для одного конкретного человека. — О, — Тару выглядит удивленным, — не ожидал увидеть вас здесь, господин паромщик. И он слегка кланяется, гораздо изящнее, чем это делал Сираж, но внутри у Харона все скручивается и покрывается ледяной коркой. Он уже думал над тем, что будет, если они снова пересекутся. Судя о по тому, о чем Харон слышал, Тару делал еще несколько вылазок в море. Он нравится людям. А еще — и Харон об этом знал, невыносимо, он же знал об этом — он зачем-то понадобился Даине. Некоторые говорят, она хочет, чтобы он стал ее преемником. Но, глядя на этих двоих, Харон все же склоняется к тому, что у нее просто закончились интересные объекты для мучительных и некомфортных вещей. — Не называй его так. Не заслужил, — Даина убирает меч в ножны. — Что тебе нужно? — Я хотел… — Харон собирается с мыслями. — Во-первых, эм, привет? Во-вторых, я хотел с тобой поговорить. — Я занята, — отрезает Даина. — Можешь говорить с ним. Если тебе скучно. Если нет — уходи. Но первой все равно уходит она. Харон остается наедине с Тару. На море Стикс люди обычно не меняются, только едва-едва, и это почти незаметно, но Харону все равно кажется, что что-то не так. Он разглядывает Тару, чуть прищурившись. Волосы стали немного длиннее и наверняка мешаются, одежда изменилась и стала похожа на то, что носят люди с хорошим вкусом. И взгляд. Те же осколки и тоска, но уверенности прибавилось. А еще он больше не смотрит в землю. И держится ровно. Как будто… как будто повзрослел, что ли? Харон мотает головой. — Давно не виделись, — говорит он, потому что понятия не имеет, что нужно говорить. — Как ты себя чувствуешь? — Все в порядке, — на мгновение кажется, что Тару сейчас улыбнется. Не-а. А жаль, — Даина хороший мечник. Но вы, наверное, и так это знаете, господин паромщик. — Прекрати, — Харон хмурится. — Правда, тебе не стоит так называть меня. И ему пора признать, что поговорить нужно было не с Даиной, а с Тару. Может быть, стоило отдать ему тот несчастный свиток с человеческой жизнью и успокоить свою совесть. Но свиток у Харона всего один, а ошибок в будущем можно совершить столько, что на всех не наберется. Так что… извинения? Для начала. Или что-нибудь еще. У Харона в груди болит так неприятно. Ужасное чувство. — Так говорят все, кроме Даины, а до нее мне далеко, — Тару пожимает плечами. — Не люблю нарушать правила. — Мне казалось, мы… стали друзьями? — он правда пытается, — я не… как же… черт. — Что? — Прости за все эти… вещи, — Харон неловко кивает куда-то в сторону. — Я не… я не хотел, чтобы тебе было больно. И я немного… увлекся. — Я сам виноват, — Тару подходит ближе к нему. — Ну или не виноват никто из нас. Выбирай. — Боги не должны давать людям ложные надежды, — Харон опускает голову. — Богам обычно нет дела до людей, — замечает Тару. — Но… — Мне жаль, что я заставил тебя чувствовать себя виноватым, — и у него снова появляется это несчастное выражение на лице. — Не в этом дело, — Харон не может заставить себя посмотреть на него. — Я просто… Ничего. Он не знает, что должен говорить. Харон никогда не извинялся перед другими, потому что он никогда не причинял никому боль. Специально или нет, какая разница? Тару слишком добр к нему, вот и все. Как можно пытаться управлять целым загробным миром, если невозможно сделать что-то для одного человека? Не так. Как можно пытаться управлять целым загробным миром, если все, что ты сделал для одного человека, это добавил к его страданиям еще парочку лишних? — Ты поэтому не появлялся? — тихо спрашивает Тару. — А?.. — Харон отрывается от своих упаднических мыслей. — Ну, да? Я сомневаюсь, что тебе хотелось видеть меня. Ну, вполне оправданно. — Я думал, со мной что-то не так, — Тару отводит взгляд. — И поэтому согласился учиться у Даины. — Ты… чего. — Ну, она считает, я слишком слаб, чтобы сопротивляться обстоятельствам, — он усмехается. Только это как-то не очень весело. — И я думал, дело в этом. Харон по незнанию отдал Тару в руки этой женщины. Серьезно. — Что она от тебя хочет? — Понятия не имею, — он пожимает плечами. — Но меня действительно расстроило, что ты исчез. Можешь чувствовать себя виноватым