Коноха. 10–15 октября, 17 лет после рождения Наруто.
MARINA — Teen Idle
+++
Акеми хочется спрятаться в Куроари и не вылезать из нее. Она хочет сидеть в темноте и тишине, никого не видеть и ни с кем не разговаривать, но это невозможно. Поболит и пройдет, напоминает она сама себе, когда падает в объятия Канкуро. Он притискивает ее к себе и долго не отпускает, зарывшись пятерней в ее распущенные волосы. У нее лопнула очередная резинка, а ей оказалось не до того, чтобы что-то делать со своей головой. Пока пусть так будет, решила она, больше заинтересованная в поиске кого-то из своих. Ей нужно было убедиться в том, что с ними все хорошо, что больше никто из тех, кого она любит, не погиб. Она находит Накику, Сая и Кая, видит Кибу и Шино, машет рукой Хинате и Ино, натыкается на Генму с Изумо, потом — на Котетсу с Райдо. Гаара подходит к ней сам, потому что ему, кажется, тоже важно проверить всех своих, а за спиной у него Темари и Шикамару. Чоджи, Тентен, Ли, Сакура, Наруто и даже Саске, все живы, хоть в здоровье некоторых и приходится сомневаться. Как минимум в здоровье головы, потому что того же Учиху нормальным назвать у нее язык не повернется. Но ей ли судить? Ее больше заботит не он, а Аикава-сенсей; ее она находит на носилках, у которых сидит Ибики-сан; она больше переживает за Гая-сенсея, у которого переломано слишком много костей в теле. Шизуне-сама успокаивает ее, убеждая, что все будет хорошо, и принимает руководить ирьенинами. Все будет хорошо, слышит она в своей голове ясный голос Ино, раздающей указания, но верит в это лишь тогда, когда видит Канкуро и Ичи. — Мне жаль, — говорит Канкуро, на что Акеми отводит взгляд и кивает. — Акеми, я… — Мы шли умирать, — голос у нее уставший, но он не дрожит. Она улыбается через силу и тянется за поцелуем. Они все шли умирать, даже если и собирались выжить: шиноби защищают тех, кто никак не может защитить себя сам, они борются ради своих деревень и стран. Акеми всегда знала, что пойдет по стопам своих родителей, у нее и мысли никогда не было, что все может быть иначе. Это Накику никто не готовил к такой жизни, это ей предрекали совершенно другое, лишенное таких потрясений и трудностей будущее. Акеми вдруг становится до слез обидно не за себя, а за подругу. Если ей, знавшей и готовой к чему-то подобному, сложно и больно, то как должна была себя чувствовать она? Что должна была испытать девочка, которая не знала ничего, кроме хорошей и сытой жизни, которая кровь видела только на разбитой коленке или порезанном пальце? Это не она зажимала брату глаза, когда во время празднования Гандзицу в Танзаки начались кровавые беспорядки, это не она восприняла это как что-то страшное, но нормальное. У Акеми сердце вдруг рвется напополам от мысли о том, что Накику ребенком, девочкой глупой, потеряла все. Она судорожно вздыхает и прячет лицо в вороте жилета Канкуро, цепляется за него пальцами и вдыхает знакомый запах сандала, перекрывающий даже пот и пыль. Никто не понимает, почему именно Канкуро. Из всех, к кому могла бы привязаться Акеми, из всех, в кого она могла бы влюбиться, она почему-то выбирает песчаника даже несмотря на все возражения своего клана. У него не самый легкий характер, бритвенно острый язык, и сам он злой скорпион, но она не смотрит ни на кого другого, не хочет никого другого, потому что ей никто другой не нужен. С ним Акеми чувствует себя в безопасности, что для шиноби непривычно. Она не знает как и почему он стал ее домом, как начал ассоциироваться со всем, что ей важно и дорого. — Глупости не говори, — одергивает ее Канкуро, заставляя отстраниться. — Мы шли выживать. Просто не у всех это получилось. Он задерживается в Конохе на пару дней, потому что не хочет пропустить похороны ее матери. У Суны есть свои погибшие, там хватает дел, но он стоит рядом с Акеми, когда она сообщает