Он все еще здесь.
Прежде чем Тару видит утреннее небо, затянутое тучами, прежде чем он успевает почувствовать каждую ссадину на своих руках и лице, к нему приходит это недолгое облегчение. Словно его в последний момент помиловали, и совсем-совсем ничего не произошло, он готов не думать обо всем, что было до этого. Как будто отчаяние резко вырвали у него из груди, как сердце, и не осталось ничего, только опустошение.
Всего секунда на радость, правда? С этим ведь никогда не бывает просто.
Над морем Стикс занимается рассвет. Когда Тару оборачивается, он видит густой лес, как и всегда, темный и таинственный. Царапины на коже начинают жечь, и на него наваливается такая усталость, словно еще чуть-чуть, и он потеряет сознание здесь, на широком берегу, и проснется… проснется.
Тару зажмуривается так сильно, чтобы стало больно, потому что от боли спать хочется чуть меньше. Вот почему, правда, почему это должно было произойти? Ему хочется рассмеяться или расплакаться, потому что вся эта ситуация настолько нелепа, что он даже злиться не может. Так просто не бывает. Но, конечно, если и бывает, то обязательно с ним.
У Тару нет времени жалеть себя, думать или пытаться понять, почему нельзя было просто
поговорить нормально. Он так долго боялся, что когда-нибудь Харон вернется сюда и все забудет. Забавно. Тару слишком много раз прокрутил в голове этот сценарий, и, если он хоть что-то понимает в работе божественных свитков и правил, он не может не знать, что будет дальше. Это должно пугать, потому что он почти уверен: вот это настоящий конец для большей части его воспоминаний. Это должно приводить в ужас, потому что, кажется, он действительно был в мире живых. У него была еще одна жизнь, и это что-то за гранью его восприятия и понимания.
Вот бы не оказаться древним стариком прямо сейчас.
Это все настолько неправильно, ненормально и нереально, что Тару не может по-настоящему испугаться или поверить в это. У него остается только здравый смысл, ведь остановиться хоть на мгновение и попытаться осознать — значит поддаться сну, окончательно проиграть и погрузиться в новый круг отчаяния. Тару так устал от отчаяния и боли.
Есть большая вероятность, что он больше ничего не вспомнит? Ну и пусть. Пусть его больше не будет, он забудет все самые важные и прекрасные моменты своего существования. Он подумает об этом позже. Испугается тогда же.
Сейчас нужно найти Харона.
Без него это не будет иметь никакого смысла. Тару не готов терять себя где-то на широком берегу и в полном одиночестве испытывать метафорическую смерть своего «я». У него осталось так много слов, что сон можно отложить на ближайшие парочку столетий. В прошлый раз Харон так и не дал ему права выбора. Пусть разбирается со всем этим сейчас.
Это почти весело.
Нет, правда, кто, кроме Тару, мог попасть в такую ситуацию? С Хароном никогда не было просто и логично, всегда есть что-то, что не может понять ни один человек, но в этот раз он превзошел сам себя. Если у Тару будет такая возможность, лет через сто он еще припомнит абсолютно все, что произошло за последние несколько месяцев. Вряд ли будет.
На Харона злиться все еще не получается, Тару не совсем понимает, каким именно должен быть их последний настоящий разговор. Ему стоит попросить, чтобы Харон выбросил из головы всю эту глупость про человеческую жизнь. Пусть просто всегда будет рядом, этого и так было достаточно. Тару ведь не хотел ничего большего.
Он упрямо идет в сторону порта, потому что Памяти здесь нет. Конечно, черт возьми, ее здесь нет, и остается только рассчитывать на то, что прошло не слишком много времени. Тару не может допустить мысль, что ему могло бы понадобиться оставаться в мире живых надолго, это было бы…
не в его стиле. Впрочем, не в его стиле вообще попадать в мир живых.
Пожалуйста, ну хоть сейчас, пусть все подчиняется обычной, закономерной и простой логике, а не неведомой логике Харона.
Тару прекрасно понимает, почему он это сделал. Хотел бы не понимать, правда, это слишком даже для него. Врата, вечность, человеческое сознание и страх утраты, и каждая причина была очередной рвущейся нитью. Даже боги не вечны. Как можно просить вечности у человека?
Но, конечно, быть рядом с Хароном — значит иметь определенные привилегии. Например, попадаться под руку его подходам к решению проблем. Обычно их всего два: пытаться сбежать от ответственности или создать новые проблемы, чтобы не думать о старых. Удивительно, как у него получилось совместить две этих вещи.
В любом случае, Тару не за что его прощать. Пусть только Харон будет в порядке и не сделает еще хуже. С остальным можно справиться и разобраться.
Он ускоряет шаг. Тару чувствует, как время заканчивается, и он снова играет в эту дурацкую игру — попробуй угадать, сколько тебе осталось и сколько потом от тебя останется. Он так устал, и у него есть все причины, чтобы остаться здесь и попробовать понадеяться на чудо. Чуда не произойдет, с ним уже очень давно произошло одно конкретное чудо, но это будет неважно.
Если Тару не поторопится, Харон точно сделает еще целую кучу глупых, ужасных и грустных вещей. И в первую очередь навредит самому себе.
Да и как можно отказаться в последний — возможно, скорее всего, почти точно — раз увидеть его? У Тару правда нет времени на злость и сожаления, у него есть уверенность, что все эти игры с жизнью и смертью просто так никому не обходятся. В любом случае, что бы ни произошло дальше, он возьмет с Харона клятву больше ни за что не пытаться спасти его без предупреждения.
Рядом с портом рассыпались лодки и катера общества паромщиков, и Тару почти не так сильно возмущает их существование, потому что расписание парома потерпело окончательный крах. С этого расстояния видно огромную очередь умерших, превратившуюся в разноцветное нечто на черном песке.
Тару обходит очередь, и никто из паромщиков его не узнает. Это почти всегда было к лучшему, но ему нужно как можно быстрее найти Харона без балласта и свидетелей, которых надо распределять по островам. Так невовремя, ужасно невовремя, все происходит не по плану, и нужно просто перетерпеть это и ни о чем не сожалеть.
Если теория Тару верна, для него все уже достаточно очевидно. Он редко ошибается и еще реже не доверяет самому себе, и чувство сонливости и усталости пытается задушить его, как только он останавливается. Возможно, у Харона получится все исправить, но, даже если нет, это ничего. Тару просто очень хочет, чтобы он знал: все в порядке. Пришлось чуть-чуть задержаться, но он дома. И ему всегда есть, к кому возвращаться.
Однажды у него уже пропали воспоминания. Они вернулись слишком быстро, и это почти ничего не изменило, но в тот день Тару встретил Харона. Если так будет и в этот раз, он согласен. Надеяться на лучшее бесполезно — одна из многих вещей, которые вообще можно уяснить в вечности. Если все обойдется… перестраховаться все равно будет не лишним.
Тару думал, с Аидом и Персефоной все обойдется. В какой-то момент он даже думал, с безумной идеей Харона о мире живых все обойдется. Тару больше ни за что не будет надеяться на глупости. Лучше приятно удивиться своему дальнейшему существованию, чем в последний момент осознать собственную ошибку.
Вот бы у Харона потом получилось простить самого себя.
С ним всегда так было: сделать ужасную глупость, а потом винить себя несколько лет и не пытаться хотя бы немного подумать и прийти к логичному выводу. Тару уже очень давно знает, на что он подписался, когда решил остаться рядом с Хароном, но он был уверен, что все это закончится где-нибудь у Врат. Точно не миром живых и точно не ощущением, что от него вот-вот ничего не останется без упоминания небытия.
Харон больше всех на свете ненавидит ошибаться. Может, это из-за ответственности, которую он ненавидит почти так же сильно, как ошибаться, может, из-за его наивности, потому что каждый раз его благие намерения просто выходят из-под контроля. За пару тысячелетий он так и не осознал, что даже загробный мир слишком сложен для его обезоруживающей доброты. Это по-своему прекрасно, но все свои ошибки он обычно доводит до катастрофы.
Тару пытается концентрироваться на Хароне и на представлении о том, что с ним, потому что, если он не будет это делать, он вернется либо к ужасному желанию заснуть у кого-нибудь под ногами, либо к перспективе потерять все свои воспоминания. Это страшно. На самом деле, если эта мысль задержится у него в голове, его просто парализует от ужаса, и ничего уже точно не случится.
Ну хватит. Тару привык решать проблемы постепенно и последовательно.
Он замечает знакомую фигуру среди всех этих паромщиков. Их разговоры словно проходят сквозь Тару, и у него не получается понять, о чем они говорят. Он весь обратился в собственные мысли, словно пытается успеть обдумать их все, пока это еще возможно. Но этот человек обязан ему помочь. На море Стикс все помогают друг другу, ведь так?
