«Поздравляем, у вас нет рака!»
Именно с этого начинается день Клэри. Если быть точнее, он начинается, когда она, трясясь от ожидания, с силой вливает в себя утренний кофе, делает пару звонков по работе, отправляет Джесс картинку «С добрым утром!» и помогает Энни собраться на танцы. А потом везет ее в бизнес-центр, и у нее остается полтора часа свободного времени, чтобы бояться рака и слушать аудиокнигу. Таким образом Клэри сидит здесь, в десятый раз переслушивает «Автостопом по галактике», и ее ужасный медитативный сеанс прерывает сообщение, лучше которого в ее ситуации не может быть абсолютно ничего. Ну, может быть, выигрыш в лотерею или одобрение страхования жизни на миллион долларов. Но это маловероятно, а с раком все просто: либо он есть, либо его нет. Из-за рака у нее, кстати, проблемы со страхованием жизни. Клэри ставит аудиокнигу на паузу, чтобы написать сообщения нескольким людям. Все они еще спят, потому что в данный момент времени почти все ее близкие находятся в Европе, и в ее восприятие врываются звуки. Кто-то выбегает из офиса, плача, кто-то ругается по телефону, опираясь на ограждения, еще кто-то просто кричит, потому что у него шнурки затянуло в эскалатор. У Клэри начинает дергаться глаз. До конца занятий Энни остается еще час. По крайней мере, она первой узнает хорошие новости. Хотя для нее, наверное, это слишком странно. Энни — тихая и очень смышлёная десятилетняя девочка, которая появилась в жизни Клэри два года назад, когда та чуть не сошла с ума от одиночества из-за четырехмесячной командировки Джесс. Они говорили о детях, и у них уже тогда появился достаточно неплохой заработок, чтобы содержать кого-то еще, и они примерно в то же время переехали в Верхний Ист-Сайд, но… обычно, когда скучно и одиноко, заводят кошек. Не детей. Ну, Клэри никогда не была нормальной. Джесс, видимо, тоже, раз она так быстро согласилась. Впрочем, возможно дело в том, что Энни — настоящий ангел с ужасной судьбой. Ее мать повесилась, когда ей было семь, а отец все оставшееся время пил и уходил из дома, пока его не посадили за убийство второй степени. Та еще история. Конечно, Клэри не ждет, что Энни хоть когда-нибудь назовет ее мамой. Это очень глупо, у этого ребенка уже была мама, и никто не может ее заменить, но правда в том, что безусловные любовь и понимание в семье можно построить и без этого. Или Клэри просто не понимает, в чем смысл воспитания детей, и лучше бы она завела кошку и все-таки позволила Джесс назвать ее в честь Миранды Пристли. У них очень странная семья. И, конечно, из-за того, что Энни член этой самой семьи чуть меньше двух лет, для нее, как и было указано раньше, очень странно видеть, как Клэри раз в полгода приносит домой торт с надписью «У меня нет рака» и бутылку вина. Все это началось ровно семь лет назад. И с тех пор жизнь — это сплошной театр абсурда. Когда-то давно… не так. Когда Клэри окончила университет, у нее не было работы. У нее была специальность архитектора-реставратора, она обожала ампир и классицизм, и она никому не была нужна. Это продолжалось несколько лет, и, пока Джесс бегала по издательствам и пыталась строить карьеру, Клэри просто… забила. Как и всегда. В то время она работала официанткой, учителем рисования, няней, секретарем, библиотекарем, менеджером в «Тако Белл» и кассиром в «Макдональдс» и увольнялась раз в несколько месяцев, потому что у нее появлялась глупая надежда, что она все-таки сможет реставрировать здания. А потом… ну, у нее нашли фибриллярную астроцитому, потому что она случайно свалилась с лестницы и чуть не умерла, и оказалось, что хронические головные боли — это не очень-то нормально. Но это ладно. Почему-то именно после того, как Клэри перестала чувствовать себя, свое тело и что-либо в этой жизни после химии, у нее начало получаться. То ли всем стало жалко онкобольную, которая просто хочет реставрировать дома, то ли карма все-таки существует, но у Клэри появились заказы. Она запомнила самый первый: от киношников, которые очень хотели реалистичных Висячих Садов. Это было странно. И это была не специализация Клэри, так что за качество она не ручается даже сейчас. А дальше все было хорошо. И сегодня тоже все хорошо, потому что рака нет, Энни на танцах, а Джесс в Женеве из-за репортажа с конференции Красного Креста и последующих благотворительных мероприятий. Вот такие у них всех дела. И Клэри проспорила. У нее постоянно болела голова в последнюю неделю, и она плакала примерно шесть часов из-за того, что не хочет ничего делать, так что она была уверена, что рак все-таки есть. Поэтому она поспорила с Джесс, что, если рак не вернулся, она напишет пост в свой блог про всю эту мотивирующую историю успеха и победы над смертью. Честно, Клэри больше нравится писать о влиянии европейских архитектурных стилей в странах Азии. Но кто ее спрашивал, верно? Самая распространенное мнение по этому поводу: Клэри нужно поделиться своей историей, потому что, во-первых, это поможет ей принять эту часть себя, во-вторых, поможет кому-нибудь другому справиться. Второе звучит благородно, первое — логично. Клэри ненавидит упоминания рака, она ненавидит думать, что у нее есть привилегии из-за этого, но больше всего она ненавидит бояться, что люди начнут относиться к ней по-другому, если узнают об этом. Но, если это и правда кому-нибудь поможет, Клэри только рада. И она допускает мысль, что спор произошел из-за этого, а не из-за того, что она настолько не верит в свое дальнейшее существование. У нее все еще есть час до конца занятий Энни, и за это время можно набросать хоть что-то. Не обязательно публиковать прямо сейчас. Можно сделать это, когда они с Джесс встретятся. И вообще, еще лучше — всунуть ей телефон в руки и заставить нажать на эту ужасную кнопку. Так Клэри и сделает. У нее есть целых полгода, чтобы перестать нервничать и подготовиться. Она включает музыку в наушниках, чтобы не отвлекаться на окружающий мир, и открывает заметки в телефоне. В голову ничего не идет, словно у мозга Клэри отключили питание. Это невыносимо. Почему именно сейчас, когда она все-таки решила этим заняться, у нее не получается? Ладно. Ладно. Она начнет с чего-нибудь более простого. «И снова привет всем. Я все еще в Нью-Йорке, и сегодня я узнала, что поездка в Европу все-таки состоится. Хотя мне кажется, я бы поехала туда даже при смерти. Я никогда не летала на самолетах, и мне хочется увидеть мир дальше Вашингтона перед тем, как я поеду в Китай. Господи, это ты точно сотрешь. Да напиши хоть что-нибудь. Я собираюсь заставить Джесс редактировать этот пост, и мне не стыдно. У нее лучше получается рассказывать трагичные истории, например, про голодающих детей в Африке. Так. Так, соберись, ладно? Хорошо, в общем, я пишу этот пост задолго до того, как вы это увидите, и, может быть, кто-то из вас еще помнит, почему я создала этот блог. Нет, не потому что я восхищаюсь Уиллом Эвансом и мечтаю отреставрировать его дом в Гуанчжоу. Я странная? Я странная. Итак, я создала этот блог, потому что я проходила химеотерапию, меня тошнило каждый день, мне было больно жить, и я не могла сказать это ртом, потому что от этого меня тошнило только сильнее, и мне казалось, что всех вокруг тошнит от меня. Да, это моя маленькая тайна. Когда мне было двадцать три года, мне диагностировали рак мозга, и с тех пор я занимаюсь странными вещами и делаю вид, что это люди вокруг странные. Это звучит как-то грубо, но я не собираюсь извиняться. С тех пор я, кстати, ненавижу жаловаться, и по мне видно. Вообще, это довольно забавная история. Ну, про то, как у меня нашли рак. Я свалилась с лестницы, напугала всех соседей, пробила себе черепушку, а потом мне сказали, что я провалялась в коме больше месяца, и за это время у меня вырезали опухоль. То есть я должна была умереть, но моя неуклюжесть спасла мне жизнь. А еще я залила кровью свое любимое пальто. И лестничную клетку. А, ну, и потеряла брелок с Армином Арлертом из «Атаки Титанов». Это было самое больше разочарование. А сейчас я напишу вещь, которую ты обязательно сотрешь, Джесс. Я говорила об этом только тебе, и ты знаешь, что это глупо, но после своей комы я, возможно, верю в загробную жизнь? Я имею в виду, мой умирающий мозг придумал что-то странное, и это было на нее похоже. Я не помню почти ничего, кроме моря и хостела, в котором я жила. А еще вот. Я, как Алиса из Страны Чудес, красила белые розы в красный. Я всегда думаю, что это сон, но почему-то я запомнила лица людей оттуда, и я почти уверена, что никогда не встречала их в жизни. Хотя, может, это были какие-то актеры из сериалов, которые я постоянно смотрела. Или просто прохожие. Не знаю. Надеюсь, загробный мир все-таки существует, потому что я не против отдохнуть от этого всего где-нибудь на пляже. Лет так через пятьдесят. А, когда я вышла из комы и оказалось, что все это было просто моим больным бредом (я придумала черный песок, а потом узнала, что такой реально бывает), мне было. Очень. Очень. Плохо. Я не могу описать это чувство, когда вся ваша жизнь рушится, мать сидит у вашей кровати и держит вас за руку, ваш лучший друг срывается с концерта на другом конце света и пытается травить анекдоты, но вместо этого заливается слезами, и… не знаю. Хуже всего было, когда Джесс думала, что я сплю, держала меня за руку и просила не умирать, а я думала, что хотела бы. Потому что это кошмар. Из самого чудесного сна я попала в реальность, а она оказалась невыносимой и очень-очень грустной. Я помню, как я осталась одна. Я и до этого, наверное, одна оставалась, но это был первый раз, когда я осознала одиночество. И я начала рыдать. Я жала на кнопку вызова медсестры и, как дура, умоляла ее вколоть мне опиум, чтобы я больше никогда-никогда не просыпалась, потому что моей жизни, даже такой ужасной, больше не существует. Она отказалась. Конечно, она отказалась, что это вообще был за бред с опиумом? Вместо этого она позвала доктора, и он очень долго смотрел на меня и молчал. Я навсегда запомнила вещь, которую он мне сказал: «Ты можешь умереть в любое другое время, но, пока у тебя есть шанс, я заставлю тебя им воспользоваться». Поддержка была отличная, рыдала всю оставшуюся ночь, а потом вырубилась от усталости». Поток сознания Клэри прерывает сообщение от Джесс. Разве она не должна спать? Впрочем, это неважно. Это очень здорово, что получилось написать хоть что-то, но Клэри, кажется, в процессе немного разбила себе сердце. Они немного переписываются, потому что у Джесс перерыв всего десять минут, и Клэри выясняет, что перепутала часовые пояса. Снова. В Европе сейчас не ночь, а ранний вечер. Когда Джесс выходит из сети, Клэри понимает одну вещь: она ни за что не даст ей редактировать тот пост. Может, его вообще стоит оставить таким, какой он есть. Или нет. Честно говоря, ей просто не хочется прикасаться к этим словам так долго, как это вообще возможно. Слишком личные вещи, и вера в загробный мир звучит как-то… наивно. Некоторые люди после встречи со смертью приходят к Богу, и Клэри не может их осуждать, но ей кажется, что Богу на самом деле все равно. Есть он или нет, вряд ли он в своей абсолютной справедливости допустил бы болезни, голод, войны и так далее. А если для Бога все это норма, значит… ну и смысл в него верить? Загробный мир — это что-то другое. Клэри не отрицает, что это все могло быть ее воображением, и она скорее склоняется к этому, но ей нужно хоть что-то, даже эта возможность самой придумать что-то за мгновение до смерти. Пустота — это слишком грустно. У нее в голове не укладывается, как можно прожить короткую жизнь, а потом целую вечность быть ничем, не видеть ничего и никогда не просыпаться. Но хуже этого, конечно, осознавать всю эту пустоту. Возможно, Клэри просто не может поверить в то, что больше ничего не почувствует, и ей так страшно целую вечность, целое навсегда видеть только черноту и бесконечно думать в ней. Это ужасно скучно и явно нездорово. Поэтому проще верить в загробный мир. Там хотя бы можно чем-то заняться. Клэри перечитывает текст поста, чувствуя себя чокнутой. У нее есть еще полчаса, чтобы ничего не делать, и ее до сих пор потряхивает, словно ей не приходило никакое сообщение из больницы. Или сейчас кто-то скажет, что это была ошибка, а она умирает, и ей уже ничего не поможет. К сожалению, если бы Клэри выбирала между химией и быстрой смертью, ответ бы никого не устроил. Она смотрит на свои дрожащие руки, и в животе начинает тянуть. Возможно, дело в том, что она не смогла ничего съесть, и теперь организм напоминает о голоде. Довольно мило с его стороны. Клэри встает с маленького диванчика, берет свою почтальонскую сумку и тащится к торговым автоматам. По крайней мере, она не настолько ужасная, чтобы брать еду в фудкорте без десятилетки после ее тренировки. Клэри же не чудовище, в конце концов. Когда она подходит к автоматам, там стоит только один человек. Клэри покупает себе горячий шоколад и протеиновый батончик под звуки избиения несчастного автомата. Она думает, стоит ли остаться и посмотреть, дойдет ли до этого чудилы воспользоваться другим или позвонить в поддержку. Наверное, это невежливо — есть батончик и наблюдать за чужими страданиями. Клэри старается незаметно рассмотреть человека. На вид ему лет двадцать, и, если он студент, а автомат зажевал его деньги, его расстройство вполне оправданно. Клэри должна уйти и оставить его в покое, но она не может перестать смотреть на эти растрепанные волосы и закатанные рукава пиджака. Настойчивое чувство дежавю заставляет ее стоять на месте, и это точно выглядит, как последнее скотство. — Вам помочь? — спрашивает Клэри, придя в себя. — Ага, будь добра… — человек осекается. — Вообще-то, да. Я не понимаю, почему он не отдает мне колу. Когда он поворачивается к Клэри, дежавю становится почти невыносимым, и у нее начинает болеть мозг. Она почти уверена, что где-то уже видела это лицо. Или чье-то похожее лицо. Может быть, это просто типаж внешности? Он довольно милый, только выглядит очень хрупким. И глаза странные: самые обычные, серые, но как будто в золотистую крапинку. Заметив, что Клэри пялится, юноша фыркает. — Ты знаешь, в чем проблема? — спрашивает он, скрестив руки на груди. «В тебе», — хочется ответить Клэри. Потому что это неправильно. Она уверена, они не должны были встретиться здесь, и она так рада его видеть, но она понятия не имеет, кто он такой. Ей хочется накричать на него, или обнять, или сделать хоть что-то, и это похоже на подступающее безумие. Это просто незнакомый студент, который явно не знает ничего о манерах, и Клэри когда-то… — Ты не внес деньги, — Клэри указывает на терминал оплаты. — Два с половиной доллара. — Разве на нем не должен стоять таймер? У кого из них что-то не в порядке с головой? Кто вообще придумал, что на торговых автоматах должны стоять таймеры? А если перед ним очередь, то дальше-то что? Это нелогично. Это ужасно нелогично, и у нее болит голова от странности происходящего, потому что так уже было, и они словно виделись, но Клэри знает, они незнакомы, и это… это что-то. Почему-то сейчас ей больше всего хочется помочь ему. — У тебя есть деньги? Юноша мотает головой. — Я заплачу, — Клэри достает карту. — Как тебя зовут хоть? — Я не… — он смотрит на нее, и на его лице всего на мгновение отпечатывается тень сомнения. И тут же исчезает, словно Клэри просто показалось. — Понятия не имею. Это проблема? Вообще-то, да. Это проблема, и ему может понадобиться помощь, гораздо большая, чем Клэри способна предложить. Она перебирает в голове признаки инсульта, разрыва аневризмы и опухоли, пока наблюдает, как бутылка колы падает в отсек выдачи. Юноша забирает ее и даже не пытается поблагодарить Клэри. Может, это просто наркотики? Но кто будет курить травку с утра? Или он вредный и злой, и ему нравится бесить людей. Почему-то Клэри уверена, что последнее утверждение достаточно близко к правде. Она думает, ей пора уйти или вызвать медиков, но она стоит там и продолжает пялиться, и вся эта сцена похожа на абсурд в чистом виде. Клэри совершенно точно понятия не имеет, кто этот человек, и он не напоминает ей кого-то из близких, но откуда-то она знает, что у нее есть вопросы, и эти вопросы не укладываются в простой диалог с незнакомцем. — Здесь написано, что меня зовут… — он кривится, глядя в удостоверение личности. — Марко. Ну и имя. Тебе еще что-то нужно? — Нет, — Клэри хочется расплакаться. Почему она это чувствует? Что такого в обычном парне, который не может найти деньги на колу и грубит? Клэри опускает момент с именем, и ей хочется сказать, что это не ее дело, скоро она поедет домой, а через несколько дней она будет в Берлине, и она увидит Европу, забудет обо всем и будет радоваться новым ощущениям. Клэри наблюдает, как Марко уходит, и ей кажется, что это имя не подходит ему настолько, насколько это вообще возможно. Она уже видела, как он уходит, но она его не знает, и в тот раз он не сказал своего имени, пока она не пришла… куда? Куда Клэри могла прийти? Где они могли видеться? Они не могут быть знакомы, это глупо, у нее нет таких знакомых, даже если они пересекались в этом бизнес-центре, Клэри не должна испытывать именно эти чувства. Словно она встретила близкого друга спустя много лет. Сейчас он подойдет к эскалатору, спустится, и Клэри все забудет. — Подожди! — кричит она, и Марко останавливается. Удивительно. Он ждет ее так, словно это она — сумасшедшая, которая никак не отвяжется. Возможно, так и есть. Возможно, Клэри сошла с ума, и теперь она пристает к студентам, а они издеваются над ней. Ей все равно. У нее есть вопросы, и этот человек на них ответит. Или позовет охрану. Ей все равно. Клэри повторит это тысячу раз, пока слова не потеряют смысл, пока она сама в них не поверит. — Мне кажется, мы знакомы, — говорит Клэри совсем тихо. — Но я не понимаю, в чем дело. — Я тебя не помню, — Марко пожимает плечами. — Хотя… нет, не совсем. — Что? — Я не помню почти ничего, — он отводит взгляд. — Это странно. Еще как. Клэри чувствует, как в затылке начинает покалывать. Это ее пугает. Вся эта встреча ее пугает. Она быстро проверяет время на часах, до конца занятий Энни остается двадцать минут, и за эти двадцать минут, Клэри чувствует, ее жизнь перевернется так, как не должна была. — Это похоже на амнезию. — Неважно, — Марко снова пожимает плечами. — Покажи документы, — просит Клэри. — Посмотрим, кто ты такой. А потом отвезем тебя в больницу. — Не стоит, — он хмурится. — Это не… я думаю, это нормально. Это совершенно точно ненормально. Это абсолютное безумие, и у Клэри ощущение, что она сама забыла все на свете, потому что она не может вспомнить ни Марко, ни обстоятельства их предыдущей встречи. Или она была не одна? А что, если мистические вещи действительно случаются, и они были знакомы в прошлой жизни? Но этот парень не может не то что Клэри вспомнить, он вообще ничего не может вспомнить. Марко молча отдает ей свои документы, и она смотрит на буквы, не разбирая слов. Отлично, она еще и читать разучилась. Через пару секунд до нее доходит, что это итальянский, и ей становится неловко. — Кажется, ты из Италии, — она поджимает губы. — Надеюсь, у тебя не истекла грин-карта. — Ты можешь это прочитать? — Вообще-то… вообще-то, я не знаю итальянский, просто… стоять, — Клэри переводит взгляд на Марко. — А ты можешь это прочитать? — Не-а, — он забирает свое удостоверение. — Мне кажется, я знаю только английский. — Потрясающе. У Клэри сейчас будет нервный срыв. — Я вспомнил город, — невозмутимо продолжает Марко. — Он называется Рим. — Это не дает мне никакой информации, — огрызается Клэри. — Черт, я… прости. — Забей. Теперь ты хотя бы ни на кого не бросаешься. — Теперь? — Прости? — Ты сказал «теперь», — напоминает Клэри. — Значит, ты тоже меня знаешь, да? Нам просто стерли память, как в «Людях в черном», потому что мы видели что-то, что не должны были видеть. Вот. И мы не должны были видеться, и теперь за нами охотится ЦРУ. — Ты сумасшедшая? — Немного, — Клэри мотает головой. — Но теперь все встало на свои места. И… да это бред какой-то. — Сейчас бред — это твои слова, — Марко закатывает глаза. — Я видел людей, которые ходят в черном, и вряд ли кто-то из них умеет стирать память. Иначе я бы их не запомнил. — Это фильм такой! — Ты доказываешь реальные события фильмом? — уточняет он. — Ты точно сумасшедшая. — Ты странный, у тебя отшибло память, и ты меня бесишь, — резюмирует Клэри. — Кто из нас сумасшедший? — Ты. Клэри издает звук чистого отчаяния. Он невозможный. Вредный, упрямый человек, который всегда уверен, что он прав, даже в такой ситуации. Она понятия не имеет, как они общались раньше, но сейчас очевидно, что к нему невозможно испытывать никаких теплых чувств. Настойчивое желание помочь ему действует Клэри на нервы, и ей хочется закричать. — Тебе есть, куда пойти? — спрашивает она вместо того, чтобы развернуться и уйти. Сейчас она примет ужасное решение. — Нет, — Марко поджимает губы. — Я не думаю. — Отлично. Вернее, нет, но ты можешь остановиться у меня. Ну вот. Приняла. — Ладно. — И все?! — Это было твое предложение, — он пожимает плечами. — Как там тебя зовут? От неожиданности Клэри теряется. Действительно, она даже не представилась. Ей стоило бы подумать о том, что этот Марко может быть опасен, но что-то — то же, что и раньше — подсказывает ей: этот этап уже пройден. Словно она и раньше ждала от него самых ужасных вещей, гораздо более жутких, чем может представить сейчас, и это оказалось пустыми домыслами. Возможно, ему самому стоило бы беспокоиться за свою безопасность. В конце концов, Клэри видела документы, даже если они на другом языке, а ему было плевать даже на ее имя. Как будто это нормально — принимать предложения помощи от незнакомых людей, не задавать вопросов и не благодарить. — Меня зовут Клэри, — она думает протянуть руку для рукопожатия, но в последний момент понимает, что это слишком даже для нее. — Клэри Андерсон. — Со мной остановимся на имени, — Марко хмурится. — Ты представляешься неправильно. Я ждал… чего-то другого. — Ты издеваешься надо мной?! — Нет. Пойдем. — Мне нужно… тьфу, — Клэри закатывает глаза. — Мне нужно забрать ребенка с танцев. И объяснить ей ситуацию с тобой. — Я подожду здесь, — Марко кивает в сторону диванчика и открывает свою колу. — Удачи. Клэри отворачивается и делает несколько шагов вперед, шепча себе под нос проклятия. Она останавливается, и ей страшно обернуться, потому что ей кажется, Марко исчезнет, а на самом деле его никогда не существовало. Клэри стоит там несколько секунд, которые больше похожи на вечность, и она чувствует, как вещи пытаются стать понятнее, и в этом им мешает только здравый смысл. Ощущения тревоги и радости смешиваются, и она почти уверена: Что-то Произошло. Еще бы знать, что именно. — Эй, Клэри, — окликает ее Марко. — Я скоро пойму, откуда ты меня знаешь. — Так ты все-таки меня вспомнил? — она оборачивается. — Нет, — он отводит взгляд. — Но ты меня раздражаешь, как будто я тебя знаю. Новые люди раздражают по-другому. Клэри фыркает, резко разворачивается на каблуках и уходит в сторону эскалаторов. Да пошел он.***
