Косен. 21 марта, 18 лет после рождения Наруто.
Zyan ft Sia — Dusk 'till down
+++
Бирюзовые волны ласкают пятки, утопающие в песке — всё, как она помнит, даже цвет воды в заливе, изумрудно-синий, похожий на цвет глаз отца и Ичи. И Чи-чана. Резкий, но тёплый ветер пытается сдуть с головы соломенную шляпку, купленную на рынке в Косен и поднимает подол воздушной юбки жёлтого с голубой каймой платья, найденного в комоде родительской комнаты. Само поместье практически опустело: Суна растащила ценные вещи на собственные нужны, как она и предполагала, но акации всё также высятся над прудом, а в паре десятков метров всё также безмятежно целуется с песком её любимое море. Оно столько всего повидало на своём веку, что короткая кровавая история одной семьи для него — что песчинка на частном пляже поместья, спрятанном между цветущими утёсами. Над обрывами растут дикие розы, на обрывах — тёмно-зелёные лианы непонятного происхождения. Море прекрасно и днём, под нежными лучами солнца, и ночью, когда звёзды и луна занимают своё место на небосводе. На берегу свободнее дышится, чем в пустом поместье Росоку, чем в Суне и даже чем в Конохе. Здесь ей хотелось когда-то остаться навсегда, в мире Муген Тсукуёми, и раствориться в белой пене, слившись с вечностью лазурной воды. Она могла бы гореть свечкой-огоньком в тёмных глубинах, как хищные рыбы, а потом выпускать чернильные облака, как осьминоги, и прятаться в норе на дне океана. — Ты красивая. Да, она почти забыла о присутствии художника под боком. Светлые шорты, пёстрая рубашка и соломенная шляпа смотрятся на нём нелепо, но придают своеобразный шарм тому, кто обычно похож на чёрную кляксу. Даже белоснежная кожа за последние два дня приобрела какой-никакой, но загар. Солнце на Косен одинаково любит всех и одаривает даже тех, кто этого не просит. Накику до сих пор спрашивает себя, зачем позвала с собой Сая. Потому, наверное, что он тут был, а Неджи в коме уже пятый месяц, и не факт, что выберется. Неджи в коме, а до этого он с ней порвал. Чи-чан занят Куренай и Мираи, Тамкен в стране Молний на какой-то долгосрочной миссии, а Хошиме после войны решил покинуть Коноху, чтобы приносить пользу тем гражданским, кто пострадал от боевых действий. Кику гордится Хоши — он очень повзрослел, очень изменился. Несмотря на хулиганистый характер, Хатори обладает таким же большим и добрым сердцем, как его учитель, к которому рыжий сокомандник всегда был на «вы». Когда-то он, ещё будучи ребёнком, отдал всё нехилое наследство родителей-торговцев на развитие Конохи. А сам жил в крохотной студии, забытый и покинутый, совсем как Наруто. У Ако собственные дела, у Генмы с Ино любовь. А Ичи не пожелал возвращаться в прошлое. Сабаку заняты развитием деревни. И только Сай, всё такой же неприкаянный, как раньше, но уже родной, как третья нога, непрошенно прирощенная на принудительной операции, тенью следует за ней если только она попросит. — Помолчи, пожалуйста. Полюбуйся на звёзды. Или иди искупайся. Сай не против последнего предложения — начинает стаскивать с себя одежду, и Кику отворачивается, хотя в лунном свете почти ничего не видно. — Вода тёплая. Не то, что у нас. Присоединишься? Почему бы и нет, на самом деле. Накику входит в море прямо в платье, которое липнет к телу, но ей всё равно. Юбка колокольчиком надувается под водой, взлетая к поверхности, и Кику представляет, что она сейчас ядовитая медуза, которая ужалит любого, кто посмеет помешать её уединению. Она когда-то слышала, что есть такая, которая живёт вечно. Использует своеобразное хенка, чтобы вернуться от стадии взросления к стадии полипа. Перерождается, возвращаясь в детство. Этой медузе всё равно: у неё нет ни мозга, ни навязчивых мыслей, а вот людям в детство никак не вернуться. Не начать жизнь