Коноха. 20 декабря, 13 лет после рождения Наруто.
The Pretty Reckless — You
+++
Акеми ждет их у резиденции Хокаге, где ей ну никак не место. Она нетерпеливо теребит браслет на запястье и то садится на высокий парапет у входа, то начинает мерить крыльцо шагами. Ее не пустили с остальными, хотя она, откровенно говоря, могла бы принести больше пользы чем Ино. Акеми ничего плохого не хочет сказать про свою подругу, но считает, что в таком бою как тот, что ожидался, от нее будет мало проку. Она пытается доказать свою правоту, но Годайме отсылает ее, напоследок бросив, что не может отправить на миссию Акеми не из-за ее подготовки, а из-за привязанности. Тсунаде-сама смотрит не сердито, говорит спокойно: ей хватило Рока Ли с его упрямством, собирать по частям безрассудную внучку Гакари Мэйко у нее никакого желания нет. У бабушки будет, что сказать ей, думает Акеми, останавливаясь на верхней ступеньке лестницы, и смотрит вдаль. В отличие от матери, она не стремится ограничить ее, но все равно не одобряет. Свое недовольство она выражает не так явно и однозначно: прохладные взгляды, язвительные реплики и приподнятые в насмешке брови о многом говорят. Мэйко-сан не одобряет того, как ее единственная внучка тянется к песчаникам и легко доверяет им. Нет, ничего против союза она не имеет, просто они из Суны, вчерашние враги, и глупо вот так сходу видеть в них друзей. Когда до нее донесут, что Акеми протерла дыры в крыльце резиденции Хокаге, то она не будет довольна. Впрочем, Акеми это мало волнует. О бабушке она забывает как только видит Наруто. Он первым опускается рядом с ней, и по широкой улыбке на его лице, она понимает, что все в порядке. Жадным взглядом она обводит остальных: Шино, Неджи и Хината вообще, судя по всему, не участвовали в сражении; Сакура тоже полна сил; Киба с Акамару, Ли, Шикамару, Чоджи и Ино выглядят похуже; а вот совсем уж несладко пришлось троице из Суны. Гаара выглядит особенно уставшим и помятым, но, кажется, ничего смертельного, раз сам ногами шевелит. Мимо нее проходит встрепанная и перепачканная Темари, но саму Акеми куда больше интересует Канкуро. Краем глаза она отмечает насколько кислой выглядит Ино, хоть и не придает этому пока никакого значения. — Ждала, что ли, Акеми? — спрашивает он, но без какого-либо удивления в голосе, и останавливается перед ней. Акеми обводит взглядом его порванную одежду и вглядывается в лицо. — Да нормально все, Карасу с Куроари зато полакомились. — Ухмылка на лице Канкуро становится злой и хищной. Таким она его еще не видела, потому что и повода-то не было: во время экзамена на чунина все притворялись проще, чем они есть на самом деле, не показывая истинной своей сути. Акеми сглатывает, потому что ей вдруг становится не по себе, и через силу протягивает руку, чтобы сжать пальцы на локте Канкуро. Ощущения ровно такие же как и всегда, это ее успокаивает. Какая разница, что ему пришлось сделать, если он жив? Акеми вспоминает уроки Ируки-сенсея, признавая, что самое главное не умереть, а все остальное не так уж и важно. Их же убить хотели, не пощадили бы и не пожалели, так что если Канкуро и торжествует, то это его право. Своих мертвецов Акеми предпочитает поскорее забывать и двигаться дальше, радуясь собственной победе, а не чужому поражению. Она вздыхает и наклоняет голову набок, пересчитывая те его порезы и ссадины, которые бросаются в глаза. Их не так уж и много, но достаточно, чтобы понять насколько же тяжело ему пришлось в бою. Наверное, это должно сбить немного его спеси. Хотя Акеми кажется, что его ничем не пронять, самоуверенности в нем столько, что хватит на семерых, если не на восьмерых сразу. — Выкинешь или тебе зашить? — спрашивает она про его порванную рубашку. Канкуро смотрит на свое плечо и мотает головой. В талантах Акеми он не сомневается, но заморачиваться по поводу одежды не хочет. — Забей, толку это чинить? — Ухмылка на его лице незаметно превращается в нечто более мягкое и знакомое Акеми. — Пошли. Мы отчитаться еще должны. Канкуро толкает ее в спину — он снимает перчатки, поэтому она чувствует его горячую ладонь между лопаток. Прикосновение длится недолго, через мгновение Канкуро снова становится собранным и насмешливым, а Акеми молча стоит чуть позади. Тсунаде-сама, видя ее, лишь приподнимает бровь, но ничего не говорит. — Я хотела с остальными, Куро, — тихо говорит Акеми вечером, сидя с умытым и переодевшимся Канкуро на крыше одного из домов Конохи. Она незаметно для себя начинает называть его также, как это делает Накику. — Меня не пустили. — Тебе там нечего было делать, — он разламывает мороженое пополам, протягивая одну половину Акеми. — Не твои соперники, мелочь. — Тебя послушать, то все не мои соперники, — поджимает она губы и отворачивается. Ей отчего-то страшно обидно: Ино хотя бы взяли, а от нее отмахнулись! У нее же больше боевых техник, хотя сильная сторона ее команды в незаметном проникновении и устранении цели. Они не бойцы-передовики, им куда больше подходит скрытая и тихая работа, но это же не значит, что она бесполезна. — Знаешь, будь там ты, я был бы рад, — вдруг говорит Канкуро. Акеми удивленно смотрит на него, а он ухмыляется. — Мне не понравилось быть спасенным вашим Инузукой и тем толстяком. — Чоджи не толстяк, у него техники строятся на изменении массы тела, — машинально поправляет его Акеми, закатывая глаза. — И ты тоже поесть не дурак. Канкуро тут же ощетинивается и не успокаивается до тех самых пор, пока с крыши его не спихивает песок поднявшегося к ним Гаары. Акеми громко смеется, наблюдая, как Канкуро барахтается в песчаном коконе, и чувствует, что ее наконец-то отпускает.Суна. 20 декабря, 13 лет после рождения Наруто.