Объяснять десятилетке из проблемной семьи определенно очень странную ситуацию — то же самое, что объяснять ей самые обычные вещи. Когда Клэри, выслушав короткий рассказ о занятии, говорит, что у них переночует ее… друг, — она сама не гордится этим словом, — потому что ему нужна помощь, Энни просто кивает. Клэри спрашивает, не против ли она. Энни отвечает, что нет, и спрашивает, сколько ему лет. Милое летнее дитя. Жаль, у нее день рождения в декабре. В машине никто не произносит ни слова. Клэри погромче включает музыку, и в зеркале заднего вида она иногда наблюдает, как Энни осторожно разглядывает Марко, словно тоже пытается понять, что с ним не так. Может ли он причинить вред этому ребенку? Клэри не подумала об этом, когда предлагала ему остановиться у нее, и она знает, она уверена, ничего плохого с Энни не случится, но отсутствие хотя бы малейшего здравого смысла снова расстраивает. У Клэри просто паталогически не получается быть хорошим родителем. Или, что больше соотносится с реальным положением дел, хорошим опекуном. Каждый раз, когда она ошибается, у нее возникает чувство, что она оставила Энни неизгладимые травмы на всю жизнь. Пытаясь оправдаться на фоне ее биологической семьи, Клэри заводит себя в ловушку, потому что это делает всю ситуацию только хуже. Отлично, она хотя бы не избивает детей и не пытается покончить с собой. Вот это достижение. Она хочет справиться, правда, но это слишком сложно. У Клэри есть проблемы, начиная здоровьем и заканчивая ее неприятными странностями, и ее чувство ответственности вопит о том, что они с Джесс ошиблись, и вся эта ситуация становится только хуже с каждым днем. Если бы Джесс была здесь, все было бы проще, потому что она умеет обращаться с детьми. Но у нее работа, а Клэри сама, как ребенок, и иногда ей хочется просто исчезнуть из-за всех этих дурацких ошибок. Обычно никого не учат быть родителем. Проблема в том, что большинство людей являются им с рождения своего ребенка. Может, им проще, потому что за десять лет они понимают, что должны делать. Когда Энни родилась, Клэри училась в университете, и она понятия не имела, что когда-нибудь захочет детей. Тогда ей казалось, что она посвятит свою жизнь двум вещам: отношениям и работе, на большее ее не хватит. Ну, все меняется. Глупо размышлять, любит ли Клэри Энни или нет, и ответ очевиден для всех. Просто для своих любимых людей всегда хочется самого лучшего, и иногда единственный выход видится только в том, чтобы отпустить или уйти. В конце концов, если рак вернется, Клэри не станет достаточно быстро, и у Энни будут травмы, связанные еще и с этим. Можно ли оправдаться за свою смерть, когда у тебя есть обязательства заботиться и защищать? Клэри не хочет знать ответа на этот вопрос. Когда они подъезжают к дому, Энни показывает Марко плюшевую лягушку, которую ей подарили в школе за хорошо поставленный танец. Клэри думает, если он скажет какую-нибудь гадость, она отвезет его куда-нибудь на автобусную остановку и не будет разбираться. — Ты молодец, — вместо этого говорит Марко. — У тебя много игрушек? — Нет, — Энни мотает головой. — Мне не нравится, когда мне что-то дарят. Потому что потом говорят, что я это не заслужила. Клэри выдерживает взгляд, который бросает на нее Марко, пока она сползает с водительского сидения. Вот здесь она точно не виновата. Если бы она могла, она бы придушила ненормального папашу Энни. Но это неправильно, она в курсе, но иногда так хочется. Как можно было причинять вред этому ребенку? Как вообще можно причинять боль детям? — Это говорит Клэри? — Мой папа, — Энни бодро выходит из машины, перекинув спортивную сумку через плечо. — А Клэри и Джесси любят дарить подарки. Они постоянно дарят друг другу цветы. А еще Клэри любит дарить мороженое. — Я просто его покупаю, — она закатывает глаза. — Почему вы оба на меня так смотрите? — Не дари мне мороженое, — говорит Марко, прищурившись. — Хочешь, мы соберем паззл вместе? — Энни дергает его за рукав. — Ладно. Подожди, — он замирает, глядя, как Клэри достает свои ключи. — У вас есть Монополия? — Я пас, — Клэри распахивает дверь в подъезд. — Играть в Монополию вдвоем глупо, — замечает Марко. — Тогда собирайте паззл. — Хорошо! — Энни слегка подталкивает их обоих вперед. — Вы, взрослые, такие медлительные. Клэри и Марко молча переглядываются и почти одновременно вздыхают. Пока Энни энергично прыгает через ступеньку, а Марко упрямо идет за ней, Клэри решает, что до шестого этажа она может доехать на лифте.***
Следующие несколько часов не происходит почти ничего. Энни и Марко собирают паззл, и они оба так сосредоточены, что Клэри почти чувствует себя виноватой, когда зовет их есть. Она готовит простую пасту с томатами, рецепт которой то ли увидела в интернете, то ли придумала. В любом случае, помидоры и сыр — это лучшее сочетание. — Напоминает дом, — вместо благодарностей за еду говорит Марко. Почему-то от этих слов у Клэри сжимается сердце. — Так готовят в Италии? — Нет. Да. Не знаю, — он опускает взгляд в пустую тарелку, и у Энни чуть ли не еда с вилки падает, пока она разглядывает его. — Просто кто-то так готовил дома. Клэри не знает, что сказать. Наверное, это ужасно — не помнить ничего о себе, даже собственное имя. Все, что есть у этого парня сейчас — это странные отголоски воспоминаний, которые вряд ли могут чем-то помочь, только причиняют боль. Может быть, когда-нибудь он все-таки вспомнит, вернется домой, и тот, кто когда-то готовил такую пасту для него, сделает это снова. А, может, того человека уже нет. И, может, возвращаться тоже некуда. Интересно, что же все-таки произошло. Клэри почти уверена, что они с Марко действительно были знакомы, и теперь ей кажется, что дело в нем. Как в «Докторе Кто», когда из-за трещины в пространстве-времени люди просто исчезали из воспоминаний, прошлого, настоящего и будущего. То «Люди в черном», то «Доктор Кто», то еще что-нибудь, и Клэри определенно стоит думать не научной фантастикой, а своей головой. Когда Энни и Марко возвращаются к паззлам, она звонит Джесс по видеосвязи и рассказывает об этой странной встрече, та не называет ее сумасшедшей. Вообще-то, она говорит о странных вещах, которые происходят с ней, и обо всех этих ужасных случаях вроде сока, пролитого на рубашку председателя фонда. — Если здесь и правда есть какая-то мистика, то ты не странная, — замечает Джесс. — А если нет, то из-за своих странностей ты помогла парню с амнезией выжить. — Ты правда веришь в мистику? — Я несколько раз молилась, — Джесс смеется. — И иногда мне хочется верить, что это сработало. Клэри не хочет знать, когда именно она молилась. Ни за что. И она никогда не спросит об этом, и Джесс не должна об этом говорить. Заболев, сначала Клэри жалела себя, но потом ей стало лучше, и она думала о том, как ей повезло. Но всегда есть «но», верно? Она бы так не смогла. Как Джесс, в смысле. Это звучит слишком больно и плохо, и, когда рак снова доберется до Клэри, ей в какой-то момент станет все равно. А Джесс, Энни и всем остальным придется жить дальше и говорить, какой Клэри была замечательной. И обязательно читать речь на похоронах и рыдать. А это даже звучит грустно. Когда звонок заканчивается, Клэри не может перестать об этом думать. Раньше, может, лет десять назад, она иногда представляла, что будет после ее смерти, и это пугало. Потом психотерапевт объяснил ей, что в этом нет ничего страшного. Просто иногда, когда людям нужны поддержка и внимание, они думают о смерти, чтобы получить их в своих фантазиях. Потом Клэри столкнулась со всем этим в реальности, и лучше бы на нее никто никогда в жизни не обращал внимание, чем такое. Оставшееся до вечера время она рассматривает проекции домов Викторианской эпохи, скорее от скуки, чем действительно по работе. Современная архитектура утратила очарование, она либо слишком острая, либо слишком круглая, и Клэри это бесит. Возможно, все дело в эстетике, возможно, в истории и наследии, но ей просто хочется, чтобы красивые вещи оставались таковыми очень-очень долго. Когда-нибудь все это забудется, будет второй Великий потоп из-за глобального потепления, или случится Рагнарек, но в любом случае — все свидетельства нынешней цивилизации либо скроются под землей, либо разрушатся. В древности люди не задумывались о том, чтобы сохранить культуру, когда сносили здания или перестраивали их под новые времена. Что, если они были правы, а Клэри ошибается? Ну, хорошо, что никакие великие предки не могут посмотреть, чем она занимается. Кроме всех обстоятельств, до самой ночи не происходит ничего необычного. Клэри включает в гостиной «Мулан», чуть не наступает на собранный паззл, созванивается с матерью, уверяя ее в том, что со здоровьем все в порядке, просит Марко убрать посуду и все в таком духе. Когда Энни засыпает, они вдвоем застилают диван в гостиной, и Клэри почти верит в собственное спокойствие. — Доброй ночи, — говорит она, стоя в дверном проеме. — Надеюсь, мы все-таки друг друга вспомним. — Звучит так, будто ты надеешься на какую-то удивительную историю дружбы и любви, — Марко хмыкает. — Ты явно не в моем вкусе. От такой наглости Клэри начинает задыхаться. — Ты вообще… — Я пошутил, — Марко пожимает плечами. — Видела бы ты свое лицо. «— Я пошутил. Видела бы ты свое лицо. — Шутки у тебя какие-то… несмешные. Мрачные, я бы сказала. — Ты думаешь, я слишком мрачный?» Клэри мотает головой. Она могла бы радоваться обрывкам воспоминаний, которые, очевидно, пронеслись у нее перед глазами, но вместо этого она злится еще сильнее. Большое спасибо этому психу с ужасным чувством юмора. Клэри уходит к себе, хлопая дверью, и единственное, чего она хочет, это как можно скорее уснуть, а утром пожаловаться Джесс. Честно говоря, Клэри так сильно по ней скучает. Это происходит каждый раз, когда Джесс уезжает в командировки, и там не всегда может быть безопасно, и тем более где-то в Африке или в лесах Амазонки вряд ли найдется вышка сотовой связи, так что, если что-то случится, Клэри узнает об этом гораздо позже. Ну, это уравнивает их чаши весов: опасная работа и смертельная болезнь. Разве можно позволять самому близкому человеку находиться на грани жизни и смерти и не быть где-то неподалеку? По крайней мере, в Женеве умереть сложнее, чем в какой-нибудь пустыне. Засыпая, Клэри обнимает вторую подушку, и ей кажется, что на грани реальности и сна она почти находит ответ на свой вопрос. Проблема в том, что вопросов слишком много, и она понятия не имеет, на какой из них нашла ответ. Ей снится, как они с Тони готовят актовый зал в школе, и он улыбается своей солнечной улыбкой и говорит, что когда-нибудь станет великим скрипачом. Даже во сне Клэри знает, что это всего лишь воспоминания из их детства. Потому что здесь, в настоящем, он уже добился всего, чего хотел. И Клэри впервые побывает на его настоящем концерте, когда они с Энни поедут в Берлин. Во сне она видит, как в актовом зале постепенно собираются люди. Тони говорит, что все это совсем нестрашно, но он не может выступать сейчас, и Клэри придется играть за него. Она не может отказаться, потому что тогда она подведет всех, но она не знает абсолютно ничего об игре на скрипке, и это приводит ее в ужас, и сейчас она опозорится абсолютно перед всеми. Ей хочется сбежать, но Тони выталкивает ее на сцену, и десятки пар глаз смотрят только на нее и ждут, когда же она начнет играть «Полет шмеля». Настойчивый стук в дверь спасает Клэри от перспективы испортить школьный праздник. Несколько секунд она лежит там и смотрит в потолок, пытаясь прийти в себя. Это было не по-настоящему, и Тони бы ни за что так не поступил, но неприятный осадок все равно остается. Вздохнув, Клэри встает с кровати, чтобы узнать, что случилось. Возможно, Энни снова испугалась тени за окном. Если она сейчас попросится спать с Клэри, это будет не так плохо. Сегодня подходящий день, чтобы отгонять кошмары друг друга или хотя бы бояться вместе. Вместо этого на пороге спальни стоит Марко, и он выглядит так странно, что Клэри хочется закрыть дверь и достать пистолет из сейфа в тумбочке. Он молча смотрит на нее, и у него такой дикий взгляд, что это правда страшно. Ей надо взять себя в руки. Клэри щелкает пальцами перед его носом, и он как будто приходит в себя. — Что? — У тебя есть шляпа? — он проходит в спальню, не спросив разрешения. Это бесит. — Ты с ума сошел? — Клэри быстро смотрит на свои часы. — Почти три часа утра. — Найди шляпу. Марко все еще пытается казаться хладнокровным и язвительным, но что-то в его голосе заставляет Клэри задуматься. Он звучит то ли взбудоражено, то ли испугано, и любое из этих двух слов противоречит вообще всему, что Клэри о нем знает. Или не знает. Или когда-то знала, но забыла. Когда она включает свет, она видит, как Марко дрожит. Ее так бесит это имя. Все, что связано с ним сейчас, вызывает раздражение, но это имя словно не должно ему принадлежать. И Клэри хочет узнать, почему. Ей нужно понять, что с ней и с ним не так. И, если шляпа приблизит ее к разгадке, сон — это совсем небольшая плата за хорошие ответы на плохие вопросы. Она находит черную широкополую шляпу на дне шкафа, там же, где хранится обувь, про которую все уже забыли. Клэри отдает шляпу Марко, но тот закатывает глаза, словно она абсолютно каждую вещь в этой жизни делает не так. — Надень, — нетерпеливо говорит он. — Мне нужно убедиться. — Доволен?.. — Клэри опускает шляпу на голову и смотрит в зеркало. Выглядит очень-очень глупо, учитывая ее пижаму. Она смотрит в отражение на них двоих, только сейчас замечая, что Марко либо не ложился, либо спал в своей одежде, либо оделся перед тем, как прийти сюда, либо все сразу. Можно ли вообще совместить все это? Клэри понятия не имеет. Сейчас это неважно. Она разглядывает лицо Марко в зеркале, и, кажется, он впервые проявляет такое количество эмоций: полный спектр от неверия до восторга, а потом от восторга до негодования. — Это ты, — произносит он то ли разочарованным, то ли торжественным тоном. — Я мог догадаться раньше. Хотя это и так было быстро. — Кто — я? — Клэри моргает. — Ты все еще не помнишь? — Нет?.. — Там было море, и ты жила в хостеле, — тихо говорит Марко. — Ты хотела вернуться домой, но из-за своей глупости только все усложняла. И ты потеряла свои ключи. Клэри пытается вспомнить, правда, словно она видит свет и протягивает руку, и она вот-вот дотянется, но все это ускользает от нее. — Ты — это Юта. И я, черт возьми, понятия не имею, что происходит. «Ну, вот и все», — успевает подумать Клэри, прежде чем картинка складывается и взрывается у нее перед глазами. Это похоже на то, что ее голова взрывается, как арбуз. Она чувствует, она знает, что это далеко не все, и ей кажется, ее память похожа на кровавое решето, в котором дырок больше, чем чего-то физического. Она видит море, цветы в саду старушки Розали и ее огромную кошку, фотоаппарат и вывеску кафе Гетты. Юта просто… она просто находится там, и она не понимает почти ничего из того, что проносится перед ней, словно конфетти из образов. Она вспоминает бронзовую статую женщины на одиноком острове. Юта понятия не имеет, как она туда добралась, возможно, кто-то одолжил ей лодку. Музыкальный магазин без хозяина, удивительно красивый рояль и скрипки, которые напоминали о Тони. И Кита, которому она разбила нос, когда взбесилась из-за какой-то мелочи. Что-то во всем этом было неправильно, и, когда Юта открывает глаза, она видит причину всех своих страхов и проблем. Ну конечно. Кто еще может так искусно бесить других людей, а потом буквально спасать им жизни? Она умерла. Она действительно умерла тогда, и какая-то странная сила, связанная с лесом, вернула ее обратно. Юта была там. Она видела все эти вещи, и теперь она в курсе, откуда они с этим парнем знакомы. И ее брелок никуда не пропал, она сама его отдала Ките, и теперь это так странно, потому что… потому что она умерла. Вся ее жизнь в последние семь лет происходит только из-за решения человека перед ней. Это, черт возьми, не окупается ни покупкой газировки, ни предложением помощи, это вообще ничем нельзя окупить, и она все еще терпеть его не может. И… А какого черта вообще? В смысле… в смысле, что он здесь делает? Юта моргает. Ей надо прийти в себя. Ее зовут по-другому, у нее есть настоящая жизнь, и это невыносимо. Ее голова сейчас взорвется, она словно тонет и горит одновременно. И она понимает, почему он выглядел так безумно, когда пришел сюда, потому что это невозможно выносить. Клэри зажмуривается и резко бьет себя по щеке. Хватит. — Из всех людей, черт возьми, я наткнулась на тебя, — она пытается сказать это со злостью, но на самом деле в ее словах существует только чистое отчаяние. Клэри боится его имени, боится даже думать о нем, потому что тогда Юта снова станет реальной. Этого не было или это было, неважно, она боится снова стать Ютой, той девочкой, которая ничего не знала и думала о том, что, возможно, смерть — это не так уж плохо. Она боится быть собой в двадцать три года, когда она свалилась с лестницы, когда ее жизнь была ужасна, и в ней не было ни Энни, ни работы. Если бы не он, ничего из этого бы не случилось. Клэри разрывается от чувств благодарности, неприятия и отчаяния. Это больно, ей не нравится думать о своей смерти, это почти невыносимо, она чувствует, как ее голова хочет разорваться, и ей не нужны напоминания об этом. В прошлый раз все эти сны, кома и остальные вещи были сюрреалистичными из-за опиатов и химии, было либо смешно и наркотически нереально, либо просто чудовищно, больно и мерзко. И сейчас это такая чистая, ничем не омраченная агония разума. Клэри снова смотрит на него, и ей приходится дышать, потому что сейчас она жива. Она считает выдохи, чтобы сконцентрироваться на хоть чем-то. Она ничего не знает о нем, только свои собственные чувства. Чувства, о которых она забыла и которые принадлежали Юте. Сама Юта, которой Клэри не хочет быть. Она невольно задумывается, является ли для него мир живых чем-то похожим на то, что она думает о море Стикс. — Тебя трясет, — замечает он. — Ты хоть с чем-то можешь справляться нормально? О, нет. Это из-за него Клэри чувствует себя так, словно распадается на атомы, и край ее сознания цепляется за то, что, если она закричит, Энни проснется и испугается. Его зовут Тару, и она, черт возьми, перестанет делать из этого тайну. Потому что он всегда в первую очередь бесит, а потом уже пытается делать что-то хорошее. Например, заткнуться. Хоть бы это все замолчало. — Почему? — спрашивает Клэри, и ей больше ничего не приходит в голову. — Что именно? — Все это, — она зачем-то указывает на него и зажмуривается. — Какого черта? Клэри ждет, что он над ней посмеется. Он скажет, что она просто не может осознать элементарных вещей, выставит ее дурой, и она сорвется на крик, а потом разбудит не только Энни, но и вообще весь дом. Но вместо этого, когда Клэри открывает глаза, она видит, как он… как Тару растерянно оглядывается. Он молчит слишком долго для того, чтобы все было нормально. — Я не знаю, — наконец говорит он таким тоном, словно умер еще раз. — Это не… я не понимаю. — Но ты же знаешь все, разве нет? — Клэри только через секунду понимает, что она действительно издевается. Тару — она ни в жизни больше не подумает о нем как о Марко — выглядит так, словно она его ударила. Наверное, это очень сложно терять почву под ногами и все такое, но Клэри сама падает куда-то в пропасть, и ей не за что зацепиться, так что она лучше доведет Тару до состояния, о котором боится представить, и будет ужасным, но все-таки человеком. Потому что сейчас она — это комок нервов и воспоминаний о девушке, которой ей совершенно не хочется быть. Ей становится стыдно почти сразу же. В любом случае, что бы ни произошло, Клэри не должна так себя вести. Даже если она знает, в чем было дело с ней и ее спасением. Ей хватает одного взгляда на Тару, чтобы быть уверенной: он бы ни за что не отвел Юту к тому лесу ради нее самой. Он делает все, абсолютно каждую вещь, чтобы доказать себе и всем вокруг, что он прав. И теперь его правила не работают. Мир живых — это не его место, Клэри почти уверена в этом. Может, он был там, на этом море Стикс, всегда, может, умер несколько сотен лет назад, но здесь он беспомощен, и его пугает и раздражает то, что он ничего не знает. От этой смеси злорадства и жалости Клэри трясет, и ей противно, и смешно, и ей так сильно жаль. — Мне нужно вернуться обратно, — произносит Тару так, словно в этом нет ничего необычного. Это проводит Клэри в чувства. — Ты с ума сошел? — спрашивает она, чувствуя настоящий ужас. — Ты вообще… — Я не знаю, почему это случилось, и мне не нравится мир живых, этого достаточно? — Ты умрешь! — Клэри почти кричит, и она надеется, что этого недостаточно, чтобы разбудить Энни. — Это же… неважно, что случилось, у тебя есть второй шанс и все такое, как ты можешь вернуться? — Легко, — Тару пожимает плечами. — По крайней мере, я так думаю. — Это глупо, это просто… — у Клэри слов не хватает. — Ты ведь сам говорил, разве нет? — Не тот случай. — Нет, послушай, если ты здесь, значит… значит, то, что мы встретились, не просто так, — Клэри почти чувствует, что у нее воспламеняется мозг. — Может, это Бог, или боги, в мифологии же есть Аид и Харон, верно? Или… — Ты думаешь, я бы не заметил богов рядом? — Тару усмехается. — Даже если они есть, до меня им нет никакого дела. И до тебя тоже. — …Или судьба, — выдыхает Клэри, не обращая внимание на его слова. — И, в конце концов, за мной долг. За спасение. — Ты точно ненормальная, — Тару закатывает глаза. Почему-то это заставляет Клэри успокоиться. По крайней мере, он больше не выглядит так, словно вот-вот выпрыгнет в окно или расплачется. Теперь это снова Тару, о котором она помнит, ну… хоть что-то. — Хорошо, ага, — Клэри делает шаг в сторону своего ноутбука. — Откуда ты там? Милан? — она пытается вспомнить, о чем они говорили днем. — Или Рим?.. Неважно, разберемся потом. — И что это тебе дает? — Тару, кажется, шипит от негодования. — Неважно, что это за город, это не имеет никакого отношения ко мне, я почти уверен, и это… да черт возьми! Что ты вообще творишь? — Я почти уверена, что ты говорил про Рим, а я скоро уеду в Европу, и я… я покажу тебе краски жизни. Вот, — Клэри быстро находит незакрытую вкладку с поиском авиабилетов. — Ты когда-нибудь был в Берлине? — Чего? — Вот и увидишь, — она находит свой рейс, и в личном кабинете проверяет их с Энни места, — еще Глазго, Женева… хм, я уговорю Тони поехать в Рим, и ему точно будет любопытно познакомиться с тобой. Тем более, он хотел познакомить меня со своим аккомпаниатором и затащил ее в эту аферу точно так же, ага… ладно, я могу позволить себе еще один билет, потому что я богатая и крутая. Не благодари. — Ты сошла с ума? — Да, — Клэри абсолютно точно не имеет ни малейшего понятия, что она творит. — Мне нужны твои документы. Ты едешь со мной. Возможно она, Клэри Андерсон, первый человек, — из живущих точно, — кто привел этого парня в ужас.***
