Море Стикс

Ему снова снится этот сон. Когда-то давно — безумно давно — казалось, что это похоже на реальность. Или гораздо лучше реальности, учитывая, что он о ней запомнил. Так или иначе, с годами это превратилось в кошмар, из которого невозможно выбраться, пока он сам не захочет закончиться. Тару хотел бы забыть все эти лица из своего прошлого. Они умерли очень и очень давно, и в человеческой истории вряд ли осталось хоть какое-то маленькое место для них и их имен. И единственный человек, знающий, что они существовали, никогда не вспомнит, как их зовут. Ему не нужно свое первое имя, у него есть это, у него есть все, чего в те времена еще не придумали, но каждый раз он чувствует эти жгуче-острый стыд и разочарование от самого себя. И каждый раз ему снится этот сон. — Почему ты остановился, братик? — маленькая девочка дергает Тару за рукав. Он знает, правда, он знает, что это его сестра, но ему так хочется, чтобы она была простой маленькой девочкой, которую он придумал во сне. Кто-то говорил Тару, людям снятся только те, кого они видели. Но на море Стикс нет детей. Остается только чувствовать, что в этом вечном кошмаре у него всегда будет разбиваться сердце. И ему всегда придется улыбаться ей так, как раньше. Так, как он уже не умеет. Потому что она тоже умерла очень и очень давно. — Я вспоминал дорогу, — говорит Тару. Все, чего ему хочется, это проснуться и забыть о девочке, обо всех детях из общины, обо всем, что связывало его с миром живых. И притвориться, что этого на самом деле никогда не было. Но Тару не просыпается, а они с девочкой идут на поле далеко за городом, чтобы собрать цветы и раздать их дома. Рим прославился гораздо больше, чем все, что когда-либо могли сделать люди, получавшие цветы с поля. Мать Тару видела в этом какое-то утешение, и он ни разу в жизни не сомневался в ее решениях. А потом он умер и понял, как это все-таки глупо. Может быть, это не самый худший кошмар. Может, худшее — это отречься от веры, которую они так трепетно защищали, забыть их имена и их язык, знать, что Рая и Ада не существует такими, какими их воспринимали матушка и отец. Может, худшее — быть умнее и лучше них и найти своего настоящего бога, а не идола из легенд, придуманных древними людьми. Может, худшее — это отдалиться от всего человеческого слишком далеко и найти в этом свой покой. Как же хочется проснуться. Тару возвращается домой и ставит корзину с цветами на стол. Девочка ходит за ним хвостиком так, словно он до сих пор ее старший брат. Тару кто угодно, но точно не этот человек. И он уходит из дома, петляя между узких улиц и переулков, чтобы она точно его потеряла. Когда закат раскрашивает небо в алый, Тару забирается на крышу мясной лавки и смотрит на солнце. Он проснется, когда оно скроется за горизонтом. Ведь, когда наступает ночь, у Тару появляются дела. Солнце садится. Кто-то внизу кричит, чтобы он спускался, иначе его поколотят, и он бросает вызов этому кошмару: он ведь не может умереть здесь еще раз, правда? Тару чувствует, как огромная рука обхватывает его лодыжку, и его вот-вот стащат вниз и изобьют. При жизни его часто били, но, признаться, он уже отвык от боли. И ему совсем не хочется возвращаться к этому. Ему хочется вернуться домой. Тару распахивает глаза. Он все еще чувствует остывающую крышу лавки и хватку чужих пальцев на своей лодыжке. Он старается успокоиться и смотрит в потолок, считая трещины. Но это не помогает. Это никогда не помогает. Пахнет пылью, и здесь никто не убирался очень долго. Тару не слишком горит желанием узнать, насколько долго. Но ему придется выйти отсюда и снова узнать, что все изменилось. Это глупо, но он так