— Эй! — кричит Тару, переходя на бег. — Эй, Саил!
— А? — он оборачивается, и его ошарашенный взгляд словно возвращает Тару в реальность. — Это вы?
Саил вступил в общество паромщиков, как только переехал куда-то на остров Заката из хостела. Тару помнит об этом, потому что в последние несколько месяцев они несколько раз виделись, и этот парень, видимо, считает своим долгом рассказывать, как он устроился и как у него дела. Тару всегда был достаточно благодарным слушателем, он научился не обращать внимание на слова других и вовремя кивать так давно, что можно сказать, он умел это всегда. Но все то время, пока Саил находится на море Стикс, Тару нужен был хоть кто-то, кто не знал, что мир пытается разрушиться. В какой-то степени они нашли общий язык. И его болтовня неплохо отвлекала.
— Почему ты на меня так смотришь?
— Я… я… — Саил начинает заикаться. — Мне сказали…
— Быстрее, — Тару щелкает пальцами у него перед лицом, еще немного, и придется начать кричать. Почему люди думают так медленно?
— Мне сказали, вы ушли через Врата! — отлично, теперь Саил кричит.
— Я прямо перед тобой, — Тару закатывает глаза. — И мне нужна твоя помощь.
—
Вы на широком берегу!..
— Ты тоже.
— Я здесь работаю, — Саил, бедняга, сейчас с ума сойдет. — Что…
что…
— Заткнись и лезь в свою лодку.
Удивительно, но это срабатывает. Саил закрывает рот и послушно возвращается на свой катер. Все больше людей оглядываются на них, но Тару плевать, конфиденциальность не имеет значения, когда он вот-вот отключится. Первая задача выполнена, он нашел способ выбраться отсюда. Осталось понять, где, черт возьми, сейчас Харон.
— Заводи мотор, — тем же тоном произносит Тару. — И не дай мне заснуть.
—
Да что вообще происходит?! — Саил с ужасом смотрит на него. — Вы не можете появиться на широком берегу и ждать, что я буду считать это нормальным!
— Могу, — Тару пожимает плечами. — Ты случайно не знаешь, где Харон?
— Знаю. Все знают, где Харон, — бурчит себе под нос Саил, пока заводит мотор. — Если бы вы не дали мне имя, я бы с вами не разговаривал. И к себе бы не пустил.
Тару предпочитает игнорировать это замечание.
— Где он?
— В порту, — катер плавно отходит от берега. — Он устроил собрание наших на площади, сказал, что теперь он не при делах, и заперся на пароме. А потом Кита сказал, что вы ушли. Я подумал, это как-то связано. Вы всегда появляетесь вместе, и я подумал…
— Ясно. Тогда нам нужно в порт.
Не проходит и нескольких секунд, чтобы Саил снова не заговорил.
— Что будет, если вы заснете?
— Ничего хорошего, — Тару не собирается объяснять ему все свои логичные и вполне объяснимые догадки. — Когда это было?
— Что было?
— Когда Харон…
— Устроил сцену? Неделю назад, может, дней десять, не больше, — небрежно бросает Саил. Молчание становится достаточно тяжелым, чтобы он понял, что что-то не так. — Суточную неделю! Клянусь, только вот ночь закончилась.
Это хорошо. На самом деле, лучше, чем Тару мог рассчитывать. Конечно, он знает, даже в мире живых ему бы вряд ли отшибло мозги настолько, чтобы захотеть там остаться, но неделя, да даже две недели — это… занятно. Вот бы еще получилось выяснить, что он делал в мире живых и как у него получилось оттуда выбраться. Хотя… путь обычно одинаковый для всех. Тару постарается не думать об этом слишком много, а то еще и голова разболится.
Саил продолжает говорить. Он рассказывает о прошлой ночи, потом переходит на все эти слухи о Хароне в обществе паромщиков. Не только недавние, скорее все, что произошло с того момента, как Саил умер и оказался здесь. Со стороны звучит ужасно: никто почти ничего не знает, только то, что паром перестал нормально ходить по расписанию почти суточный год назад, и время от времени где-нибудь на разных островах появляются люди, утверждающие, что это конец моря Стикс. Почти как конец света.
Тару думает, они все полные идиоты. А еще он старается держать глаза открытыми и почти не моргать, чтобы ненароком не заснуть. Но мысли все равно путаются, и слегка нервный голос Саила, приглушенный звуками работающего мотора и волн, успокаивает. Тару понимает его через слово, и ему кажется, он слышит какую-то очень странную сказку про безумцев и глупых людей.
— Эй! Не засыпайте!!! — кричит Саил. Катер резко уходит вправо, и Тару бьется головой обо что-то металлическое. Больно, но действенно.
— Это издевательство над старшими, — он раздраженно трет ушибленное место.
— Вы сами сказали, чтобы я не давал вам заснуть.
— Без насилия.
— Тогда говорите со мной! — Саил быстро оглядывается. — Я же все это рассказываю, чтобы вы не заснули.
Это… имеет смысл. Не настолько, чтобы Тару признал это вслух, но он больше не возмущается. Боль где-то в области виска сонливости точно не добавляет, так что можно считать, насилие сработало. Он едва не говорит Саилу, что тот может столкнуть его в море, если все будет плохо, но это уже чересчур. Пусть лучше болтает, у него неплохо получается говорить о глупостях.
— Теперь ты молчишь, — замечает Тару.
— А вы были в мире живых, да? — неожиданно спрашивает Саил.
— Как я мог быть в мире живых?
— Я же не совсем тупой, — он звучит немного обиженно. — Вы ужасно хотите спать, пропали и появились где-то на широком берегу и не знаете, где Харон. Кита говорит, если вы не знаете, где он, значит что-то произошло.
— Ты еще больше Киту слушай.
— Но он же прав. Помните, когда мы познакомились, и я нашел вас…
Тару остается только тяжело вздохнуть.
— Вы к нему слишком строги, — Саил все еще старается говорить вежливо, и это выглядит комично, потому что он всю дорогу только и делает, что отчитывает Тару и возмущается. — Он же не совсем ужасный.
— Ты не заметил, что я про всех так говорю? Наше… общение с Китой — это точно не то, что может тебя касаться.
— Вот и он говорит так же, хотя… — Саил, кажется, погружается слишком глубоко в эти размышления. — Мне кажется, мы с ним неплохо ладим, хотя мне наши говорили, что с ним невозможно хорошо ладить, но я обычно от широкого берега перевожу всех на остров Сомнительной Надежды, мне там нравится, а Кита часто…
— Хватит про него,
пожалуйста, — Тару дергается от мысли, что, возможно, последние моменты, которые он проведет в себе и при своих воспоминаниях, будут разговорами о Ките. Или о ком-нибудь еще, кроме Харона. Потому что его все еще надо найти и, видимо, вытащить с парома.
— А хотите, я легенду расскажу? — спрашивает Саил. — Это у нас рассказывают, пока рассвета ждем или на собраниях делать нечего. Я ее уже раз десять слышал.
— Что за легенда?
— О лесе на широком берегу.
Тару почти уверен, что это как-то связано с тем, что происходило почти двести лет назад. Это было незадолго до того, как он в очередной раз уснул на год, а Харон решил работать у мадам Иширы и познакомился с Мирой и Геттой. В то время почти ничего не происходило, Тару было ужасно скучно, и его единственным настоящим развлечением были истории о геополитике в мире живых и романтизм в литературе. В какой-то момент он даже думал, что сам мог бы написать книги гораздо лучше тех, что ему попадались, а у людей — иронично — появился интерес к процессу умирания, науке и спиритизму, так что они начали строить догадки о связи с миром живых. Тару к тому моменту уже достаточно знал о вещах на широком берегу, количество пассажиров Памяти постепенно росло, и ему было необходимо, чтобы абсолютно ни у кого не возникло желания лишний раз отправиться посмотреть на лес или порт.
Так что он написал штук десять страшилок про широкий берег, разослал их во все редакции — не только Ишира умела писать статьи — и стал ждать. В конце концов, он своей цели добился, и, пока не появились паромщики, никому даже в голову не приходило, что на широкий берег можно попасть.
Сейчас вспоминать об этом почти весело. У Тару всегда были проблемы с тем, чтобы долго не спать, и теперь это похоже на глупую шутку. Он-то думал, худшее — это засыпать на несколько суточных лет и каждый раз просыпаться в немного новом мире. Оказалось, у него есть очень вероятная перспектива не проснуться вообще. Метафорически.