Клэри в полной мере осознает все, что она сделала, только во время посадки в самолет. Возможно, она окончательно сошла с ума из-за воспоминаний о своей технической смерти, и ей было так больно и невыносимо думать об этом, что она заполнила эти несколько дней безумием своих нездоровых идей. В конце концов, кто в здравом уме потащит почти незнакомого человека на другой конец света, чтобы уплатить долг по спасению жизни? Наверное, это так не работает, наверное, Клэри стоило подумать о последствиях, и она не представляет, насколько Тони вообще святой человек, раз согласился с этим решением. О том, что Джесс терпит подобные выходки примерно всегда, Клэри уже привыкла не думать. Она смотрит на плюшевого зайца в руках Энни, вспоминая тот день, когда он появился. Это было в первый месяц их нового… статуса как семьи, и они с Джесс решили, что было бы неплохо провести выходной на Конни-Айленде, потому что после смерти матери Энни особо не видела никаких развлечений. Они неплохо проводили время, а потом Клэри увидела этого зайца над прилавком тира, и она так сильно хотела подарить его Энни, что почти насильно потащила и ее, и Джесс туда. Только вот Клэри никогда не умела стрелять, а Джесс, видимо, особенно не везло, и они потратили почти двадцать долларов, чтобы все-таки выиграть этого зайца. И это был первый раз с того момента, как Энни переехала к ним, когда она широко-широко улыбалась. Возможно, это что-то большее, чем игрушка. Возможно, в тот день они действительно стали семьей. Клэри возвращается в реальность, когда ей в голову прилетает рюкзак. Она оглядывается, и женщина, захлопывающая багажную полку, даже не утруждается извинениями. Иногда люди так бесят. Но потом до Клэри доходит, что ей нужно сесть, и она наступает на ногу Тару, перелезая через него, и тоже не извиняется. Когда самолет начинает движение ни ей, ни Тару это не приходится по вкусу. Энни смотрит в иллюминатор, прислонившись щекой к обшивке. — Ты когда-нибудь летала? — тихо спрашивает Тару, и он так напряжен, что Клэри хочется над ним посмеяться, но она сама вряд ли выглядит лучше. — Не-а, — она закрывает глаза и пытается дышать. — Я не была нигде дальше Вашингтона на школьной экскурсии. — А она? — Тару, кажется, имеет в виду Энни. — Ее семья часто переезжала. — Понятно. Самолет взлетает, Клэри вцепляется в свое колено, и она будет по-настоящему счастлива, если они не умрут прямо сейчас. Ей приходится открыть глаза на пару секунд, и она видит, как Энни равнодушно проходит очередной уровень в своей головоломке. На Тару Клэри посмотреть не решается. Джесс постоянно летает, говорит она себе. Тони постоянно летает, Аманда, его жена, летает чуть реже, даже их дети время от времени летают. Энни приходилось летать на самолетах достаточно часто, чтобы она разбиралась в указателях в аэропорту. В этом нет ничего страшного. Когда самолет набирает высоту, остается только ужасный гул, действующий на нервы. Клэри не может к нему привыкнуть. Она пытается включить музыку, но все равно слышит это, она знает, что этот гул до сих пор есть, и он никогда не денется в ближайшие несколько часов. Через некоторое время никакого страха не остается — только раздражение. Клэри уныло пьет апельсиновый сок, смотрит на одинаковые облака за окошком иллюминатора и несколько раз поправляет плед Энни, когда та засыпает. Несколько часов этих повторяющихся действий, и она совершенно точно сойдет с ума. — Эй, давай поговорим о чем-нибудь, — она поворачивается к Тару. По крайней мере, его лицо снова приобретает человеческий оттенок. Обычно они не разговаривают при Энни, потому что ей Клэри точно не сможет объяснить историю их знакомства, что-то внятное про его имя, Юту, смерть и далее по списку. И тем более она не хочет давать травмированному ребенку надежду, связанную с умершей матерью и загробным миром. К тому же, Энни скорее скажет, что все это глупости, которые взрослые придумали, чтобы ее разыграть. Но сейчас она спит, а остальных пассажиров самолета вряд ли интересуют чужие бредовые разговоры. — О чем? — спрашивает Тару на выдохе. Клэри поверить не может, что человек, который несколько дней назад был твердо намерен убить себя, боится высоты. Забавно. — Расскажи о себе? — Нет. — Зануда. — Я пытаюсь дышать. И все твои глупые вопросы до сих пор раздражают, даже если я нихрена о тебе не помню, — зло шепчет Тару. — Просто… когда это закончится? — Примерно через семь часов, — Клэри пожимает плечами. — Развлекайся. У тебя есть все время мира, чтобы вспомнить о наших приключениях. — Я и о себе не очень много помню, — почти на грани слышимости добавляет Тару. — Это… жестко. — Я думаю, я разберусь с этим, когда вернусь на… ну, ты понимаешь. — А если тебе понравится жить? — Все когда-нибудь умирают, — Тару закрывает один глаз и смотрит на Клэри. — Кто-то просто больше раз, чем другие. — У тебя появились идеи, как это произошло? — Нет, — он вздыхает. — Абсолютно ничего. Я… я помню правила, и это немного… — Вводит в ступор? — Вроде того. — Может, у тебя были друзья или кто-то, кто мог провернуть что-то подобное? — Вряд ли. Почти все люди, которых я мог бы назвать друзьями, ушли, а самое близкое — Гетта, но она просто местная знаменитость, ничего большего, — Тару хмурится. — Да и я всегда занимался этим один. Мне вообще нравилось быть одному. Точно не застревать в летающей консервной банке с людьми вроде тебя. — Ну, там этого не было. В любом случае. — А ты? — Что? — Ведешь себя странно, и я не видел, чтобы ты виделась с кем-то, кроме меня и Энни, но тебя бесит, когда ты одна. Почему? Клэри распахивает глаза. Его слова застают ее врасплох, и она даже не могла подумать, что это так заметно. Может быть, Тару умеет читать людей, и для остальных в ней нет ничего очевидного. И все-таки. Не очень приятно, когда о таких вещах говорят в лицо. Возможно, если бы это был кто-то другой, Клэри бы не чувствовала себя настолько… настолько уязвимой, наверное. Но у кого-то другого хватило бы такта не заметить ее странностей или хотя бы не упоминать их вслух. Какое-то время Клэри игнорировала эту проблему и считала, что все в порядке. Раньше у нее было много знакомых и точно больше друзей, чем сейчас. Но в ее жизни случился рак, и она не могла выносить сочувствие людей. Клэри не хотела, чтобы к ней относились по-другому, чтобы ее жалели, чтобы кто-то думал, что она вот-вот умрет. Она считала свою изоляцию чем-то вроде процесса исцеления, и, может быть, где-то в начале ей казалось, что потом она вернется в прежний ритм жизни. Но, в конце концов, она забыла, каково это — быть частью общества. Стало неловко просто быть собой. Клэри уже не знает, как вести бессмысленные беседы, как быть вежливой и приятной. Когда в ее жизни появилась Энни, она думала, что все изменится, но ее маршрут просто расширился до школы, танцевальной студии и дома учителя по рисованию. Клэри скучает по старой себе и по людям. Не конкретным, а просто по человеческим взаимодействиям. Когда-то она могла разговорить незнакомца на улице, чтобы поднять себе настроение. Теперь, если незнакомец на улице подойдет к ней, она сделает вид, что ее не существует. По крайней мере, сейчас Клэри знает, что последний раз она была прежней где-то в загробном мире. А это все-таки было немного позже, чем она думала. Меняет ли это что-то? Она понятия не имеет. Возможно, Клэри боится воспоминаний о Юте, боится чувствовать себя Ютой не из-за страха смерти. Ей страшно подумать о том, что настоящая она осталась где-то там, в месте, которое даже не совсем существует, а сейчас она — просто бледная тень старой-доброй Клэри Андерсон. И, если не думать лишний раз, нельзя задать этот вопрос. Потому что ответ вряд ли будет приятным. — Ты тоже задаешь глупые вопросы, — наконец говорит Клэри. — Знаю, — голос Тару звучит почти утешающе. — Просто мне почему-то очень грустно. Надо бы сказать, что это не оправдывает глупые вопросы. Надо бы поймать его на логической ошибке и рассмеяться. Но она молчит. Должно быть, страх самолетов делает с людьми ужасные вещи. Он заставляет их быть искренними. А Клэри тоже становится грустно. И об этом она тоже молчит.***
Честно говоря, когда Клэри решилась ехать в Берлин, она была уверена, что увидит настоящую европейскую древность. Как специалист она все еще одержима чем угодно, кроме модерна штатов. И ей всегда казалось, что старушка-Европа — это такая огромная инсталляция по учебнику истории архитектуры, и она почему-то думала, что Германия — это сплошные забавные пряничные домики. Фахверки, как из мультфильмов. Невероятно же. По прибытии Клэри выясняет две неприятные вещи: во-первых, в Берлине существуют уродливые современные новостройки, небоскребы и спальные районы, во-вторых, она все-таки вспоминает историю Второй Мировой. Клэри становится и неловко, и обидно, и стыдно перед предками. Вот так вещи, строившиеся и накапливающиеся столетиями, были разрушены за сто лет. Возможно, будь у Клэри больше времени сейчас, она бы хотя бы посмотрела на советскую застройку, но ее единственная радость — Бранденбургские ворота и здание рейхстага. Но сидя в такси и думая о том, как она устала сидеть, Клэри смотрит на весь этот унылый стеклянно-бетонный новострой, и ей хочется расплакаться. Они даже не останутся здесь с ночевкой. Несмотря на то, что Клэри пыталась уговорить Тони поступить хоть немного благоразумно, он, похоже, маньяк. Сразу после концерта он собирается отправиться в Глазго, хотя он наверняка отдает себе отчет в том, насколько сильно устанет. Но сутки в пути для него — это что-то вроде мазохистского наслаждения. Ему нравятся долгие дороги, еще с тех времен, когда его мать переехала в Нью-Йорк из Нового Орлеана. Тони было семь-восемь лет, его родители только что развелись, и, когда учительница поставила его перед новым классом, вместо рассказа о себе он с горящими глазами описывал места, которые они проезжали. Клэри сразу решила, что они будут друзьями. Кроме слов о поездке, он был абсолютно очаровательным. Эта улыбка впечатлительного ребенка, вьющиеся русые волосы и глаза, горящие безумными идеями. Клэри с детства была гиперактивной и не в себе, и в младших классах ее немного побаивались, так что она выбрала новую жертву, которая еще не была знакома с ее выходками. Вот так они и познакомились. Удивительно, но у них получилось пронести эту дружбу через года. Возможно, дело было в том, что Клэри всегда приходила мириться первой, если они ссорились. Возможно, в том, что Тони в принципе никогда не нравилось ссориться с другими людьми. На самом деле, с каждым годом Клэри все больше удивляется, как он умудрился остаться таким же… светлым, наверное. Словно Тони до сих пор верит в Санту, мир во всем мире и человеческую доброту. В конце концов, Клэри решает показать Тару и Энни то, что осталось от Берлинской стены. Она тычет таксисту в зеркало заднего вида экран телефона с автопереводом просьбы высадить их пораньше. До концерта еще несколько часов, и, даже если они задержатся, они все равно успеют встретиться с Тони до начала программы. У них с Энни только забитые рюкзаки, а у Тару вообще нет вещей, кроме тех, что они успели купить ему в Нью-Йорке. Ну и старый рюкзак со схематичными мордочками котят. Клэри осторожно предполагает, что он не застал Вторую Мировую. Может, он и слышал что-то про нее, но вряд ли он всю жизнь слушал лекции про взятие Берлина, Перл-Харбор, высадку войск в Нормандии, Хиросиму и Нагасаки и все эти вещи, которые в современные поколения вдолбила история. Клэри не совсем понимает, насколько Энни осознает всю эту трагедию. И, конечно, она уверена, что американские десятилетние дети почти ничего не знают о ГДР и ФРГ, учитывая фокус образования. Поэтому, когда Клэри видит стену, когда она пытается разобраться во всех этих граффити, ее захлестывает чувство чужих отчаяния и бессилия, когда люди из прошлого точно так же видели эту стену. Кого-то ловили за побеги, кто-то разбился, пытаясь перелететь через нее из окна. И все это здесь: утраты, потеря семьи, разделение страны и столицы, очередная трагедия народа и абсолютное счастье в момент, когда стена была разрушена. — Почему ты плачешь? — спрашивает Энни. Клэри дрожащими пальцами стирает слезы со щек и поворачивается к ней. — Потому что я… я просто не могу представить, каково это, — она мотает головой, — думать, что твой мир заканчивается половиной города, и так будет всегда. Ничего не изменится, и эта стена… и суровый вид пограничников с автоматами на КПП говорил, что ничего не изменится. Энни берет Клэри за руку и сжимает совсем несильно. Может быть, она и правда не знает ничего ни о разделении Германии, ни о Берлинской стене, но что-то в ней, возможно, точно так же чувствует всю эту тоску. Клэри понятия не имеет, сколько проходит времени. Они стоят там, и она думает обо всем, что было в двадцатом веке, планомерно, деталь за деталью, воскрешает в памяти уроки истории, научные статьи и образовательные видео. Прошлое формирует будущее, а у каждого решения есть последствия. — Я думал, от нее ничего не осталось, — говорит Тару, и Клэри вздрагивает, потому что она почти забыла про него. — Ты слышал про Берлинскую стену? — Да, — он хмурится. — Но мне всегда казалось, что людям свойственно избавляться от плохих воспоминаний. — Многие бы хотели, чтобы ее здесь не было, — соглашается Клэри. — Но так нужно. Несмотря на боль, я думаю, человечеству необходимо сохранять такие вещи для будущих поколений, — она бросает осторожный взгляд на Энни. — Потому что, если попытаться забыть, история повторится. Может быть, ее ответ удовлетворяет Тару, может быть, он просто больше не хочет с ней разговаривать, но он ничего не отвечает и возвращается к сверлению стены взглядом. Клэри устает стоять, а Энни надоедает чувствовать себя ужасно, они делают пару шагов назад, и Клэри все-таки приходится окликнуть Тару. Когда он оборачивается, он смотрит как будто сквозь нее, но почти сразу приходит в себя. И они уходят, оставляя Берлинскую стену и все разрушенные жизни позади.***
— Знаешь, — тихо говорит Тару, пока Энни настороженно наблюдает за табло с заказами в «Макдональдс», — это хорошая привычка — помнить прошлое. Ты немного подняла человечество в моих глазах. В «Макдональдс» шумно и много людей, и они втроем заказали столько еды, что от этого мог бы умереть какой-нибудь небольшой слон. К сожалению, пострадал только кошелек Клэри. — Поверить не могу, — она стучит пальцами по столу. — И вечная мизантропия поколебима. — Наш заказ! — кричит Энни и почти бежит к кассе. — Возможно, — Тару поднимает руку, прикрывая лицо, и Клэри почти уверена, что он прячет улыбку. — Но… Он так и не договаривает. Возвращается Энни с едой, и Клэри вдруг осознает себя такой голодной, что ей хочется расплакаться от вида картошки и сырного соуса. Она успевает подумать, что это было самым близким к улыбке в исполнении Тару, прежде чем ее мысли захватывает чизбургер. Через почти час у Клэри болит живот, и она проклинает каждый лишний кусок еды, который она умудрилась в себя запихнуть. Таким образом, когда по ощущениям у Клэри все-таки получается дышать, а Энни допивает свою большую колу, они добираются до здания, в котором будет проходить концерт. До назначенного времени остается два часа, и людей на улице почти нет: только несколько подростков стоят рядом и пытаются незаметно покурить. Зрелище немного удручающее. Честно говоря, Клэри никогда не видела именно таких зданий вживую. В университете и во время приступов скуки она потратила много времени на изучение советской архитектуры, и в одно время она казалась ей очаровательной, и сейчас она не понимает, ее отталкивает или притягивает это место. Здание Российского Дома Культуры и Науки похоже на огромную серую коробку с большими окнами. Красный баннер на немецком, который за последние годы разбирательств выцвел и превратился во что-то не слишком красивое, должен настраивать на дружелюбную атмосферу. Вместо этого Клэри чувствует себя главной героиней какого-то второсортного боевика про Холодную войну. — Ну, нам сюда, — все еще сомневаясь, говорит Клэри и толкает двойные двери. Энни и Тару идут за ней. Она не знает ничего по-немецки, и ей хочется верить, что в цивилизованном мире, даже в декорациях к фильму об Октябрьской революции, знают английский. В вестибюле людей больше, и Клэри почти уверена, что они тоже идут на концерт. Условно присутствующих можно поделить на две группы: молодежь, активно обсуждающая что-то на немецком, и взрослые женщины, тихо переговаривающиеся на русском. Странная картина. Клэри подходит к охраннику на входе, пытаясь справиться с ощущением, что она попала в очень абсурдный фильм. Им нужно попасть в гримерные, чтобы оставить рюкзаки и хотя бы, ну, перезнакомить их небольшую компанию. Клэри уже придумала историю дружбы с Тару, и она не скажет ему об этом ни слова, потому что тогда уже он скажет, что она сумасшедшая, и он ни за что на это не подпишется. Так что он узнает об этом вместе с остальными. Все довольно просто, и Клэри так рада, что Энни не задавала никаких вопросов об этом. А Джесс… Клэри не придумала ничего лучше, чем сказать ей что-то вроде: «Кажется, я встретила парня из своих снов во время комы, и я ничего не понимаю». Конечно, это имеет последствия, и теперь Джесс пытается выбраться из Женевы и как можно скорее встретиться с Тару. Но мероприятия все еще продолжаются, и осталось чуть меньше недели, так что она наверняка это переживет. — Здравствуйте, я Клэри Андерсон, — говорит Клэри, встав перед охранником. Тот даже не поднимает голову. — Мне нужно попасть в гримерную «Снежной Королевы». — Я вас не понимаю, — отвечает охранник с очень сильным акцентом и продолжает листать свой журнал. Клэри несколько раз моргает. Потом достает телефон, чтобы забить свой вопрос в переводчик. — Простите… — КЛЭРИ! — слышит она, и ей кажется, что у нее взорвались барабанные перепонки. Тони бежит по лестнице так быстро, словно пытается навернуться и разбить себе голову. Клэри вздрагивает от неприятных воспоминаний, и она надеется, что хотя бы у этого чокнутого нет опухоли в мозгу. Она успевает бросить обеспокоенный взгляд на Энни и Тару, которые непонимающе переглядываются, прежде чем Тони оказывается слишком быстро. Кажется, он расталкивает нескольких своих слушателей. Вообще, это довольно забавно, как они все пялятся на него, а потом и на Клэри, когда Тони сжимает ее в объятиях так крепко, что у нее хрустят кости и начинает болеть душа. — Привет! — он отстраняется, и Клэри может поклясться, что его лицо светится. — Я только увидел твое сообщение, и мне пришлось оторваться от увлекательного времяпрепровождения с пыткой метрономом, потому что я выступаю вместе с садисткой, которая обожает издеваться, и, о, это Энни, верно? — Тони делает шаг в сторону и протягивает Энни руку. Она пожимает ее очень неуверенно, — меня зовут Энтони, я очень хотел с тобой познакомиться, и сегодня я постараюсь сделать все, чтобы тебе было хоть немного весело, если кое-кто мне не помешает, и… ну, вы готовы пройти в удивительный мир закулисья, миледи? А ты… — Тони прищуривается, глядя на Тару, — Марко, да? Клэри упомянула, что ты путешествуешь с ними, и мне не терпится узнать, как это получилось, потому что я… — Дыши, — напоминает Клэри, закатывая глаза. Тони осекается и все-таки действительно начинает дышать. — В общем, приятно познакомиться, — Тони пожимает плечами, и он, видимо, забывает протянуть Тару руку для рукопожатия, и Клэри так благодарна ему за это, потому что она уже несколько раз успела прокрутить у себя в голове последствия этого действия. Скорее всего, Тару бы просто проигнорировал дружелюбные порывы Тони, и тот бы очень расстроился. — Идем? — Ага, — Клэри пихает ему в руки рюкзак, — веди нас. — Ладно, так, надеюсь, я не испортил свой имидж, — Тони быстро оглядывает вестибюль, — впрочем, это не моя проблема. Удивительное место, не так ли? Дело в том, что мы очень долго не могли найти подходящий зал, все-таки первый