боится, что когда-нибудь проснется спустя столетие и не угонится ни за морем Стикс, ни за людьми, ни за Хароном. Так и будет, но это будет нескоро. И тогда Тару все-таки задумается над перспективой Врат и вечного небытия. Потому что тогда он наконец будет уверен, что больше не нужен, чтобы все работало. Ему не нравятся эти мысли. Они всегда появляются после долгого сна, и их скорее нужно разогнать чем-то приземленным и хорошим. Тару медленно встает и с осторожной улыбкой смотрит на синий плед, которым его укрыли. Потом на календарь на стене. Числа и даты в человеческом исчислении ни о чем ему не говорят, но рядом с ними кое-кто всегда пишет количество суток. Почти три суточных года. Не так уж плохо. Судя по рассказам Харона, обычно Тару просто отключается. Пару раз это было посреди диалога, иногда Харону приходится искать его, а однажды… неважно, впрочем. Но каждый раз Тару просыпается в постели под одеялом, и это значит больше, чем можно произнести вслух. Он подходит к окну. По крайней мере, остров Сомнительной Надежды еще не затонул. Последнее, что помнит Тару — они с Хароном обсуждали проект железной дороги. В какой-то момент — уже после той истории с Ютой и провалившейся попыткой Киты уйти через Врата — Харон загорелся идеей поездов на море Стикс. К тому же, ежедневный экспресс от широкого берега гораздо проще контролировать, чем почти полсотни маленьких лодок самопровозглашенных паромщиков. Вот черт. Этим же тоже нужно заниматься. Каждый раз, просыпаясь и чувствуя себя Спящей Красавицей из сказок, Тару пытается отогнать мысли о том, как много он пропускает. Ему нужно заняться накопившимися делами. Или заняться хоть чем-нибудь. Харон обычно приходит по вечерам, но, судя по солнцу, сейчас только полдень, и Тару не собирается ждать его еще неделю. Кто-то должен объяснить ему текущую ситуацию или — еще лучше — сказать, где находится Харон сейчас. Тару находит все это довольно ироничным. Он так долго избегал острова Сомнительной Надежды из-за людей здесь, но в итоге очнулся в этом проклятом хостеле и понятия не имеет, какие отношения с Китой его связывают сейчас. Кажется, они закончили на достаточно положительной ноте, но, судя по опыту, многие люди обижаются, когда кто-то из их окружения пропадает на несколько лет, ничего не объяснив. Ему Тару точно ничего не собирается объяснять. Он варит себе кофе на кухне и пытается вспомнить, куда делись его часы. В современном мире людей, вроде как, такие уже никто не носит, но Тару всегда нравилось доставать их из кармана и чувствовать их вес на ладони. Смотреть на свое запястье довольно глупо. Человечество вообще часто придумывает глупые вещи и считает их верхом технологий и прогресса. Часы на стене показывают 19:18. Значит, через несколько часов Кита уйдет к себе, и Тару сможет выйти и обойтись без странных вопросов в духе: «Какого черта я тебя не заметил?», а все подобные вопросы утомляют. И вообще излишни. Тару еще не знает, куда пойдет, но здесь ему точно делать нечего. Как бы он ни старался, он не может забыть этот ужасный сон. Он кажется реальнее, чем вся обстановка вокруг. Взгляды сестры на Тару, нагретая солнцем крыша лавки, голос матери и семнадцать молитв, которые он повторял про себя, чтобы удостовериться в том, что помнит их. Это не его жизнь, это уже много сотен лет не его жизнь, и никого из тех людей уже не существует. Тару бы правда хотел сделать вид, что никогда не жил. Потому что тогда можно не думать о том, что ему стоило родиться в другое время. В те древние времена лучше было вообще никому не рождаться. Впрочем, человечеству редко везет с хорошими днями. Тару дожидается, пока рабочее время Киты