* * *
Те роковые события в памяти Мэй сами собой подёрнулись утренним сизым туманом. Словно бы кто-то другой двигал её руками и ходил её ногами; верноподданные аристократы уверяли, что иначе и не могло сложиться, ведь божества никогда не оставят благословлённую ими кровь. Может, так оно и было. Может, коли были демоны, значит, наблюдали за ними и ками? Болело ли сердце Солнцеподобной Аматерасу, Озаряющей Небеса, за свою кровь? Всё началось, как во всякой легенде, там, где ждёшь меньше всего – в скромном чайном доме в северной провинции. Мэй получала вдвое меньше за свою работу, чем госпожа Сумико, но и эти деньги в столь холодную зиму служили большим подспорьем: протопить весь окия и бани стоило немало, к тому же женским рукам не пристало такой тяжёлой работой заниматься, и приходилось платить отокоши за дополнительные нагрузки. Уставшая от мороза, что на горизонте времени казался нескончаемым, да ещё и от ежедневной неблагодарной работы, Мэй совершила ошибку. Майко пристало сохранять скромность и таинственность, потому лицо Мэй, выглянувшее из-под слишком невысоко поднятого веера, и оказалось её оплошностью. Такое обычно легко прощалось и забывалось – какому здравому мужчине не захочется насладиться нежным и белым, как рисовое пирожное, юным личиком? Видно, какому-то не хотелось. Старик, с возрастом не растерявший стать широких плеч и изящность черт лица, вдруг вскочил! Лицо его выражало ужас и потрясение такие явные, что Мэй едва не оступилась. Струны сямисэна, обычно под пальцами госпожи Сумико всегда послушные, как тёплое масло, издали звук чужеродный той благородной песне, что лилась из инструмента. — Ты!.. — вскричал старик. — Ты! Стыд и горесть безжалостным кулаком обуяли сердце Мэй. О, как не хотела она подводить госпожу, так тщательно и со всей отдачей воспитывавшую Мэй! Но что было сделать? Ошибки наслоились друг на друга точно свет ста витражей: истинный рисунок, как истинное высокое намерение, невозможно стало разглядеть. — Неужели та самая?.. Неужели нашёл?! — продолжал сокрушаться мужчина, которому никто, как заметила Мэй, и не смел перечить. Он обернулся на застывших нефритовыми вазами богачей вокруг: каждая голова вжата в плечи в страхе и лести. — Да будет вам известно!.. — Достопочтенный господин изволит проявить жалость и снисходительность к юной майко, совершившей ошибку в силу неопытности и возраста? Как наставница, любую неудачу ученицы я приму как собственную оплошность, а её наказание – как своё, — госпожа Сумико склонилась челом к полу, не смея поднять на достопочтенного господина глаз, и Мэй поспешила поступить так же. Боги, она и не знала, что среди гостей присутствовал кто-то настолько важный! В противном случае никогда бы не позволила томлению мышц взять верх над волей… — Встаньте, встаньте же скорее! — Голос старика восполнился искренним счастьем. Мэй совсем не понимала, что же происходит. — Если я прав… если не ошибся… мы все спасены! Так Мэй и узнала от старого дайдзё-дайдзина, знавшего её мать, кем она является – не только принцессой, дочерью Ириса, но и кицунэ, унаследовавшей от матери внешность и сущность. Чуя, что дворец охватило проклятие, этот героический человек, до последней капли крови верный императору, положил жизнь и здоровье на поиски выхода из кромешной тьмы. Годами отставной чиновник искал её, дочь Ириса, и наконец нашёл! Он изложил свой план, ненадёжный, точно лодка в бушующем океане. Всё строилось на вере в древние легенды и высшие силы. Кицунэ, хирумицу, колдовство… Тысяча деталей могли пойти не так, но выбора не оставалось: Нойрё нуждалась в спасении. Покровитель Нойрё, добрый Бог Рюдзин, даровал детям своим хирумицу – камень удивительной мощи, способный вызывать приливы и отливы по желанию того, кто им обладал. Веками хирумицу