концерт, и нам нужны рояль и хороший звук, так что выступать в баре было бы невозможно, да и там вряд ли оценят… что-то такое, поэтому, в конце концов, Кае, моему аккомпаниатору, пришлось подергать за пару ниточек, и нам дали добро выступать здесь. Она из России, и ее родственники, кажется, важные шишки в мире музыки, но я узнал об этом только недавно, когда она сказала, что мы выступаем здесь, и… Как он может столько говорит и подниматься по лестнице, не задыхаясь? — Беру свои слова назад, — тихо говорит Тару, пока Тони рассказывает о концертном зале и своем аккомпаниаторе, — ты еще нормальная по сравнению с ним. — Эй. Тару закатывает глаза. Тони ведет их по длинному коридору, пока на их пути не оказывается невзрачного вида дверь с позолоченным номером «24». Не стучась, Тони просто толкает ее, и, прежде чем Клэри что-то видит за его спиной, ей в лицо дает запахом старого паркета, рассыпающейся мебели и старости. То, что Тони в сообщении назвал гримерной, оказывается каким-то небольшим конференц-залом. Клэри неуверенно смотрит на Энни, которая, кажется, уже прониклась очарованием Тони. Тару задевает Клэри плечом, проходя, потому что она не может придумать ничего лучше, чем остановиться в дверях и пялиться на уродливые фотообои с лесом. Конференц-зал выглядит неприлично маленьким: почти все место занимает круглый стол со стульями по периметру. Единственный человек, кроме них, девушка, сидящая за столом. Перед ней стоит метроном, и Клэри в голову впиваются эти равномерные звуки, пока Тони не подходит и не выключает его. Он кидает рюкзак Клэри на место рядом с девушкой, и Энни с Тару оставляют свои рюкзаки где-то там же. Клэри очень осторожно закрывает за собой дверь, и она надеется, что девушка ни за что не заметит, как она пялится. Должно быть, это та самая Кая. Она выглядит так, словно вот-вот исчезнет: белые волосы, бело-серая, почти нездорового цвета кожа и белый костюм. Когда Клэри подходит ближе, она видит наушники в ее ушах, и она не знает, стоит ли подавать признаки жизни. Интересно, Кая их вообще заметила? — У нас гости, — громко говорит Тони, проводя рукой перед ее лицом. Кая вытаскивает наушники и смотрит на него, не моргая. Должно быть, у них происходит какой-то невербальный диалог, потому что потом Кая оборачивается к ним, и ее лицо похоже на скорбную маску. Клэри замечает — сложно не заметить — розово-красные шрамы на ее бледных щеках, и ей становится неловко, словно она сама себя поймала на осуждении чужой внешности. Хотя она никого не осуждала! — Здравствуйте, — произносит Кая голосом, лишенным каких-либо интереса и акцента. — Меня зовут Катерина, но я предпочитаю, чтобы вы звали меня Каей. Для меня будет честью выступить для вас сегодня. Я бы хотела избежать разговоров, потому что я готовлюсь к концерту, поэтому я прошу никого из вас не отвлекать меня. Спасибо за понимание. — Ого, — вырывается у Клэри. — Хорошо. Ладно. Кая одаривает ее равнодушным взглядом и возвращает наушники на место. Ну, отлично, теперь их двое. Клэри оборачивается к Тару, который точно таким же равнодушным взглядом рассматривает уродливые фотообои. — Она просто нервничает, — тихо говорит Тони, когда Клэри садится подальше от Каи. Тару и Энни садятся рядом с ней, и все это выглядит довольно комично. — Я не думаю, что нужно оправдывать вежливую просьбу не беспокоить, — замечает Тару. — А… точно, — Тони растерянно моргает. — Ну, постараемся вести себя тихо, да? — Я могу посмотреть видео? — спрашивает Энни, и Клэри кивает. — Мне нужен пароль от вай-фая. — Я хочу поспать, — Тару зевает в подтверждение своих слов. Вот так Клэри мгновенно оказывается наедине, если можно так сказать, с Тони и кучей историй их юности. Когда Тару засыпает, — Клэри уже убедилась, что он может уснуть везде, даже в самолете, — а Энни получает доступ к интернету, остается время только для воспоминаний. Например, о том, что Клэри не смогла попасть на свадьбу Тони из-за рака, лечения рака и восстановления после лечения рака. Настроение как-то сразу становится не очень. Тони познакомился с Амандой еще в старшей школе, и она уехала в Европу вместе с ним, и им обоим нужно достаточно часто возвращаться в Штаты, чтобы видеться с семьей, но у Клэри до сих пор не получается быть хоть немного конструктивной подругой семьи, и двойняшек она видела всего пару раз. Она вспоминает причины, по которым Тони переехал в Глазго, и становится еще и тоскливо. Когда они только узнали о беременности Аманды, у Тони умерла бабушка, которую он ни разу не видел, но каким-то образом она решила оставить ему внушительную денежную сумму и огромный дом в пригороде Глазго при условии, что он сменит фамилию. Тони тогда пошутил, что ради такого наследства он бы не только фамилию сменил, но вряд ли ему доставила удовольствие смерть бабушки. Конечно, его мать сбежала от нее в Новый Орлеан, и это говорит о многом, но… Каково это — внезапно стать частью древнего шотландского клана и осознать свою причастность к истории? В конце концов, и Тони, и Клэри всегда отличались тем, что практически ничего не знали о своих родственниках. У Клэри в семье перемешалось такое огромное количество эмигрантов в разных поколениях, а ее предки отличались склонностью к смертности во время Первой и Второй Мировых войн, и все, что она знает о своей прабабушке, это рассказы бабушки о нищенском выживании маленькой еврейской девочки на улицах Бруклина. А еще прабабушка Клэри как-то украла апельсин и винила себя в этом до конца жизни. И теперь Клэри внезапно оказалась одна без корней и семейной истории. У Тони есть вся эта традиционная шотландская жизнь, у Аманды подозрительное количество белых родственников в Аргентине, а родители Джесс вообще переехали из Франции, когда она была ребенком, и они клянутся, что их предки стояли на баррикадах во время Великой Революции. Интересно, было ли у Тару что-то такое в истории семьи? Наверняка. Если бы Клэри спросили, как вели себя какие-нибудь знатные господа и принцы времен Возрождения, она бы, не задумываясь, ответила, что именно так. — У тебя опять это лицо, — говорит Тони и слегка толкает Клэри в плечо. — Какое? — Когда ты слишком много думаешь, и тебе становится плохо, — он осторожно улыбается, и Клэри не может не улыбнуться в ответ. — Извини, я просто… слишком много впечатлений за последние сутки. — Я рад, что ты согласилась приехать. — Я не могла не приехать на ваш первый концерт, — Клэри старается звучать беззаботно, но, честно говоря, в этом всем есть определенная ирония. — Тебя сложно вытащить из дома, — Тони отводит взгляд. Клэри не могла не приехать на первый концерт «Снежной Королевы», но почему-то раньше это не было аргументом. Она не была ни на одном концерте оркестра, из-за которого Тони уехал в Европу, она не была на его свадьбе, она даже не ответила на звонок, когда родились двойняшки, потому что в тот момент еще спала, и Клэри пропустила все эти вещи в его жизни, потому что у нее либо не было денег, либо не было здоровья, либо не было сил. Каждый раз, когда они видятся, Клэри понимает, насколько они отдалились. Раньше, все время, пока они взрослели, Тони всегда был рядом. Клэри никогда не пропускала его концерты, и он вечно спрашивал ее мнения, как будто она что-то понимает в музыке. Теперь ему осталось всего несколько шагов до мировой известности, теперь Клэри осталось всего несколько шагов до признания в мире архитектуры, у них обоих есть семьи, любимое дело и достаточно денег, чтобы иногда позволять себе странности. Клэри не может сказать, что она несчастлива и ей не нравится ее нынешняя жизнь, но иногда… иногда она просто скучает по детству. А в ее детстве были Бруклин, шутки и мальчик со скрипкой и солнечной улыбкой. И она не хочет его терять. — Ну, теперь я знаю, что могу приехать. Потом будет легче, и я буду появляться чаще, — обещает Клэри. — Возможно, я могу быть волонтером, уговорю Джесс взять меня куда-нибудь в Венесуэлу и… не знаю, что происходит в Венесуэле? — Политическая нестабильность, инфляция, преступность, бедность и… мне продолжать? — Как всегда, умнее меня. — Я просто читаю новости, — Тони прищуривается. — Джесс годами разъезжает по миру в поисках несчастных, а ты… — Для меня все это слилось в одну страну, где все плохо, — Клэри вздыхает. — Знаешь, мне кажется, если бы я больше в этом разбиралась, я бы заперла ее дома. — Мне повезло, что Аманда занимается разработкой игр и сидит с детьми, верно? — Знаешь, чем грозит поедание стирального порошка? — Не начинай, — Тони смеется, только чуть-чуть нервно, потому что, Клэри знает, он уже прокручивает в голове такую возможность. — Ладно-ладно, я уверена, что Карен и Эндрю точно не попытаются съесть стиральный порошок. — Пару недель назад у Карен была истерика из-за того, что я запретил ей есть землю. — Ну, какое имя… — Клэри. — Ты очень мило за них переживаешь, — она бросает осторожный взгляд на Энни. — А я схожу с ума, потому что у меня дома почти-подросток, и я не застала момента, когда она ела землю. — Я все слышу, — говорит Энни, не отрываясь от видео, и Клэри с Тони чуть не подпрыгивают от неожиданности. — Я не ела землю в детстве. — Приятно знать, — Клэри усмехается. — Вот об этом я и говорю. — Зато она не пытается сломать твои коллекционные фигурки, — Тони понижает голос. — Эндрю добрался до моей полки, и он решил, что это игрушки, или, я не знаю, о чем думают трехлетки, но я нашел его с Евой-01 и забрал ее, потому что я не готов видеть, как он ее ломает, а он расплакался, и Аманда накричала на меня, и я правда не знаю, куда она дела все мои фигурки и стенды, но теперь я не могу их найти. — Не вина ребенка, что ты тратишь сотни долларов на игрушки. — Это не игрушки, и я взрослый человек, я могу распоряжаться своим доходом, как хочу. — Я на стороне Эндрю. И Аманды. Все здравомыслящие люди на стороне Аманды. — Потому что ты зануда. — Кто бы говорил, — Клэри закатывает глаза. — Почему ты не переоделся? Тони оглядывает себя, и на его лице так быстро проступают эмоции, что это выглядит комично. Он шепчет несколько ругательств себе под нос, потом смотрит на Энни, бьет себя по лбу и выбегает из конференц-зала. Клэри успевает только моргнуть, и даже Кая, про которую она успела забыть, вытаскивает один наушник и вопросительно смотрит на нее. — Кажется, у кое-кого проблемы. — Он разберется, — говорит Кая, и в ее голосе слышится что-то вроде благодарности. — Спасибо, что напомнила ему про костюм. — Ты все слышала? — Не все, — Кая загадочно улыбается, и у Клэри мурашки по коже от ее улыбки. — Но все эти истории про детей я уже слышала. Очень мило. Клэри понятия не имеет, что должна на это отвечать. Она толком не может сказать, что думает о Кае. Должно быть, она просто воплощает все эти стереотипы о холодных девушках из России, искренне улыбается только раз в год, когда кто-нибудь сломает ногу, и может говорить цитатами из «Преступления и наказания». В конце концов, она ведь уже связана с классической музыкой. Клэри знает о Кае совсем немного. Она пришла в оркестр на несколько лет позже Тони, по мнению их бывшего дирижера является музыкальным гением и, возможно, на самом деле работает на интерпол. Интересно, она могла бы слиться с какой-нибудь стеной, учитывая, что она, ну, вся белая? — Ты странно смотришь, — говорит Кая, и Клэри краснеет. — Ничего, я привыкла. — Прости. — Все в порядке, говорю же, — она пожимает плечами. — У меня черные волосы, но я крашу их уже… долго. — Я заметила, — Клэри нервно усмехается. — Я уточняю, потому что некоторые люди уверены, что у меня альбинизм, — Кая слегка наклоняет голову. — А я просто рано начала седеть. Клэри чувствует себя неловко. Она не ожидала каких-то откровенных разговоров с Каей, она вообще не ожидала разговоров с ней, и ей пришлось привыкнуть к чему-то подобному за время, проведенное с Тару. Если сейчас окажется, что еще и он не спал все это время, Клэри сойдет с ума. С другой стороны, вряд ли его интересуют обычные разговоры про человеческую жизнь. Вряд ли его вообще интересуют люди. — Звучит паршиво, — наконец говорит Клэри. — Зато меня легко узнать, — Кая снова пожимает плечами. — Имидж — забавная вещь. Клэри понимающе мычит, и чувство неловкости почти душит ее. К моменту возвращения Тони Кая снова теряет всякий интерес к обстановке вокруг нее. По крайней мере, складывается такое впечатление. Клэри начинает казаться, что она и правда работает на интерпол, и все это безразличие — безупречная маскировка. Если все считают, что ей плевать, как много чужих тайн она на самом деле знает? Клэри мотает головой. Бредятина. Костюм Тони выглядит очень официально, но его волосы невозможно привести в порядок. Клэри так много раз видела его перед выступлениями, что это уже слилось с его обычным образом. Так или иначе, Клэри старается не думать о том, как выглядит она сама: помятая, сонная и не очень чистая еще с самолета. Ну, от нее хотя бы ничем не пахнет. Пока что. Клэри отказывается представлять, что с ней будет к концу поездки до Глазго. Вряд ли Тони позволит кому-нибудь принять душ или хотя бы отдохнуть. У него есть определенная проблема с тем, сколько времени он проводит с семьей. Ему можно даже ничего не говорить, но Клэри просто знает этот взгляд, эти разговоры и использование любого шанса, чтобы побыть дома хотя бы немного дольше. Она ведь живет с Джесс. И, да, Клэри скучает, да, иногда это невыносимо, да, все пункты, которые можно здесь упомянуть, могли бы быть упомянуты. Но она бы никогда не смогла поставить Джесс перед выбором между ней и журналистикой. И, Клэри уверена, Аманда с ней согласна. Помимо всех этических разговоров о том, что нельзя ограничивать близких людей, есть одна простая вещь. Рано или поздно человек начинает любить другого человека целиком, и все эти командировки и разъезды становятся неотъемлемой частью жизни. Клэри даже не знает, смогли ли бы они существовать по-другому. И Тони не знает. Вряд ли он вообще смотрел на это с такой стороны. Если бы он спросил, Клэри бы сказала об этом. Но он никогда не спросит, он вообще не упомянет эту тему, так что… иногда стоит промолчать. Когда Кая и Тони уходят, чтобы, видимо, провести последние приготовления и проверки перед концертом, Клэри все-таки приходится разбудить Тару. Это ужасно неловко, но им тоже пора идти. Хотя бы рюкзаки можно оставить здесь. Клэри тянет руку, чтобы потрясти его, и в последний момент замирает. Энни вопросительно смотрит на нее, и остается только натянуто улыбнуться. Тару выглядит почти ребенком. На самом деле, Клэри особо не задумывалась, насколько молодо он выглядит. Сколько ему было лет, когда он умер? Вряд ли сам Тару помнит ответ на этот вопрос, а если бы и помнил, то Клэри бы точно ничего не сказал. И он так настаивает на том, что всегда был один, и именно сейчас она бы хотела, чтобы он ошибался. Потому что, сколько бы времени он ни провел в загробном мире, ни один человек не заслуживает одиночества. Даже с таким скверным характером. В какой-то момент Клэри начало казаться, что это просто маска. Может быть, ему страшно и неприятно открываться другим людям. Может быть, дело в том, как мало они знакомы. Но Клэри помнит, как он говорил в ее последний момент там, когда Юта наконец-то перестала существовать. И все это словно отказывается сходиться у нее в голове, и она не понимает, что из этого настоящее. Какая разница? Ей стоит допустить мысль, что это не имеет значения. Почему бы, в конце концов, всему этому не быть настоящим? Человек ведь не ограничивается одним конкретным набором характеристик, и, учитывая, что у Клэри есть хоть какие-то представления о том, насколько долго Тару в принципе существует, почему бы не… это так сложно. Концепция человека, концепция вечности, концепция времени, все это не должно быть настолько сложным. Хорошо, Клэри может признать, что он не притворяется, но одна вещь не дает ей покоя. Она знает, люди в своей многогранности намного превосходят кубик, это очевидно и немного глупо. Почему она не может просто признать, что все ее воспоминания о Юте, все время, проведенное на море Стикс — это не так уж плохо? Оно в любом случае принадлежит ей, и Юта — это часть Клэри Андерсон. Еще один этап жизни, — или смерти, — очередная грань, такая же, как любовь к реставрации или страх облажаться. Она ведь не сделала ничего плохого. Юта больше всего хотела попасть домой, и она не знала, что ждет ее там, и Клэри так строга к ней, потому что завидует и потому что ее задело это чувство сомнения, которое она никак не может выбросить из головы. Но у Юты не было ничего, и она словно попала в Страну Чудес, и она все равно вернулась в мир живых, даже если ей помогли. С таким же успехом Клэри могла бы завидовать самой себе из любого другого момента прошлого. Чем отличается Юта и Клэри за день до того, как она упала с лестницы? Все это немного слишком, и вряд ли Клэри сможет смириться с тем, что Юта — это всего лишь она сама, за один раз. Но у нее получилось быть немного добрее к ней сейчас. А это уже гораздо больше, чем она рассчитывала. Клэри мотает головой. Ну все, хватит. Она все-таки трясет Тару за плечо, и он просто… просыпается? Не злится и не раздражается, словно Клэри в очередной раз испортила ему жизнь. Или послесмертие. А если они уже стали друзьями? Нет. Ни в коем случае. Слишком много потрясений за последние несколько минут. А Юта, кажется, считала Тару своим другом. — Нам пора идти, — тихо говорит Клэри. — Как спалось? — Бывало и хуже, — Тару зевает. — Я хотел тебя спросить об одной вещи, но… — Но? — Я забыл, что это было, — он снова зевает. — Как обычно. Пошли уже. Для разнообразия Клэри решает не закатывать глаза. — Я могу дать тебе подушку в машине, — неожиданно говорит Энни. — Так будет удобнее. — О, — Тару, кажется, правильно оценивает этот жест доброй воли, — спасибо. — Да не за что, Тони сказал, что я могу лечь в полный рост сзади. Ну, она хотя бы в первую очередь заботиться о себе. Клэри иногда хочется расплакаться от того, какая Энни умная. Сама Клэри в десять лет развлекалась тем, что угрожала одноклассницам подложить им мертвых лягушек в обед. Они втроем уходят из конференц-зала, и Клэри заставляет себя не беспокоиться о незапертой двери и вещах. Кому нужны ее джинсы и зубная щетка? Внизу уже сформировалась приличная очередь. Клэри не видит смысла в том, чтобы пытаться ее обойти и раньше занять места. Вряд ли Тони позволит начать концерт до того, как увидит Клэри и Энни в зале. Насчет Тару она не уверена, но он прилагается к их компании, так что… да уж. Слишком много глупых мыслей. Так или иначе, очередь продвигается очень быстро, и Клэри просто рада, что она не знает ни немецкий, ни русский. Потому что она уверена, кто-то пытался сказать ей что-то неприятное о ее внешнем виде. Ну и пошли к черту. К моменту, когда в зале гаснет свет, у Клэри остается только приятное чувство гордости от количества людей вокруг. В любой другой момент ей было бы неловко или странно, как в самолете или метро, но сейчас она знает, что каждый человек находится здесь ради музыки «Снежной Королевы». И это потрясающе. Тони на сцене сияет. Скрипка, костюм, сцена и все люди, которые с восхищением смотрят на него — все это до последнего принадлежит ему, и он знает это, и это — его место. Призвание, дело всей жизни, неважно, Клэри каждый раз знает, как сильно он горит музыкой, и она так давно не испытывала этого чувства абсолютного восторга. Не считая небольшой речи перед началом, со сцены не звучит ни одного слова до самого конца. Тони и Кая, кажется, могут сыграть вообще все, будь то классика или современная музыка. Клэри знает почти каждую строчку в программе, и она словно каждый раз слышит что-то знакомое и при этом совершенно новое. Будто эти двое переписали абсолютно все мелодии, все песни и композиции так, чтобы никто не заметил, что их написали разные люди из разных стран и эпох, и одни ноты перетекают в другие почти незаметно. А, может, Клэри сама это придумала, и она слишком восхищена, чтобы заметить паузы и хоть что-то в окружающем мире. Все, что существует сейчас — сцена и два человека, которые, кажется, умеют творить настоящую магию. Программа заканчивается слишком быстро. И, конечно, Тони и Кая выходят на бис, и музыка ненадолго возвращается — такая же прекрасная и живая, но этого мало, этого никогда не будет достаточно, даже если они продолжат играть до самого рассвета. И все заканчивается почти сразу, или Клэри все это кажется, и на самом деле прошло уже несколько часов. Она знает, концерт окончен. Тони всегда говорил, что выходит на бис только один раз, потому что иначе невозможно остановиться. Но зрители этого не знают, и они просят их выйти еще, и Клэри слышит слова на трех языках, и все они значат примерно одно и то же. Тони и правда больше не выходит. Во второй раз на сцену возвращается только Кая. Она поправляет микрофон над роялем, и почему-то Клэри становится неспокойно. — Это любимая песня моего отца, и сегодня я хочу сыграть ее для вас, — говорит Кая, и это ее первые слова за весь концерт. Она добавляет несколько слов на своем родном языке. — Я очень сильно скучаю по тебе. Мелодия песни как будто слишком простая и незамысловатая, но это неважно, потому что Кая начинает петь, и ее спокойный голос значит гораздо больше, чем любые ноты и клавиши рояля. Клэри не знает значения слов, она не понимает, о чем эта песня, но во всем этом есть что-то невозможно личное и грустное. Чувств так много, и у них нет названия, но они принадлежат не Клэри, они никогда ей не принадлежали. В этом и смысл искусства — заставлять людей испытывать эмоции. Дирижер того оркестра был прав. Когда песня заканчивается, а Кая снова уходит, магия и чувства обрываются. Включается свет, люди начинают вставать со своих мест, и Клэри успевает заметить заплаканное лицо женщины, сидевшей рядом с ней. Но им с Энни и Тару пора уходить, и все это уже кажется таким далеким и нереальным. Они ждут Каю и Тони на парковке за Домом Культуры. Клэри быстро звонит Джесс, чтобы удостовериться, что