заново. Они разводят костёр, хотя на Косен запрещено — самураи бдят над правилами, но не заглядывают на частный пляж Росоку. Они, к тому же, знают, что хозяйка вернулась домой. — Тебе придётся с ним поговорить, когда он проснётся. — Сай, в отличие от неё, почему-то не сомневается, что Неджи придёт в себя. — Хиаши-сан хочет объявить Неджи наследником. — Я знаю, — отрубает Накику, потому что ей не хочется обсуждать дела клана Хьюга. Ей хочется думать о себе, о своей семье, о своей потерянной родине. — Я что-нибудь придумаю. У тебя есть презервативы? Сай вскидывает голову, и Кику смеётся: его выражение лица сейчас примерно как у неё, когда он выдаёт какую-то чушь, вычитанную в библиотечных книгах. Она нашла один в ящике рабочего стола отца; квадратик из фольги теперь лежит в кармашке намокшего платья и царапает острым углом её ляжку. Она встаёт, отряхивает кое-как вездесущий песок и подходит к художнику. Садится к нему на колени, двигая тазом вперёд и ощущая твёрдый орган сквозь ткань шорт: единственный, который в ней побывал. Уже два раза: когда-то в мастерской и на войне. Сейчас они на краю света, пережившие столько всего со времени знакомства, что Кику хочется вспомнить ощущение чужой кожи на своей и чувство наполненности, тёплого дыхания и искреннего интереса к её телу. — У меня есть, — говорит Накику, обвивая руками крепкие плечи. Припускает платок, под которым прячется уродливый фиолетовый шрам от инка, открывая ключицы. Сай впивается пальцами в её поясницу и кусает сначала шею, а потом и шрам, зализывая языком следы от зубов. Кику всё равно — её базовое меддзюцу позволит скрыть все нежелательные следы и лёгкие гематомы. А вот шрам от инка не смогла убрать даже Сакура. Кику сама стаскивает с него нелепые шорты, сама растягивает резинку по длине члена, сама садится, широко разводя в стороны колени и подаваясь бёдрами вперёд: живот к животу, прикрыв веки не для того, чтобы спрятаться, а чтобы сосредоточиться на ощущениях. Руки Сая всё также обхватывают её талию, но губы — везде: на груди, на шрамах, на сгибе локтя и даже в ложбинке за ухом, запутавшиеся в собранных заколкой волосах. Им не нужно любить друг друга, чтобы дарить тепло: солнце, если как следует подумать, не всех любит одинаково: на Косен и в Конохе оно по-разному одаривает тех, кто добровольно подставляется лучам светила. Даже сейчас загоревший Сай всё равно почти белый, а её кожа, раньше приобретавшая почти коричневый загар, остаётся бледно-желтоватой, как песок под их ногами. Когда-то её детство смыло волнами отбоя. Море ушло, оголило выброшенные на берег пески, водоросли и раковины, забирая с собой юную невинность. На Косен осталась лишь тень худшего воспоминания её жизни, но Кику теперь планирует воссоздать здесь что-то хорошее, пусть и недолговечное. От Сая она не даже не думает прятаться на этот раз: смотрит внимательно на то, как сокращаются мышцы его живота, как напрягаются мускулы на руках, когда он приподнимает её за ягодицы. Как приоткрываются бледные пухлые губы, теряя вдохи и выдохи, как кадык вверх и вниз скользит по шее, следуя за движением гортани, когда он сглатывает слюну. Она коленями упирается в песок, опуская голову, и чувствуя, как тонкие пальцы артиста путаются у неё в волосах. Проводит языком по капелькам пота, собравшимся в складке между бёдрами и прессом. Целует и прикусывает судорожную дрожь в самом низу живота. Ей хочется воткнуть в него лезвия хенка и поделиться тем огнём, который горит внутри неё. Не факт, что рассвет они встретят вместе, но и не потеряются. Как две параллельные линии будут идти по жизни, пересекаясь только для того, чтобы поделиться энергией минутного взрыва. Неджи просыпается за день до их возвращения в Коноху.Коноха. 30 марта, 18 лет после рождения Наруто.