за это, если хочешь. — Прости?.. — Я пока не уверен, что готов простить твое отсутствие, — очень серьезно говорит Тару. — Ты обещал, если ничего не получится, ты будешь все время рядом. Мне это не нужно, но ты все-таки нарушил обещание. — А я… я могу как-то исправиться? — Харону становится легче. У него есть… ага, надежда, что он и правда может что-то сделать. Тару подходит к нему. Очень близко, вообще-то. — Избавь меня от этой ужасной женщины, — шепчет он. — И как можно быстрее. Струна напряжения наконец лопается. Харон не выдерживает и смеется, и почему-то у него ощущение, что он вот-вот расплачется. Но Тару только смотрит на него, слегка прищурившись. А потом они действительно сбегают из этого ужасного сада.***
Честно говоря, раньше Харон никогда не гулял по новой земле с кем-то. Конечно, иногда он был здесь один, притворялся кем-то другим и наблюдал за тем, как люди пытаются обустроить море Стикс. И, конечно же, Даина показывала ему все в очень официальной и чопорной манере. Это все было связано либо с интересом, либо с необходимостью. И никогда — с кем-то конкретным. Так что теперь Харон наблюдает за тем, как удивительно со всем этим невозможным миром взаимодействует Тару. Даже если они просто идут мимо лавочек со разными вещами. Честно говоря, Харон просто не может не смотреть на него. Есть что-то странное и замечательное в том, что Тару изменился. Даже учитывая условную вечность бытия на море Стикс, для Харона время все равно значит что-то совсем другое. Если он захочет, оно не будет значить ничего. Но для людей эти несколько лет значат почти столько же, сколько могли бы значить в жизни. Они все равно учатся чему-то, находят новые вещи, которых никогда не видели раньше. И иногда, если повезет, они косвенно наблюдают за тем, что происходит в мире живых. С невероятным опозданием, но новости все-таки доходят. — Мне все было интересно, — тихо говорит Тару, когда Харон подходит к нему, — почему здесь нет детей? Очень-очень давно, когда море Стикс только появилось, Харон впервые услышал о детях от Аида. Он сказал, это маленькие люди. Те маленькие люди, которых Харон видел, всегда оказывались на самом деле взрослыми. Почему-то он знает ответ на этот вопрос. Вряд ли это что-то хорошее или плохое. Но, честно говоря, Харону бы хотелось, чтобы что-то маленькое и беззащитное имело свойство не умирать так рано. — Я думаю, это было бы ужасно, — Харон смотрит куда-то в сторону моря. — Всегда быть… ребенком? — Их здесь нет, потому что это кажется тебе ужасным? — Их нет ни в одном загробном мире, — ему становится неловко. — Мне кажется, в детях нет достаточного количества опыта. Или воспоминаний? Слишком маленькое… что-то. Может быть, им просто дают еще один шанс. — Кто? — Жизнь и Смерть? Я не знаю, — Харон вздыхает. — Я и здесь-то не все могу понять. А с этими двумя я никогда не разговаривал. Тару задумчиво кивает. Они останавливаются в тени пальмы, и некоторое время Харон просто слушает крики птиц и обрывки разговоров прохожих. Кто-то продает вещи, найденные на берегу. Кто-то кричит, что обязательно уйдет через Врата, если с ним не согласятся. — Они тоже боги? — Что? Нет. По крайней мере, не такие, — Харону настойчиво мешает крик очередной птицы. — У них нет какого-то воплощения, и их не придумали люди, но все точно знают, что они есть. Как время и пространство, наверное. — Когда я был ребенком, я представлял их… — Тару мотает головой. — Пожалуй, это слишком глупо. — Расскажи? — Я представлял их, как двух игроков, — он отводит взгляд. — Это очень странная игра, в которой Смерть должна занять все клетки Жизни. Иногда у нее почти получается. Иногда у Жизни появляются новые клетки, и тогда все начинается сначала. — По-моему, звучит похоже, — Харон мысленно воспроизводит это, — хотя вряд ли мы когда-нибудь с ними встретимся. — Просто детям тяжело понять такие вещи. Обычно они все упрощают, — Тару перебирает бусины на своем браслете, — нельзя сразу все знать. Боги не бывают детьми. И все-таки… что-то такое. Харон всегда знал, что этот мир принадлежит ему, знал, как работает солнце, и, конечно же, знал свое имя. Но если бы