таился в самой охраняемой и недоступной из императорских сокровищниц; перед самой своей отставкой дайдзё-дайдзин, поклявшийся избавить дворец от страшного проклятия, выкрал его, заменив редким, но совершенно простым рандоко-то-кудзякусеки. Мало кто уже знал, как на самом деле выглядит хирумицу, а в волшебное происхождение камня столь утончённой, неземной красоты хотелось верить. Рассчитывая на то, что привратница – так прозвал дайдзё-дайдзин демоницу, бушующую в отчем доме Мэй – не знала, как должна выглядеть повзрослевшая дочь Ириса, хитрый старик нашёл сильную пятихвостую Мичико, что успешно скрывалась от óни и рэйки как зимний заяц на снегу. Демоны убили старшую сестру Мичико. Низведя смысл всего своего существования до мести, Мичико безоглядно согласилась помочь в тяжёлом деле, в одной лишь смерти привратницы ища покой. Мэй училась азам магии удивительно быстро: перенимать умения от другой кицунэ оказалось так же просто, как дышать, и Мэй невольно задумывалась, насколько же другой стала бы её судьба, будь мама рядом. Всякий раз мысли о матери, любящей дочь так отчаянно, что силы её любви хватило на мощную колдовскую печать, кололи душу хуже любой катаны. Но боль уступала ярости. Осознание вины одного-единственного существа во всех бедах Мэй будило в ней ненависть столь неистовую, какую она не знала прежде. Молилась, чтобы не признать больше никогда. Ложная печать на руке Мичико запирала обветшалый заброшенный домик; искренней эмоцией, вложенной в неё, стал гнев. Привратница не могла не почувствовать силу печати – жаль лишь, что не той. Она морочила голову Мичико отчаянно, долго, винила в смертях и горестях; у Мэй, спрятавшейся в садовом пруду, свинцовая тяжесть разливалась по груди грозовым облаком, а глаза Мичико же смеялись и торжествовали, предвкушая победу – она была женщиной до отчаяния смелой. Мэй едва ли могла мечтать о такой силе духа. Когда привратница поняла, что пред ней не принцесса, а заговорщица, все пути нападения и отступления оказались закрыты: Мэй использовала Дар Дракона хирумицу, вложив в него почти всю магию, что текла в её жилах. Священная вода поднялась из-под земли, из прудов, хлынула из ближних рек и заструилась к вратам. Она причиняла каждому демону нестерпимую боль, и императорский дворец наполнился страшными воплями, но ни сбежать, ни напасть никто из рэйки и óни не мог; ноги низших существ, как и предполагал дайдзё-дайдзин, вода истачивала до костей, а после – и сами кости. Не лучшая судьба постигла и врата в Нараку: слёзы Дракона за своих детей, тёкшие прямиком из Анраку, превращали твёрдый камень в известняк, растворявшийся в воде. Тогда Мэй подняла ладони к светлому небу и крепко сжала кулаки, взывая к помощи всё, что в ней осталось и могло ещё бороться. Вода, всё прибывающая, начала испаряться под действием огненной магии янтарной лисы Мэй. Мичико уже спряталась; настал черёд нанятых колдунов, что сообща заточили изнывающих от паров демонов в хотарюйши. Врата рухнули – навсегда запрятанные низшие существа никогда не смогли бы вернуться в свой дом. Впрочем, кто бы их отпустил? Хотарюйши закрепили на коньке самой высокой крыши императорского дворца: под ярким солнцем камень нагревался и продолжал мучить заточённых внутри демонов, а по ночам сиял, не давая им прожить и минуты во тьме, которой они вожделели. Мэй, даже преисполненная яростью, не могла не сочувствовать этим существам: они ведь не виновны в том, кем уродились – чистым злом. Такими их создали. Не милосердней было бы просто лишить их жизней?.. Всякий взгляд на красивейший из камней, многими слоями горных пород способный удержать в себе любую душу, напоминал теперь об обречённых на вечные муки созданиях… Ни Мичико, ни дайдзё-дайдзин, ни даже император, взявшийся за лечение своего