Коноха. 30 октября, 17 лет после рождения Наруто.
PARANOiD DJ'S — Change the Order
+++
Перебрать вещи Кагуи-сан Акеми решает сама. Яхико вызывается ей помочь, когда видит ее за этим занятием, и они вместе вытаскивают все из ее шкафа, опустошают комод и тумбочки, попутно находя и что-то из того, что принадлежало их отцу. Мать так и не смогла избавиться от напоминаний о покойном супруге, бережно храня каждую безделушку будь то его старый протектор, забытый в нижнем ящике комода, или оставшиеся на верхней полке свитера и майки, сложенные так аккуратно, словно их хозяин мог в любой момент за ними потянуться. Всего оказывается слишком много, глаза разбегаются: одежда и обувь, книги, альбомы с фотографиями и прочие мелочи вроде тех же лент для волос и украшений их матери, бережно сложенных в шкатулках, и карточных колод, которые коллекционировал Амен-сан. — Я ненадолго отойду? — спрашивает Яхико, не поднимая головы. Он крутит в руках отцовский ремень. Акеми помнит его, узнает блестящую пряжку, потому что в детстве нечаянно ударила ею одного из кузенов, из-за чего на ноге у него остался небольшой шрам. Они играли в шиноби и нукенинов, а ремень стал для них каким-то оружием. Она теперь и припомнить не может что именно она тогда представляла у себя в руках, но так неудачно взмахнула, что попала по Эиджи. Перепугалась Акеми больше него самого, еще и разрыдалась до икоты, ведь ей было всего четыре года. — Ничего, анэ? — Иди. Если устал, то я сама со всем разберусь. Только коробки мне принеси, пожалуйста. — Яхико кивает и встает на ноги. Акеми ловит его за лодыжку и сжимает пальцами, останавливая его. — Я серьезно, Яхико. Я могу сама, если тебе… — Мне не тяжело. Я просто хочу немного проветриться, честно, — он улыбается ей, но Акеми видит, что эта улыбка дается ему тяжело. Тем не менее она кивает и больше не останавливает брата. Оставшись наедине сама с собой она вздыхает и подносит к лицу одно из материнских платьев. Вдыхает еще не выветрившийся аромат бергамота и апельсиновых цветов, с тоской понимая, что когда-нибудь и его не станет. Кагую-сан даже похоронить толком не смогли, потому что не осталось тела. Шикаку-сан и Иноичи-сан также стали пылью да пеплом, могилы их пусты. Почему-то ей от этого особенно больно. Она знает где покоится ее отец, но она не смогла даже устроить мать рядом с ним. Вряд ли на нее хоть один из них рассердится за это, только ей не легче. Акеми складывает одежду в аккуратные стопки, разглаживает ладонями складки и откладывает то, что думает оставить. От украшений родителей она точно не станет избавляться, пускай будут, может быть они с Яхико станут их носить. Брату же всегда нравились отцовские цепочки, в детстве он любил с ними играть. Она сама из материнской шкатулки ничего не берет, ей это не нужно, во всяком случае пока. Акеми хватает серег в ушах, которые у нее проколоты в семи местах и красного браслета на запястье, подаренного ей когда-то Канкуро. Что-то еще ей кажется лишним и неудобным, с ее-то работой. Она как раз отодвигает в сторону очередную стопку, когда слышит шаги в коридоре. Ей не нужны гуре, чтобы понять кто это: бабушка. Видимо, узнала о том, чем решили заняться ее внуки. Акеми поднимает голову как раз тогда, когда Мэйко-сан останавливается на пороге. Она ни от кого не пряталась, поэтому дверь не стала закрывать. — Что ты делаешь? — холодно интересуется пожилая женщина, проходя в комнату и оглядывая внучку. Она так и замирает с идеально ровной спиной и сцепленными за спиной руками. Эта та поза, которую переняла у нее сама Акеми. — Еще даже срок траура не прошел, чтобы разбирать ее вещи. — Какая разница? Этим так или иначе придется заняться, лучше я сделаю это пока могу, — пожимает плечами Акеми, вновь занимая себя складыванием материнских кофт. Кагуя-сан не умела делать это аккуратно, идеальной хозяйкой дома она никогда не была. Ее дочь тоже вряд ли станет, но складывает она вещи намного лучше. Аикава-сенсей как-то увидев сборы своих учеников целый день посвятила тому, чтобы научить их все правильно сворачивать. С ее слов для шиноби это важно, ведь так все вещи занимают меньше места. Ну и, к тому же, сама женщина ненавидит беспорядок. Сердце Акеми тревожно сжимается от мысли о ней. Аикаве-сенсей не рекомендуют возвращаться к службе, но вряд ли она кого-то послушает. Шизуне-сама сказала что ее внутренние органы слишком сильно были повреждены, поэтому ей нужно беречь себя. Может, хоть Ибики-сан сумеет как-то на нее повлиять? Они же вроде как решили сойтись обратно, если Акеми все правильно поняла. — Разница есть, — чеканит Мэйко-сан, наклоняясь, чтобы вырвать из рук внучки платье