тогда, в тот самый первый день своего существования, он понимал, что такое люди и их маленькие жизни, в этом бы не было никакого смысла. Довольно скучно не учиться чему-то новому. А скука — ужасная вещь для тех, у кого нет своего логического завершения. Как Харон и сказал, он до сих пор не может разобраться во всем, что происходит на море Стикс. Может, он тянет время, занимаясь бессмысленными глупостями, но ему совсем не хочется представлять, что будет, когда абсолютно каждая вещь станет простой и понятной. Хотя было бы здорово, если бы кто-нибудь подкинул Харону пару новых загадок. Он выразительно смотрит на Тару. — А ты? Много узнал о море Стикс? — спрашивает Харон. — Я могу показать тебе карту, но вряд ли там будет что-то новое для тебя, — Тару пожимает плечами. — Покажи? — Не сейчас. — Зачем тогда предлагаешь? — Потом, — говорит Тару, и на мгновение Харону кажется, что он засмеется. Но нет. Даже не улыбается, — сейчас я хочу побыть здесь. Харон слышал его смех только один раз. И это было что-то, наполненное болью и надеждой одновременно. Вот, что изменилось. Теперь все эти страдание и горе не такие явные, скорее… потускневшие и запрятанные далеко-далеко. Стоит ли начинать беспокоиться, что в конце концов Тару станет похожим на Даину и больше никогда не будет чувствовать… что-то? Если он у нее учится… — Даина говорила мне, скоро на один из островов отправятся люди, — осторожно говорит Харон. Словно ходит по тонкому льду. Но он никогда не видел льда. Интересное выражение, конечно. Он мотает головой. — Рыбий остров, — Тару кивает. — Сначала им будет тяжело. Потом тоже. Большинство людей никогда не покинет новую землю. — Я хочу сделать там вторую остановку парома, — только что захотел. Правда. У Харона просто какое-то отчаянное желание поднять Тару настроение. Никаких улыбок. Он уже понял, большое спасибо. Все звуки новой земли, оглушающие каждого, кто рискнет оказаться достаточно близко к агоре, становятся приглушенными. Может быть, это из-за тихого голоса Тару. Нужно постараться, чтобы услышать его сквозь шум, крики и музыку. Харон ведет его в сторону моря, на берегу всегда проще и легче. И вряд ли там тоже пытаются обменять деревянные украшения на шкуру какого-нибудь большого животного вроде белки. Море выглядит неспокойным. Волны выше, чем обычно, и линия берега слишком узкая. Харон понятия не имеет, что это значит. Он ждет, пока Тару что-нибудь скажет, но тот только смотрит куда-то за линию горизонта. Наверное, в ту сторону, где все эти острова, которые он нашел. По крайней мере, Харон надеется, что Тару думает про это, а не про Врата или широкий берег. Это было бы ужасно грустно. — Я скажу Даине, что не хочу у нее учиться, — неожиданно произносит Тару. — Мне не нравится оружие. Может быть, я действительно слабый человек, но… Тару так и не заканчивает фразу. — Я так не думаю, — Харон чуть сжимает его плечо. — А я все-таки немного главнее ее, правда? — Из уважения к тебе я не буду повторять ее слова. — Мог бы подыграть!.. — Привык говорить людям правду. — Но ты все-таки ничего не сказал. — Верно, — произносит Тару. — Но ты ведь догадался. — Поверить не могу… Авторитет Харона потерпел крушение где-то здесь. Точно на берегу новой земли. Он не может подобрать слов для возмущенной тирады, и это… ладно, он действительно проиграл. Должно быть, что-то такое отражается на его лице. Потому что, когда Харон смотрит на Тару, тот все-таки улыбается. Совсем чуть-чуть. — Хорошо, — пряча улыбку за рукавом, говорит Тару. — Что? — Ты все-таки немного главнее. Почему-то от этих слов Харону становится так тоскливо-светло, что в груди начинает колоть. Может быть, это чувство — очередная загадка, ответ к которой он найдет позже. Может быть, он никогда не узнает, в чем дело. Харон почти незаметно качает головой и тоже улыбается — грустно и совсем чуть-чуть. Большее, пожалуй, было бы лишним.***