ослабевшего разума, с её добротой не согласились. — Но, отец-император… — Мэй сложно давались разговоры с ним, особенно те, в которых она выражала несогласие. — Разве не о том писали наши предки – что великие люди остаются добрыми в трудный час? — Мэй… — Измождённое лицо императора смягчилось улыбкой. Не было в ней ни любви, ни глубокой искренней привязанности, какую ищешь в родителе. Одна тоска осталась. — Величие не только в доброте, но прежде всего в необходимой жёсткости. Ты можешь простить сотню изменников – и за ней явится ещё тысяча. Повесишь одного – сто тысяч будут бояться. Хаттори Кин был мудрым человеком, чью жизнь испортила жирная клякса чернил судьбы. Но Мэй знала, что сумеет всё исправить.* * *
— Что же за юноши вскружили тебе голову так, что ты ни на свет солнечный, ни на темень за окном не смотришь? Смешливый голос Мичико выдернул Мэй из воспоминаний. Рука со шрамом, оставшимся от печати, давным-давно причесала Мэй, а её обладательница глядела на неё, как на птенчика, преградившего путь: умилённо и с лёгким раздражением. — Темень? Мичико, едва ли светает! — Я сотворила отличную иллюзию ночи! Ах, госпожа-принцесса и не заметила… Покажи мне скорее этого юношу, я хочу взглянуть в его лицо, должно быть, благословлённое всеми ками! Мэй в смятении принялась шагать по комнате: — Что же ты заладила со своими юношами? Не интересны мне они. Я думала о привратнице. Выражение Мичико из веселящегося тут же посерьёзнело, точно облако накрыло цветущий луг. — Зачем же? Всё в прошлом. Лучше бы ты действительно подумала о будущем. Сегодня сыновья всей имперской аристократии будут в городе – выбери себе нескольких, пообщайся. Только не забудь взять компаньонку, а то надумают ещё… Забота подруги окутала нуждающуюся в ней Мэй как мёд лип на орехи, создавая неповторимое сочетание. Потеряв старшую сестру, Мичико не отчаялась; сражалась и совершенствовалась упорно, чтобы дать бой обидчику, а теперь и сама стала сестрицей для Мэй, всю любовь отдавая ей безраздельно. Мэй мечтала о том дне, когда сядет на трон, лишь чтобы как следует отблагодарить Мичико за всё. Вдруг слова о компаньонке щекотнули затылок Мэй. — Мичико, что же ты, не пойдёшь на праздник? Подруга, ожидавшая вопрос, покачала головой и чинно сложила руки на животе. — Столько людей, и все воняют, что мне там делать? Не удержусь и одурачу толпу. Мэй нахмурилась. Она мечтала провести с подругой этот замечательный праздник, над устройством которого столичные чиновники трудились, как бойкие пчёлки, вот уже две недели, но её плану не суждено было даже на сун ступить на дорогу претворения в жизнь, если Мичико откажется идти. — Не печалься. — От внимательного взгляда Мичико, видно, не укрылись волнения души Мэй. Она всплеснула руками. — Представить себе не могу занятия неблагодарней и бесполезней, чем общение с мужчинами! Боюсь, меня на них и стошнит, а замарается только твоя репутация. Покачав головой, Мэй рассмеялась, но ничего не сказала. Убеждать подругу заниматься тем, что она так не любит, затеей казалось жестокой и глупой. В конце концов, праздник будет недолог: Мичико и расслабиться в одиночестве не успеет, как Мэй вновь настигнет её. Эта мысль вызвала в Мэй и веселье, и укол печали. Стоило бы написать наставнице письмо и спросить, как та поживает. За дневными и вечерними заботами Мэй не заметила, как пришло время садиться в экипаж и отправляться к назначенному месту. Аристократы в своих нарядно украшенных повозках ехали всегда немного сзади, а Мэй и Хаттори Кин возглавляли ход. Столица выглядела особенно очаровательно. Украшения и лавки с уличной маняще пахнущей едой приковывали взор. Люди сновали в изысканных костюмах, и даже те, что были подешевле и поскромней, выделялись не изящностью вышивки или качеством ткани, а искрящимся