Если так подумать, все это оказалось… чем-то бессмысленным. Не истории про широкий берег и не все, что произошло с Тару за эти сотни лет его существования, а скорее мир живых, свиток и так далее. У него появилась возможность прожить обычную человеческую жизнь в мире, где люди гораздо реже хотят прибить кого-нибудь за веру, и он просто… ну, Тару отказывается верить, что он мог умереть случайно. Хорошо, что у него не так много времени, чтобы над этим думать.
С другой стороны, боги еще более глупо обходились с этой возможностью. Никто, кроме Харона, даже не хотел рассматривать мир живых как перспективу для дальнейшего существования, и они просто упрямо уходили через Врата и искренне считали вечность предпочтительней.
А если… если… Нет. Об этом нельзя думать, вообще никак, это глупо, и Тару отказывается допускать эту мысль. Он слишком хорошо знает Харона, он бы ни за что не ушел через Врата, он бы не… что может натворить за неделю слегка сошедший с ума бог? Его бы никто не остановил, если бы он захотел, и Саил сказал, он заперся на пароме, и вряд ли кто-то его видел, и он ведь…
— Вы не заснули? Вы так долго не отвечали…
— Нет, — Тару чувствует, как у него внутри все холодеет. — Можешь рассказать.
До новой земли осталось совсем немного, и он уже почти не хочет спать, потому что ужас от осознания, насколько предположение про Харона и Врата реально, не дает ему пошевелиться. Тару знает, как работает его мышление, знает, как у него все непросто с драматизмом и ощущением себя, когда ему плохо.
С того момента, как ушли Аид и Персефона, не было практически ничего хорошего. И Тару вообще не мог предположить, что нужно думать еще и в этом направлении, потому что кое-кто ясно дал понять, кто и зачем отправится в мир живых. Вот бы все было в порядке.
Вот бы все было в порядке, ну пожалуйста.
— В общем, я знаю, вы вряд ли мне поверите, но кое-кто из наших рассказывал, что его давний знакомый знал человека, который пытался пройти через лес. Хотя бы чуть-чуть, чтобы посмотреть, что там, — начинает Саил. — Это было лет пятьсот назад, наверное, понимаете? Очень-очень давно.
Тару пытается сконцентрироваться на том, что это неожиданное начало, а не на том, сколько всего можно успеть сделать за неделю. Например, умереть в мире живых или уйти в небытие через Врата. У него дрожат руки, он не может допустить, чтобы это было правдой. Тару сам был согласен уйти, это правда, но у него были причины, и… и Харон сам себе устроил такие же причины.
Да почему. Почему всегда вот так.
— И у него получилось! Я понимаю, как это звучит, но он смог туда заглянуть и пройти немного, — Саил звучит так воодушевленно, словно не он только что говорил, что слышал об этом уже раз десять. — Он сказал, в лесу есть ручей с пресной водой, но так и неясно, куда он впадает. Я не понимаю, как он понял, что вода пресная, потому что кто-то говорит, она ядовитая, но как они-то выяснили ее ядовитость? И, я имею в виду, как вообще может быть что-то ядовитое для мертвых? А еще он заметил маленький домик вверх по ручью, но не решился туда идти, потому что боялся застрять где-то посередине или вернуться в свое несомненно мертвое тело и задохнуться в гробу. Так что он постоял там, а потом ушел и рассказал только перед тем, как отправиться к Вратам. Вот. Другие лучше рассказывают, если честно.
Тару уверен, это все неправда. В лес невозможно пройти, он бы знал, потому что… ну, он бывает на широком берегу довольно часто, и это логично. Тару уже очень давно решил, что вся эта кромка леса и деревья — это настоящий край мира. Он пытался найти его в море, но это было бесполезно, и тогда он пришел к выводу, что все сходится на широком берегу. Довольно сложная концепция для тех лет, и он смог сформулировать ее намного позже.
Суть в том, что по-настоящему мертвому нельзя сделать последний шаг к лесу, даже если очень хочется. Впрочем, Тару это не заботило с того момента, как он впервые после смерти попал туда. И он, черт возьми,
вообще не мог подумать, что Харон этого не понял. Это было… это было без малого две тысячи лет назад,
у людей меняются приоритеты!..
Еще чуть-чуть, и Тару просто разрыдается перед Саилом, и это будет последней каплей. А ему нужно оставаться в сознании, найти Харона, взять с него обещание быть в себе и попытаться исправить эту катастрофу со сном, воспоминаниями и всем остальным. Слишком много для обычного утра.
Тару решает не говорить Саилу, что вся его «легенда» — бред одного из сумасшедших паромщиков. Он ведь не настолько жестокий.
— Хорошая история. Мне понравилась, — вместо этого говорит он. На большую реакцию у него уже не хватает сил.
— Ого.
— Прекрати язвить.
— Я просто сказал «ого»!
— Ладно, — Тару пожимает плечами. Он уже видит, как новая земля постепенно приближается. — Спасибо за помощь.
Саил связывается с кем-то из паромщиков по их внутренней связи. Почта, пейджеры, рации и жалобы на отсутствие Интернета — все это слишком быстрые изменения. Конечно, Тару знает, в мире живых существуют технологии, которые он не может себе представить, но в мире живых никто и не застал ручной труд, мотыги и Римскую империю. В такие моменты он чувствует себя ужасно древним.
Будет ли так еще хоть когда-нибудь?
Катер причаливает, и Тару уже собирается уйти, когда Саил окликает его. У Тару внутри все чешется от вида парома, еще чуть-чуть, и он побежит туда, у него нет лишнего времени, он понятия не имеет, что сейчас с Хароном, и ему больно, беспокойно и откровенно ужасно от того, что вот-вот произойдет. Или уже произошло.
Эта история ведь не должна закончиться совсем плохо, правда же?
Тару оборачивается к Саилу, и тот смотрит на него своими огромными печальными глазами, словно сам не знает, что хочет сказать.
— Где вы были в мире живых? — спрашивает Саил совсем тихо.
Тару наконец вспоминает, как недавно тот умер и как мало ему было лет. Наверняка Саил до сих скучает по своей жизни. Все его родственники и близкие с большой вероятностью еще живы, и они точно так же скучают по нему. В день, когда они познакомились, Тару хотел вернуть его домой. Но не всем везет. Хорошо, что Саил не выяснил это на широком берегу.
— Вспомню — расскажу, — произносит Тару. Звучит, как обещание. Пусть им и будет.
Легко раздавать обещания, когда будущее похоже на неизвестность, в которой «тебя» в привычном понимании уже не существует.
— Так вы все-таки там были! — Саил чуть не выпадает из собственного катера. — Удачи вам. Надеюсь, паром снова будет ходить.
Тару кивает ему и наконец уходит, не оглядываясь. Надежда — вещь непостоянная, но в их случае лучше уже ничего не придумать. Слишком много «но», еще больше вопросов и переменных, и Тару очень давно хотел снести какую-нибудь дверь. С метафорическими дверями у него получилось не слишком хорошо, остались только двери на пароме.
Если Харон все еще здесь, — он должен быть здесь, — как его искать? Там сотни и тысячи кают, паром сам — как огромный плавучий остров, и Тару не знает и половину секретных ходов там. Он не то что заснет, он еще раз умрет, пока будет искать Харона. Невозможная задача. Так близко, черт возьми, и ему нельзя поддаваться отчаянию, но он смотрит на эту громадину, и она смеется ему в лицо.
Тару ненавидит, когда над ним издеваются.
Когда он подходит достаточно близко, он видит, что трап спущен. По крайней мере, ему не придется никуда прыгать и лезть. Люди проходят мимо, иногда оглядываются на паром, словно еще не привыкли, что с расписанием все плохо, и почти сразу забывают об этом, как о недоразумении.
Удивительная черта человечества — не замечать катастрофу у себя под носом.
У входа сидит старик, которого Тару пару раз видел на собраниях паромщиков. Он бросает на прохожих подозрительные взгляды, и один его вид вызывает раздражение. В прошлые разы Тару старался не показываться, он правда не понимает, где и как его мог заметить Саил, тем более рядом с Хароном. Возможно, Кита слишком много болтает. Или Саил просто знает, как замечать вещи.
Тару подходит к старику, и тот напрягается и бросает очень подозрительный взгляд уже на него. Это какая-то шутка. Тару не смотрит на старика, ему плевать, кто и что здесь делает. Он поднимает голову: паром не подает признаков присутствия хоть кого-нибудь, он выглядит почти заброшенным и ужасно одиноким, и Тару отказывается верить, что это может быть связано с уходом Харона.