закончится, и еще раз пытается найти где-нибудь свои часы. Что-то подсказывает ему, что Харон все-таки забрал их. Тару много раз говорил ему, чтобы он обменял какую-нибудь безделушку и обзавелся своими, но это бесполезно. И возвращать свои часы придется долгими уговорами и аргументами, почему жизнь без часов невыносима. А, может, они просто разбились или потерялись. Тогда будет жаль. Ключи от апартаментов висят на крючке рядом с входной дверью. Тару очень надеется, что Кита даже не подозревал о его нахождении здесь. Иначе это было бы странно, и они бы точно никогда больше не смогли общаться. Тару не нравится неловкость. А еще ему не нравится, когда кто-нибудь осознает, что у него тоже есть слабые места. И тем более ему не нравится компромат на себя. Ему вообще много чего не нравится. Скрипящая, как сейчас, лестница. Люди, которые пытаются узнать больше, чем нужно, и лезут не в свои дела. Еще множество других людей с неприятным характером. Указания, что делать, бессмысленные дорожные указатели, несоответствующие реальным направлениям, ужасные сны с глупыми вещами, которые призваны разорвать ему сердце, невнятная или медленная речь, грязь, чужие странные привычки, громкие звуки и… — Какого черта?! И внезапно разрушенные планы на незаметное исчезновение. Кита сидит за стойкой регистрации. Тару оценивает обстановку. Он хмурится из-за четырех стаканчиков из-под кофе и двух пустых бутылок газировки. Кита выглядит сонным и сбитым с толку. Тару скрещивает руки на груди и выжидающе смотрит на него, пока Кита изумленно таращится в ответ. Если уйти сейчас, может, это и сработает. У Киты явно не хватает быстроты реакции. Тару все-таки решает сжалиться над ним. — Который час? — спрашивает он и машет рукой перед лицом Киты, когда тот не реагирует. — Почти десять утра… какого черта? — Ты это уже спрашивал, — спокойно замечает Тару. — Значит, часы идут неправильно. Я думал, тебя здесь нет. — Как ты здесь… что вообще… — Кита проглатывает половину букв. — Ты был наверху? И как давно? — Тебя это не касается, — отрезает Тару. — Мне нужно найти Харона. Я думаю, он забрал мои часы. — Ну конечно, ни «привет», ни «извини, что меня не было пару лет, а потом я просто вылез из своей конуры». Я забыл, с кем разговариваю, точно, — Кита закатывает глаза. — От меня ты что хочешь? — Чтобы тебя здесь не было, — Тару пожимает плечами. — Но раз ты здесь, скажи, где Харон. — Я понятия не имею, — Кита с выражением страдания заглядывает в пустой стаканчик из-под кофе. — Обычно только вы двое знаете о местоположении друг друга. — Сейчас я не знаю, — Тару начинает чувствовать себя неловко. — Прекрати позориться, убери свой мусор. — Какой же ты… — Кита зажмуривается. — Я могу ему позвонить. — Я сомневаюсь, что он рядом с телефоном. Это глупое предположение даже для тебя. Кита зачем-то поворачивается боком к Тару и показывает ему странное устройство у себя в ухе. Это только доказывает одно из прошлых утверждений. Люди в основном придумывают бесполезные вещи и называют их прогрессом. — Это пейджер, я недавно нашел несколько штук, могу и тебе дать… — Просто выясни, где он. Не говори обо мне. — Вы поссорились, что ли? Тару презрительно прищуривается. Кита разводит руками и что-то шепчет себе под нос, пока ждет ответа на звонок. Теперь, когда Тару об этом думает, он почти уверен, что Харону бы правда понравилось что-то такое. Его всегда привлекали все эти бессмысленные вещи. И, возможно, это действительно удобнее, чем искать Харона по всем островам, чтобы сказать что-то в духе: «Я проснулся, и меня уже все раздражает». Впрочем, можно и не говорить. Харон бы понял. — Он сказал, у него встреча с