Alan Walker — Faded
+++
В деревне никого: Сабаку отправились на миссию с коноховцами, брат где-то со своей командой, даже Чиё и Эбизо заняты какими-то выдуманными делами. Кику сидит на широком подоконнике своей новой квартиры и рассматривает портрет Сасори, который когда-то утащила из альбома Чиё-баа. Странно, что та не заметила, а, возможно, заметила, но в кои-то веки никак не прокомментировала. Здесь Сасори только-только стукнуло пятнадцать, — прямо как ей сейчас, — всего через два месяца он окрасит пески Сунагакуре в красный цвет, после которого получит своё прозвище. Акасуна. Кику не знает, кто его фотографировал: возможно, тот самый единственный друг, которого будущий отступник случайно убил и превратил в свою первую живую марионетку? Портретом фотографию можно назвать лишь условно: Сасори сидит вполоборота, сосредоточенный профиль с аккуратным носом и полуприкрытыми серыми глазами; в руках — склянка с ядом и кисточка, на переднем фоне угадываются очертания деревянной марионетки. Она смотрит и смотрит, запоминает каждую чёрточку красивого лица, только не знает, зачем. При мыслях о Сасори у неё просыпается в душе невыносимая тоска, потому что он ассоциируется у неё с потерей тех, кого она любила. Возможно, им с Ичи было суждено умереть в той пещере. Умереть и не мучиться, не заставлять себя работать на Суну, не просыпаться утром с мыслями о том, что нужно пережить новый день и зачем-то двигаться вперёд. Она думала так пару лет назад, но что-то изменилось. Она сама изменилась. Познакомилась с Темари, Канкуро и Гаарой. Привязалась к мерзкой старухе, оказавшейся бабушкой их спасителя. Стала лучше понимать Ичи. А ещё есть Акеми и коноховцы… Так что всё-таки не зря, наверное, Сасори оставил их в живых? В мире есть не только колючие кактусы и красивые розы с шипами, но и нежные лилии, и шелестящий на ветру вереск. И тот же кактус расцветает весной, только ему нужно много лет, чтобы накопить силу и показать другим красоту. Накику задумывается о том, чтобы отрастить волосы, но это ужасно непрактично, особенно при здешнем климате. Брат свои завязывает в хвост, а на миссиях и вовсе убирает под косынку, но Кику не любит лишней ткани на голове, в отличие от высоких воротников и накидок. Её костюм ниндзя вообще довольно открытый, чтобы не стеснять движения. Она вдруг представляет себе, как Сасори использует её волосы для одной из своих марионеток и громко фыркает, когда в мыслях появляется образ Куроари с золотистым париком. Кстати, птицекрокодил Канкуро был очень похож на Чёрного Муравья. Наверное, он уже тогда мечтал заполучить куклу в свою коллекцию. Завершая сеанс самокопания, Кику надёжно прячет портрет в тайный ящичек стола, который саморучно сколотила в мастерской Канкуро. Тот, конечно, долго упирался и ворчал, что Ритсуми совсем обнаглели таскать его материалы и инструменты, но в итоге даже похвалил за результат. Стол ему понравился куда больше, чем качели во дворе дворца. Они по этому поводу чуть не поссорились с Темари, которая всё ещё немного дуется на Гаару за то, что он сдал её маленький порочный секрет. Не зная, чем ещё себя занять, Кику прогуливается до тренировочной площадки, но там только стая мальчишек, с которыми она училась в академии и так и не научилась ладить. Светловолосый паренёк, которому она нравилась — и, кажется, до сих пор немного интересна — получил джонина в этом году. Кику не сама, конечно, интересовалась, просто слышала краем уха в прошлый раз, когда они с Канкуро тренировались рядом с этими. Как его там звали? Он не марионетчик, кстати, иначе Куро бы давно разнёс самолюбие новоявленного джонина в пух и прах. Хотя бы потому, что сам ещё даже чунином не стал. Мальчишки косятся, но не шепчутся, как раньше, за её спиной и не пытаются обозвать или поддеть. Всё-таки они выросли, теперь ей даже присутствие Сабаку по соседству не нужно, чтобы не привлекать лишнее внимание. И, если что, всегда есть инка. Наконец, джонин довольно приветливо кивает ей, и Кику отвечает тем же, торопясь пройти мимо. Поздороваться ей не западло, а вот общаться желания нет. Остаток дня она проводит в архивах, пытаясь найти какие-либо упоминания о Ритсуми и их родственниках, хотя уже столько раз прошерстила пыльные полки от и до, что скоро выучит наизусть весь список здешних документов. Ничего. Дневник Фуюдзора Риры, хранящийся у Чиё — единственное наследие, оставшееся от семьи. Возвращаться в Росоку им запретили. Что стало с поместьем — остаётся только гадать. Скорее всего, Суна растащила накопленные богатства на собственные нужды. Кику никогда не задумывалась о том, что конкретно ценного у них было, но размаху виллы и участка сам даймё Казе но Куни бы позавидовал. Он и запретил, наверное. Может, устроил там себе летнюю резиденцию? Кику засыпает с мыслью, что очередной день проходит зря. Но, открывая утром глаза, видит довольное лицо Ичи, поджидающего её пробуждения с букетом откуда-то наворованных цветов. И думает, что, может, всё-таки нет.