Неделя — слишком маленький срок, верно? Он не мог все бросить прямо сейчас, он бы подождал, он бы… он бы так не поступил. Это же Харон, он всегда улыбается, его меланхолии проходят так быстро, что их сложно заметить, законченный оптимист, он не умеет относиться к вещам слишком серьезно. Неделя, две недели — все это секунды в размахе вечности.
— На паром нельзя, — громко говорит старик. — Господин паромщик попросил его не беспокоить.
Серьезно? Тару даже знать не хочет, каким образом это прозвище снова появилось. Очень давно, когда он только попал на море Стикс, все приближенные Даины называли Харона именно так, и это было… не слишком хорошо. По крайней мере, Харон каждый раз, едва услышав это, немного расстраивался. Вот откуда люди вытаскивают всю эту древность?
— Он поставил вас, идиотов, охранять паром? — насмешливо спрашивает Тару.
— Там нет замка, так что некоторые из нас вызвались… парень, правда, нельзя, я же сказал.
Даина, прошлое, широкий берег, несбыточные надежды, замки, глупые люди и все это — да пошло оно к черту.
— Мне плевать, — Тару делает шаг вперед. — Мне нужно с ним поговорить.
— Я же сказал…
— Я сказал, что мне плевать!
Тару обычно ни на кого не кричит. Тем более, на незнакомых людей. Старик, похоже, пребывает в небольшом шоке, потому что обычно на море Стикс царит вся эта атмосфера «здесь тебе помогут, здесь все очень добрые», но не сегодня. Сегодня Тару собирается разобраться со всеми проблемами и… исчезнуть. У него нет времени об этом думать.
Он идет дальше, и ему даже немного жаль, что не придется выбивать никакие двери. На середине трапа он чувствует, как кто-то неожиданной хваткой вцепляется в его плечо. Когда Тару оборачивается, он видит все того же старика с перекошенным от злости лицом.
— Нельзя туда, говорю!
Сегодня не будет никаких выбитых дверей, и это прискорбно. Но всегда можно сделать что-нибудь еще, так что Тару просто сталкивает старика в воду. Хорошо, что на море Стикс невозможно утонуть.
Пока старик барахтается и сыплет проклятиями, Тару просто проходит на паром, и… и ничего.
Усталость снова возвращается. Осталось совсем чуть-чуть, а ему все больше хочется сесть где-нибудь здесь и уснуть. Может, если Харон никуда не ушел, он найдет его. В конце концов, у Тару есть еще маленькая надежда, что все не так плохо. Все обойдется, да?
Может быть, Харона уже нет нигде. Может быть, он где-нибудь в другом месте, прячется у Гетты или только направляется к Вратам. Рассвет — подходящее время. Самый невероятный финал этой истории. Тару больше ничего не вспомнит, а Харона больше не будет. Раньше он думал, что согласен, чтобы было наоборот, но теперь он знает: он действительно согласен только на вечность. Никаких компромиссов.
Тару найдет Харона, и все будет хорошо, и ему правда плевать, что там люди и мироздание себе придумали.
Если вы не можете прийти к богу, сделайте так, чтобы бог пришел к вам. Довольно простая мысль, и Тару собирается упомянуть ее где-нибудь в своих мемуарах еще через тысячу лет. Это будет потрясающая и очень-очень длинная история о любви, дружбе, жизни, смерти и о том, как он гениально спасает положение каждый раз, когда оно требует спасения.
Тару почти уверен, если Харон здесь, он точно услышит. Звать его — достаточно глупо, и Тару, скорее всего, разрыдается, пока будет это делать. Он заходит в первый попавшийся коридор. Сколько здесь этажей? Сколько здесь коридоров? Чудесные милые безделушки на стенах и постаментах. Должно быть, какие-то из этих вещей застали Даину.
Уродливая ваза быстро летит на пол. Она не разбивается только из-за ковра, так что Тару приходится поднять ее и бросить в стену. Звон фарфора эхом раздается по узкому коридору. К черту Даину и мысли о Даине. Надоело уже.
Тару методично проходится по трем этажам парома, не щадя ни одной увиденной вещи. Это помогает снять напряжение и не пытаться уснуть, но только Харон либо слишком далеко, чтобы это услышать, либо уже ни на что не реагирует. Как долго можно бить статуэтки и ломать картины, чтобы привлечь внимание?
У Тару нет ни одной идеи, где может быть Харон. Мостик, какая-нибудь каюта, машинное отделение или вообще…
что угодно. Возможно, ему пора признать, что это бесполезно, а он только что перепортил кучу вещей. Возможно, ему нужно подняться куда-нибудь, где будут микрофон и динамики и кричать, пока не сядет голос.
Или Харона здесь нет.
— Где ты?
Ничего.
— Я дома!
И снова. Голос Тару точно так же, как звон хрусталя и хруст холстов, эхом раздается по коридору, и этого так мало, этого недостаточно, этого уже никогда не будет достаточно. Сдаться — худшее, что можно сделать, но он так устал. Тару чувствует, как по лицу начинают бежать слезы, и больше всего он хочет, чтобы сейчас произошло какое-нибудь чудо, и Харон просто появился буквально из ниоткуда, и это было бы… это было бы здорово.
Тару уже готов поверить, что его действительно здесь нет. Разве, если бы он был где-то на пароме, он бы не услышал весь этот шум? Наверное, проведя столько времени рядом друг с другом, в некоторых вопросах они начали мыслить одинаково. Тару больше всего хотел, чтобы Харон был счастлив, и в итоге… все закончится здесь? Они познакомились на пароме, Тару не хочет забывать этот день, он не хочет забывать ничего, что связано с Хароном, если он заснет сейчас, он может никогда не вспомнить его улыбку, смех и вопросительную интонацию в каждом слове.
Должно быть, это и было причиной, почему Тару так быстро умер во второй раз. В мире живых сложновато помнить о своих богах.
Он прислоняется к стене и закрывает лицо руками. Он невероятно устал от всей этой боли, он устал искать Харона, он устал задавать себе вопросы и держаться. Столько всего произошло за последний год, обычно такое и за тысячелетие не происходит. Есть что-то заманчивое в том, чтобы забыть обо всем. По крайней мере, он не узнает, как именно закончилась их история.
Где-то на грани помешательства и окончательного бессилия Тару кажется, что он слышит шаги.
— Мне же…
о господи.
Забавно. Это похоже на голос Харона, но он бы никогда так не сказал. Вот, о чем Тару успевает подумать. Это забавно.
А затем его руки обхватывают холодные пальцы, он чувствует, как его поднимают на ноги, и он боится открывать глаза, потому что все это уже может быть сном. Он проснется, забудет собственное имя, и, конечно, Харона здесь не будет. Тогда нет смысла просыпаться.
— Тару?.. Тару, ты… — ему приходится открыть глаза, потому что, когда его зовет этот голос, сопротивляться бессмысленно.
Харон стоит перед ним. Так близко, и у него такое странное выражение лица — что-то между страданием и облегчением. Тару чувствует холодные пальцы Харона, обхватившие его запястья, он видит его, он поверить не может, что действительно нашел его.
—
Что ты здесь делаешь? — удивительно, как можно уместить столько боли и нежности в один вопрос.
— Я вернулся домой, — Тару пытается улыбнуться, но он не может перестать рыдать, еще чуть-чуть, и он начнет заикаться.
— Ты должен быть в мире живых, — Харон оглядывает его, и Тару просто хочется, чтобы он немного помолчал и дал на себя посмотреть. Больше сейчас не нужно. Больше вообще уже не будет нужно.
— Я должен быть здесь, — Тару осторожно высвобождает руку и поправляет его волосы, чтобы не мешались. — На море Стикс. С тобой.
Волосы Харона. Одна прядь у виска побелела, и Тару понятия не имеет, что это значит, что это должно значить в мире богов, но это выглядит… он привыкнет к этому. Это почти мило. Главное, он нашелся. Все остальное уже так неважно.
Внезапно все слова, которые Тару хотел сказать при встрече, перестают иметь всякий смысл. Харон и так об этом знает.
— Ты будешь здесь, когда я проснусь?
— Я не…
— Все хорошо, — Тару снова пытается улыбнуться, и у него почти получается. У Харона в глазах стоят слезы. Вот ведь. Плачет по каждой мелочи, — Ты хотел, как лучше.
—
Тару…
— На твоем месте я бы поступил так же, — он переплетает их пальцы. — Просто пообещай, что ты будешь здесь.
— Я… я… я обещаю.
Вот и славно. Тару обнимает Харона, и, пожалуй, его объятия — лучшее место, чтобы уснуть и не знать, кем ты проснешься. Будь они в мире живых или где угодно, это бы ничего не изменило. Харон почти на грани слышимости шепчет, что все будет хорошо, теперь и навсегда.
Остается только ему поверить.