счастьем своего обладателя. Любовь теплилась в груди Мэй при взгляде на подданных, среди которых редко теперь можно было встретить исхудавшего или больного: процветание Нойрё под предводительством здравомыслящего императора и милосердной принцессы стало очевидно. Прежде аристократы в своих докладах оборачивали дела империи в золотую бумагу: всё-то у них хорошо, все-то у них сыты, а правдой, хоть и не полной, оказывались лишь слова даймё островной провинции. В этот Сэцубун, предвестник новой эры старой империи, народ должен был узнать, что изменения – постоянны, намерения – чисты. На центральной площади, куда и шествовали дворцовые аристократы, вечером давали представление; не традиционный спектакль кабуки о злых духах, а новую, настоящую историю о победе божественных сил над демонами. Заняв почётное высокое место среди знати, Мэй огляделась: лица вокруг были ей знакомы с заседаний и аудиенций, никого младше тридцати лет и близко не нашлось. Завидя её скуку, отец-император произнёс тихо-тихо, чтобы даже близсидящие даймё не услышали: — Возьми Ёри и ступай, прогуляйся. Внук островного даймё сегодня тоже здесь; как знать, может, увидитесь. Мэй глубоко поклонилась императору и, глазами указав компаньонке Ёри следовать за собой, прошла вдоль рядов сидений к более свободному охраняемому участку площади, где аристократы собрались пчелиным роем, обсуждая последние сплетни. Появление принцессы, разумеется, сопровождалось сотней почтительных поклонов, которые Мэй приняла, отчаянно краснея ушами. К ней то и дело приближались люди разных сословий и чинов, то заискивая, то искренне благодаря, то увлекая диалогом. Это нравилось Мэй, казалось привычным: всю жизнь её растили как настоящую мастерицу диалога. — Госпожа-принцесса, ты не устала? — нетерпеливо заговорила Ёри. — Ежели так, вернёмся к Его Императорскому Величеству: отдохнёшь… — Всё в порядке, Ёри, — изо всех сил не желая возвращаться, Мэй оббежала глазами людей. — Вон там, Ёри, видишь господина в золотом кимоно? Кто он? Почему не одет, как подобает? — Госпожа-принцесса, Ёри и сама впервые видит этого уважаемого господина… Ёри лишь знает, что уважаемый господин приехал с экипажем почтенной семья Хасегава. — Ах, значит, родственник господина Хасегавы. — Мэй кивнула сама себе. Семья Хасегава, как она успела узнать, занималась стройкой храмов и императорских резиденций, ошеломляюще быстро разбогатев, когда нынешний глава, господин Тору, вступил в возраст управления родом. — Что же, разве не дóлжно познакомиться с ним? Господин Хасегава, надо думать, взял этого господина с собой не просто так. — Конечно, госпожа-принцесса. Ёри передаст уважаемому господину о твоём намерении. Ёри тотчас исчезла в толпе. Её не было несколько минут – удивительно долго, ведь любой знатный человек сам искал встречи с Мэй, – но вскоре она появилась, а за ней неспешно шёл тот самый господин. Вблизи он оказался совсем не таким, каким уже живо его изобразило воображение Мэй: в тонких, точно островных чертах незнакомца не затесалась даже мельчайшая деталь, напоминающая род Хасегава, где все до единого – смуглые и с крупными носами. Даже цвет волос его отличался от их: не чёрный, а много более светлый, как нежный каштановый орех по весне. Одни лишь глаза, которые так старательно прятал господин, от запрятанных в глубине эмоций казались чужими на благородном лице, что лишь добавляло ему особенной притягательности. Мэй встречала много мужчин, но столь молодых и цветущих силой – ни разу. Такие не нуждались в гейшах, чтобы получить женское внимание. От красоты юноши перед собой Мэй и позабыла свой главный вопрос: кем же этот человек приходился семье Хасегава? Господин же не растерялся: — Ваше Императорское Высочество Хаттори Мэй, большая честь, — он склонился в