все в порядке, пока Тару и Энни обсуждают концерт. Почему-то Клэри не хочется об этом говорить. Ей нужно оставить все это при себе, и она никому, даже Тони, не скажет ничего, кроме того, что это было по-настоящему потрясающе. Кая и Тони находят их спустя полчаса. Клэри замечает рюкзаки, о которых она забыла, у них в руках, и ей становится стыдно. Но Тони отмахивается от ее извинений, а Кая молча закуривает, игнорируя окружающий мир. Клэри подавляет желание закатить глаза и на всякий случай отодвигает Энни подальше. И, конечно, Тони спрашивает, понравилось ли им. Как и всегда. Он выглядит счастливым, когда слышит заслуженную похвалу, и даже Кая, кажется, улыбается. Но на улице темно, и Клэри не может знать наверняка. — Минивэн, — констатирует она, когда Тони подводит их к своей машине. — Потрясающе. — Что не так? — спрашивает он, укладывая вещи в багажник. Кая выбрасывает окурок и почти мгновенно оказывается в машине. Слышно только, как открывается и закрывается дверь. — Настоящая американская мечта, — Клэри смеется. — Ты можешь притворяться шотландцем, но все мы знаем… — Эй! Клэри садится вперед. Она недолго смотрит, как Тару и Кая отодвигаются друг от друга как можно дальше, практически вжимаясь в противоположные двери машины. Энни с третьего ряда сидений жестами показывает, что собирается поспать, и передает Тару подушку. Насколько Клэри может судить, они оба засыпают почти мгновенно, еще до того, как они выезжают за пределы города. Кая не подает ни признаков жизни, ни признаков присутствия. Клэри наблюдает за ночными огнями Берлина, и ей немного жаль так быстро прощаться с ним. Она взяла обратные билеты в Нью-Йорк из Парижа, чтобы у Джесс была возможность увидеться с родственниками. И, честно говоря, Клэри до сих пор не знает, что делать с Тару. Когда они были дома, все это казалось таким далеким, но вернуться все равно придется. И не может же он жить у них. Только Клэри все равно за него переживает, и она не представляет, в какой момент их дорогам лучше всего разойтись. Обо всем этом она подумает, когда они доедут до Глазго. — Лучше поспи, — советует Тони, делая звук радио тише. — Я тут как-нибудь справлюсь. — Точно? — Ага. Я, даже если бы захотел, не смог бы заснуть. Обожаю это ощущение. Клэри дважды повторять не надо. — Ты молодец, — говорит она, закрывая глаза. — Доброй ночи. Вся усталость этого долгого дня накрывает ее, как тяжелое одеяло. Тони что-то говорит, но Клэри уже не слышит его, и она засыпает. Ей ничего не снится. Клэри просыпается от ощущения, что у нее вот-вот переломится шея. Она приоткрывает один глаз: на улице еще темно, и единственные источники света — пара горящих фар от машины впереди и прямоугольники светоотражателей. Ей нужно приходить в себя и уговаривать Тони дать ей сесть за руль, чтобы он немного поспал. Есть еще несколько минут, чтобы осознать свое тело. Клэри не сразу понимает, что Тару тоже не спит. Они с Тони о чем-то говорят, и у Клэри не хватает концентрации, чтобы разобрать смысл слов. Наверное, она до сих пор наполовину во сне. Ей бы хотелось, чтобы ей снилось море Стикс и все те вещи, которые там происходили. Но Клэри снятся только глупости или не снится ничего. Может, это и к лучшему. Она боится этого места, но в такие моменты, когда чувства притуплены после сна, Клэри думает, что скучает. Там было очень спокойно. А здесь, в мире живых, спокойствия иногда так не хватает. — Спасибо, что не даешь мне уснуть, — говорит Тони. Клэри становится немного стыдно. — Насколько я понимаю, если ты уснешь, все в этой машине умрут, — совершенно бесстрастно замечает Тару. — Вообще-то… да, — Тони нервно смеется. — Нам бы этого не хотелось, верно? — Наверное. Клэри без понятия, хочет ли Тару вернуться на море Стикс до сих пор. Если нет, чем он займется? Она не представляет, как он впишется во всю их нормальную рутинную жизнь с работой, деньгами и быстротечностью. Там не нужно беспокоиться ни о еде, ни о месте проживания, ни об оставшемся времени. Хотя стоит признать, что вокруг всегда полно странных людей, и Тару похож на них даже меньше, чем сама Клэри. Или Тони. Или кто угодно. Что, если это мир живых абсолютно ненормален? — Я рад, что у Клэри появились новые друзья, — неожиданно произносит Тони. — Ну, один друг. Ты. — Я не думаю, что мы друзья. Конечно, это очевидно, и не стоило ждать от Тару ничего другого, но Клэри все равно становится неприятно. Словно она недостаточно сделала, чтобы заслужить его доверие. Что вообще надо сделать, чтобы этому человеку было не плевать? Она пытается напомнить себе, как сильно они друг друга раздражают. Дело ведь не в том, что Клэри хочет подружиться или что-то вроде. Ей не стоит разбивать себе сердце заботой о других людях, чтобы они воспринимали ее всерьез. В конце концов, Клэри никогда бы не сказала, что они друзья, даже если Юта так считала. Просто Тару помог ей вернуться домой. А она помогает ему выжить в этом самом своем «доме». Ничего личного. И у Клэри все равно никогда не получится уплатить этот долг. — Она добра ко мне и не слишком сильно меня раздражает, — добавляет Тару. — И я понимаю, почему она мне помогает, хотя я считаю, что это глупо. Этого в любом случае недостаточно для дружбы. — Почему? — Потому что… я не знаю, — Клэри слышит, как он вздыхает, пытаясь разобраться с мыслями. — Слишком мало времени прошло. Хотя я не понимаю, сколько должно пройти времени в нынешнем положении. — Знаешь, это похоже на избегающий тип привязанности. Неважно, называешь ты друзьями людей вокруг себя или нет, главное, что вы можете друг другу помочь. — Мне всегда нравилось помогать другим. Клэри хочется завыть. Она выбросила из головы вообще все условности, с которыми связано общение с Тару. Он наверняка строил дружбу с другими людьми столетиями, она сама думала о вечности в загробном мире, но упустила эту деталь. Она не хочет на него злиться, она вообще устала испытывать негативные эмоции из-за него, и ей просто нужно, чтобы он честно сказал, что с ним не так и что его беспокоит. Все эти загадки ужасно выматывают. Все то время, пока он здесь, он поразительно удачно вписывается в обычную человеческую жизнь, не того эпизода с торговым автоматом. Тару не говорит о том, что его пугают все эти изменения, в разговорах с другими людьми он никогда не показывает своего незнания о… да Клэри сама понятия не имеет. Ей просто хочется спросить, как у него это получается. Она сделает вид, что просыпается, через пару минут. Как только все это перестанет быть таким неловким. — Честно говоря, по тебе не скажешь, — говорит Тони, и с ним невозможно не согласиться. — Люди в основном раздражающие, но они похожи на слепых котят, которых надо подтолкнуть в нужном направлении. — Мне кажется, в твоем возрасте все так думали. Хотя… Кая до сих пор так думает. У вас много общего. Клэри пора просыпаться. Она очень любит Тони, правда, но она не готова выслушивать его размышления о зрелости перед человеком, который по возрасту ближе к динозаврам, чем к современности. Все эти разговоры взрослых о максимализме бесят даже обычную молодежь. Честно говоря, Клэри боится, что Тару скажет что-нибудь едкое, и у Тони испортится настроение. — Мы оба ценим личное пространство, вот и все, — слышит Клэри вместо издевательств. — Почему она уехала из родной страны? Наверное, есть плюс в том, чтобы неожиданно воскреснуть — не надо проживать события последних лет. Клэри догадывается, что за причины были у Каи, и она только сильнее убеждается во всех этих странных и тяжелых вещах, когда Тони не отвечает сразу. — Это сложно, — наконец произносит он. — Сейчас все хорошо, и она могла бы вернуться, но я думаю, она еще не готова. И у нее есть работа, в конце концов. — Я понимаю, — очень-очень тихо говорит Тару. У Клэри сжимается сердце. Интересно, это акклиматизация, или ей просто жаль, что у всех вокруг такие грустные истории? — Я бы тоже хотел вернуться домой. — Ну, мы добавили Рим в свой маршрут. Все дороги ведут в Рим, ты знаешь. — Точно. Может быть, думает Клэри, если бы не их встреча, Тару бы не помнил ничего о море Стикс, и у него бы получилось прожить нормальную жизнь. У него ведь есть документы, потом могло бы оказаться, что есть все остальное, и он бы вписался, и рано или поздно от его разрозненных воспоминаний бы ничего не осталось. Но они здесь, и это похоже на то, что Тару застрял между двумя мирами, и для Клэри должно быть достаточно очевидно, какой ему ближе. Даже она думает о спокойствии на море Стикс, а она провела там пару месяцев, пока валялась в коме. И у нее есть хорошая счастливая жизнь, в которой нет ничего плохого, кроме ее мыслей и маячащей возможности рецидива. У Тару нет абсолютно ничего, кроме этой поездки и смутного понимания всего происходящего. И сейчас, пока Клэри притворяется спящей и не несет ни за что ответственности, ей хочется просто дать ему вернуться на море Стикс и не думать о том, как это произойдет. Но кое-кто однажды сказал ей, что заставит ее воспользоваться шансом на жизнь, даже если она этого не хочет, и фактически спас ее. Разве она может просто забыть об этом? — Разбуди Клэри, я устал разговаривать. — Ладно-ладно, — в голосе Тони слышна улыбка. — Спасибо за то, что не дал нам всем умереть, Марко. — Ага. Больше они не говорят. Через некоторое время машина останавливается, и Клэри чувствует, как чужая рука мягко трясет ее за плечо. Она открывает глаза, старательно делая вид, что возмущена внезапным пробуждением, и Тони очень мягко перед ней извиняется и спрашивает, будет ли она кофе. — Где мы? — Клэри зевает. — На заправке, — он открывает дверь, впуская прохладный утренний воздух. — И уже проехали границу. — Мы в Нидерландах? Тони довольно кивает, и Клэри с сожалением обнаруживает, что почти не испытывает трепета по этому поводу. Никаких КПП, никаких суеты и официоза. Просто кофе на заправке где-то в Нидерландах. Ничего необычного. Наверное, ее чувства придут в себя, когда она хотя бы увидит солнце. — Неси кофе, — Клэри снова зевает. — С вами очень приятно иметь дело. Дверь машины закрывается, и Клэри полностью концентрируется на том, чтобы не уснуть, пока Тони не вернулся. Она заставляет себя забыть о разговоре, который она слышала. В конце концов, это не ее дело. И, если Клэри будет слишком долго думать над тем, что с Тару будет дальше, ей станет очень грустно и больно.***
Следующие пару часов Клэри в основном наблюдает за темнотой. Она надеялась посмотреть на Нидерланды и умиротвориться первородной европейской красотой, но на севере Европы в это время года светает довольно поздно, и в итоге Клэри остается довольствоваться огнями ночного Амстердама, когда они его объезжают. Тони пару раз превышает скорость, потому что у него начинается паранойя из-за времени отправления парома, и, кроме этого, не происходит ничего необычного. Клэри правда до последнего думала, что Тони собирается ехать на машине больше суток, потому что это в его духе, а он все еще немного сумасшедший, когда дело касается дороги. И она не знала о существовании парома и была уверена, что они поедут через Ла-Манш и им придется пересечь всю Британию. Оказалось, большую часть пути занимает время на пароме из Харлема. Это значит, что Клэри может не беспокоиться за Тони и за непреднамеренное убийство пяти человек из-за недосыпа. Хорошие новости, но Клэри должна вернуть ему деньги за билеты на паром, и это проблема, потому что он категорически отказывается их принимать. Возможно, ей просто стоит поговорить с Амандой, когда они приедут. Она всегда поступает благоразумно в подобных ситуациях. Рассвет они застают уже в Харлеме. До парома остается еще три с половиной часа, и большую часть этого времени Клэри просто ходит по улочкам рядом с портом и пытается поймать бесплатный вай-фай. Энни увязывается за ней, потому что… честно говоря, Клэри не имеет ни малейшего понятия, почему она проснулась. Но, видимо, ей не слишком комфортно оставаться в машине с тремя малознакомыми людьми, так что Клэри не против. По крайней мере, они обе наслаждаются настоящей европейской архитектурой. А еще Энни делится с Клэри своим шоколадным батончиком, и это становится проблемой через пятнадцать минут, потому что им обеим невыносимо хочется пить, но в округе не оказывается ни одного работающего магазина. Они звонят Джесс по видеосвязи, и та выглядит очаровательно с кружкой кофе и тканевой маской на лице. Съезд в Женеве закончится примерно в то же время, когда они туда приедут, судя по информации, которой располагает Клэри. Конечно, обычно они не видятся пару месяцев, а не пару недель, но она все равно скучает. Это так странно — проводить свой первый отпуск в Европе без Джесс, что Клэри хочется как можно скорее это исправить. С другой стороны, пока они не вместе, у нее есть время и фокус внимания на всех остальных. К сожалению, Клэри в курсе, как это с ней работает. Когда они с Энни возвращаются, Кая и Тару уже просыпаются и старательно игнорируют существование друг друга. — Не шумите, — говорит Кая, указывая на спящего Тони, и снова возвращается к своим делам, связанным с наушниками и телефоном. Интересно, в Европе на все страны один оператор сотовой связи или у Каи просто закачана вся музыка? Об идее сидеть в интернете с роумингом Клэри старается не задумываться. Это звучит слишком дорого и глупо. Тару — кто бы мог подумать — даже выходит из машины, чтобы поговорить. Или просто подышать свежим воздухом. В любом случае, он пропускает Энни назад, потому что ей холодно и она устала ходить и стоять после поисков вай-фая. Так Клэри и Тару остаются наедине впервые с Нью-Йорка. И, честно говоря, у Клэри сотня вопросов, но она сомневается, что их можно задать на стоянке порта где-то в Нидерландах. Она сомневается, что их вообще можно задать. — Значит, паром, — Тару смотрит в сторону моря. Если Клэри приглядится, она разглядит вервь и корабли. — Ты не сказала про это. — Я сама не знала. Я думала, мы поедем на машине через Францию. Это проблема? — Нет, просто… странно себя чувствую, — Тару опускает взгляд. — Мне кажется, я никогда не видел моря до моря Стикс. — Мы были в Нью-Йорке, — замечает Клэри. Тару выразительно молчит. Она и сама знает, что это довольно глупое замечание. — В любом случае, я люблю корабли. И море. Даина всегда говорила, что при жизни мне стоило быть моряком, но теперь я даже не знаю точно, почему она так говорила. — Даина? Почему-то это имя вызывает у Клэри что-то вроде приступа головной боли, как будто она уже слышала его где-то, — на море Стикс, очевидно, — но не может вспомнить, кто и что именно о ней говорил. — Она придумала мое имя. Хотя мы не слишком нравились друг другу. — Ты вспомнил что-то еще? — Ее невозможно забыть, — Тару усмехается, — если бы на море Стикс были учебники истории, ей бы посвятили несколько параграфов. Это забавно. Я помню, что все о ней знают, и помню ее остров, но я не помню, чем она занималась. Остров Даины, ну конечно. Юта была там, и Клэри понятия не имеет, как она там оказалась, но она видела ту бронзовую статую. Когда она вернулась, ей рассказали, что эта женщина была очень древней и важной, и Клэри тогда… нет. Во-первых, это была Юта. Во-вторых, не стоит забираться в воспоминания, от которых становится плохо. Каждый раз, когда Клэри пытается понять и вспомнить что-то большее, чем ничего не значащие образы, она чувствует эту острую боль в мозгу и желание забыть о море Стикс навсегда. Даина была очень древней, достаточно, чтобы… неважно. Клэри больше не будет об этом думать. Она и так знала, что Тару умер очень давно, и конкретная эпоха изменит только детали. Вряд ли он сам об этом помнит, и нет никакой разницы, с какими именно динозаврами он пересекался в своей предыдущей жизни. — Мне не нравится про нее говорить. Она этого не заслужила. — Почему? — Я не помню. Вот и все. — Это забавно, — повторяет Тару. — В моей памяти не осталось ничего важного. Я словно вижу пустые места, знаю, что там должно быть что-то еще, но не могу понять, что именно. И так все время. — Ты уверен, что хочешь об этом вспоминать? — осторожно спрашивает Клэри. — И снова, — он мотает головой. — Когда ты задаешь столько вопросов, мне грустно, но я не знаю, почему. — Я могу перестать… — Делай, что хочешь. У меня все равно ничего не получается. Клэри еще раз смотрит на Тару, и на его лице проступает какое-то странное выражение, которое она не может считать. Что-то между болью и очень сильной усталостью. Может, он решил, что перед ней можно проявлять эмоции, может, он уже не может их сдерживать, и ему просто все равно, что Клэри подумает об этом. Она знает все вещи, которые они могли бы друг другу сказать, но сейчас ей хочется обнять его и попытаться сделать вид, что все будет хорошо. Наверное, когда-нибудь и будет. Они стоят на расстоянии вытянутой руки, и никто из них не двигается с места. — Я хочу… — начинает Тару и осекается. — Я хочу понять, почему это всегда так грустно. Это просто… это просто смешно, я не понимаю, что мне снится, я не знаю, чем я занимался все это время, и каждый раз я… как вообще можно скучать по вещам, которых ты не помнишь? — Тару… — Забудь об этом, — его лицо резко становится похожим на безжизненную маску. — Я разберусь. И не смей меня жалеть. — Я просто хотела… — Я знаю, — в его голосе остается только бесконечная усталость. — Но здесь никто не поможет, хорошо? У Клэри получается только кивнуть. Больше они не говорят. А Энни, наверное, снова уснула. И Кая все так же слушает музыку и пытается остаться наедине со своими проблемами. У Тони вот-вот сработает будильник, и скоро им придется грузиться на паром. Джесс, должно быть, уже собирается выходить из номера отеля. Жизнь идет своим чередом. И когда-нибудь все будет хорошо. Кап. Кап. Отдельные капли падают на крышу машины, и Клэри не сразу понимает, что начался дождь. Тару зачем-то вытягивает руку, и она видит, как капли разбиваются и о его кожу. Странное дело. — Дождь пошел, — говорит Клэри, и он вздрагивает. — Нужно вернуться внутрь, — Тару медленно сжимает и разжимает руку. — Не хочу промокнуть. Они не двигаются с места, пока дождь не превращается в ливень, потому что Тони все-таки просыпается и заставляет их обоих сесть в машину. Может быть, думает Клэри, пока они стоят в очереди на паром, Тару бы остался там. Может быть, она бы осталась с ним. Но они сидят в машине, и капли дождя стекают со стекол, и Клэри старается думать о том, что когда-нибудь все будет хорошо. Потому что ей тоже грустно. И с этим тоже вряд ли кто-нибудь поможет.***
На пароме Клэри по большей части занимается тем, что ходит по палубе, пытается найти хоть какие-нибудь развлечения и иногда натыкается на Каю, которая неотрывно следит за линией горизонта, будто вот-вот покажется берег. Тони все еще отсыпается в каюте, Энни читает «Маленького принца», а Тару… честно говоря, Клэри понятия не имеет, куда он делся. Они договорились поужинать все вместе. Хочется верить, что он не испарится и не потеряется за это время. Клэри начинает очередной круг по палубе, пытаясь унять нервный мандраж. Она впервые по-настоящему задумывается о том, что вот-вот увидит двойняшек, и у нее нет никаких подарков для них. У Клэри вообще не очень много вещей с собой, но она ведь могла привезти им хоть что-нибудь, верно? Что любят трехлетки? Наверное, футболки и кружки «Я люблю Нью-Йорк» у них не в ходу, но это только к лучшему. Возможно, стоит просто съездить в торговый центр в Глазго и купить им что-нибудь. Клэри возьмет с собой Аманду, потому что она, очевидно, достаточно хорошо знает, что нужно ее детям, и Энни, потому что она сама еще ребенок. Но ей придется оставить Тару в обществе детей, Тони с его попытками разговорить абсолютно всех и, ну, Каей. Она довольно жуткая. Клэри как раз снова натыкается на нее где-то на трети своего маршрута. Она уже собирается обойти ее и попытаться остаться незамеченной, когда Кая резко оборачивается, отрываясь от созерцания моря и горизонта. В свете дня и в джинсах и толстовке вместо костюма Кая выглядит чуть более по-человечески, чем вчера. Только она все еще очень бледная, почти прозрачная, будто вот-вот растает, и от нее совсем ничего не останется. — Энни нравится книга? — спрашивает Кая. Вопрос застает Клэри врасплох. Конечно, она в курсе, что Кая дала Энни «Маленького принца», но она не думала, что это… что-то значит. В смысле, просто затертая карманная книжка, вроде тех сборников поэзии, которые Клэри таскала с собой в университет от скуки. Если ребенку нечем заняться, ему обычно дают что-то такое. — Она попросила меня не мешать ей и уйти, — Клэри прислоняется спиной к ограждениям. Холодно. За ней тонны воды, если эти штуки внезапно сломаются, она полетит вниз и перед тем, как рухнуть в море, несколько раз ударится о паром. Клэри думает об этом, и она все равно остается стоять там. Кая нервно раскачивает подвеску у себя на шее, и Клэри наблюдает за ней одним глазом. Во второй светит слишком яркое после дождя солнце. — Я обожаю «Маленького принца», — неожиданно говорит Кая. — Когда я была маленькой, отец каждую ночь читал мне его перед сном. Когда он перечитал ее уже в десятый раз, он сказал, что теперь я уже взрослая и должна читать про себя и сама. Я умела читать, но… неважно. В общем, я настолько хорошо запомнила текст, что воспроизводила его по памяти, когда смотрела на слова. Думаю, поэтому я была первой по чтению в классе. — Ого. Это звучит очень мило, правда. — Да, — Кая осторожно улыбается. — Я скучаю по нему. — Ты редко с ним видишься? — спрашивает Клэри. В конце концов, даже если у Каи нет возможности вернуться домой, вряд ли ее родственники не могут приезжать к ней хотя бы раз в год. Она вспоминает, как Кая вышла на сцену после концерта и спела ту песню. Тогда она тоже упомянула отца и сказала, что это его любимая песня. Судя по всему, у них действительно близкие отношения, и, конечно, они же не могли отдалиться друг от друга только из-за расстояния. — Он умер шесть лет назад, — Кая пожимает плечами. — Осложнения после Ковида давали