***
Ему снова снится этот сон. Они с сестрой собирают цветы на поле за городом, и она плетет венки, вплетая в них белые ленты. Тару наблюдает, как она ловит мышь-полевку за хвост и позволяет ей пробежать по своей руке. Все это кажется почти нереальным. Она смеется, и ее смех похож на перезвон колокольчиков, но она не говорит с ним. В этих снах его сестра всегда хочет, чтобы они говорили.
Обычно она выглядит младше. Обычно Тару отказывается думать о ней как о своей сестре. Обычно ему больно и хочется проснуться, но теперь ему так спокойно, словно ничего плохого и правда больше никогда не произойдет. Когда Тару пытается обратиться к ней, он не находит подходящих слов, и он все собирает и собирает цветы, а корзина не может наполниться. Сестра откладывает первый венок и начинает плести второй.
Они пришли сюда с рассветом, но Тару видит, как солнце медленно ползет по небу. Сестра вплетает в венки белые ленты, на ее пальцы садятся бабочки, и она улыбается, и смеется, и совсем ничего не говорит. В ее волосах путаются разноцветные лепестки, и она такая маленькая и хрупкая. Тару не может различить черты ее лица, он не помнит, как она выглядит, но, должно быть, она похожа на него.
Когда он тянет руку, чтобы коснуться ее плеча, на его запястье чего-то не хватает. Сестра наконец смотрит на него. У нее покрасневшие от плетения пальцы, и кожа потрескалась от стирки и уборки и теперь снова кровоточит. Она встает, покачнувшись, и осторожно надевает последний венок на голову Тару. Белая лента свисает и закрывает один глаз, и она, широко улыбнувшись, поправляет ее, задевая его щеку горячими пальцами.
— Вот и готово, — тихо-тихо говорит сестра. — Нам пора прощаться.
— Почему?
— Я больше не приду, — она садится рядом с Тару и подтягивает колени к груди. — Ты ведь хотел, чтобы я ушла. Я знаю.
Ему вдруг становится так стыдно, потому что она права. Тару никогда не говорил ей об этом, но она уже такая умная, и, конечно, она догадалась.
— Теперь не хочу. Давай останемся здесь.
Она не должна уходить из-за него. Если она уйдет, Тару снова будет больно, и он никогда не сможет простить себя за это. Но сестра снова смотрит на него, и у нее такая же добрая и понимающая улыбка, какую он когда-то видел в собственном отражении. Прошло так много времени. И она так давно умерла.
Тару не смог застать ее взросление. Он никогда не узнает, что с ней было дальше, но он никогда не жалел о том, что остался там и дал ей и тому мальчику сбежать. Он мог бы попытаться убежать вместе с ними, но их могли догнать, и все было бы кончено для них троих. А его сестра, наверное, выросла красавицей. И тот мальчик, наверное, всегда старался помогать слабым. И тоже называл ее сестрой.
— Я не могу остаться, — с грустью говорит она. — Тебе нужно меня забыть.
Ее слова похожи на осколок льда, попавший в сердце. Вот, почему так спокойно. Тару всегда боялся воспоминаний о ней, о семье, о своей жизни и обо всем, что знал тогда. Но теперь все это будет неважно.
— Но это хорошо, — продолжает она. — Некоторые вещи должны остаться в прошлом.
— Человека создают его воспоминания.
— Что тебе даст страх перед скорой смертью? Что тебе дадут лица людей, которых ты никогда не увидишь? — сестра обхватывает его лицо руками. Ее горячие пальцы жгут кожу. — Иногда лучше забыть обо всем плохом.
Но ведь было и хорошее. Цветы на этом поле, голос мамы, когда она читала молитву и говорила, что Бог всегда защитит праведников. Дети, которым Тару рассказывал истории об удивительных местах. Он не может забыть свою жизнь, какой бы короткой и незначительной она ни была в размахе вечности.
— Я знаю, тебе страшно, — шепчет она. — Но ты справишься. Что бы ни случилось, сколько бы событий и лет ты бы ни забыл, ты останешься собой.
Точно. Вот, о чем речь. Сестра опускает руки, и Тару отворачивается. Она никогда не была настоящей, и она говорила не только о его жизни. Это было бы слишком малой платой за нарушенные законы мироздания, верно?
Солнце медленно опускается по небосводу.
— Он хотел, чтобы ты был счастлив.
— Я знаю, — Тару зажмуривается. — И я знаю это гораздо лучше тебя.
— Я у тебя в голове, — напоминает сестра. — Может, тебе есть, за что стоит его простить?
— Я все равно это забуду.
— Это то, к чему приводят жертвы, — она осторожно кладет руку ему на плечо, — кому-то будет больно. Оставь это здесь. Даже если ты ничего не вспомнишь, пусть оно будет хоть где-то.
Тару больше не может дышать. Он задыхается, потому что она права, потому что ему обидно, а он ничего не вспомнит, и все это происходит из-за Харона. Это было ошибкой, это было неправильно, и Тару
нужны его воспоминания, он хочет помнить каждый момент своей жизни и своего существования на море Стикс. Но он знает, их больше не будет, их заберут, не спросив, и ему никто не дал права выбора.
Харон хотел как лучше, у него были причины, он потерял самых старых друзей, он узнал об уходе Миры через несколько лет после того, как она ушла, но это ведь… это ведь неправильно. Он не должен был так поступать, он не должен был говорить, что собирается в мир живых, он… он самый большой на свете дурак, и Тару понятия не имеет, как будет дальше.
Обида жжется под ребрами, слезы жгут щеки, и это так несправедливо. Это просто несправедливо, потому что он знает, никто не сможет исправить все, что произошло за последнее время. В конечном счете кто-то остается ни с чем. И почему-то это снова происходит с Тару.
— Как можно злиться на кого-то так сильно и любить его еще сильнее? — спрашивает он.
Когда он смотрит на сестру, она улыбается.
— С чувствами никогда не бывает просто, — она качает головой. — И он тоже это знает.
— Я не хочу, чтобы… чтобы это закончилось.
— Тогда не закончится, — обещает сестра. — Ты справишься. И он тоже. Время ведь придумано не просто так.
Когда-то, еще совсем недавно, Тару хотел забыть так много вещей. Как она и сказала, оставить только хорошее и никогда не оглядываться на плохое.
— Что будет дальше?
— Я не знаю, — честно говорит она. — Я — всего лишь твои воспоминания обо мне. Ты не помнишь моего имени, но разве это важно?
У Тару нет подходящего ответа.
Больше они не говорят. Он не собирает цветы, а она не плетет венки, и они смотрят на этот город, Рим, и все, что он оставит после себя. Когда-нибудь даже он превратится в руины. Разве люди многое помнят о своей истории? Их воспоминания, все наследие предков так ничтожно по сравнению со всем, что происходило.
Память человека недолговечна. Может, у Тару есть шанс начать все сначала. Может, это ничего не изменит. Сестра сказала только то, что он и так знал. И перед ними раскинулись неизвестность и цветочное поле.
— Мне пора уходить, — говорит она, вставая. — Прощай.
Тару встает вслед за ней и берет ее за руку, останавливая.
— Останься. Еще ненадолго.
— Хорошо.
И они стоят там, и закат разгорается по небу, окрашивая его в алый. А под ним, укрытый тенями и светом, стоит Вечный Город. И кажется, что он тоже горит.
***
Проснувшись, он чувствует себя уставшим. Он не может вспомнить, от чего устал, у него есть только это ощущение тяжести в теле и запах пыли и чего-то очень знакомого. Ему нужно несколько секунд, чтобы вспомнить свое имя. Кажется, его зовут Тару. Когда он пытается заглянуть глубже, в затылке начинает щекотать, словно для этого еще не время.
Под закрытыми веками пляшут цветные пятна образов. Женщина в пижаме и черной шляпе, девочка с плюшевой игрушкой, музыка, замок и абсолютно белая девушка с очень несчастным лицом. Тару почти уверен, это то, что ему снилось. Слишком далекие и слишком размытые образы, чтобы это было правдой.
Когда он открывает глаза, он видит бело-черную сгорбленную фигуру, сидящую на полу. Они находятся в странной маленькой комнате, похожей на каюту на корабле. Но Тару смотрит только на фигуру рядом. Здесь не должно быть так много белого. Он, кем бы он ни был, терпеть не может носить что-то светлое.
— Это ты, — хрипит Тару, и кто-то перед ним почти сразу оборачивается и чуть не падает. Неуклюжий, как и всегда.
— Ты меня помнишь?
Тару на мгновение задумывается. Он садится и осторожно кивает, словно от этого движения у него может разболеться голова.
— Харон, — произносит Тару на выдохе, и его имя звучит, как заклинание.