этими… «паромщиками» в порту, — говорит Кита, кривясь, когда звонок заканчивается. — Порт, я полагаю, где-то на Портовых островах. — Новая земля… — Тару задумчиво смотрит на него. — Я думаю, я успею к концу встречи. — Почему вы оба говорите «новая земля»? — Потому что это не твое дело. — Ты невыносимый. — Я ухожу, — Тару отворачивается. — Не уверен, что хочу сюда возвращаться. — Может, подождешь здесь? — спрашивает Кита заметно дружелюбнее. — Не успеешь же. И я могу сказать, что хочу встретиться. Тару останавливается. Если он не успеет, он останется и без связи, и без малейшего понимания, где находится Харон. А еще он не уверен, что Память находится там, где он ее оставил. Он проглатывает все комментарии на тему того, что ему не хочется проводить время с Китой. По крайней мере, пока он не уберет весь свой мусор. — Ладно, — вместо этого говорит Тару. Кита еще раз звонит Харону по своему пейджеру. Приходится пнуть его, когда он чуть не раскрывает Тару. Пусть это будет сюрпризом. К тому же, если Харон узнает, что Тару проснулся, он бросит все дела и попытается оказаться здесь почти моментально. А это недопустимо. Тару берет себе кофе, более активно заставляет Киту прибраться и принимается ждать. Кофе из автомата на вкус, как что-то горелое с сахаром. Гетта делает гораздо лучше, но Тару и так пришлось разговаривать с Китой, и он не уверен, что вытерпит еще хоть кого-нибудь из людей. Какая-то женщина спускается по лестнице и, не обращая на него никакого внимания, шаркает к стойке регистрации. Кита разговаривает с ней в вежливой и дружелюбной манере, которая, очевидно, не соответствует образу человека, способного завалить весь свой стол мусором и после отказаться убираться. Тару сделал ему одолжение, когда заставил его все выбросить. Кита обсуждает с женщиной время для следующего собрания группы поддержки. Еще одна абсолютно бесполезная вещь. Тару всегда говорил, что это не имеет смысла, потому что большинство людей, которые туда ходят, возвращаются в мир живых через широкий берег. Лучше бы они просто сидели у себя в комнатах и не высовывались, как некоторые. Вся эта обстановка почему-то напоминает о той девчонке, Юте. Судя по словам Киты, она не ходила в группу поддержки. Она просто сводила всех с ума и усложняла работу Тару. Но даже для него она уже превратилась в не совсем свежее воспоминание. И все-таки иногда Юта была не так плоха. Тару понравилось, как она разбила Ките нос. Правда она пыталась сделать что-то с Хароном, но на это уже можно закрыть глаза. Ничего страшного ведь не случилось. Так или иначе, ожидание в конце концов вознаграждается. Харон приходит через несколько часов с двумя стаканчиками нормального кофе, — может, от Гетты, может от кого-то еще — и, пока он абсолютно точно не замечает Тару и начинает дружелюбную беседу с Китой, можно наблюдать со стороны удивительное явление: Харон в естественной среде обитания. Довольно мило. За все время попыток проснуться, ожидания в апартаментах и ожидания в холле Тару, кажется, успел немного соскучиться. Это глупо, не для него же три года прошло, в конце концов, но это всего лишь удивительное обаяние Харона. К слову, можно было бы и смотреть по сторонам, большое спасибо. — Ты очень странно себя ведешь, — констатирует Харон, все еще не отдавая Ките кофе. Честно говоря, тот его и не заслужил. — Еще с того момента, как ты мне позвонил. Тару хочется поблагодарить мироздание за свою смерть, потому что, во-первых, очевидно, он бы не узнал, что такое кофе, при жизни. И во-вторых, что важнее, в него бы вряд ли влезла третья порция за это время. Кто-то ему рассказывал, что от избытка кофеина можно начать