из мягкой зеленой ткани. Акеми не помнит, чтобы мать его носила. — У всего есть свое время. Твоя мать только погибла, ты должна проявить к ней больше уважения сейчас, если уж не проявляла его при ее жизни! Куда ты все торопишься? Сбежать опять в Суну? Акеми прикрывает глаза и уговаривает себя не отвечать. Мэйко-сан горюет и злится, только поэтому она так себя ведет. Потерять единственную дочь — невыносимо больно, и с этой болью она справляется так, как умеет. Ссориться с ней сейчас не стоит. — Нет, бабушка, я просто хочу навести здесь порядок, — медленно и как можно спокойнее говорит она, надеясь, что этого хватит и точно зная, что надеждам ее не суждено оправдаться. — Здесь был порядок, пока вы с братом все не перевернули! Что за дети, ничего святого нет! — Яхико достается исключительно за компанию, знает Акеми. Мэйко-сан хоть и холодна к нему, но на него нисколько не зла. Просто она сейчас холодна по отношению ко всем, кроме своей внучки, на которую обрушивает волну недовольства. — Дай своей матери умереть спокойно. Эта проклятая война закончилась буквально вчера, мы едва похоронили ее! Как ты не понимаешь? — Я не понимаю? — не выдерживает Акеми. Она старалась не отвечать ни на что, понимала, что гибель Кагуи-сан действительно во многом ее вина: мать должна была быть в эвакуации, но отказалась, когда дочь отправили со всеми на поле боя. — Кто, по-твоему, закончил эту блядскую войну, которую устроили вы? Мэйко-сан вздрагивает, смотрит на Акеми широко распахнутыми глазами, в которых читается удивление. — Мы? — медленно переспрашивает она, нащупывая рукой комод и хватаясь за его угол. Она не ожидала вдруг получить отпор, а может ее так удивляет ругательство, сорвавшееся с губ внучки. — Вы. И мне вот интересно, вы Учихе Итачи тоже что-то про уважение втирали когда отправляли его вырезать собственный клан? — Она устала от лицемерия, устала быть хорошей и устала играть по писанным дураками правилам. — Что, бабушка, я не то что-то спрашиваю? Мне по-другому спросить? Хорошо, ладно. Ты думаешь я убила маму? — Акеми, речь не об этом, речь… — Да, я убила ее. Точно так же, как Итачи убил своих родителей! Вы ему это поручили ради благополучия деревни, — ее голос становится громче. Кричать Акеми не хотела, все выходит само по себе. — Всё ради благополучия Конохи. Пусть все умрут ради этого! А кто останется? Вы с вашими идиотскими играми развязали эту войну! Хватит, блять, меня винить в своих ошибках, мне хватает моих. Шимура Данзо и все его интриги, все его убийства. Ты думаешь, мне десять, и я ничего не знаю? Она встает на ноги и подходит ближе к бабушке. Мэйко-сан ее ниже, но впервые Акеми чувствует эту разницу в росте. Она смотрит на нее сверху вниз и кривит губы в подобии усмешки. — Ты не понимаешь, все это было не просто так. Было другое время… Оправдания. Пустые и глупые оправдания, от которых уже тошнит. — Ты права, я не понимаю. Я не понимаю как можно посылать ребенка убивать свой клан. Я не понимаю как можно бросить на произвол судьбы сына героя и позволить всем его ненавидеть. Я не понимаю, как можно было позволять «Корню» пролезть везде. Ты упустила момент с Рирой-сан и сама не захотела видеть, что может Данзо! — Многомудрая Мэйко-сан, которая так любит всех учить. Акеми тошнит уже от этого всего, во рту становится кисло и противно. — Я не понимаю в чем мудрость совета, если все у них сводится к тому, что надо кого-то убить! Может, не так уж и Саске был неправ в своем желании кого-то на тот свет отправить? Просто не Каге надо было, а эту плеяду самых умных стариков, которые проебали все, что только могли! — Тираду Акеми останавливает звонкая пощечина. Кажется, Мэйко-сан сама не знает, когда взмахнула рукой, но это и неважно. Акеми судорожно вздыхает, чувствует, как горит ее щека, но это мелочь по сравнению с обожженной спиной или сломанной рукой. Она облизывает губы и отшатывается от Мэйко-сан, едва не спотыкается о разложенные на полу вещи, но успевает переставить ногу. — Акеми, я… — Стыдно? Совестно? Бабушка не желала слушать ничего все эти дни, теперь очередь внучки зажать уши и отвернуться. — Если хочешь, то можешь ударить меня еще раз, но это не изменит ничего из того, что я сказала. Ты и прочие старейшины, причем, что здесь, что в Суне, эта война и все смерти — дело ваших рук. И если мы кого-то не смогли спасти, то это не наша вина, — она отворачивается и выходит из комнаты. Эту ночь Акеми опять проведет у Накику, куда, наверное, возьмет и Яхико. Завтра, если Тсунаде-сама позволит и найдет ей дело, она сбежит в Суну. Ей нужно хотя бы несколько дней покоя.Коноха. 27 января, 18 лет после рождения Наруто.