Видимо, это все-таки заклинание, потому что Харон так отчаянно обнимает его, что начинают болеть кости. Когда Тару немного неловко кладет руки ему на спину, он чувствует, как мышцы под его ладонями расслабляются. Он не совсем понимает, в чем дело, но его тело гораздо лучше знает, что надо делать. Отстранившись, Тару осторожно заправляет волосы Харона за ухо, и белая прядь у виска выглядит чужой и неестественной.
— Что еще ты помнишь?
— мы на… море Стикс? И, кажется, я умер.
— Хорошо, — Харон кивает, и он так широко улыбается, что Тару невольно хочется повторить его улыбку. Он знает, у него не получится. — Что-то еще?
— Я не… нет, — Тару качает головой. — Это очень плохо?
— Я не знаю, — улыбка Харона гаснет. — Но мы с этим разберемся, обещаю.
Сомнение в его голосе должно пугать, но Тару хочет верить в эти слова. Он чувствует, как что-то в его памяти начинает шевелиться, и даже не образы, отголоски образов и воспоминаний, связанных с Хароном, похожи на конфетти. Их так много, и они такие разные, и единственное, что Тару может из этого понять — им лучше держаться рядом друг с другом.
— Я долго спал?
— Нет, на самом деле… часов восемь? — Харон неуверенно отводит взгляд. — Обычно дольше.
Значит, бывает «обычно». Тару постарается не думать об этом слишком долго. Еще чуть-чуть, и он придет в себя, он знает, у него с этим всегда все было в порядке. Он не может не смотреть на лицо Харона. У него такие красивые глаза.
— Мы можем отсюда уйти? — спрашивает Тару. — Мне кажется, это неподходящее место.
— Мы на пароме.
— Я больше люблю берег.
— Правда, — Харон снова улыбается, только так грустно, что от этого что-то щемит в сердце. — Пойдем отсюда. Я устал здесь сидеть.
Когда Тару встает, Харон подает ему руку и так осторожно двигается, словно боится сломать что-то хрупкое. Возможно, самого Тару. Что-то в его сознании вопит о том, насколько это странно, но его все устраивает.
— Я так и не извинился перед тобой.
— За что?
— За то, что я идиот, — Харон сжимает его руку три раза. — Прости меня.
Это важно. На самом деле, так важно, что Тару готов разрыдаться, но только он сжимает руку Харона в ответ.
— Мне кажется… — он прислушивается к себе. — Мне кажется, я тебя простил.
Харон ничего не отвечает. У Тару столько вопросов, и ни один из них не касается его собственного прошлого и воспоминаний. Есть что-то еще, что почти ложится в правильные слова. Он вспоминает об этом, когда они спускаются по трапу, и какой-то старик бросает на него очень злобный взгляд.
Ах, да.
Какого черта произошло с Хароном?
***
Воспоминания возвращаются разномастными обрывками. Тару помнит, что ночь и день на море Стикс длятся гораздо дольше суток, но не понимает, почему Харон так настойчиво тащит его к определенному катеру в порту. Когда Тару честно говорит, что понятия не имеет, чего он хочет, Харон расстраивается и больше не пытается ничего показать.
Они проводят несколько суток, гуляя по островам, которые Харон называет новой землей. Тару знает, другие люди говорят, что это портовые острова, но эти слова кажутся чужими и неправильными. Новая земля подходит гораздо больше.
Там, где идет широкий мост, соединяющий острова друг с другом, проложили железную дорогу. Это было совсем недавно, и Тару заставляет Харона остановиться, чтобы посмотреть на поезда. Они проезжают каждые полчаса. Превосходное чувство времени, но в кармане не хватает тяжести часов, и, когда Тару спрашивает об этом Харона, тот не знает, что ответить.
— Эту железную дорогу…
— Открыли недавно. Я помню, — и правда. Помнит. — Мы там были.
Еще рано об этом судить, но у Тару есть теория: если напомнить ему о чем-то, он почти сразу сможет сказать, о чем идет речь. Он не говорит об этом Харону, чтобы лишний раз не давать надежду. Воспоминания ощущаются приятно — как хорошие истории, рассказанные близкими друзьями, крепкий кофе, сваренный в турке, или теплый плед синего цвета.
Тару давно не было так спокойно. Его ничего не тревожит, больше не надо соревноваться со временем и гадать, сколько еще осталось. Это ощущение осталось с ним без воспоминаний, и Харон не рассказывает о том, что случилось. Есть только отголоски эмоций, иногда слабые, как тихий шепот, иногда — как волна, накрывающая с головой. А иногда ему хочется крепко-крепко сжать руку Харона и никогда не отпускать.
За ним интересно наблюдать, особенно, когда он этого не видит. В нем столько маленьких действий, эмоции так быстро пробегают по его лицу, и он ни за что не может их скрыть. А, может, Тару слишком хорошо его знает. Это похоже на правду. Он не помнит, как они познакомились, не помнит, как решил быть рядом с Хароном, но когда-нибудь это изменится. И не изменит ничего.
Раньше изменения вызывали у Тару страх. Он знает об этом, потому что каждый раз это слово отдает болью и чувством утраты. Но теперь все будет по-другому. Что бы ни случилось дальше, страх больше не будет иметь значения. Тару понятия не имеет, чего он хотел раньше, но это то, чего он хочет сейчас.
Можно ли считать, что он остался тем же человеком? Ему кажется, да. Что об этом думает Харон, узнавать пока не хочется. С ним никогда не бывает просто, и его чувство вины сочится из каждого движения и каждого слова. Осторожность между ними — как хрупкий лед, еще не успевший полностью сковать воду. И Тару ждет.
На пятый день он начинает замечать странные вещи. Когда он уверен, что Харон стоит рядом, тот оказывается чуть позади. Когда они говорят о событиях многолетней давности, Харон забывает, о чем был разговор, словно это у него проблемы с памятью. Слишком много странностей, и они неправильные, и картинка пытается разрушиться раньше, чем о ней можно будет спросить.
И эта мысль вызывает такое раздражение, что Тару ненадолго теряется в нем. Один раз они уже не поговорили, и это привело к чему-то ужасному, а он не может вспомнить ничего стоящего. Хватит уже. Ему пора возвращаться к себе, а не обходить острые углы и делать вид, что у него есть терпение, чтобы молчать. Харон ведет себя странно, с ним что-то не так, с ним почти все не так, и он вот-вот рассыплется от этого чувства вины за все плохое.
По крайней мере, он не сбежал на несколько лет, как в прошлый раз.
Эта мысль вызывает нервный смешок. И Тару пытается понять, в чем именно его собственная шутка, но у него нет ни малейшего желания обращать внимание на прошлое прямо сейчас. Харон оборачивается к нему, и у него такой грустный взгляд, что от этого уже становится плохо. Ну пожалуйста, пусть он хоть
немного успокоится. Сколько можно страдать-то.
— Нам нужно поговорить, — произносит Тару во время прогулки по набережной.
Он продолжает пить кофе и наблюдает, как взгляд Харона из очень грустного превращается в почти отчаянный. У него дрожат руки, и он опускает голову, словно готов заранее покаяться во всем, о чем Тару, черт возьми, даже не помнит сейчас. Это глупо. Это так глупо и это бесит, потому что в этом вся проблема. Все в порядке, он же сказал о прощении и обо всем этом, что не так?
Тару хочется его обнять, пожалеть и сказать, что все будет хорошо, но он уверен, если он действительно это сделает, Харон перестанет функционировать и окончательно утонет в чувстве вины. Ну, тогда все, как обычно. Пора вставлять ему мозги на место.
— Я… — Харон давится словами, — я понимаю, если тебе это не нравится, и ты… я не могу тебя держать, я не могу представить…
— Прекрати, — Тару кладет руку ему на плечо и сильно сжимает. Другой он все еще держит опустевший стаканчик из-под кофе, и в данный момент это очень мешает. — Нам нужно поговорить о том, что происходит с тобой.
— А что происходит со мной?
— Ты… я не знаю, это просто раздражает.
— Я тебя раздражаю?
О, нет. Ну, хотя… ему полезно. Как там говорят? Клин клином? Вряд ли это поможет в данной ситуации, но Тару хочется хорошенько потрясти его, потому что это уже невыносимо. Почему так сложно подумать своей головой?
— Меня раздражает, что ты не можешь прекратить винить себя в том, что для меня уже неважно, — Тару сильнее сжимает его плечо. Это, наверное, уже больно. — Я хочу, чтобы ты был в порядке и был здесь, а не закрывался в своих мыслях о том, как все ужасно. Мне надоело тебя терять, клянусь, и это самая глупая причина, которую только можно выбрать.