дергаться. Видимо, Кита переборщил с этим еще при жизни. — Дело в том, что… — Привет, — Тару все-таки плавным движением встает с продавленного кресла и подходит к Харону. — Как у тебя дела? Ему не слишком нравится, что это все происходит перед Китой. Потому что то, как Харон смотрит с приоткрытым ртом и моргает от изумления, заставляет задуматься. Тару едва заметно качает головой, предупреждая все слова и действия. Это выглядит комично. — Было… было не очень, но теперь все в порядке! — излишне эмоционально восклицает Харон. — Ты будешь кофе? — Как мило с твоей стороны, — Тару бросает самодовольный взгляд на Киту и забирает у Харона второй стаканчик. — Серьезно. Я даже спрашивать не буду, — Кита закатывает глаза. — Меня не существует, я уже понял. — Но у тебя же есть автомат, разве нет? — Харон непонимающе моргает. — Извини? — Да забей, я тебе позвонил только из-за него, — Кита кивает в сторону Тару. — Я работаю, вообще-то. — Если ты не против, я думаю, мы… — Он не против, — Тару отходит в сторону двери. — Бывай, Кита. — Да пошел ты. Харон на прощание машет Ките рукой, и он такой довольный, что Тару самому совсем немного хочется улыбаться. Но он быстро вспоминает и про свой сон, и про то, где только что был Харон. Со всем этим нужно что-то делать. Ну, только с частью про новых «паромщиков». Тьфу. Это и раньше раздражало, но теперь еще и выводит из себя. За все время, сколько Тару находится на море Стикс, никто не додумывался до такой наглости. Раньше у людей было уважение к богам. Осталась только глупость. — Я скучал, — наконец говорит Харон. Он, абсолютно не комментируя эту ситуацию, отдает Тару часы и пожимает плечами, словно в этом нет ничего такого — одолжить чужую вещь на несколько лет, даже не спросив разрешения. Тару быстро прячет их, и тяжесть в кармане пиджака дает ему некоторое подобие спокойствия. Теперь все, что ему нужно при себе, на своих местах. Они проходят мимо улицы с магазинами и заворачивают в старый район, в котором когда-то жила Мира. Теперь там не живет никто. Видимо, островной совет все-таки решил заняться этим, потому что вместо старых покосившихся домиков Тару видит только пустырь с обломками стен. Когда-нибудь здесь будут новые дома, может быть, даже небоскребы. На это было бы интересно посмотреть. — Я тоже. — Правда? — Те несколько часов, пока я сидел с Китой, — Тару усмехается. — И во сне тоже. — Что тебе снится? — Все то же, — он вздыхает. — Это довольно… удручающе, я бы сказал. Но я в порядке, правда. — Мне никогда ничего не снилось, — Харон задумчиво смотрит на свой стаканчик кофе. — Тебе и спать-то не понравилось. — Потому что это бесполезная трата времени. — Иногда хочется просто отключиться, чтобы… я думаю, чтобы время быстрее прошло, — Тару замедляет шаг. — Хотя три года — это слишком. — Ты почти ничего не пропустил. — Хорошо, — он кивает. — Хотя мне все еще не нравится, когда тебе грустно. А тебе, очевидно, из-за этого тоже грустно. — Сейчас я просто рад, что ты здесь, — Харон пожимает плечами. — Поговорим обо всем потом. Тару молча соглашается. Они выходят к берегу, с той стороны пляжа, где почти никто никогда не бывает. Море выглядит спокойным. Во сне моря не было, только поле и этот шумный вечный город, и, наверное, это к лучшему. Море Стикс успокаивает. А в вечном сне о жизни невозможно успокоиться. Почти полный штиль. Хочется как можно скорее выбраться отсюда и просто уплыть куда-нибудь на Памяти, чтобы никто не трогал. После этой прогулки, конечно же. Так всегда. Нужно быстро входить в курс дела, чтобы знать, что происходит, и как на это повлиять, и есть ли вообще смысл в этом влиянии. Но сначала стоит просто остановиться