Конечно, когда-нибудь этот день должен был наступить. Харон думал об этом последние несколько десятков лет, но… оно казалось таким нереальным. И он правда не знает, что будет делать дальше. Чем море Стикс будет дальше? Он не может задать этот вопрос сейчас, это должно быть не так важно, но ему правда хочет спросить, что ему делать. Рано или поздно все люди уйдут через Врата. Это то, что было очевидно с самого начала. Ни для кого нет исключений, потому что когда-нибудь всех этих человеческих перипетий все-таки становится достаточно. Остается только понимание, что ничего и забвение — это долгожданный отдых, а не самый страшный кошмар. В тот день, когда Даина решила остаться на море Стикс, Харон был уверен, что это не будет его касаться. Они просто не будут обращать друг на друга внимание. Но у людей есть одна интересная способность влиять абсолютно на все, к чему они прикасаются. Они не умеют заставлять солнце двигаться быстрее или медленнее, но в перспективе времени реальность подвластна в основном им. Харон старается не смотреть на Даину. Он смотрит на море, на черный песок, на очертания горизонта, на мост и на свои руки, потому что впервые она не раздражает его. Раньше Харону всегда хотелось сбежать от нее куда угодно, лишь бы не слушать, как она недовольна им. Но сбегать больше некуда, и на этот раз она уходит сама. И, может быть, лучшее, что она может сделать — это поговорить с ним в последний раз. В конце концов, Даина всегда знает, как правильно. Последний остров — пустынный оплот бессилия. Вряд ли люди когда-нибудь захотят жить здесь. Ветер со стороны Врат холоднее, чем с любой другой. Харон обнимает себя, и ему нужно что-нибудь сказать, но он оттягивает этот момент, как может. — Ты слишком тихий, — говорит Даина, разрушая все таинство. Раньше Харон был слишком громким для нее. Он не очень хочет знать, почему она притащила сюда именно его. Есть десятки людей, которыми она дорожит, есть все море Стикс, в конце концов. — Хотел не мешать тебе, как обычно, — Харон пожимает плечами. — Тишины мне хватит там, — Даина указывает на мост. — Говори. Что Харон должен сказать? Вот сейчас у него нет никаких подходящих слов для нее. У него вообще слов нет, и он не может представить себе море Стикс без Даины. Ему нужно, чтобы кто-нибудь другой сказал, что теперь делать, но ждать от нее утешения было бы наивно и глупо. Тем более сейчас. Он просто… прощается с человеком, который сделал то, на что ни у кого другого не хватило наглости. И это грустно. И больно. И ему хочется сбежать, проигнорировать все законы времени и… и тогда это бы ничем не отличалось от вечного небытия Врат. Только для него самого. Харон, оказывается, не умеет прощаться. — Я хочу, чтобы ты соблюдал соглашение, — произносит Даина. — Тебе нужно заключить его с другим человеком. — Это правда все, что тебя интересует? — ему хочется рассмеяться. — Ты просто… просто… на что я вообще рассчитывал? Даина хватает его за руку и сильно сжимает. — Пообещай мне. С этими людьми все будет в порядке. И с теми, кто придет потом, тоже, — она смотрит Харону в глаза. — Я… за кого ты меня принимаешь? — Я уверена в тебе. Но хочу быть спокойной, — лицо Даины смягчается. — Пожалуйста. Она произнесла это слово. Харон ошеломленно моргает. Ей действительно… — Обещаю. — Вот и все, — Даина отпускает его руку. — Совсем не сложно. Харон трет запястье. Вообще-то она его напугала и заставила сомневаться вообще во всем, что он делает, но… несложно, наверное. Он и так старается сделать все, чтобы на море Стикс не происходило ничего слишком плохого и страшного. У них с Даиной всегда была одна цель. Правда теперь… будет сложно справляться самому. Людям нужен кто-то вроде нее, кто-то, кто может взять ответственность, но Харон не умеет быть Даиной. Он — это он. Точно так же, как никто вообще не может стать Даиной. Такие люди не рождаются уже несколько сотен лет. — У меня есть просьба. Тот мальчик. Ты можешь позаботиться о нем? — неожиданно тихо спрашивает Даина. — Ты… — Тару. Я говорю о нем. — Почему… Что это вообще значит? Харон мотает головой. Во-первых, он и так старается заботиться о Тару, как может. Во-вторых… почему именно он? Даина отводит взгляд, и она впервые на памяти Харона выглядит такой неуверенной. — Он похож на одного человека из моей жизни, — почти шепчет она. — Но о нем я не могла позаботиться. Я не успела. Раньше Даина старалась