— Ты не знаешь, что я сделал, и говоришь, что прощаешь меня! — Харон отшатывается от него и закрывает лицо руками. —
Вот это глупо.
— Расскажи мне.
— Я не могу.
— Тогда это не имеет значения, — Тару ставит стаканчик на землю, подходит к нему и отводит руки от лица. — Я все равно об этом узнаю, и я еще раз скажу, что прощаю тебя.
— Ты не можешь обещать, — Харон вот-вот расплачется. Или окончательно сломается.
— Могу, — Тару поправляет его волосы, и эта белая прядь у виска выводит его из себя. — Что с твоими волосами?
Если бы Харон уже не был настолько бледным, чтобы по цвету кожи соревноваться с бумагой, он бы точно побледнел. Тару не убирает руку и ждет ответа, и он видит, как брови Харона всего на мгновение изламываются, а затем он пытается улыбнуться и сделать вид, что в этом ничего плохого.
Тару знает ответ до того, как услышит его.
— Я хотел сменить имидж. Ну, мне было очень скучно, — Харон осторожно убирает его руку от своего лица и переплетает их пальцы. — Ты был… в другом месте.
В мире живых.
Вот оно. Вот, что случилось. Логическая цепочка наконец полностью сходится, и причина для отсутствия воспоминаний кажется такой очевидной, что Тару становится до боли обидно, как он не догадался раньше.
— Ты никогда не умел врать, — Тару старается выглядеть непринужденно. — Что с тобой?
— Я не… — он сдается. Все. Полная капитуляция. Достаточно быстро, честно говоря, быстрее, чем было бы, будь он в нормальном состоянии. — Я не уверен. Это ощущается как вечность.
— Что?
— Когда я нахожусь вне времени, — Харон опускает голову. — Возможно, этого было слишком много.
Это… неожиданно. И достаточно больно, потому Тару видит, как перед ним раскидывается вся эта извращенная логика того, кто нуждается в наказании для самого себя. Тару ненавидит, когда Харон так делает, потому что… потому что когда-то очень давно он сказал, что это ужасно. Харон и время плохо сосуществуют друг с другом, это правда, но друг без друга им еще хуже.
— И давно ты… — Тару правда не знает, что сказать. — Давно ты этим занимаешься?
— С момента, как все началось, — Харон выглядит таким несчастным, что у Тару сейчас сердце разорвется. — Сначала мне нужно было подумать, потом я не хотел расставаться с тобой, а в последние дни я просто… я не знаю. Мне кажется, у меня не было права двигаться дальше.
Все это похоже на вскрытую гнойную рану. За невероятной болью приходит облегчение, но оно, конечно, не навсегда. Этот разговор придется повторить, как и многие разговоры до этого. Сейчас достаточно того, что есть.
— Мы с этим разберемся, хорошо? — Тару не позволяет Харону сделать шаг назад. — Я больше никуда не денусь. И ты никуда не денешься, слышишь?
— Я…
— И мы будем двигаться дальше вместе. Вот и все. Как раньше.
— Как раньше уже не будет.
— Верно, будет еще лучше, — Тару, не отпуская руки Харона, ведет его прочь с набережной. — Нам нужно в одно место. Я хочу встретиться кое с кем. Кажется, мы забыли про друзей.
***
Остров Сомнительной Надежды не изменился. По крайней мере, это то, о чем Тару хочет думать, когда оказывается там. Слишком много воспоминаний, не связанных между собой, и что-то из этого вызывает горечь во рту. На берегу рядом с пирсом, как и всегда, нет людей. Здесь вообще почти нет людей, несмотря на наличие кафе Гетты. Пока Харон преувеличенно бодро рассказывает о том, как она пыталась до него достучаться, Тару пытается понять, что здесь произошло.
Он вспомнил не так много, как ждет от самого себя. Когда он сказал Харону, что хочет вернуться сюда, он был уверен, все встанет на свои места, едва он увидит это место. Но черный песок, как и везде, лежит на берегу, волны лижут бетонные блоки пирса, а катер с названием «Память» качается, будто его вот-вот унесет. Харон сказал, катер принадлежит Тару. Ну, видимо, шутка про память очень долго ждала своего часа.
Если так подумать, у Тару получается мыслить в рамках, которые, он уверен, были всегда. В этом плане ничего не изменилось, и, к сожалению, едва услышав имя Киты еще на новой земле, он не смог не скривиться от неприятного чувства. Нужно время, нужно больше историй, чтобы стереть пыль со своих воспоминаний, но Тару все равно чувствует раздражение, когда нет деталей, которые обязаны быть где-то рядом.
Это сложно объяснить. Он знает, как работает его мышление, и его бесит, что каждый раз в идеальной, абсолютно гениальной картине не хватает пары маленьких связующих. Дело не в том, что они важны. Дело в том, что они там были, и Тару знает об этом, но он не может понять, что это, пока ему не напомнят. Похоже на поиск непонятно чего, еще и вслепую. Что, если Харон забудет упомянуть какую-нибудь мелочь, и ее тень будет еще сотни лет маячить где-то там и откровенно мешаться?
Как же много вещей, с которыми нужно разобраться.
В конце концов, Тару старается воспринимать это как-то, что должно было произойти. Если он будет думать обо всем как об ответственности Харона без контекста, который он до сих пор до конца не может понять, они оба сойдут с ума. К тому же, у Тару есть подозрение, что все могло быть либо вообще не так, либо гораздо хуже. Прошлое, эти загадки и все, что он знает, больше похожи на занятную головоломку, чем на трагедию. Вот бы у Харона получалось воспринимать это так же.
— Нам пора идти, — наконец говорит Тару.
— Если тебе станет некомфортно, мы сразу уйдем, — обещает Харон. — Они иногда бывают…
— Я знаю.
— Но…
—
Я знаю.
Забавно, правда?
Пока они идут в сторону кафе, Тару не может отделаться от ощущения, что он что-то упускает. Нет, конечно, он знает, как эти люди себя ведут и что они могут ему сказать, но ему хочется вернуться в самое начало. Примерно в тот момент, когда он проснулся. Там была женщина в шляпе, и Тару почти уверен, что видел ее здесь. Но сейчас он знает про мир живых, и это слегка сбивает с толку.
Они подходят к кафе, и Тару оглядывает улицу, чтобы удостовериться, что он запомнил все правильно. «Кладовка дракона» — место, в котором лучше ни за что не появляться. И, кажется, Гетта терпеть не может ее хозяина. Остальные названия не вызывают никакой внутренней реакции и, наверное, Тару и раньше не обращал на них внимание. Как же с этим сложно.
Если бы ему сказали, где искать, если бы он знал, что за история с той женщиной в мире живых, было бы гораздо легче. Но Тару в основном не понимает, в чем дело, и ему остается только слушать Харона, вспоминать что-то из его историй и делать выводы.
Тару толкает дверь кафе, над головой звенит колокольчик и все, как раньше. Он с облегчением понимает, что узнает людей здесь. Гетта, как обычно, уже готовит кофе для них, Кита сидит на столе и читает комикс, а Саил пытается рассказать ему дальнейший сюжет. Кое-кого не хватает. Они замолкают и останавливаются, едва Тару делает шаг вперед, и Харон говорит что-то глупое и бессмысленное. Здесь должен быть четвертый человек, разве нет?
Пока Харон пытается выяснить, чем занят Кита, Саил подходит к Тару и задает несколько вопросов про широкий берег. И про самочувствие. И про все остальное, но это уже не так важно. Еще одна деталь головоломки встает на место, и Тару почти знает все, что произошло за последний год, включая его возвращение на море Стикс.
Но тут кое-кого не хватает.
— Где Мира? — спрашивает Тару. Саил удивленно смотрит на него.
— Кто?
— Она… — Тару даже не знает, как объяснить. — Просто Мира. Часто сидит здесь, любит головоломки, за ней постоянно таскается Кита.
Саил неловко пожимает плечами. Не мог же Тару ее выдумать, верно? Он помнит слишком много вещей, связанных с ней, и она знает, когда он попал на море Стикс, она умная, понимающая и умеет хранить секреты. Тару хотел спросить у нее, потому что Харон отказывается говорить на невеселые темы, но ее здесь нет, и…
— Она ушла, — неожиданно за спиной Тару появляется Кита. — Почти десять лет назад. И давай не говорить об этом, а то у нас всех испортится настроение.
Точно. Она ушла. Теперь никто, кроме Харона, не скажет, как Тару сюда попал, и они узнали об уходе Миры намного позже, и это было так странно, и он все еще скучает, а она даже не попрощалась, как и… как и кто-то еще, кого он, черт возьми, не может вспомнить. Это и правда портит настроение.