о себе знать, и он продолжал курить, пока не стало слишком поздно. Вот черт. — Мне так жаль, я не… — Все в порядке, — Кая жестом останавливает извинения Клэри. — Правда. Это было давно, и я уже не так остро реагирую. И сейчас у меня хорошее настроение. — Это все равно звучит очень… — Клэри даже не может подобрать слов. — Я знаю, — Кая вздыхает. — Люди никогда не понимают, как на меня реагировать, так что давай пропустим эту часть диалога. Клэри внезапно узнает в этих словах саму себя. Когда она проходила химию, никто из ее знакомых не знал, что сказать, и все это сочувствие, которое невозможно выразить достаточно эмоционально, давило слишком сильно. В какой-то степени они с Каей похожи, как и все люди, с которыми случались трагедии. Но хотя бы эту часть Клэри понимает. Жалость уже ни к чему. Она вообще редко бывает к месту. — «Маленький принц» — это первая книга, которую я купила в Лондоне. Я поступила на первый курс, и мне хотелось, чтобы что-то связывало меня с домом и с… новым этапом жизни, потому что я никогда не читала ее на английском. Я съездила домой на зимние праздники, вернулась, и… и с тех пор я дома не была. Я даже не смогла заставить себя приехать на похороны отца, но… — Кая мотает головой. — Но это ничего. Все ведь наладилось, а это главное. Клэри молчит. Возможно, Кае просто хочется выговориться. В любом случае, придумать подходящую реакцию на эти слова сложно. — Я спрошу у Энни, нравится ли ей. Ты не против? — спрашивает Кая. — Люблю обсуждать эту книгу с детьми. — Я думаю, ей тоже понравится обсуждать ее со взрослыми. И Кая уходит, оставляя Клэри в одиночестве смотреть на линию горизонта. А в этом точно что-то есть. Бесконечные круги по палубе заканчиваются, и сейчас у Клэри есть все время мира, чтобы остановиться и по достоинству оценить красоту моря. Она уже не помнит, когда в последний раз стояла вот так и просто наслаждалась видом. Несмотря на свою размеренную жизнь без лишних людей, Клэри редко останавливается. Обычно ей сложно стоять на месте, но сейчас все, кроме моря, кажется таким неважным, и остаются только чувство абсолютного спокойствия и ветер, шумящий в ушах. Это напоминает о море Стикс, и Клэри уже не знает, хорошо это или плохо. Может, ей просто стоит принять неизбежность смерти. Может, в ней нет ничего ужасного, тем более Клэри примерно понимает, как будет дальше. Только покой, морские волны и точно такие же люди. Она наконец допускает мысль, что когда-нибудь все же умрет и, вероятно, снова окажется там. И в этом тоже нет ничего ужасного. Когда Клэри уходит с палубы, у нее на сердце такая легкость, что ей хочется расплакаться. Вот-вот стемнеет, и нужно будет идти на ужин, а потом спать и просыпаться ночью, когда паром прибудет в место назначения. Клэри так и не запомнила название, что-то шотландское и слишком сложное. Главное, уже завтра она будет в Глазго, увидит Аманду и двойняшек и все это наследие древнего клана. А еще, пожалуй, нормальный душ и нормальную еду. Клэри находит Тару рядом с баром, и целое мгновение она действительно уверена, что все это время он пил ирландский виски и жаловался бармену на свои проблемы. Звучит, как катастрофа. К тому же, от него не пахнет алкоголем, и Клэри вспоминает, сколько денег ему дала, и этого бы вряд ли хватило на опустошение бара, даже на пароме. Особенно на пароме, учитывая цены. Честно говоря, Тару выглядит так, словно у него началась морская болезнь. Клэри почти уверена, что это глупо, учитывая… вообще все. И они смотрят друг на друга, и она понятия не имеет, что происходит. Тару поднимает руку, смотрит на свои пальцы и сжимает их в кулак. Клэри замечает, как его трясет. — Все нормально? — спрашивает она, и это определенно входит в список глупых вопросов. — Не очень, — Тару закрывает глаза, и его, кажется, шатает. Может, он заболел? — Я не знал, что от кофе может быть так плохо, — он говорит так тихо, что Клэри едва его слышит. Да вы издеваетесь, черт возьми. Почему этого человека можно найти в ужасном состоянии рядом с баром, и в конце концов окажется, что он все это время пил кофе? Если бы он не выглядел настолько несчастным, Клэри бы рассмеялась. Но, вероятно, если она рассмеется, Тару столкнет ее за борт. — Сколько ты выпил? — Клэри правда старается не улыбаться. — Я не знаю, — Тару приоткрывает один глаз, чтобы посмотреть на нее. — Видимо, больше, чем нужно. — Такое уже было? Он так выразительно смотрит на нее, что Клэри хочется провалиться под корабль, чтобы на нее никто никогда больше не смотрел с такой очевидной насмешкой. И это ему еще плохо. — Ты знаешь, — Тару слегка наклоняется к ней. — На море Стикс такого обычно не бывает. — Да иди ты! — Клэри отшатывается от него. — Плохо ему. — Не волнуйся, меня уже излечила твоя глупость, — Тару пожимает плечами. Ну, его все еще потряхивает, но теперь Клэри имеет полное право над ним смеяться. Только почему-то это он над ней смеется. — Очень рада помочь. — Спасибо. Клэри бросает на него свой самый недовольный взгляд. — Знаешь, это довольно забавно. Если бы меня не тошнило, я бы засмеялся. — Избавь меня от подробностей, — она кривится. — Можешь полежать, станет легче. — Тогда я пропущу ужин, — Тару хмурится. — Не люблю нарушать обещания. И мне нужно поесть. — Что, голода на море Стикс тоже не было, да? Клэри жалеет о том, что попыталась пошутить, как только заканчивает фразу. Тару выглядит так, словно она его ударила, хотя она не имела ничего такого в виду, но это все равно было слишком. Иногда так бывает: человек может шутить о вещах, которые его волнуют, но такие же шутки от других звучат ужасно. Клэри прекрасно об этом знает. И она все еще знает, что не хотела его расстроить, но так получилось, и она чувствует себя дурой, и это все… — Да. Не было, — говорит Тару, и почему-то Клэри была уверена, что он будет злиться. Но он звучит уставшим. Она не хочет думать, от чего он устал. Пусть лучше от нее и от своих неудачных экспериментов с кофе, чем от жизни в принципе. — Но там тоже был паром. Каждое утро он шел от новой земли до широкого берега, потом по всем островам, чтобы оставить пассажиров. И эта штука, — Тару стучит по ограждению, — даже не пытается с ним сравниться. — Я это помню. Немного. — Паром без паромщика, — Тару усмехается. — В последний год он мог стоять в порту несколько дней подряд, и я помню, что знал, почему, но сейчас осталось только это. И иногда мне хочется думать, что это было из-за меня. — Тогда бы это объяснило, почему ты вернулся к жизни, — замечает Клэри. Как и всегда, когда они говорят о море Стикс, ей становится ужасно грустно. Наверное, это просто побочный эффект загробного мира. — Да. Но я надеюсь, сейчас там все нормально. И паром ходит, как нужно, — Тару отворачивается и смотрит на море, почти не дыша. — Никто не заслуживает застрять между жизнью и смертью, правда? Клэри неуверенно кивает. Тару вздыхает и поворачивается к ней, чуть прищурившись. — Ну, хватит. Пошли на ужин. — А кофе? — Никакого кофе в ближайшие несколько часов. Клэри смеется, слегка нервно, но как есть. И, когда она поднимает взгляд на Тару, она видит, как он улыбается. Оказывается, ему так сильно идет улыбка, что Клэри застывает, пытаясь это осознать. Тару только закатывает глаза и подталкивает ее в спину, чтобы убраться отсюда как можно скорее.***
Они подъезжают к дому Тони под утро. Клэри чувствует, что из нее вот-вот выйдут все остатки жизни. У нее так и не получилось уснуть после того, как они сошли с парома, и теперь она может думать только о том, как уснет в мягкой постели и проснется не в узкой каюте на четырех человек, не на пассажирском кресле в минивэне, а в нормальной комнате, и солнечный свет будет светить ей в лицо. Наконец-то. — Это же чертов замок, — шепчет Клэри себе под нос, как только выходит из машины. Солнце еще не встало, и в основном она видит лишь очертания определенно замка в свете уличного освещения. Должно быть, Аманда оставила его включенным, чтобы никто не убился по дороге до двери. Или она просто забыла. С ней никогда не знаешь наверняка. В любом случае, пока Клэри пытается справиться с шоком, никто ничего больше не говорит. Ей становится неловко, но недостаточно, чтобы попытаться забрать у Тони вещи и донести их самой. Замок. Определенно замок. С ума сойти. Они проходят внутрь, и Клэри почти хочется плакать от вида обычного паркета и старомодных обоев в цветочек в холле. Она не может назвать это прихожей или чем-то еще, это долбанный холл в замке. Ее убивает вид обычных светильников, вешалки для одежды и неубранных детских игрушек у подножья лестницы. Огромная лестница в замке. Клэри резко оборачивается к Тони, и он просто пожимает плечами. Никто не впечатлен так, как она, и это ужасно, эти бескультурные люди, которые не могут оценить всю красоту архитектуры, и они не понимают, насколько важно сохранять наследие, а не перестраивать его и уродовать современным стилем. Это преступление, разве нет? — Когда мы переехали, все было таким, — говорит Тони. Видимо, у Клэри на лице уже проступили первые признаки помешательства. — Аманда нас не встретит? — спрашивает Кая. — Я надеюсь, она спит, — Тони хмурится. — Ну, вы знаете. Аманда еще в школе почти перестала спать ночью, и у нее есть ужасная привычка играть во что-то там с незнакомцами по сети. Клэри не то что сильно в этом разбирается, и, когда она во что-то играла, это обычно не сопровождалось ругательствами и многочасовым времяпрепровождением за компьютером. Но Аманда сделала себе карьеру в этом деле, и это одна из причин, почему она вообще решила работать в этой сфере. Тару и Энни, очевидно, не понимают, о чем говорит Тони, но они оба едва стоят на ногах и вот-вот снова уснут, так что Тони быстро отправляет их в спальни. Клэри не хочет думать о том, сколько здесь комнат и как дорого это содержать, и ей становится дурно от осознания, сколько поколений и сколько людей здесь когда-то жили. Кая тоже уходит куда-то на второй этаж. Когда они еще были на пароме, она сказала, что уже была здесь, и наверняка есть гостевая комната, в которой она обычно останавливается. По-хорошему Клэри тоже должна пойти спать, но вид замка и всего этого безобразия окончательно разбудил ее, и теперь ей хочется исследовать хотя бы какую-то часть комнат. Вместо этого она просто стоит в холле — холле — и смотрит на рамки с фотографиями на стене. Наверное, это что-то, что осталось еще от бабушки Тони. Скорее всего. Вряд ли ему нужны черно-белые фотографии двух подростков с серьезными лицами. Портреты мальчика и девочки выглядят официально и почти жутко, в духе статусной семьи. Мальчик похож на Тони. Вернее, стоит сказать, что это Тони похож на него, но мозг Клэри уже отказывается нормально работать. Что-то во всем этом есть. В конце концов, Клэри всегда любила старые и древние вещи, и ей хочется узнать, кем были все эти люди. Она смотрит на фотографию другой маленькой девочки в платье в розовый горошек, и, наверное, это мама Тони, но Клэри не успевает об этом спросить, потому что со стороны лестницы слышно быстрые шаги. Аманда поскальзывается и чуть не падает с последней ступеньки. Она выглядит почти так же, как и всегда: вечно уставшая, с волосами в растрепавшемся пучке и с каким-то затаившимся безумием во взгляде. Только в этот раз в пижаме. Клэри понимает, что она точно не спала, еще до того, как Аманда хоть что-нибудь скажет. — Привет, — она быстро обнимает Клэри, — тебе уже пора спать, подруга. — Знаю, — она кивает в сторону фотографий, — не могла оторваться. — Очень мило, да, — Аманда кивает. Потом кивает еще раз, — но, если ты будешь ходить здесь и не спать, мы будем чувствовать себя ужасными хозяевами, и нам придется тоже не спать, пока ты не прекратишь, — она зевает. — А я очень устала вас ждать. — То есть со мной ты даже не поздороваешься, — Тони пытается сделать обиженное лицо. — Сначала гости, — Аманда снова зевает. — Я очень рада тебя видеть, мой драгоценный муж. Они обнимаются, и Клэри старается смотреть на фотографии, потому что ей до сих пор ужасно неловко наблюдать за чужими проявлениями чувств. Даже если все и так об этом знают и вообще ничего романтического перед ней не делают, она все равно ощущает себя лишней. Наверное, Аманда и Тони подумали об этом, поэтому у них наверняка будет какой-нибудь личный разговор в спальне, и это будет ужасно мило, и так хорошо, что без свидетелей. Клэри дергается от этих мыслей. — Почему ты не спишь? — спрашивает Тони. — Я ждала вас, — Аманда разводит руками, — ты же знаешь, как это бывает. Я не могла уснуть, потому что боялась не проснуться вовремя, потом мне написали, и я решила, что можно сыграть пару игр, как раз дождусь, и это будет очень мило. — Пойдем спать, — Тони вздыхает. — Нужно показать Клэри ее комнату. — Идите, я все подготовила, — Аманда трет лицо. — Фух. Пойду выпью воды, что ли. Она уходит, видимо, на кухню, а Тони ведет Клэри в гостевую спальню. По крайней мере, путь до нее оказывается не таким длинным и запутанным, как ей казалось. Нужно просто пройти по правой части коридора мимо детской и комнаты, в которой спит Энни. Не так уж сложно. Они с Тони прощаются у двери, и на Клэри, едва она переступает порог, снова наваливается усталость. Это к лучшему, пожалуй. Она не имеет ни малейшего понятия, как будет просыпаться утром, и ей стоит хоть что-то сделать с режимом. Ситуацию усугубляет разница часовых поясов, и, если говорить кратко, за эти несколько дней Клэри сделала все, чтобы весь следующий месяц у нее не получалось ложиться нормально. Она включает свет, и нормальная кровать с постельным бельем со звездами слишком манит, чтобы ей сопротивляться. У Клэри нет ни сил, ни желания умываться, так что она просто переодевается и засыпает, едва ее голова касается подушки.***
Когда Клэри просыпается, она чувствует себя по-настоящему отдохнувшей. Ей не хочется ни смотреть входящие сообщения, ни видеть время на часах, пока она не выпьет кофе, так что она даже не прикасается к телефону и оставляет его заряжаться на тумбочке. У нее на редкость хорошее настроение, и, вероятно, она спала не слишком долго. Из окна еще светит солнце. И птички поют, ну что за прелесть. Теперь, когда Клэри хотя бы в себе, она может рассмотреть интерьер спальни. Мебель довольно старая, и эта комната выглядит так, словно в ней никто не жил уже много лет. На дубовом столе нет ничего, кроме пустого горшка для цветов, в шкафу только постельное белье, полотенца, большая коробка с вещами и — внезапно — фигурка Евы-01. За стеклом на полках стоят книги, невероятное количество разных старых изданий и многотомников, и Клэри почти уверена, что здесь есть что-то коллекционное. На стене висит огромная карта звездного неба с пометками, написанными красивым, но очень непонятным почерком. Когда Клэри раздвигает шторы, она видит разобранный телескоп на подоконнике. Ей становится интересно, кто здесь жил. Несмотря на то, что бабушка Тони умерла почти четыре года назад, из-за разбирательств с наследством, работой и документами они смогли переехать сюда всего год назад. Наверное, думает Клэри, когда они решат делать ремонт, всего этого в комнате не останется. Аманда сделает из этого свой кабинет или Тони повесит здесь звукоизоляцию, поставит фортепиано и займется написанием музыки. Или что-то вроде. В любом случае, кому нужно чужое старье? Даже если Клэри оно по какой-то причине нравится. В любом случае, проблем с поиском ванной у нее не возникает, так что следующий этап этого дня — найти кухню и кофе на этой кухне. Спускаясь по лестнице, Клэри вспоминает, как вчера Тару переборщил с этим и смеется, прикрыв рот ладонью. Учитывая, что сейчас она находится в замке, ей хочется чувствовать себя принцессой или хотя бы леди, но все портит вид ремонта образца восьмидесятых в холле, и как настоящий архитектор-реставратор Клэри презрительно фыркает в сторону огромного кресла. Она еще раз останавливается рядом со стеной с фотографиями. Что-то в ней не дает Клэри покоя, и она пытается понять, кто именно из этих людей жил в той комнате. Невозможно точно сказать, был ли это мальчик, похожий на Тони, или девочка в платье в горошек, — скорее всего, его мама, — или другая девочка с черно-белой фотографии. На общем снимке семьи из четырех человек мужчина в военной форме держит сверток с ребенком, рядом с ним, очевидно, его жена и тот же мальчик, что и на отдельной фотографии, только гораздо младше. Клэри поражает их сходство с Тони, она почти уверена, что он выглядел примерно так же, когда они познакомились. У мальчика такие же вьющиеся волосы и чуть прищуренный взгляд, и он широко улыбается, в отличие от серьезных родителей. Есть что-то еще, и Клэри не может понять, что именно. В конце концов, у нее начинает болеть голова, и она отворачивается, вспоминая про кофе и кухню. Миссис Харди, мама Тони, провела в этом доме все детство, пока не уехала в Штаты. Она всегда казалась Клэри скорее такой «крутой мамой», чем занудой или что-то вроде. Когда Клэри была ребенком, она часто завидовала Тони, потому что ему всегда все разрешали, и у него никогда не было проблем с тем, чтобы пойти в кино на поздний сеанс или задержаться на свидании. И все это не особо вяжется с жизнью в замке в пригороде. Скорее, если бы Клэри спросили, она бы сказала, что примерно так изображают матерей в современных американских сериалах. Возможно, дело в контроле от ее собственной матери, но об этом Клэри может лишь догадываться. Она знает только то, что миссис Харди уехала, как только достигла совершеннолетия, и оборвала все связи с семьей. В этом есть что-то трагическое, но Клэри знает, что несколько лет назад она вышла замуж в третий раз, недавно купила небольшой цветочный магазин в Бруклине и сейчас в основном развлекается тем, что пишет гневные отзывы под товарами на маркет-плейсах, даже если ей все нравится. Наверное, она счастлива. При Клэри она всегда улыбалась, предлагала заказать пиццу и просила никогда не упоминать Шотландию. Она даже не сменила фамилию после первого развода, лишь бы не возвращаться к фамилии семьи. Клэри так и не спросила у Тони, как его мама отнеслась к этому наследству и переезду. С другой стороны, она всегда больше всего хотела, чтобы он был счастлив, и этот дом не принес ему никаких бед и ужасных воспоминаний. Но вряд ли она стремится часто сюда приезжать и вспоминать о прошлом. На первом этаже не так уж много дверей, и Клэри определенно не нужно в столовую, кладовку, гардероб или ванную для гостей прямо сейчас. Кто-то заботливо повесил таблички на все эти двери, и это забавно, потому что таблички определенно старые. Остается последнее направление, и оттуда доносится музыка, довольно странная для этого дома, честно говоря. Тони не признает ничего, кроме классики, нескольких песен «Нирваны», Тейлор Свифт и немецкого рэпа, и это не слишком напоминает что-то из этого. Но Клэри все равно не может разобрать слов. С тяжелым сердцем она толкает двойную дверь, оказываясь в кухне. Очень современной кухне, надо сказать. Окно во всю стену выходит на сад с аккуратными кучами пожелтевших листьев, белый гарнитур хорошо сочетается с темной плиткой на стене, на столешнице расставлена техника, включая тостер и кофемашину, и все это выглядит до жути удобным. А еще тут стоит маленький столик как раз для тех, кто терпеть не может огромные столовые. Клэри все равно застывает в абсолютном шоке. Потому что вокруг плиты, пританцовывая, кружится Кая в длинных пижамных штанах и футболке с длинным рукавом. Клэри даже сказать ничего не может. Она просто смотрит, как Кая варит кофе в турке, странно двигается под странную музыку на, видимо, русском и подпевает. — Смешай моей даме ваш самый жестокий… ой! — Кая резко оборачивается, замечает Клэри и так же пялится на нее в ответ. — Кофе, — механически напоминает Клэри, старательно глядя на турку. — Ага, — Кая мотает головой, возвращается к плите и выключает ее. — Я тебя разбудила? Извини, я была уверена, что на втором этаже ничего не слышно. Я сейчас… — она тянется к своему телефону. — Нет-нет, я просто искала кухню, — Клэри сейчас под землю провалится. — Не хотела мешать, прости… — Я думала, все будут спать до полудня, — Кая переливает кофе в кружку. — Не предлагаю, тут на двоих не хватит. — Ты не знаешь, как пользоваться кофемашиной? — Знаю, просто привычка, — Кая пожимает плечами и садится за столик. — Нет, я все-таки выключу. Стоять в тишине уже как-то непривычно, но Клэри не говорит об этом. Она находит молотый кофе в шкафу над кофемашиной и молоко в холодильнике, делает себе кофе и добавляет три ложки сахара. Кая следит за ее движениями, словно ждет какого-то разговора, и Клэри не остается ничего, кроме как сесть напротив нее. — Который час? — спрашивает она, пытаясь разрядить обстановку. — Половина десятого. Я удивлена, что мелкие спят, — Кая наконец-то начинает пить свой кофе. Черный, как сама смерть. — Обычно они просыпаются к семи, пытаются разнести весь дом, и в первый день это катастрофа, потому что, ну, ты заметила, во сколько мы приехали. А я с ними сижу, чтобы не напрягать несчастных родителей. Не люблю долго спать. — Ты часто здесь бываешь? — Раз пять была, — Кая пожимает плечами. — Аманду бесит, что я всегда одна, и, если бы она что-то решала, она бы просто поселила меня здесь. Это… похоже на Аманду, но Клэри обнаруживает, что слишком сильно сжала кружку. Прошел всего год, и пять раз — это много. Клэри здесь впервые, и она при всем желании никогда не сможет приезжать так часто. Она завидует, конечно, она завидует, потому что это ее друзья, которых она знает очень-очень долго, и Кая знакома с ними всего ничего, по сравнению с ней, и это… расстраивает. Кая словно чувствует, как Клэри сильнее погружается в себя из-за этого. — Они очень хотели, чтобы я познакомилась с тобой, — говорит Кая. — И с Джессикой. У меня, вроде как, нет друзей, кроме этих двоих. А таскаться за людьми с детьми в моем возрасте все-таки немного странно. Хотя вы обе тоже не подходите под определение «люди без детей». Клэри почти сразу