игнорировать существование своей жизни. В любом случае, она посвятила морю Стикс гораздо больше времени, и в какой-то момент Харону начало казаться, что все, происходившее с ней до их соглашения, никогда не имело для нее большого значения. Но, очевидно, ей было проще никогда не рассказывать обо всем этом. Ни Харону, ни кому-нибудь другому. Это просто Даина — каждое слово должно быть острым, как меч, который ей так и не понадобился. И вряд ли воспоминаниями можно что-нибудь разрезать. — Хорошо, — Харон кивает. — Ты можешь рассказать мне, если хочешь. — Не хочу, — Даина поджимает губы. — Тебе не нужна эта история. Некоторое время они молчат. Наверное, осталось совсем немного, и Харон почти смирился с тем, что Даина уходит. Сейчас она отвернется от него и, не оглядываясь, медленно и величественно пойдет туда, где когда-то были храм и сотни ступеней к нему. Думает ли она о том, что было здесь тогда? — Я рада, что это был ты. Всегда, — говорит Даина. — Мои боги умеют только забирать. Перед ними я была бессильна. Но ты дал мне возможность. Я хочу верить, что у меня получилось ей воспользоваться. — Даина… — Спасибо тебе, Харон. И тогда она наконец отворачивается и, не оглядываясь, уходит. Харон даже не успевает ничего сказать. Он не может пошевелиться. Ему хочется отговорить ее, сказать, что у нее всегда получалось, что она была сильнее и лучше него, потому что… потому что у нее хватало смелости принимать решения и нарушать правила, которые никто не знает. Но Даина попросила его прийти сюда с ней, потому что только он знает, как сильно она боялась Врат. Это ее последнее слово: больше она не будет бояться. Ни вечности, ни бессилия. Харон смотрит Даине вслед, пока ее фигура не исчезает в белой дымке тумана. Что-то внутри невыносимо тянет и болит, и он прикасается к своему лицу, чувствуя влагу на пальцах. Даине бы не понравилось, если бы она об этом узнала. Но она никогда не узнает. — Здравствуй и прощай, — говорит Харон, когда ему кажется, что времени прошло достаточно. Когда пройдет достаточно времени, чтобы ему было не так больно? Потом он никак не сможет вспомнить, как вернулся на новую землю. Во дворе резиденции Даины происходит то же, что и обычно: Сираж пытается наводить порядок, пока женщины шутят над ним и читают стихи о любви и юности. Кто-то смеется, и Харон правда не знает, когда у него самого снова получится так смеяться. Наверное, ему придется сказать им всем о том, что Даина ушла. Но, стараясь быть незаметным, он по старой привычке пробирается в зал собраний через окно. На мгновение Харону действительно кажется, что Даина сидит за своим столом, и сейчас она презрительно посмотрит на него и спросит, зачем он пришел сюда в этот раз. Но в зале собраний Харона встречает только тишина. Он проходит к столу, на котором до сих пор лежат свитки и вещи Даины. Харон зажмуривается. Он садится на стул, и за его спиной скрещенные мечи, которые всегда вызывали у него крайнюю степень недоумения. Даины здесь больше не будет. Ее вообще не будет больше нигде. Харон закрывает лицо руками. Ему правда никто не скажет, что делать со всем этим дальше. Но он пообещал Даине. Нужно только немного подождать, и все это пройдет. Совсем чуть-чуть.***
Если не обращать внимание на постоянное ощущение, что где-то там Даина занимается своими делами, то Харон быстро приходит в себя. Конечно, когда он ловит себя на мысли об ее уходе, ему хочется выпасть из времени и пространства и забыть о чем-нибудь. Желательно о том, что она была. Или обо всех ужасных словах, которые она говорила и которые теперь не кажутся такими уж ужасными. Море Стикс будто находится в каком-то зачарованном сне. Солнце не двигается, потому что никто не представляет, как быть Даиной и что делать с ее наследием для тех, кто придет наутро. Может быть, им больше не нужна своя Даина, думает Харон. На самом деле, это очевидная мысль. Чуть больше правил, чуть меньше жесткости руководства, и все будет работать само. Это то, на что ему хочется надеяться. Но, пока все оглушены чувством утраты, Харон не может найти в себе силы, чтобы обдумать это. Даина сказала ему найти человека, с