и осознать себя в безопасности. Или вообще ничего не осознавать. Поэтому Тару всего лишь наблюдает за непривычно тихим Хароном. У этого наверняка есть причины, которым вряд ли можно обрадоваться. Со всем можно разобраться позже. Главное, Харон сказал, что он рад возвращению Тару. Некоторое время они ходят вдоль берега с опустевшими стаканчиками из-под кофе. С моря дует ветер, и волосы Харона превращаются в неопрятное нечто. Более неопрятное, чем обычно. Тару тянет рукава пиджака вниз. Становится прохладно. Он не уверен, что дело в погоде. Странное предчувствие медленно разрастается под ребрами, течет по рукам и застывает в кончиках пальцев. Если его худшее опасение подтвердится, это будет значить, что ничего и никогда уже не будет прежним. И Тару не знает, как спросить об этом. Казалось бы, он не должен упускать такие вещи из виду, потому что они связаны с Хароном, потому что это слишком важно, чтобы это упустить, но Тару всего лишь человек. И, к сожалению, человек из древней эпохи, который уже не должен существовать даже на море Стикс. Честно, конкретно этот факт его никогда не волновал. Нигде нет записанного правила, а все издержки и так известны. — Мне нужно задать один вопрос, — говорит Тару. — Можешь не отвечать. — Тогда это тоже будет ответом? — Вроде того, — он останавливается и осторожно держит Харона за предплечье, чтобы тот тоже остановился. — Что с Аидом и Персефоной? — А что с ними? — Харон моргает. Ладно, это хороший знак. — Ты говорил, что они собираются уйти, — напоминает Тару. — Точно, — Харон, кажется, чувствует определенную неловкость. — Ну, я думаю… они передумали? Это было несколько лет назад, и с того момента мы виделись пару раз, ты помнишь… Тот ужин Тару очень хотел бы забыть. — И еще, пока тебя не было. Вот. — Хорошо. Тару оставляет все комментарии о том, что несколько лет в размахе вечности — всего лишь секунда. Харон, как и все боги, знает это гораздо лучше. К тому же, учитывая, что до этого он видел Аида и Персефону столетия назад, это больше похоже на прощания. Но сейчас Тару позволяет себе облегченно вздохнуть и улыбнуться. Харон в ответ светится широкой улыбкой. — Скоро будет открытие железной дороги, — говорит он. — Кажется, я успел. — Возможно… возможно, я хотел, чтобы ты присутствовал? — Очень мило с твоей стороны, — Тару старательно сдерживает улыбку. — Теперь еще быстрее буду добираться с одного конца новой земли на другой. Прелесть. — Нужно же с чего-то начинать, — Харон пожимает плечами. — И это будет весело. Как будто ты хоть раз видел поезд. Пожалуй, он прав. Все эти глупые человеческие вещи, связанные с прогрессом. Иногда в них есть какой-то толк. Например, когда люди начинают сходить с ума и забирают работу у богов или когда боги сами сходят с ума и считают, что огромная гудящая махина на рельсах — это аттракцион. Но Тару солжет, если скажет, что ему самому не интересно посмотреть на это и быть одним из первых пассажиров. Вторым. Первый пытается найти урну на пустом пляже, чтобы выбросить стаканчики из-под кофе, и мочит чистые кроссовки в первой же волне. Теперь, когда настроение Харона снова в приподнятой норме, можно за него не беспокоиться. Что бы ни случилось с теми «паромщиками», это немного подождет. Пара десятков лет, и железная дорога пойдет над морем. Тару внезапно останавливается. Он, не моргая, несколько секунд смотрит на Харона, осознавая свою мысль. Поезду нужен машинист. И… вот черт. Это будет так глупо. Харон, видимо, прочитавший шок на лице Тару, смеется и убегает вперед, чтобы все-таки выбросить эти проклятые стаканчики из-под кофе. Тару остается на месте, пряча улыбку за рукавом пиджака.