становится стыдно из-за своих мыслей. — Сколько тебе лет? — Двадцать три? Или двадцать четыре, я не могу вспомнить, — Кая делает глоток кофе. — Тони говорит, что я уже как младшая сестра для него. Это мило, как думаешь? — Ага, — Клэри усмехается в кружку. — Похоже на него. — Вот и я о том же. У меня сегодня тоже хорошее настроение, даже удивительно. — Почему? — Почему удивительно или почему хорошее? Удивительно, потому что у меня хроническая депрессия и я не люблю новых людей. Хорошее, потому что дедушка позвонил, а у него тоже все хорошо. — Звучит здорово. Ну, про дедушку, — Клэри отводит взгляд. — Рада за тебя, правда. — Ну… отлично. — А музыка, которую ты слушала… — она снова пытается ввести разговор в непринужденное русло. — Я просто слушаю все подряд, но это одна из моих любимых групп, только перевод текста не смотри, хотя это… не знаю, как объяснить, — Кая делает странный жест рукой. — Просто нравится. Я всегда такая была, нет определенного жанра или что-то вроде. Я как будто живу музыкой. — Ну, ты же играешь на клавишах. У меня так с архитектурой. — Да, наверное. Хотя музыкой можно жить по-разному. Мне нравятся звуки и текст, Тони нравится сам процесс как действия, которые он выполняет. И мы оба считаем друг друга странными. — Если так… — Клэри на мгновение задумывается, пытаясь оценить эту мысль. — Мне нравятся старые здания, как они есть, и я… хм, наверное, я хочу, чтобы они выглядели для нас так же, какими были в прошлом. Ну, с минимальными изменениями. — Вот! — восклицает Кая. — Ты понимаешь. Попробуй представить музыку в этой концепции, как… результат, даже если это я ее играю, и будет примерно то же самое. — Как составлять план проекта и думать о том, как это будет выглядеть в конце, — Клэри кивает. — Черт, а это… это имеет смысл. Кая удовлетворенно смотрит на нее, словно они разделили какую-то тайну на двоих, пока пили кофе. Больше они не говорят, и у Клэри есть примерно семь вопросов, которые ей бы очень хотелось задать, но это вряд ли подходящее время. Вряд ли оно вообще настанет, учитывая, как мало они знают друг друга. Впрочем, Кая тоже ни о чем не спрашивает, и это скорее хорошо, чем нет. Если предположить, что Тони и Аманда оставляют тайну жизни Клэри при ней и говорят о ней столько же, сколько они говорят о Кае, то перевес информации выглядит странно. Почти все, что Клэри в итоге знает о Кае, та рассказала сама. Может быть, это просто разница менталитетов. Насколько вообще в России принято раскрывать все свои секреты незнакомцам? И что там вообще считают секретами? Ладно, это все настолько не относится к Клэри и ее обычной области размышлений, что бессмысленно что-либо предполагать. Все люди разные, даже в одной стране. И наверняка там тоже полно людей, которые не пытаются увести старые-добрые разговоры о погоде в сторону ментальных расстройств и отсутствия друзей. Да уж. Когда Клэри все-таки уходит с кухни, оставляя Каю наедине с ее музыкой и полупустой кружкой кофе, она слышит топот наверху. Конечно, поднявшись, она видит, как двойняшки устраивают бой подушками и пытаются скинуть друг друга с лестницы. У Карен это получается чуть-чуть лучше, и Эндрю летит прямо в объятия Клэри. И тогда они все-таки ее замечают. К ее чести, дети с визгами бегут обниматься и кричат ее имя. Они милые, когда не пытаются друг друга убить. Кая сказала, что сидит с ними, пока Тони и Аманда отсыпаются, но у Клэри все еще очень — очень — ограниченный опыт общения с маленькими детьми, и она не знает, чем их можно занять. Она даже не может посмотреть в интернете, потому что по приезде ей явно было не до вай-фая, и все, что остается — импровизировать. Клэри решает устроить урок бокса, или единоборств, или еще чего-то, в чем она совершенно точно не разбирается. Она просто садится на пол, ставит перед собой подушку и говорит двойняшкам, что они могут бить ее. Ну, не ее саму, а подушку. Кто ударит сильнее, тот круче. За последствия будет отвечать их отец, очевидно. Это весело. Не настолько, как Настоящие Веселые Взрослые Дела, но Эндрю и Карен постоянно смеются и толкают друг друга, даже после слов, что так делать категорически нельзя, и они постоянно повторяют имя Клэри и звуки вроде «йу-ху!!!», когда у них получается ударить подушку так, что Клэри слегка заваливается назад. Нет, правда, это очаровательно, и Клэри несколько раз хочется назвать их своими племянниками, потому что она лет с тринадцати мечтала быть той самой крутой тетей. К сожалению, у нее нет братьев и сестер, и ее родители всегда говорили, что хотят дать ей как можно больше любви и не переключаться ни на кого другого. Их внимание тоже довольно часто оставалось при ней. Для Клэри до сих пор остается загадкой, как спокойно отпустили ее в съемную квартиру на ее третьем курсе. Они хорошие, но иногда они слегка… перегибают. И они оба слегка ненормальные. Впрочем, Клэри тоже ненормальная, даже не слегка, а Джесс, когда она дома, начинает творить откровенно странные вещи вроде чистки штор паром. А еще у нее есть пунктик на фотографиях из-за журналистики и блога, и она до сих пор обожает фотографировать абсолютно все и всех, и Клэри просто рада, что Энни еще не доросла до того подросткового возраста, когда камера становится врагом номер один. — Ты плохо держишь!!! — пищит Карен, когда Клэри, задумавшись, опускает подушку. — Да ладно тебе, — она треплет ее по голове. — Вы просто меня победили. — Ура! — Босс повержен!!! Приятно быть главным боссом в чьем-то маленьком мире, даже если это означает, что придется получить пару ударов в предплечье. Все равно почти не больно. Вот если бы они кусались… — Вам пора завтракать, — слышит Клэри и пытается обернуться так, чтобы не свернуть себе шею. Позади нее стоит Тони, и он выглядит потрепанным и невыспавшимся, но у него такая яркая и широкая улыбка, что вряд ли его состояние имеет хоть какое-то значение. Пару секунд двойняшки в ступоре смотрят на него, и они, видимо, обрабатывают новую информацию. — Папа приехал!!! — Точно, — он смеется, и сгребает их обоих в объятия. — Привет. Клэри зачарованно наблюдает за этой картиной. Это напоминает ей моменты, когда Джесс приезжает домой, и Энни всегда так быстро выходит из комнаты и идет ее встречать. Конечно, она уже не бежит к ней с криками и всем таким, но это… мило. Честно говоря, Клэри кажется, что она вот-вот расплачется. Она все еще сидит на полу, когда эта троица уходит, и двойняшки держат Тони за обе руки. На лестнице ему приходится подстраиваться под детский шаг, и Эндрю и Карен так усердно пытаются идти быстрее, чтобы ему было удобно, но это все еще абсолютно точно неудобно. Самая очаровательная вещь за последнее время. Оказывается, Клэри все еще хочет спать. Она возвращается в ту комнату с телескопом и картой звездного неба. Дверь удается найти с первого раза, и это можно записать в список ее маленьких достижений. Пожалуй, сегодня будет хороший день. Клэри уверена в этом.***
В следующий раз Клэри просыпается от ощущения, что над ней кто-то стоит. Она резко распахивает глаза и почти вскакивает, когда замечает Аманду, сидящую на письменном столе. По сравнению с ночью, она выглядит не так потрепанно, и, судя по ее выражению лица, ей весело или что-то вроде. Клэри со вздохом опускается обратно на подушку и пытается натянуть одеяло на голову. — Ну уж нет, — она слышит, как Аманда встает со стола. — Ты просыпаешься. — Ну Эм, — Клэри вцепляется в одеяло, потому что его самым наглым образом пытаются забрать. — Я не выспалась. — Я уже проснулась, — парирует Аманда. — А это значит, что проснулись все. Честно говоря, она права, и Клэри не должна сбивать себе режим еще больше. Она выпускает одеяло из рук и позволяет Аманде привести ее в сидячее положение. На самом деле, проспать все на свете было бы ужасно грустно, и Клэри старается думать об этом, а не о том, какой хороший сон она видела. Ей снилось что-то, связанное с морем Стикс. Наверное, дело в том, как часто ее мысли возвращаются к этой теме. Или в какой-то магии, которая вернула Тару к жизни. Да уж. Клэри так спокойно воспринимает это сейчас, она не уверена, что это нормальная человеческая реакция на мир мертвых, но ей, честно говоря, все равно. Аманда несколько раз проводит рукой у нее перед лицом. — Эй, не игнорируй меня. — Что? — Я хочу показать тебе дом, — Аманда чуть не садится на ноги Клэри. — Давай, Кая сказала, ты уже выпила кофе. — Мне нужно еще, я же спала, — она закатывает глаза. — А где она? — Кая? Я отправила ее в магазин. Тони с Карен и Эндрю, до вечера мы его не увидим, — Аманда улыбается. — Жаль, я не могу наблюдать за ними весь день, мне слишком быстро становится скучно. — А где Энни и Та… Марко? — Они в саду, кажется, раскидывают листья или что-то такое, — Аманда пожимает плечами. — Они хорошо ладят, верно? — Да… я думаю. — Откуда этот Марко вообще взялся? В смысле, я не против, что он здесь, но это очень не похоже на тебя. Наконец, пришло время для маленькой истории, которую Клэри придумала для их знакомства. Она все еще надеется, что Тару никогда об этом не узнает, потому что ему точно не понравится то, что она сейчас скажет. Так или иначе, ему не нравится большинство вещей, которые Клэри только может сказать. Тем более, это касается его напрямую. Конечно, во всех этих фильмах, где кто-то врет и не согласовывает свою ложь, все плохо заканчивается, а версии не сходятся, но Клэри сомневается, что Тару расскажет что-нибудь о себе, особенно о море Стикс. Так что все слова можно получить от нее. Ну, если Тару услышит эту историю от Аманды, Клэри придется терпеть его недовольные взгляды всю оставшуюся поезду. Она не будет думать о том, что будет после этого путешествия. Она вообще предпочитает не думать, если кто-то еще не заметил. — Ну, помнишь, я лежала в онкоцентре, — начинает Клэри. — В общем, там было детское отделение, и мы познакомились… там? Ему было лет четырнадцать, и у него была лейкемия. Если вы хотите использовать в своей истории клише, скажите, что у онкобольного ребенка была лейкемия. — А перед поездкой мы встретились в бизнес-центре, когда у Энни были танцы, и у него проблемы с деньгами, а мне очень помогло наше общение в свое время, так что… занятно смотреть, как растут чужие дети, правда? — Ты никогда об этом не рассказывала, — Аманда задумчиво смотрит на Клэри. — Дай угадаю, он поделился с тобой конфетами, и теперь ты считаешь, что находишься у него в вечном долгу? Она, черт возьми, слишком хорошо знает Клэри. — Вроде того. — Ладно, — Аманда кивает. — Это многое объясняет. Она не говорит, что именно это объясняет, но пусть так. Продумывая синопсис своей истории, Клэри хотела, чтобы в ней было как можно больше правды. Технически, онкоцентр — это самое близкое к загробному миру место, только люди там не настолько счастливы и спокойны. Скорее наоборот. И Клэри бы никогда в жизни не приблизилась к детскому отделению там, у нее разрывалось сердце просто от его наличия где-то поблизости, потому что болеть раком — это одно, но видеть больных раком детей — это… это слишком. Для любого человека это всегда слишком. — Фух, ну, какой вопрос, такой и ответ, — говорит Аманда, вставая. — Не люблю я всю эту тему болезни и смерти, поэтому поселилась в замке с призраками. Вот такая вот я забавная. — Ты думаешь, тут есть призраки? — Какие-нибудь точно есть. Это же долбанный замок. Предпочитаю думать, что у меня вай-фай до сада не дотягивается не из-за каменных стен, а из-за всякой нечисти. Хоть какое-то развлечение. Несмотря на слова Аманды, Клэри чувствует, как сильно ей нравится здесь. Возможно, дело в престижной аристократической жизни, о которой она мечтала с детства, возможно, в спокойной атмосфере пригорода. Они с Клэри обе родились и выросли в Нью-Йорке, только Аманда до старшей школы жила в Бронксе, и это звучит довольно грустно. Обычно такие, как они, всю жизнь остаются на своих местах, а не добиваются своего. Возможно, им просто повезло. А, возможно, иногда заслуги людей все-таки признаются. Аманда, конечно, в первую очередь дает Клэри пароль от вай-фая. Эта женщина не может существовать без интернета, и она уверена, что для остальных отсутствие связи тоже похоже на пытку. Впрочем, Клэри не возражает, и первые пять минут своей экскурсии она отвечает на сообщения Джесс и просит ее позвонить, когда она освободится. Замок оказывается немного меньше, чем Клэри предполагала. Она не видела его при свете дня, и она даже не уверена, что это не обычный особняк девятнадцатого-двадцатого века, стилизованный под романский стиль. Впрочем, это все равно впечатляет. В замке всего три этажа, но третий — это чистая формальность с башней с хламом и котельной, как выразилась Аманда. На втором этаже вдоль длинного коридора располагаются главная спальня, комната для прислуги, две ванных комнаты, большой кабинет с домашней библиотекой и еще пять спален поменьше. Обычно две или три из них использовались как детские. — Сейчас Карен и Эндрю живут вместе, но потом кто-нибудь из них переедет в комнату, в которой спала Энни, — говорит Аманда, кивая в сторону двери в детскую. — Слышишь эти звуки преисподней? Это папа-гремлин учит гремлинским делам своих маленьких гремлинят. Клэри не слышит ничего, но она смеется так долго, что у нее начинают течь слезы. На первом этаже Клэри уже была, и Аманда справедливо решает, что им незачем туда спускаться. Они проверяют Тони и детей, заставая удивительную картину игры в дочки-матери с машинами, роботами и плюшевой свинкой. Кажется, Карен уже придумала свою династию. Тони не обращает ни малейшего внимания на внезапных посетителей, и Аманда делает пару фото, прежде чем уйти. — Хочу показать тебе самую жуткую жуть здесь, — она тянет Клэри за руку в сторону кабинета. — Тони все это бесит, но я ни за что не позволю ему избавиться от этого дерьма, пока я жива. Аманда снова открывает дверь в кабинет, только теперь уже буквально запихивает туда Клэри и ведет в сторону, как маленького ребенка. Практически всю стену занимает семейное древо с черно-белыми портретами тушью, как в чертовом «Гарри Поттере» в доме у Блэков. Клэри смотрит на всех этих людей с приоткрым ртом. Семейное древо заканчивается на миссис Харди, но кто-то прикрепил фотографии Тони, Аманды и детей в конец, и Клэри остается надеяться, что это очередное проявление остроумия Аманды, а не одержимость покойной бабушки Тони. Скорее первое, учитывая, что двойняшки родились уже после ее смерти. Миссис Харди на портрете на вид лет шестнадцать, и Клэри узнает ее только по подписи снизу и положению в древе. Наверное, ей уже тогда не нравилась вся эта идея семьи. — Как же это… — Жутко? Дерьмово? Странно? — подсказывает Аманда. — Эти Макмилланы были долбанутые на всю голову, я тебе говорю. — Разве ты тоже не сменила фамилию? — А я похоже на нормальную? — она подмигивает Клэри. — Вот это, — она показывает на портрет женщины почти в самом конце, — бабушка Тони, буквально помешанная на контроле психически неуравновешенная женщина. Ну, эту историю ты знаешь. Он сказал тебе, что ее тоже звали Аманда? Вот такая вот штука, — она пожимает плечами и указывает чуть ниже. — А это ее отец, Гарет, чувак был пилотом, участвовал в битве за Британию и умер от передозировки амфетамином, потому что тогда все пилоты на нем сидели. Ну точнее, у него начался психоз, и он пытался разгромить небольшой бар, а хозяин так охренел, что пырнул его ножом в драке. Бедняга Гарет. Но это, — Аманда указывает на портрет молодого человека выше, который, видимо, был вторым ребенком, — мой фаворит. Знакомься, Мэттью Макмиллан, все пророчили ему карьеру где-нибудь в освоении космоса, а он пошел по стопам отца и тоже подсел на амфетамин, потом начал им торговать и в итоге самоустранился, как только вышел из рехаба. Еще один бедняга, если ты понимаешь, о чем я. — Это брат бабушки Тони? — Да! — глаза Аманды загораются. — Он ей всю жизнь испортил, а потом еще ее муж изменил ей со своим бизнес-партнером, пока она была беременна, и она сошла с ума и помешалась на контроле. Вот это я называю жутким дерьмом. — Да уж. — Ты впечатлена? — Безумно. Аманда удовлетворенно кивает, а Клэри никак не может перестать смотреть на портрет того парня, Мэттью. У нее появляется навязчивое чувство дежавю, и в последний раз так было, когда она встретила Тару в Нью-Йорке. Но здесь нет никаких внезапно воскресших мертвецов, вряд ли все эти несчастные люди планируют возвращаться к жизни. Должно быть, решает Клэри, это из-за фотографий внизу, потому что теперь она почти уверена, что этот парень был на них. К тому же, судя по всему, она живет в его комнате. — Знаешь, ты реагируешь не так бурно, как твой юный друг, — замечает Аманда. — Он очень долго смеялся, когда я рассказала ему эту историю. Оказывается, Тару можно рассмешить ужасной историей о сломанной судьбе. Клэри будет иметь в виду. — Ты показывала Марко дом? — Он сказал, что ему нравится всякое старое жуткое дерьмо, когда я предложила, — она пожимает плечами. — Люблю, когда хорошие истории оценивают по достоинству. — Извини? — Ой, да забей, — отмахивается Аманда. — Я просто сижу тут каждый день, — она кивает в сторону огромного стола с ее техникой, — и все эти люди мне уже в кошмарах снятся. Ты видишь, мужчины в этой семье долго не живут, и меня это немного пугает. Если с моим очаровательным мужем что-нибудь случится, например, амфетамин, мне придется очень трагично плакать и убить себя в конце. — Жертвенная любовь? — В точку, — Аманда смеется. — Да ладно, время хреновое было. Я почти не думаю об этом. Посмотри на него, какой амфетамин? Его максимум — это не допить курс антибиотиков и проспонсировать супер-бактерию. — Откуда ты все это знаешь? — Я вытаскивала эту информацию из его матери. — А ты крутая. — О, еще бы. Некоторое время они стоят там, пока Клэри переваривает всю эту информацию и пытается понять, насколько же все было плохо в двадцатом веке. Возможно, Аманде смешно еще и потому, что ее предки делали по-настоящему жуткие вещи, из-за которых и сбежали в Аргентину, и она просто… отводит душу? Вряд ли про нацистов можно шутить так же этически приемлемо. — Ладно, все, хватит, мы обе устали от этой экскурсии, — говорит Аманда. — Делай, что хочешь, но вечером мы собираемся в саду пить вино и травить байки, так что готовься. И найди теплую одежду. — Принято, шеф. — С тобой приятно иметь дело. Они обе смеются, и Клэри уходит, а Аманда садится за свой компьютер. Она не уточняет, собирается ли она работать или играть, но это не так важно. Клэри выходит в сад, чтобы проверить Тару и Энни, и Энни рассказывает, как она все утро играла в развивающие игры с Тони и двойняшками. Тару не говорит ничего, но Клэри замечает, как он едва-едва улыбается. Он выглядит моложе нее лет на десять, но, учитывая древние времена, в которые он, видимо, жил, Клэри невольно задается вопросом, были ли у него дети. Тем более, они с Энни так хорошо ладят. Из него по определению вышел бы не самый хороший отец, но… нет, она не будет об этом думать. Это ужасная мысль сама по себе, и тем более она ужасна, когда Тару стоит рядом, и она до сих пор не уверена, что он не умеет читать мысли. Клэри ничего не остается, кроме как вернуться в комнату с картой звездного неба. Она созванивается с Джесс и пересказывает ей все эти жуткие истории про семью Тони. А потом они просто говорят обо всем и ни о чем одновременно, как и всегда, и Клэри на секунду чувствует себя самым счастливым и довольным человеком во всем мире.***