которым можно заключить соглашение, но вряд ли хоть кому-то нужна такая огромная ответственность. К тому же, даже она не смогла гарантировать, что останется на море Стикс навсегда. Лучшее, что может сделать Харон, это соблюдать старое правило из любви к человечеству в общем и уважения к Даине в частности. Возможно, это его сделка с каждым здесь. Нет смысла проговаривать то, что очевидно уже несколько веков. Поэтому самым логичным решением оказывается попросить помощи у Тару. Они вместе составляют новый маршрут парома, который включает острова, открытые первыми. Не считая того злополучного острова Надежды. Никто из них не хочет говорить об этом уже… долго. Наверное, это та часть истории, в которой Харон будет всегда чувствовать себя виноватым. Иногда он правда ненавидит это слово. — Мне кажется, тебе стоит отдохнуть, — замечает Тару. Харон поднимает голову, отрываясь от карты островов. Перед глазами плывет, и, возможно, Тару прав, но вечно держать солнце в зените не получится. Нужно понимать, сколько человек может быть на одном острове так, чтобы места хватило всем, но при этом они не чувствовали себя оторванными от остального мира. К тому же, придется строить корабли и лодки, чтобы наладить сообщение по воде. И это невозможно сделать так быстро. Харон не может заставить себя посмотреть в записи Даины и узнать, что она об этом думала. Он думает, ему повезло, потому что он никогда не испытывал к ней никакой симпатии. Если бы Даина была хоть немного лучшим человеком, это было бы катастрофой. Но она всегда вызывала в Хароне какую-то странную смесь раздражения и опасения. Он моргает, пытаясь сконцентрироваться на задачах. На плечо ложится чужая рука и чуть сжимает. — Хорошо, мне нужно отдохнуть, — с нажимом говорит Тару. — Поднимайся. Он тянет Харона вверх и ведет прочь из зала собраний и бывшей резиденции Даины. Сопротивляться не очень-то получается, а хочется еще меньше, поэтому Харон просто плетется за Тару, погружаясь в свои мысли. Он вспоминает первых людей, тех, что были еще до Даины. Честно говоря, редко кто воспринимал его всерьез. От богов ждут чего-то другого. Кого-то вроде Аида или Бога. Но боги и божества обычно не заинтересованы в человеческих желаниях и страхах, и Харон уверен в том, что делает все правильно. Последние слова Даины придают ему сил. Он приходит в себя, когда Тару помогает ему сесть в лодку. Харон понятия не имеет, что происходит, и на мгновение ему кажется, что Тару тоже хочет уйти через Врата, и вот это кажется почти невыносимым. Слишком мало… — Все в порядке. Я здесь, — Тару осторожно накрывает его руку своей. — Если тебя не затруднит, ты можешь… сделать что-нибудь, чтобы она плыла сама? Я думаю, это будет быстрее. Видимо, недоумение и некоторая степень паники очень явно проступили на лице Харона, но ему действительно становится спокойнее. Немного. Он все еще не знает, куда именно они плывут, но прямо сейчас он точно не пустит Тару к Вратам. В конце концов, он пообещал Даине, что позаботится о нем. — Куда? — Я… — Тару осекается. — Я бы предпочел, чтобы ты узнал об этом позже. Но я не подумал… Харон оценивает перспективу того, что Тару отпустит его руку и возьмет весла. Он мотает головой. Ну нет. — Я не уверен, что это сработает, — неуверенно говорит он, — но просто скажи морю, куда мы должны попасть. Если оно в хорошем настроении, то… — Все говорят, что море зависит от тебя, — Тару с интересом смотрит на Харона. — И его настроение тоже. — Я… я не думаю, что это так. Скорее от всего, что происходит здесь. — Хорошо. Тару наклоняется к воде, не убирая руку, и он наверняка может упасть, поэтому Харон сжимает его запястье чуть выше браслета. Тару говорил, это называется четками и нужно для счета молитв, но обычно он перебирает бусины на нем, когда нервничает или сомневается. Харон невольно думает о перспективе попробовать прикоснуться к ним. Они с Тару толком не говорили о Боге и о том, что такое вера в него. Наверное, это к лучшему. Вряд ли кому-нибудь было бы приятно узнать, какой Бог на самом деле скучный зануда. В отличие от него, Харон хотя бы не создает себе ореол всемогущества. И не