трагическую новость бабушке и брату; не трогает ее, когда она опускается на татами и складывает перед собой ладони, прижимаясь к ними лбом. Мэйко-сан слушает с нечитаемым выражением лица, а потом молча встает и выходит. Яхико уже не плачет, когда опускается рядом с сестрой и обнимает ее за плечи. Не плачет он и во время прощания со всеми, когда стоит напротив надгробной плиты с высеченным на нем именем их матери. — Поболит и пройдет, Акеми-анэ, — тихо говорит ей Яхико, когда они оба провожают Канкуро. Он держит ее за руку, и Акеми вдруг обращает внимание на то, что ладонь его стала шире и шершавей. Она опускает на нее руку и пытается понять, когда же он вдруг вырос. Она была рядом, но не заметила этого, не заметила она как выросла сама. — Ты переночуешь дома? — Нет, у Накику, — качает головой Акеми, не желая пока встречаться с бабушкой. Мэйко-сан молчалива и холодна, словно винит свою внучку в гибели единственной дочери. Она не так уж и не права, потому что если бы не Акеми, то Кагуя-сан ушла бы с остальными в эвакуацию. Яхико кивает и отпускает ее руку. У нее сердце щемит от того, что это она лишила его матери.Коноха. 15 октября, 17 лет после рождения Наруто.
Натали — Погасшая звезда
+++
Кику опять на кладбище, опять в Конохе. Но в этот раз слишком много народу, слишком много имён на надгробиях. А где находятся могилы её близких она даже не знает. И Гаара тоже. Почему она не догадалась спросить у Чиё-баа? Или у кого-то из старейшин Суны? Почему она ни разу не испытала желания вернуться хотя бы для того, чтобы как следует попрощаться с самыми близкими? Накику лишь мимолётно сжимает руку Акеми, проходя мимо, потому что знает — сейчас имото лучше пережить боль в одиночестве или с теми, кто лучше знал Кагую-сан, или с теми, кто просто может лучше утешить саму Акеми. Ритсуми думает о том, что будь она где-то рядом со штабом, то вместо имени матери Ако там было бы имя Неджи. А, возможно, и все три рядом — потому что окажись она рядом со штабом, от неё тоже бы не осталось даже пыли. На самом деле Кику очень любит гулять по погосту, только не в день похорон: обычно здесь пусто, умиротворённо, и можно представить, что мёртвые шепчут живым о том, что рано или поздно всё закончится. Что больше не будет больно, что все, кто любил при жизни, найдут друг друга и после смерти. Что стоит только подождать, и вечность, как прибой, захватит тебя своими волнами, чтобы унести в глубины космоса-океана. Чиву говорит ей, что останется ночью у Куренай. Кику не знает, что конкретно происходит между этими двумя, но Чи-чан, как обычно, решил, что его долг — заботиться об обездоленных. Асума был хорошим знакомым, Куренай тоже, и раз никто не торопится обратить внимание на то, что куноичи осталась на руках с маленьким ребёнком, то Мицури никак не пропустит этот факт. Он бдит за крошечной Мираи получше, чем её собственная мать. Ближе к вечеру Накику получает два сообщения: одно с гуре Акеми, информирующее, что она переночует в мастерской. Кику не удивляется, потому что знает, как Мэйко-сан была привязана к дочери: сколько там было любви, а сколько просто одинаковых взглядов на жизнь, она не скажет, но любовь у каждого своя. Акеми наверняка трудно, а вот Накику легко ненавидеть сейчас Гакари: ей секреты и решения старшего поколения уже поперёк горла. К тому же, Мэйко-сан не её бабушка. К тому же, она её собственную бабушку не уберегла. Акеми может сколько угодно говорить гадости про Чиё, но Кику бы тоже могла много нелицеприятного высказать о Мэйко-сан. Но она молчит, потому что это лишнее. Кому станет лучше от того, что она выплеснет своё недовольство вслух? Второе сообщение от Сая. Оно скользит змейкой по её ноге, взрывается и растекается чернилами по животу. Чтобы прочитать, Кику приходится изгаляться с зеркальным отражением. Не могла, что ли, на свиток