Все оставшееся время до посиделок в саду, о которых сказала Аманда, Клэри в основном приходит в себя. Энни, видимо, достаточно весело и без нее, потому что они пересекаются только на кухне, когда Энни просит приготовить ей что-нибудь поесть. Ну, Клэри прекрасно осведомлена о кулинарных навыках обитателей этого дома, так что это вполне логичная просьба. На запах приемлемой еды приходят абсолютно все, даже Тару, и Клэри чувствует себя важной и значимой. Тони даже просит у нее рецепт, но и он, и Аманда, и сама Клэри прекрасно знают, что он скорее спалит кухню, чем сможет приготовить что-то по-человечески. После обеда Клэри не знает, чем заняться, пока не замечает целый список писем на рабочей почте. Переговоры по поводу рабочей поездки в Китай перешли на следующий уровень, и после отпуска ей придется разбираться с огромной стопкой документов и совместно с каким-то местным министром вносить правки в проект. На самом деле, раньше Клэри никогда не посещала лично здания, которыми занималась, если это не было в пределах Нью-Йорка. Обычно ей хватало компьютерной модели, архивных планов и возмутительного количества онлайн-конференций со строителями, заказчиками и инвесторами. Но в этот раз все будет по-другому. Дело не в том, что ей обязательно нужно ехать в Китай для реализации проекта, просто Клэри пообещала себе менять жизнь и хотя бы попытаться увидеть мир. Ну, эта поездка показала, что она неплохо справляется. Клэри мечтала отреставрировать дом Уилла Эванса еще с университета, ровно столько, сколько нужно, чтобы стать немного одержимой. Эту историю она прочитала в газетном архиве, когда готовила доклад по истории об Опиумных войнах на первом курсе, и с тех пор она ее не отпускает. Дело было именно в том, что это никогда не было историей успеха. Уилл Эванс не прославился при жизни, а после его смерти все забыли о нем, и он не оставил после себя ничего, кроме жилого дома в Гуанчжоу. Если бы в него верило чуть больше двух с половиной человек, он мог бы устроить какую-нибудь культурную революцию. Или революцию у себя на родине, в Уэльсе. Честно говоря, это звучит, как Мао Цзэдун. Так или иначе, это та история, которая во многом не случилась, и в ней всегда было что-то ужасно вдохновляющее. У них с Амандой и Тони есть традиция «травить байки», как говорит Аманда. В основном, они просто рассказывают интересные истории, иногда это что-то из книг, иногда — что-то из их собственных жизней, учитывая, как редко они видятся. Клэри уже рассказывала им об Уилле Эвансе, но сегодня у них будут новые слушатели, а она не может придумать ничего дельного. Так что пусть о нем узнает еще два человека, и он покоится с миром. Интересно, а Клэри могла бы найти его где-нибудь на море Стикс? По совету Аманды она одевается потеплее и надевает свитер поверх футболки с длинным рукавом. Ночью здесь наверняка холоднее, чем в Нью-Йорке. Тем более на улице. Клэри в последний раз проверяет сообщения на почте и выходит из комнаты, надеясь, что она успеет перехватить кофе на кухне. Вместо этого она сталкивается с Тару в коридоре. У него, похоже, есть странная привычка — появляться там, где его никто не ожидает увидеть. Клэри не знает, чем он занимался весь день, потому что после их посиделок в саду с Энни та ушла играть с двойняшками и Тони. Может быть, он просто спал. Похоже на него. У него вообще нет лимитов на сон. — Твоя подруга сказала, что нам нужно быть в саду через десять минут, — говорит Тару. Клэри замечает, как он тянет вниз рукава своего пиджака. На этот раз купленного в Нью-Йорке. — Ты хочешь найти место, чтобы спрятаться и ни с кем не разговаривать? — Нет, — он выглядит слегка удивленным. — Просто хотел поблагодарить тебя. Спасибо. — За что? — За то, что я здесь, очевидно, — Тару закатывает глаза. — Твои глупые вопросы не меняются. У Клэри появляется какое-то тревожное ощущение, и это странно, потому что Тару говорит без каких-либо раздражения и злости. Обычно его манера общаться бесит, но в последние пару дней он словно стал… нормальным? Клэри все еще не слишком хорошо помнит, как обстояли дела на море Стикс, но она точно знает, что Тару бесил ее больше всех там. — Ты не заметила здесь ничего странного? — неожиданно спрашивает Тару. — Не-а. Ну, если не брать в расчет странности Тони и Аманды. — Я не про это. Аманда сказала, здесь водятся призраки. Клэри в шоке застывает. — И ты в это веришь? — Ты правда не понимаешь, — констатирует Тару. — Ну, ладно. Неважно. Я не ожидал от тебя ничего другого. — Эй! — Пойдем уже, — он делает несколько шагов в сторону лестницы. — Я не собираюсь объяснять тебе очевидные вещи. Хорошо, он снова бесит. Клэри ни черта не понимает из того, что он хотел от нее, и она, как обычно, не оправдала ожидания этого… придурок. Как можно прожить… ну, не прожить столько времени и при этом до сих пор не научиться общаться с людьми? Или он столетиями оттачивал мастерство выводить всех вокруг из себя? Она проверяет Энни в комнате, и оказывается, что та уже спит. Клэри поправляет одеяло, убирает ее телефон на зарядку и выключает свет. Пусть ребенок отдыхает. Через пару дней они снова будут в дороге, и Клэри до сих пор не уверена, что они вернутся сюда. Скорее нет, чем да. Конечно, билеты из Парижа можно сдать, но это снова большие расстояния, минивэн и поездка через всю Европу. Но ей все-таки так жаль, что Аманда не сможет поехать с ними. Из-за своей, надо сказать, обоснованной паранойи она не может доверить детей няням, а все родственники у них в Штатах, так что… выходит не очень. Какими бы милыми и чудесными ни были Карен и Эндрю, взять их с собой в путешествие на машине было бы ужасно. Честно говоря, Клэри уже хочет остаться здесь и просто взять для Джесс билет на самолет. Но она уже пообещала Тару, что они отправятся в Рим, да и родственники Джесс ждут ее во Франции, и они очень хотят познакомиться с Энни. И с Клэри тоже. Неловко вышло. В общем, все хорошее быстро заканчивается, но сейчас оно даже еще не закончилось, а Клэри уже скучает. Похоже на нее. Просто она так долго хотела попасть сюда и так скучала по Аманде и двойняшкам, чтобы в итоге практически весь день лежать в комнате, спать и заниматься работой. Еще чуть-чуть, и Клэри расплачется от этих мыслей. Она спускается на первый этаж и чуть не врезается в Каю, у которой в руках поднос с закусками и пустыми бокалами. Кажется, Аманда посылала ее в магазин за вином и чипсами, но на подносе разложены аккуратные маленькие тарталетки с неидентифицируемым содержимым. По крайней мере, это выглядит вкусно. А еще Кая нарезала сырную тарелку, и Клэри уже готова на нее молиться. Они вместе выходят в сад, заставая удивительную картину: Аманда прячет под уличный столик бутылки вина, пока Тару пытается развести огонь в специальной чаше. Эта женщина даже его может заставить делать то, что ей нужно. — Тони укладывает детей, — небрежно бросает Аманда, пока Кая расставляет бокалы. — Начнем без него. — Что начнем? — спрашивает Тару, делая шаг в сторону от разгорающегося костра. — Пить вино, — Аманда смотрит на него, прищурившись. — Ты хоть совершеннолетний? Клэри давится оливкой. Тару непонимающе оглядывает их, и Клэри, черт возьми, уверена, что он не понимает, о чем речь. Почему-то каждый раз, когда кто-то упоминает его возраст, ей хочется провалиться под землю. Даже Кая с интересом наблюдает, как Клэри пытается откашляться, и она совершенно точно не пытается ей помочь. — Ну, вас же как-то пропустили через границу, — Аманда пожимает плечами. — Эй, Клэр, у тебя там порядок? — Ага, — она вытирает слезы и на всякий случай берет еще один кусочек сыра. — Я отказываюсь вести переговоры трезвой. — Если ты напьешься, я утоплю тебя в джакузи, — говорит Аманда, открывая первую бутылку вина. Поразительно, как у нее так легко получается пользоваться штопором, Клэри обычно просто крошит пробки и не может ничего открыть минут десять. — Кая, хороший выбор. — Спасибо, — она кивает. — Из-за акцента они подумали, что я местная, и отказались от идеи пытаться продать мне английское вино. — У тебя нет акцента, — Аманда разливает вино по бокалам. — Сколько я тебе должна? — Можешь скинуть мне евро за автобус, — Кая усмехается, принимая бокал. Клэри резко вспоминает о своей идее купить двойняшкам подарки. — Кстати, Эм, мы можем завтра поехать в город? Я хочу купить что-нибудь детям, — быстро говорит она, потому что потом, скорее всего, снова забудет. — Я подумала об этом раньше тебя, — она со вздохом садится рядом. — Грузовик, который невозможно сломать, и какой-то странный робот с очень громким динамиком в шкафу в твоей комнате, за коробкой с хламом. С тебя двести евро. — Ого. Ладно. Вау. А еще… — Как-нибудь сочтемся, — обрывает ее Аманда. — Давайте уже пить. Первый тост за знакомство. Клэри с некоторым интересом наблюдает, как Тару неуверенно разглядывает вино в бокале. Когда она делает первый глоток, ей тоже хочется поблагодарить Каю за хороший выбор, но это все еще кажется очень неловким. Клэри замечает, как Тару едва заметно кривится от вкуса вина. Кажется, на море Стикс не было ни алкоголя, ни сигарет, а он не пил ничего, кроме кофе, годами. — Мы начнем с историями позже, когда придет мой драгоценный муж, но пока я объясню правила для Каи и Марко, — говорит Аманда, и ее бокал уже наполовину пуст. — Мы по очереди рассказываем интересные вещи, вроде вечера поэтов, но по-человечески. Это может быть что-то, что произошло с вами или вашими знакомыми, или штука из книги, или занятный исторический факт. Но, конечно, в этот раз предпочтительнее истории про вас. — Я могу отказаться? — спрашивает Тару. Ожидаемо. — Нет, — Аманда слегка наклоняет бокал в его сторону. — Ты можешь быть последним в очереди, поймешь, как это делать правильно. — Я хочу рассказать историю про Уилла Эванса, — произносит Клэри и разом осушает свой бокал. — Конечно, ты хочешь рассказать историю про Уилла Эванса, — Аманда закатывает глаза. — Начинай сейчас. Я милосердно уберегу Тони от участи ее слушать. — Это обидно, — Клэри поджимает губы. Вместо извинений Аманда подливает ей еще вина. Первая бутылка заканчивается. — Ладно, в общем. Где-то в первой половине девятнадцатого века в Уэльсе родился парень, которого в итоге назвали Уильямом. У него была очень обеспеченная семья, ну, вы знаете, все эти аристократы, и они отправили его в Кембридж или Оксфорд, не помню… короче, он учился на архитектора, и… ай, это не так интересно. В общем, чувак был патриотом Уэльса, так что он ненавидел англичан и все такое, и после того, как его лучший друг заболел туберкулезом, он решил, что ему прямая дорога в Гуанчжоу в Китае, там как раз только закончилась Первая Опиумная война. Ну и этот парень, Уилл, бесил вообще всех, а еще он был опиумным наркоманом, но это неважно, и в него никто не верил, а он очень хотел построить хоть что-нибудь. Там была заварушка с его личной жизнью и всем таким, а еще он как-то временно ослеп из-за… ай. Ну ладно, я вижу, что вам скучно. Короче, он построил себе дом, въехал туда, а через месяц на него упал кусок балкона с этого дома, и он умер. И с тех пор никто, кроме меня, о нем не вспоминает. — Как у тебя получается так плохо рассказывать потенциально интересные истории? — спрашивает Тару. Аманда тянет руку, чтобы дать ему «пять», и он — ужасно — понимает, что она делает. — А мне нравится, — Кая вежливо улыбается Клэри и делает несколько глотков вина. — Если ты хочешь, я тоже буду о нем вспоминать. — Это очень мило! Спасибо. А вы, — обращается она к Тару и Аманде, — чертовы предатели. — Кто еще скажет тебе правду? — Тару пожимает плечами. — А он мне нравится, — Аманда удовлетворенно откидывается на спинку стула. — Джесс тебя разбаловала. А Кая просто вежливая. Клэри не успевает возмутиться, потому что она слышит шаги со стороны дома. Она первой замечает, как Тони, приложив палец к губам, подкрадывается к Аманде и обнимает ее сзади. Сначала Аманда пугается, потом все-таки смеется, и он целует ее в макушку и садится рядом. Усталость окончательно сошла с его лица, и теперь он выглядит, как возмутительно довольный своей жизнью человек. — О чем вы спорите? — спрашивает Тони, пока Аманда наливает ему вино. — О, благодарю, любовь моя. — Меня сейчас стошнит, — жалуется Клэри. — Тогда больше не пей, — Аманда, кажется, решила окончательно вывести ее из игры и морально уничтожить. — Клэри рассказывала историю об Уилле Эвансе, и мы все ее осуждаем. — О, черт возьми, — Тони смеется. — Мне жаль, что я это пропустил. — Спасибо! — Клэри показывает Аманде язык. — Те двое меня ненавидят. — Ты каждый раз придумываешь новые детали, — он пожимает плечами, — я почти уверен, что ты его придумала. Клэри задыхается возмущением. — Энтони Макмиллан, ты… Она почти сразу забывает все свои угрозы и расстройства. На самом деле, такое происходит каждый раз, когда они затевают подобное, и Тони с Амандой просто на своей ужасной гремлинской волне, а Тару, ну, это Тару. Он по определению не способен говорить Клэри хорошие вещи, пока ему не станет в крайней степени хреново. Она вспоминает, как перед выходом он поблагодарил ее. Должно быть, это было просто волнение и помутнение рассудка. Сейчас-то все хорошо: вина достаточно, хорошая компания тоже есть, а истории помогают разрядить обстановку и найти темы для разговора. После пары бокалов Клэри замечает, как Тару по чуть-чуть сползает со своего стула. Да уж, кажется, ровесникам динозавров противопоказано пить. Тони — к ужасу Клэри — рассказывает постыдную историю из их детства, когда они только познакомились, и она решила провести ему экскурсию по Бруклину. В итоге они каким-то образом измазались в грязи и испугали нескольких впечатлительных прохожих. Ближе к ночи их начали искать родители, но они еще не знали об этом, потому что убегали от собак с пляжа и потерялись. И, пока Клэри рыдала и вытирала сопли грязным рукавом куртки, Тони искал каких-нибудь добрых взрослых, чтобы они довели их до знакомых мест. Так или иначе, это впечатляет только Аманду, потому что она, несмотря на все сарказм и иронию, главная фанатка этой Героической Черты Тони. Они очень милые и все такое, но Клэри бы предпочла забыть обо всем, что она делала, будучи ребенком и подростком. Аманда — кто бы сомневался — пытается нагнать таинственности и рассказывает о нескольких дневниках таинственного М.М.М., которые она нашла в башне за старым бойлером. Этот парень, очевидно, тот самый любимчик Аманды из семейного древа, постоянно творил какую-то хрень и обожал хвастаться своими достижениями перед дневниками. Аманда заканчивает свой рассказ фразой в духе: «А потом он утопился в Темзе». Они с Тару оживленно обсуждают, каким все-таки гадом был тот парень, Аманда вспоминает еще парочку историй о семье Тони, и тот очень смущенно пытается прервать ее. Когда Тару спрашивает мнение Клэри об М.М.М., она просто пожимает плечами. Из двух историй про гениальных наркоманов история Уилла Эванса нравится ей все-таки больше. В конце концов, Тару сдается и больше не пытается вытащить из нее хоть какую-то реакцию. Алкоголь делает его непривычно разговорчивым, и Клэри становится интересно, расслаблялся ли он хоть когда-нибудь? Вино — это лишь дополнение к хорошему отдыху, и совсем неважно, было ли оно на море Стикс, или нет. Кая говорит о своем дедушке и его истории успеха. Почти весь вечер она молчала, и ее голос звучит очень спокойно и сонно. Оказывается, ее дедушка, когда был молод, как и Кая, уехал в другую страну, чтобы все-таки получить высшее образование. Только он уехал из Китая, как только он открылся для мира в конце семидесятых, в Советский Союз. Кажется, тогда вся семья назвала его выбор странным, но он был увлечен классической музыкой и искренне считал, что ее нужно искать на родине Чайковского и Рахманинова. В конце концов, он там и остался, быстро нашел себе жену, и уже через полтора года родился отец Каи. Наверное, думает Клэри, для европейцев, которые дорожат своими корнями, все эти истории звучат странно. Но они с Амандой и Тони выросли в стране эмигрантов, Кае пришлось остаться в Европе после учебы, а Тару, ну, кто его разберет? Душа умершего много лет назад человека — сплошные потемки. К тому моменту, как подходит очередь Тару говорить, он уже пьет сок вместо вина, и Аманде приходится позвать его несколько раз, прежде чем он откликается. Клэри бы хотела понять, что происходит у него в голове. Почему сейчас он ведет себя так, будто действительно доверяет всем им, людям, которых почти не знает, и соглашается с правилами рассказывать истории и слушаться Аманду? Клэри уже достаточно пьяна, чтобы не бояться своих мыслей. Сейчас она чувствует себя хорошо, вокруг нее друзья, и она видит, как человек, который несколько лет назад спас ей жизнь, спокойно общается с ее компанией и время от времени даже ведет себя мило. Все будет в порядке. А с билетами и дорогами они обязательно что-нибудь решат. — Ладно, хорошо, — Тару поднимает руки, сдаваясь. — Я не смог вспомнить ничего интересного, так что это будет история из книги. Аманда разочарованно вздыхает, а Кая, кажется, окончательно перестала обращать внимание на всех вокруг и теперь просто копается в своем телефоне. Когда Тони пытается заглянуть в ее экран, она несильно пихает его в плечо и старательно отворачивается, стараясь не улыбаться. — Очень давно жил один человек, который не знал, чего хочет от жизни. Я не уверен, что у него была своя собственная цель, и он в основном занимался тем, что пытался понравиться всем вокруг и никогда не причинять никому зла, — Тару усмехается. — Но однажды он попал в шторм. Он дрейфовал на маленькой лодке посреди моря несколько дней, может, недель, пока ее не прибило к незнакомому берегу. Люди на том берегу были странными, они говорили на другом языке, и человек с трудом понимал их. Он был чужаком, но правитель тех людей захотел оставить его при себе. Тот правитель пытался обучить человека всему, что знал, но все это было не то. Человек хотел вернуться домой, и в один из дней он договорился с морем, чтобы оно помогло ему убраться оттуда и никогда не возвращаться. Море согласилось ему помочь, но, когда оно показало ему путь в родные земли, оказалось, что никто там его не ждет. Ему пришлось вернуться на остров с жестоким правителем, и он начал думать, что никогда не найдет себе дела. Но он еще не слышал тихий голос приключений и новых добрых дел. В конце концов, тот правитель умер, а человеку пришлось разбираться с его наследием, и он… — Тару резко осекается. — И он все-таки решил, что его дом там, среди всех тех странных людей со странным языком, и он ни за что не хочет с ними расставаться. И там… там было что-то еще, но я не могу вспомнить. Так что моя история даже хуже, чем история Клэри. Мне очень жаль. Продираясь сквозь слой метафор, пьяную усталость от трех бокалов вина и свинцовое одеяло спокойствия, Клэри наконец понимает одну вещь: это не принятие мира живых. Это прощание. Она не слышит, как Тони и Аманда восторженно отзываются об истории Тару. Они обсуждают детали и пытаются выяснить название книги, в которой он это прочитал, но они никогда не узнают. Тару лучше всех умеет хранить секреты, и, даже если бы эта книга действительно существовала, живым точно не суждено ее прочитать. Клэри сидит там, оглушенная чувством предстоящей утраты, но теперь она знает: это и правда единственный правильный путь. Неважно, что сказал ей Тару, когда она умерла, только ему решать, что с ним будет дальше. Выбираясь с моря Стикс, Клэри почти ничего не помнила о своей жизни, и она все равно выбрала ее. Теперь Тару точно так же почти ничего не помнит, и Клэри все-таки осознает одну простую истину: он ни разу не сомневался, что вернется. Она вряд ли когда-нибудь поймет, почему он согласился увидеть мир вместе с ней, почему решил попрощаться именно сейчас, но это уже не ее часть истории. Как бы больно ни было, друзей нужно уметь отпускать. — Ну, я вас поздравляю, — неожиданно говорит Кая, откладывая свой телефон. — Завтра вы везете меня в аэропорт. — Куда ты собралась? — спрашивает Тони, моргая, как испуганная сова. — В Санкт-Петербург, — Кая пожимает плечами. — Все эти разговоры о дедушке и поиске дома меня довели. — Поздравляю с распадом первой группы, — Аманда поднимает свой бокал. — Завтра я пожалею о том, что сказала это. — Я еще вернусь, — обещает Кая. — Правда. Пока она, Аманда и Тони обсуждают ее безумную идею вернуться в Россию, Клэри замечает, как Тару тихо выходит из-за стола и, не прощаясь, уходит в сторону дома. Она подрывается за ним и чуть не влетает в куст. Она знает, если они не поговорят сейчас, то не поговорят вообще. У Клэри тоже есть пара слов для него. — Подожди! — кричит она, и Тару оборачивается. — Я все поняла. — Хорошо, — он кивает. — Ты все-таки не такая глупая. — Прекрати. — Ладно, просто… — Тару выглядит неуверенным. — Ты так старалась убедить меня остаться, и в какой-то момент мне хотелось поверить тебе, но… — Я понимаю, — Клэри быстро вытирает подступающие слезы. — Все хорошо, это… это правильно. — Я хочу выяснить, что произошло. — Я… — Мы еще встретимся, — Тару едва улыбается. — Но, я надеюсь, очень нескоро. И я расскажу тебе все, что вспомню, идет? — Да, — Клэри мотает головой, — я просто… будь осторожен, пожалуйста. Я правда надеюсь, ты знаешь, что делаешь. — Понятия не имею, — он тихо-тихо смеется. — Но это ничего. Доброй ночи, Юта. Тебя ждут твои друзья. Сейчас он уйдет в дом, и Клэри не хочет представлять, что будет дальше. Они стоят на расстоянии вытянутой руки, и ей нужно возвращаться к вину и веселью. Клэри делает глубокий вдох, делает шаг вперед и все-таки обнимает Тару. Какая же это дружба без объятий? Она чувствует, как он осторожно обнимает ее в ответ, и быстро отстраняется, чтобы не создавать еще большей неловкости. Клэри возвращается в сад, не оглядываясь. Утром в комнате, где ночевал Тару, они с Амандой находят записку о том, что он решил поехать в Рим на автобусе, и никто не выглядит особенно удивленным. Кая уезжает в аэропорт тем же вечером, и уже ночью она пишет несколько десятков сообщений Тони, Аманде, Клэри и даже Энни о том, что она добралась, и ее мама встретила ее с цветами и слезами на глазах. Клэри вспоминает про пост о раке и все-таки выкладывает его в свой блог таким, какой он есть: недописанным и сумбурным. Она смело вычеркивает Рим из маршрута путешествия и смутно припоминает, что хотела поехать туда ради кого-то другого. Конечно, все дороги ведут в Рим, но для нее — как-нибудь в другой раз. В Женеве она наконец встречается с Джесс после долгой разлуки, чувствуя себя самым счастливым человеком на свете, а во Франции, в маленьком городке рядом с Парижем, она знакомится с родней Джесс. Во время застолья Энни неожиданно для всех цитирует несколько строк из «Маленького принца» на французском, очаровывая всю семью разом. Клэри прощается с Тони в Париже, и они уже планируют встретиться у Каи дома, как только она разберется с документами. Следующий концерт «Снежной Королевы» пройдет в Санкт-Петербурге, таком же холодном, как название этого невозможного дуэта. В Нью-Йорке жизнь снова идет привычным чередом. Уже летом Клэри поедет в Китай, но пока она просто выполняет свою обычную работу и проживает свои лучшие годы. От скуки она, как когда-то в университете, устраивается в кофейню на полставки, чтобы больше общаться с людьми и видеть мир дальше стен квартиры. Иногда она скучает по людям, которых никогда не видела, и запах кофе напоминает ей о море, а редкие звезды на небе — о маленьком хостеле, в котором она ни разу не была. В такие дни Клэри тащит Джесс и Энни на Конни-Айленд, чтобы с колеса обозрения увидеть Нью-Йорк и огромное, бескрайнее море. Однажды Клэри находит дома старый рисунок. Она не помнит, как он там оказался, но это неважно. На нем юноша стоит на самом краю лодки спиной к художнику и указывает в сторону горизонта, но то, что он там видит, навсегда остается загадкой. Придет время, и Клэри вспомнит все эти истории, которых никогда не случались. Так или иначе, божественный замысел ее встречи со старым знакомым полностью провалился, и мир живых быстро встает на круги своя после небольшого потрясения. А Смерть и Жизнь снова и снова играют в свою понятную только им игру. Реальность людей — штука забавная, и в ней точно можно найти, чем заняться. Событий, потрясений, радости и горя хватит на целую жизнь. Конечно, когда-нибудь Клэри еще придется вспомнить мир, в котором никто не делает вид, что богов не существует. Но до этого еще далеко. И знаете, что? Вот это действительно потрясающая вещь.