хвастается, что скоро в него поверят почти все. Обидно? Немного. Но зато у Харона есть совесть и уникальная личность. Видимо, море и правда в хорошем настроении. Или оно просто захотело послушаться Тару и не капризничать лишний раз. Признаться, иногда у Харона возникают разногласия с морем, и лодку несет в другую сторону. Или она плывет слишком быстро или слишком медленно, но Тару вполне доволен, поэтому ничего страшного, наверное, не происходит. Харон успевает несколько раз подумать о перспективе Врат для Тару, новом маршруте парома, отсутствии Даины и вредности моря, когда лодка наконец останавливается. Харон оглядывается. Он чуть не смеется от облегчения, понимая, что это не Последний остров. А потом ему хочется провалиться сквозь землю, потому что он узнает это место. Остров Надежды. Ну или остров ужасных слов одного наивного бога, как больше нравится. Тару выбирается из лодки и просто смотрит на Харона, стоя по щиколотки в воде. Это заставляет встать. Ситуация понятней не становится, вообще никак. Это просто маленький островок с плохими воспоминаниями. Но Тару все равно ведет Харона по линии берега куда-то подальше от лодки. — С твоего позволения, я бы хотел назвать это место по-другому, — говорит Тару, когда они проходят приличное расстояние. — Мне кажется, остров Сомнительной Надежды подойдет. Харон непонимающе моргает. — Ты… что? — Я пытаюсь поднять тебе настроение, — Тару останавливается. — И сказать кое-что очень важное. — Ты же не хочешь уйти? — Нет, — он снова начинает перебирать бусины на четках, — я хочу помогать тебе. Я знаю, обычно всем занималась Даина, и она не хотела, чтобы ты вмешивался, но сейчас ее нет, так что… — Ты не обязан… — Но я хочу, — повторяет Тару. — Я не могу заменить ее, это правда. Но тебе не нужно проходить через это одному, хорошо? — Тару… — И я, конечно, не могу посвятить служению тебе жизнь, но у меня уже есть опыт, и здесь гораздо больше времени и возможностей… — продолжает он почти отчаянно. — Мне не нужны твои жертвы, — Харон осторожно обхватывает его запястья. — Просто… спасибо, что ты рядом, и пытаешься мне помочь, и не злишься на меня… за все. Харон очень некстати вспоминает ту свою маленькую ложь насчет имени. Но они говорили об этом, и Тару сказал, что это был единственный способ сделать хоть что-нибудь. Наверное. В данный момент Харон уверен только в том, что слишком волнуется, чтобы нормально думать. — Я хочу сделать кое-что глупое, — на грани слышимости произносит Тару. — Отпусти меня, пожалуйста. Прямо сейчас. Харон с усилием воли размыкает пальцы и делает шаг в сторону. Тару решительно идет в сторону моря, и Харону начинает казаться, что сейчас он попытается куда-нибудь уплыть или утопиться, но Тару заходит в воду по колено и больше ничего не делает. А потом он замахивается, и в воздухе пролетает что-то маленькое. — Я закончил, — говорит Тару, возвращаясь. На его руке больше нет четок. — Больше не хочу связывать себя со всем этим. У меня есть бог, и было бы не слишком правильно вспоминать о ком-то другом. Харон смотрит на него, приоткрыв рот. Дует ветер, и с глубины острова Сомнительной Надежды — теперь он действительно так называется — приносит сорванные листья. Никто никогда… никто никогда не говорил Харону таких вещей. И он еще не чувствовал себя настолько… божественным для людей. — Скажи что-нибудь, — просит Тару. Харон закрывает рот. — Я… — должно быть, никто еще не придумал слов, чтобы выразить все, что он чувствует сейчас, — я… Или у него просто больше нет никакого шанса на вразумительную речь. Харон смотрит на листочек, запутавшийся в волосах Тару, и тянет руку, чтобы убрать его. Он абсолютно точно разучился думать. И, хорошо, ему вряд ли стоило прикасаться к волосам Тару без его разрешения. — Можно?.. — запоздало спрашивает Харон, все еще держа между пальцев листочек и чувствуя, что у него в груди что-то вот-вот взорвется. — Можно, — отвечает Тару. И улыбается. Именно той улыбкой, которую Харон хотел увидеть все это время. И в этот момент, чувствуя себя абсолютным безумцем, он наконец понимает, что ошибался. Это не осколки. Все это время в глазах Тару были звезды.