Как можно забыть о чем-то настолько важном? Так же, как можно забыть обо всем остальном. Но Гетта и Харон разговаривают о чем-то своем, и либо и правда не слышали этого вопроса, либо делают вид, что не слышали. Саил пытается незаметно отойти к ним, и Тару, кажется, даже до всей этой истории не понимал, как он успел вписаться в их компанию. Должно быть, Саил и сам не понимает.
Он просто крутится вокруг, делает неловкие вещи, и никто его не прогоняет. Так что, наверное, Тару остается принять это как должное и не думать лишний раз.
— Да подойти ты, я на тебя посмотрю! — кричит Гетта. Это здорово отрезвляет.
— Тебе же «моя рожа» не нравится.
— Это-то ты помнишь, ага.
Но Тару все равно подходит, а она отдает ему кофе. Такой, как ему нравится больше всего. Может, это Гетта привила ему хороший вкус, он не уверен, но крепкость подходящая и сахара совсем нет. То, что нужно.
— Выглядишь живенько, — замечает Гетта.
И шутки у нее хорошие. Вообще, если так подумать, кажется, Тару скучал по ней. Умение делать хороший кофе и шутить хорошие шутки — подходящие качества личности. Харон старательно пытается исчезнуть, чтобы поискать головоломки, но Гетта отправляет в подсобку Саила. Неплохо.
— Ну, все налаживается, — подводит итоги Гетта, когда Тару допивает кофе. — Вы все здесь, никто никуда не ушел, сейчас еще железную дорогу достроят, и мы с вами заживем.
— Ты точно издеваешься надо мной, — Харон роняет голову на стойку.
— Нет, но ты заслужил, — Гетта пожимает плечами. — Где там пацан ваш застрял, а?
— Ты сказала ему, где искать? — Кита с подозрением смотрит на дверь в подсобку.
— Так там все на видном месте.
— На видном месте и застрял, — Кита усмехается. — Знаете, а мне вот обидно, что…
— Не стоит, — предупреждает Гетта.
— Меня, как своего лучшего друга, Тару просто взял и забыл. Разве так можно?
Харон уже пытается спрятаться куда-то под стойку. В отличие от Гетты, Кита шутит ужасно. И с ним ассоциируются только глупые вещи, кофе из автомата и газировка, так что положительных качеств личности у него, кажется, нет. Но он мастерски умеет раздражать всех вокруг. Тару прищуривается и недолго смотрит на него, делая вид, что пытается вспомнить. Кита начинает дергаться.
— Это ты забыл, — примерно через пятнадцать секунд произносит Тару. — У меня отшибло память, а не мозги.
Кита возмущенно фыркает, Гетта с очень громким звуком хлопает его по плечу. Видимо, это и ощущается не очень, потому что Кита отпрыгивает от стойки и начинает ругаться. Когда Тару смотрит на Харона, тот улыбается. Вот так, как нужно. И на душе становится полегче.
Саил возвращается из подсобки с кучей коробок с настольными играми, а потом все начинают спорить, во что играть первым. Гетта обещает Ките, что он проиграет в любом случае, так что ему пора перестать ныть. Харон с энтузиазмом соглашается со всеми предложениями, и, в конце концов, его обвиняют в том, что у него нет своего мнения, а он возмущается и говорит, что на самом деле ему вообще ничего из этого не нравится.
Если бы Мира была здесь, они бы играли в «Монополию». Ее нет, и ни Саил, ни кто-то еще не смог бы ее заменить, но сейчас Тару достаточно того, что он вспомнил об этом и без подсказок. Помнить о друзьях приятно.
Гетта права: все налаживается, просто не так быстро, как хочется. А это — детали, о которых сейчас думать совсем не обязательно.
***
В конце концов, даже такие хорошие вечера заканчиваются. Тару чувствует странную приятную усталость, когда Кита в десятый раз обещает выиграть в следующей партии, а Саил начинает жульничать. Гетта злится и обещает, что, если она еще раз его поймает, он больше никогда не переступит порог ее кафе. И, пока бедняга страдает, Тару тихо просит Харона уйти.
Говорить не хочется. Слишком много слов уже было сказано, и остается только тишина и прохлада с моря. Может, Харон тоже устал смеяться и спорить, может, просто не знает, о чем еще рассказать. Это к лучшему.
Они медленно возвращаются к берегу, и Тару почти закрывает глаза, чтобы раствориться в моменте. На море Стикс опускается ночь, включаются желтые фонари вдоль улицы, и, когда Тару поднимает голову, он видит мириады звезд и желтый круг полной луны. В мире живых, он знает, звезды — это раскаленные газовые шары. Но здесь это что-то, что известно одному Харону.
— Мне всегда больше нравилась ночь, — тихо говорит Тару.
— Я помню, — Харон едва улыбается. — Знаешь, пока тебя не было, звезд не было видно.
— Почему?
— Понятия не имею.
Он не умеет врать, но Тару только опускает голову и тихо смеется. Что бы Харон ни сделал с небом, сейчас это выглядит красиво. Остается только взять его за руку и ненадолго остановиться. Здесь нет ни вины, ни горечи и боли, лишь звезды и желтые фонари. А с берега, наверное, видно лунную дорогу.
Из домов начинают выходить люди, и они не обращают никакого внимания на две фигуры в тени фонаря. Должно быть, наступило суточное утро. Часы Тару пропали, и ему так давно не было все равно на время. Иногда полезно просто наслаждаться тем, что есть. И неважно, что будет дальше и который час.
— Луна сегодня красивая, правда? — спрашивает Харон, даже не глядя в ее сторону.
Тару снова смеется, потому что это… что-то. Харон и все эти вещи, которые он говорит и делает. Самый замечательный на свете, пусть и иногда его заносит. Тару бы не променял это ни на что другое. В груди тепло-тепло, и ему хочется верить, что это чувство останется с ним надолго. Пожалуй, вечность подойдет. На меньшее Тару уже точно не согласится.
— Пойдем к берегу, — он делает шаг вперед, и Харону остается только идти за ним.
Может быть, со стороны они выглядят странно. В конце концов, не каждый день где-нибудь на улице увидишь бога и человека, который умудрился умереть дважды. Тару вспоминает про очки Харона, но спрашивать о них — значит напомнить. А ему они никогда особо не нравились. Мешают смотреть в глаза.
Вместо этого у Тару есть кое-что другое.
— Я вспомнил одну историю, — говорит он, когда до спуска к берегу остается всего несколько шагов.
— Правда?
— Только не смейся. Когда мы познакомились с мадам Иширой, я уже знал о ней кое-что. Даже до вашего знакомства, — спускаясь, Тару позволяет Харону подать ему руку. — Почему-то меня очень пугала перспектива встретиться с ней, но в конце концов у меня не осталось выбора. Она уговорила меня прийти к ней в редакцию и дать интервью, которое, ты знаешь, «не для прессы». Я думаю, ей просто хотелось узнать о тебе побольше.
Они подходят к самой кромке волн. Вода такая спокойная, и кажется, что это не море, а большое-большое озеро. И лунную дорогу правда видно. Харон смотрит только на Тару, и приходится говорить дальше.
— И она… как только я сказал, что мы знакомы достаточно давно, — он прикрывает глаза. — Хотя я был уверен, ты и так рассказал ей абсолютно все, она спросила меня, каково это быть рядом с тобой так долго. Пожалуйста, не смейся, но я точно помню, я ответил: «Божественно», и сбежал, как только она отвлеклась, чтобы это записать.
Тару почти уверен, что Харон должен быть засмеяться, но тот только молчит и задумчиво смотрит на него.
— Я этого не знал, — тихо говорит Харон, когда тишина становится почти невыносимой. — И я не рассказывал тебе про Иширу.
Тару кажется, время останавливается. Это неправда, он слышит звуки волн и чувствует прохладный ветер на своей коже, но он наконец понимает, в чем дело. Потрясающее чувство. Что-то между облегчением и счастьем, только лучше.
Вдруг все становится таким ярким и красивым, и ему хочется смотреть только на лицо Харона и заново изучать каждую деталь.
— Я вспомнил еще кое-что, — Тару мягко касается его щеки. — Кажется, впервые это было здесь.
И ему остается сделать только самую правильную вещь в этом мире. Он целует Харона, едва ощутимое касание губ, но Тару все равно кажется, что внутри него взорвалась какая-нибудь звезда. Этого чувства в груди так много, и он прячет лицо в изгибе плеча Харона и не может перестать улыбаться. Он так скучал.
Теперь Тару знает: все будет хорошо. Все уже хорошо, и ни одна сила мироздания не сможет это изменить. С этого момента и до самого конца.
2023