***

Таким образом, все, что ему нужно — это несколько хороших разговоров, Память и необъятное море Стикс. Тару уже не может вспомнить, видел ли он когда-нибудь его край. Он думает, нет. Это к лучшему, потому что некоторые вещи все-таки не должны иметь конца. Вечность — это жестокая шутка времени, но бесконечное пространство — это что-то невыразимо восхитительное. Как только новости о покорении неба и космоса дошли до Тару, он был готов перечитать все учебники на тему вселенной, ее расширения и всего такого. В какой-то степени он понимает, почему Кита хотел посвятить свою жизнь звездам и почему у него не вышло. Все это сводит с ума, особенно там, в мире живых, где все кажется таким незначительным и быстротечным. Но, если бы Тару выбирал, он бы предпочел нынешнюю современность любой другой эпохе. Кто бы что ни говорил про культуру потребления, экологию и так далее, он бы просто пил кофе, читал научные статьи про космос и работал на какой-нибудь верфи. Раньше такие мысли причиняли только ненужную боль, но со временем это превратилось в своеобразный курс движения. Все-таки приятно знать, куда стремиться, чтобы не отставать от всех остальных. Возможно, спустя столько времени Тару наконец начал понимать Харона в вопросах человечества. Пока оно показывает здесь свои лучшие черты, его легко идеализировать. Но Тару еще помнит, какие люди на самом деле. Кто-то излишне добр, кто-то излишне жесток. В том, как и за что он умер, не было никакого смысла. Нужен был кто-нибудь из еретиков, как их тогда называли, чтобы выместить на нем злость. Так психиатры отмечают, что в детстве серийные убийцы обычно мучают животных, потому что не понимают, не хотят понимать ничего о чужих страданиях. Чем отличается бездушное животное от человека, которого не считают за человека? От внезапной злости Тару Память резко тормозит, и брызги воды на пару секунд закрывают весь обзор. Конечно, он соврет, если когда-нибудь скажет, что в то время относился к язычникам лучше, чем они к нему. Но ему было запрещено проявлять гнев, и все, что он мог — это читать проповеди и надеяться, вдруг кто-нибудь одумается. Возможно, дело было даже не в пожарах, а в проповедях. Они просто видели его лицо слишком часто, и это явно приводило их в бешенство. В любом случае. В какой бы форме небытия ни были все те люди, Тару явно выиграл у них в вопросах смерти и послесмертия. А, учитывая какой короткой была его жизнь, это значит гораздо больше. Мотор Памяти перестает гудеть, и в этой тишине есть только море и сам Тару. Ему некуда спешить, до ночи еще далеко, а все это время, как он знает, — всего лишь секунда в размахе вечности. Хоть несколько лет сна, хоть несколько часов посреди моря Стикс, бесконечность сводит все это на нет. И вот так она сводит с ума. Иначе люди давно бы перестали страдать по пустякам и бояться вечной жизни. Как и боги, впрочем. Сейчас Тару позволяет себе подумать о том, что, возможно, все не так плохо. Аид и Персефона действительно могли ошибиться в своих суждениях и отпустить все это. Людям не нравятся боги, особенно старые, это правда, но почему-то каждый, кого встречал Тару, так или иначе слышал о них. А это уже кое-что значит. Вот он, например, просто доисторический реликт по этой логике. Но ему и не нужна вера человечества. Ему нужна вера одной конкретной личности. А еще осознание своей правоты. Может быть, думает Тару, пока он находит свои способы помогать другим, этого достаточно. Даже если не слишком амбициозно. В любом случае, он мог бы назвать себя счастливым. Общественное мнение — это точно не то, за что стоит цепляться ни реликтам прошлого, ни могущественным богам, ни современным людям. Может быть, думает Тару, с Аидом и Персефоной все-таки обойдется. У них ведь есть мозги, в конце концов.