Мой человек.

Сколько времени прошло с того дня, воспоминание о котором вселяло в парня ужас? Год, два, три, больше? Дима потерял счет времени, потерял его так же давно, как и свое доверие к людям. Заместо случившегося он бы скорее предпочел удар кнутом или глубокий порез. Зияющая кровавая рана рано или поздно превратится в белый шрам, красные полосы и синяки тоже пройдут, но только сердце его истерзанное, не заживёт никогда. Словно острыми когтями, бьющийся сквозь силы орган кромсали без сожаления. Кромсал один человек, о котором чернокнижник не расскажет никому. И имя его он не произносит, никогда, даже если рядом с ним кто то официально прописан под такими инициалами в паспорте, даже тогда он всеми способами старается избегать этого. Если движения его губ проговорят эти злосчастные буквы, кажется, его лицо невольно перекосится от боли. — Я ведь говорил, что мне страшно, и ты это прекрасно знаешь. — Дима потирает татуировки на шее — знак его большой внутренней тревоги. Как бы ему не хотелось начинать конфликт со своим другом, он просто не мог себя пересилить. То, как жестокого его бросили, словно никому не нужного котенка кидают в реку, и как бы он не барахтался в страхе, сил для спасения у него не хватит. И сможет ли такой котенок еще доверять кому то? Ответ очевиден, и чернокнижник ничем от него не отличался. — Я понимаю, солнце… — Олег тяжело выдыхает. Он знает, что причина в предательстве, даже знает какие то детали, неполные, правда, ведь парню слишком больно это вспоминать. Но хватит ли ему сил пройти вместе с ним через это? Медиум садится рядом, вплотную, приобнимает его плечи, зная, что тому это было очень нужно. И не друзья они друг другу больше. Этапов несколько, но они застряли на дружбе, будто бы между этой ступенью и чем то большим — практически непреодолимая преграда, которую, казалось бы, невозможно пересечь. Но нет. Несмотря на любые трудности, несмотря на то, как его любимому человеку трудно и больно, Шепс был уверен в их общей победе над всем этим. Они справятся. Обязательно справятся. — Если все таки ничего не выходит, извиняйся. — Что..? — Дима непонимающе смотрит на обладателя длинных темных волос. Его сердце екнуло и будто бы замерло, застыло и чуть ли не превратилось в стеклянное, бесчувственное. Неужели и он? Неужели его последняя надежда так быстро и мгновенно угаснет, уйдет в небытие, куда то далеко от него? Чернокжнику хотелось зарыдать в отчаянии, но в то же время он не мог даже пошевелиться или вздохнуть, как если бы чернокнижник вообще забыл о том, как происходит этот биологический процесс. — Извиняйся. Извиняйся за то, что ты такой красивый. Извиняйся за свои худые пальцы, которые я бы хотел вечно целовать. Извиняйся за то, что твои карие глаза бездонные, и за то, что я в них утопаю. Извиняйся за то, что я знаю о твоих глупых мечтах. Извиняйся за то, что я люблю тебя больше всех и всего в мире. Извиняйся за то, что ты — и есть мой мир. От Димы не последовало ни единого слова. Все его темные, ужасные мысли, только что проскользнувшие в его голове, исчезли так же внезапно, как и появились, но уже с неизмеримым облегчением и счастьем. Все, что парень вроде как бы хотел выразить в речи, парень мог выразить лишь слезами. Он прижался к родному плечу, зная, что оно чуть выше другого, вдохнул запах его одеколона, так же зная, какой это аромат, бренд и номер. Потому что это все — его собственное. Собственное и самое любимое. И всю накопившуюся любовь Матвеев наконец мог отдать человеку, этого точно и искренне заслужившему.