Selena Gomez - People You Know
+++
Накику бесшумно закрывает за собой дверь палаты, но, оборачиваясь, тут же хочет из неё выйти. На Ритсуми смотрят две пары светлых, как у Неджи, глаз: одна с настороженностью, другая с молчаливой тоской и пониманием. — Накику, — приветствует Хината, поднимаясь со стула и легонько кланяясь, словно Ритсуми вдруг стала даймё или Хокаге. Как же её напрягают все эти благодарственные жесты: от Гая, от Ли, от Хинаты и Тентен. Можно подумать, она какое-то чудо совершила. Без ящериц Акеми и собственного дурного порыва вообще бы ничего не вышло, а очнётся ли Хьюга — никому не известно. Так стоило ли вообще что-то пробовать? Разве лучше спать, присоединённым к поддерживающим жизнь аппаратам, чем умереть героем? — Прошу прощения, что помешала, — выдавливает из себя Кику, не приближаясь к больничной койке и кузинам бывшего парня. — Ты не помешала, — уверяет Хината. Ханаби поправляет одеяло, искоса поглядывая на Кику. Песчаница не может разгадать чего больше в её взгляде: любопытства, осуждения или недовольства. И почему. — Мы уже уходим. Оставаясь наедине с тишиной, Кику всё-таки рискует подойти ближе. Буквально на пару сантиметров. Она себе самой сейчас очень напоминает Сая, потому что не знает, что чувствовать. Внутри пустота: Неджи с закрытыми глазами и умиротворённым лицом не сильно отличается от равнодушно глядящей в никуда Ташики. Возможно, это участь всех тех, кто к ней был слишком близок: находить своё пристанище в больничных стенах, отрешённых от этого мира? Нет, это глупые мысли. С Акеми же всё хорошо. И со всеми тремя Сабаку. И с Ичи. И с её командой, даже с Хошиме, этим дурным сорвиголовой. Шрам на руке кошмарный, но, как он и говорил, главное, саму конечность не ампутировали, и она вполне себе дееспособная. В голове Кику снова звучат шум прибоя и отголоски детского смеха. Шелест ловящих ветер ветвей акаций, склоняющихся над прудом под тяжестью тысяч жёлтых цветков. Ей надо вернуться на Косен. Ей надо встретиться лицом к лицу со своим главным страхом. Навестить семейный склеп в Росоку и попрощаться. Нельзя больше откладывать то, что давно ждёт своего часа. — Надеюсь, ты придёшь в себя, — говорит Накику издалека, глядя в окно на проплывающие мимо облака. — То, что ты так отчаянно пытался защитить… Ты должен собственными глазами это увидеть. Я не собираюсь пересказывать тебе, идиота кусок. И без меня много желающих. И без неё много цветов, подарков, открыток с пожеланиями. Поэтому она ничего не приносит и спешит уйти, ненавидя как шаги эхом отдаются в длинных коридорах госпиталя. Наверное, это самое ненавистное для неё здание в любой деревне. То самое, где не только спасают жизни, но и теряют всякую надежду. Завтра она выдвигается в Суну, потому что попросила дипломатическую миссию, чтобы успеть к дню рождения Ичи. Одновременно с этим, они решили отпраздновать и день рождения Гаары, который был слишком занят делами Каге. Надо собрать вещи и договориться с Акеми, во сколько они утром встретятся у южных ворот. Выходя из больницы, Накику поднимает выше тёплый длинный и широкий шарф, который брат подарил ей на прошлый Новый Год. Плетётся к парку, в котором иногда бегает по утрам вместе с Генмой. Она пытается что-то поменять в своей жизни, потому что послевоенная рутина её убивает. Словно спасением Неджи она достигла наивысшей точки своего развития, а потом вдруг резко полетела вниз: в прежнюю пучину отчаяния и бессмысленного самокопания. Её не спасают ни