заползти? Или на белые простыни кровати, на худой случай. У него какие-то дела, и он не планирует сегодня появляться в мастерской. Тем лучше, меньше головной боли. И больше пространства для них с Ако. Рыжая приходит когда на улице уже темно, а фонари едва освещают входную дверь. Кику открывает прежде, чем Акеми успевает постучать: она ждала её, ждала долго, не зная чем себя занять, поэтому сразу же стискивает в объятиях, утыкаясь носом в подбородок. Акеми уже обогнала Кику по росту, как-то незаметно стала выше, взрослее, серьёзнее и ответственней. Но она всё ещё младшая сестра, всегда ей будет. Той, о которой хочется заботиться, той, о ком сердце будет сжиматься и беспокоиться, когда её нет рядом. Той, от которой пахнет апельсинами, гранатом и розмарином. С нотками сандала и кофе. — Обрежь мне волосы, — тон у Акеми равнодушный и при этом твёрдый. Кику отстраняется, заглядывая в медово-карие глаза и хмурится, пытаясь понять, насколько это взвешенная просьба. — Зачем? — Поболит и пройдёт. — Акеми смотрит на неё и сквозь неё. — Прошлое должно остаться в прошлом. — Я не лучший парикмахер, — тянет Накику в растерянности. Это правда: она сама себе волосы отрезала танто, но подравнивали неровные пряди либо Ичи, либо сама Акеми. А у неё обе руки левые, когда дело касается ножниц. — Если мы в Суну… — Я хочу сейчас, — голос её мёртвый, и у Кику дежа вю ссоры, которая произошла после смерти Сасори и Чиё в этой же самой мастерской. Только тормошить и читать нотации Ако она не собирается. Она не настолько прониклась духом Огня. Она не настолько верит, что всё можно объяснить словами. — Мне надо, понимаешь? О, да. Она понимает. Понимает, каково это — упасть без сознания с тяжёлой головой, а проснуться с лёгкой, когда по чужой воле тебя лишают лишних мыслей. Лишнего веса. Лишнего, лишнего. Как будто таинство какое-то прячется в этих волосах. Может, стоит их отрезать Неджи, и он сразу очнётся от комы, в которую впал после воскрешения? Накику провожает Акеми на кухню, садит на подушки, а не на допотопные стулья и, ставя на плиту кофейник, удаляется в гостевую комнату в поисках режущих предметов. Как назло, там только демонстративно лежащее на комоде танто — причём, даже не её, давно оставленное в Суне, а Сая. Ничего, сойдёт. Какая разница чем именно отсекать ненужное и болезненное? — Если что, — предупреждает Кику, — мы завтра же в Суну отправимся. У Ичи талант. А я просто уберу… — она проглатывает фразу, но потом всё-таки выдавливает из себя. — Ты же помнишь, да? Ты же обещала. Мы никогда не умрём. — Никогда, — кивает Акеми. На её пушистых ресницах слёзы, которые никогда не упадут. Не сегодня ночью, по крайней мере. — Мы будем жить в Хи но Иши. Вечно. Длинные огненные пряди падают на пол после единого движения лезвия. Теперь волосы Ако короче, чем её собственные. Только вот Ящерка-сан не становится похожей на Одуванчика-чан. Они никогда не будут похожи. И это ни разу не препятствие для любви. Кику не заморачивается тем, чтобы прибраться — им надо быть в форме, так что обе засыпают, крепко сжимая холодные ладони друг друга, и просыпаются, как ни странно, одновременно, на рассвете. Акеми смотрит на неё тяжело и пристально, а Кику знает, что в её глазах горит инка. — Небесно-голубая с жёлтыми и коричневыми лучами Ино, серо-коричневый приземлённый Генма с нотами небесно-голубого и серый с… серым Сай, — определяет охрипшим голосом Накику. Ей хочется спрятаться под одеяло, но Ако предупредительно откидывает плотную ткань в сторону. На её плече уже довольно щурится гуре-шпионка, которая и сама в курсе, что кто-то побеспокоил их покой. — А ещё что-то ужасно-зелёное с апельсином. Я не готова к силе юности в этот час. Даже если это младший из двух. — Вставай, — приказывает Акеми, подпрыгивая на кровати, как мячик. — Ты лучше всех из нас готовишь кофе.