глубоком поклоне и долго не разгибался. К ней столь редко обращались подобным образом, что Мэй замерла и лишь спустя долгие мгновения сообразила, что юноше стоит разрешить выпрямиться: иные аристократы не ждали её отмашки. — Прошу, вставай, господин. Я никогда тебя прежде не встречала, поэтому решила, что стоит представиться. Надеюсь, ты не примешь это за навязчивость; нечасто семья Хасегава представляет нового члена семьи. — Воля принцессы никогда не навязчива, — кратко ответил господин и опустил взгляд. — Ни к чему такая скромность, — Мэй, невзирая на то, что общение было ей как воздух – журавлю, почувствовала жгучую неловкость: отвлекла господина от его дел и вынудила болтать с ней! Что же, отступать уже некуда. — Неужели ты из островной провинции, господин? Твои черты, да и… Тамошние учёные дома славятся строгостью к ученикам, но мне прежде не доводилось встречать их воспитанников. — Проницательность принцессы не знает границ. Не видя никакого участия со стороны собеседника, Мэй нервно сцепила руки за спиной. Как она глупо смотрится в его глазах! Избалованная, пославшая компаньонку ради одной лишь бессмысленной беседы; а господин, может, занимался чем-то важным, лично или для семьи… Пересилив себя, Мэй вздохнула. Она – дочь Ириса. Не престало ей так корить себя за желание поговорить с подданным! — Не обращались ли с тобой там слишком жестоко? Едва ли господин раскрыл уста, чтобы ответить, как прозвучал пронзительный женский крик, разнёсшийся по площади стремительной волной. Незнакомец отреагировал быстро: развернулся резко, как молния поражает дерево, и загородил широким разворотом плеч Мэй от прочих людей. Вглядываясь, наконец, не в лицо напротив, а в толпу, Мэй с ужасом разглядела на площади упавшего без сознания купца Такаши, вокруг которого образовалось кольцо испуганных людей. — Не туда смотришь, — донёсся, как шелест ветра, голос господина. — По сторонам. Мэй осмотрелась и замерла: десятки мужчин в серых одеждах, вооружённые короткими ножами, сновали по толпе, вымогая у аристократов деньги и драгоценности. Некоторые, мужественные и смелые, старались дать отпор – на шёлковых одеждах проступали бурые кровавые пятна. Ёри и след пропал. — Что же… что же это происходит… — внезапная слабость сковала Мэй, и зрение затуманилось слезами настоящего горя. Ведь мгновенье назад всё было так прекрасно! — Нельзя оставаться, принцесса, — твёрдо сказал незнакомец. — Отведу в безопасное место. Не зная себя от боли в груди, Мэй несколько раз кивнула, покорно позволяя незнакомому благородному юноше увести себя подальше. Он умело обходил разбойников, и даже легко вышел победителем из драки с одним из них; всего двух ударов хватило господину, чтобы расправиться со злодеем, будто пред ней предстал лучший из самураев, а не холёный аристократ! Что-то незнакомое сладостно затянулось внутри, но Мэй не дала чувству свободы. Её людей, самых ближайших и доверенных, посмели тронуть! Где же отряд самураев, когда он так необходим? — Не думай много. Шагай. Короткие, отрывистые слова господина помогли немного прийти в себя. Воистину, не время было думать о возможном: лишь то, что есть, имело значение. Когда господин увёл Мэй достаточно далеко, воспользовавшись царившим на площади переполохом, он свернул в безлюдный закуток – какой-то бедный переулок, докуда праздничное убранство, видно, не дотянулось. Мог ли господин привести её к своему тайному убежищу? Здесь могла Мэй написать отцу-императору письмо и дождаться подмоги. Кроме того, стоило распорядиться о должном награждении для господина: он ведь спас ей жизнь! — Стой, — бросил вдруг господин и сам остановился. Мэй, не такая ловкая, успела обогнать его на пару шагов и после обернулась. Красивый господин, глядя ей в глаза, спешно развязывал своё кимоно.