Ако, у которой свидания с собственными демонами, ни Чи-чан, разрывающийся между Куренай, Мираи, Умеко-сан и всеми остальными, кому нужна помощь. Её не спасает Тамкен, хоть и искренне пытается, когда бывает в Конохе. А Хошиме и вовсе ушёл искать себя за пределами деревни. Кику даже понимает его: ей сейчас очень хочется сбежать на край света, как баба Рира. Кто знает, нашла ли Шинпи в своих путешествиях то, что искала? И найдёт ли сама Кику? Стоит ли пытаться? В парке Накику прислоняется лбом к какому-то сбросившему на зиму листья дереву и стоит, как идиотка, ожидая, что свыше на неё снизойдёт озарение: что ей делать дальше? Вытягивает пальцы, зажигая когти-хенка, и вонзает в полузасохший ствол. Резким толчком посылает в него импульс, активируя природную чакру. Ей на плечо опускаются хлопья пуха, разлетаются дальше по аллее, на которой неспешно прогуливаются парочки из гражданских. Дети начинают носиться, весело крича и ловя крохотные пушистые облачка; взрослые недоумённо смотрят на небо, гадая что за тёплый снегопад вдруг повалил ни с того ни с сего. — Это и есть хенка? Кику вздрагивает, резко оборачиваясь. На скамейке в пяти метрах сидит Учиха Саске. Совершенно не тот человек, с кем бы ей хотелось столкнуться. Особенно сегодня. — Хренка, — хмыкает Накику. Она сама не может объяснить, почему «лучший друг» Наруто её бесит до дрожи. Просто бесит и всё тут. — Доброго денёчка. Саске поднимается и подходит ближе, вторгаясь в её личное пространство, что бесит ещё сильней. — Мне кажется, нам нужно кое-что обсудить. — Да? — Кику искренне округляет глаза в непонимании. Что ей обсуждать с Учихой? Они до сих пор перебросились парой слов, и то когда было-то: ещё до смерти Итачи. — Я слышал про то, что произошло с твоей семьёй. А, точно. Это. Кику совершенно не хочет сейчас это обсуждать. Тем паче, с Учихой. Хотела, но вот как отрезало. Саске-то что может ей поведать интересного? — Обито мне говорил… — Да мне всё равно, что тебе там говорил этот отбитый хрен, — обрывает Накику. — Не хочу с вами связываться, мне хватило до конца жизни. Саске поджимает губы, его чёрные глаза метают молнии, но выражение лица не меняется. Словно маску напялил. — У тебя ко мне личные претензии? — высокомерно спрашивает последний Учиха. — Нет, — да, у неё к нему куча претензий, но они и правда касаются не её, а, скорее, её друзей. Но те и сами всё высказать могут, без её участия. — Просто предпочитаю не пересекаться с носителями фамилии Учиха. — Как хочешь. Если передумаешь, у меня есть для тебя интересная информация. Возможно, не ответы на твои вопросы, но… ты знаешь где меня найти. Засунув единственную руку в карман, Саске удаляется, дёргая головой, чтобы увернуться от надоедливого вездесущего пуха. Кику провожает его взглядом, невольно поражаясь такой самоуверенности. С какой стати ей знать, где он живёт? Кого это вообще интересует помимо Сакуры и, может, Наруто? Накику отвлекается на маленькую серую ящерку, которая доставляет ей сообщение от Акеми. Та не сможет вырваться сегодня, но завтра будет ждать её в восемь утра у ворот. Отлично. Накику лезет рукой в подаренную имото сумку, которую всегда таскает на поясе, даже вне миссий, и вытаскивает оттуда лениво жужжащую крыльями чернильную стрекозу. — Скажи своему хозяину, что у меня к нему есть разговор, — просит Ритсуми, швыряя насекомое в воздух. Не слишком сильно, чтобы то не растеклось кляксой раньше времени. — Возможно, нам обоим не помешает взять отпуск на море.