Aoi Teshima — Teru no Uta
+++
В палате у Неджи тихо и чисто. На тумбочке стоят цветы от Ино, поверх больничного одеяла лежит плед, который принесли Ханаби с Хинатой, на подоконнике разложены какие-то памятные вещицы от Тентен, Ли и Гая-сенсея. Даже фрукты кто-то занес, которые Неджи совсем пока не нужны. Он в коме пятый месяц, не торопится даже из нее выходить, будто решил отдохнуть за все прошедшие годы. Смешно и грустно, думает Акеми, заходя в его палату и прикрывая за собой дверь. Кишо Тенсей они с Накику использовать смогли, чакры на то, чтобы не дать Неджи умереть у них хватило, но на этом все. Понятное дело, что техника была недоработана, что они не успели довести ее до ума, но неужели все так закончится? Акеми замирает над больничной койкой Неджи, всерьез раздумывая над тем, чтобы придушить его подушкой. Если он собрался умирать, то может сделать это быстрее, избавив всех от ненужных страданий. Жалко, что так она в самом деле поступить не может. Она вздыхает и наклоняется к нему, целуя в то место на лбу, с которого пропала нанесенная много лет назад печать. Больше всего она переживает о Накику, которая вряд ли простит себе смерть этот придурка; больше всего о ней думает, поэтому и не делает ничего. В ее отсутствие Акеми ходит к Неджи сама, что-то даже пытается ему рассказывать, но она не его подруга, сестра или девушка, поэтому ей кажется, что звучит она глупо. — Знаешь, ты достал, — говорит она, проходясь по палате. Она цапает с подноса яблоко и устраивается прямо у Неджи в ногах, свои поджимая под себя. — Вот все говорят, что я себе нашла мудака, так ты и его переплюнул. Два козла Конохи: ты и Саске-ку-ун, — она передразнивает Сакуру, хотя ту ей тоже жалко. Сколько можно жить с безответной любовью? Акеми бы не смогла, раньше бы у нее нервы не выдержали, и она все послала бы далеко и надолго в самых красочных выражениях. Может быть, это плохо, может быть, нет. Она этого так или иначе не узнает, потому что с Канкуро у нее все решилось легко и просто: паззл сложился сам собой, даже каких-то особых усилий прилагать не пришлось. Ей повезло, что понимает она только сейчас. Яблочные очистки падают на разложенную на ее коленях салфетку, пока Акеми неторопливо работает острым кунаем. Этот тоже точил Канкуро — у него давно уже в привычку вошло проверять ее инвентарь, хотя она и сама за ним хорошо следит. Останавливать его, впрочем, у нее и в мыслях нет. Это успело стать каким-то ритуалом для них, чем-то привычным настолько, что он сам тянется к ее сумке, а она даже не обращает на это внимание. Если Неджи не очнется, то у него ничего подобного никогда не будет. Ну и дурак, сам виноват. Акеми вздыхает, кидая на него быстрый взгляд, но он все также спит. Почему все вокруг нее так и норовят умереть? Одна она, кажется, не может этим похвастаться, и не знает даже, стоит ли этому радоваться или нет. — Всегда в одиночку летящий над облаками сокол в надвигающихся сумерках несомненно будет в печали… — Колыбельную матери Акеми начинает напевать даже не задумываясь. Свой голос она не слышит, только материнский. Кагуя-сан перестала укладывать ее спать сама, когда Акеми поступила в академию, но не оттого, что сочла дочь взрослой, а из-за собственного нового назначения. Ее все чаще не было дома, поэтому Яхико помнит материнские песни хуже, чем Акеми. Это она ему потом их напевала, она убаюкивала, перебирая его волосы, каждый раз радуясь, если мать приходила домой раньше и сама ими занималась. Такими моментами они с Яхиком научились дорожить. Таких моментов уже не будет. Отец мертв, мертва их мать, и этого уже не исправить. Голос Акеми начинает дрожать, но она быстро берет себя в руки и продолжает песню. Бабушка с ней почти не разговаривает, видимо, винит в смерти единственной дочери, — Кагуя-сан могла уйти в эвакуацию, но отказалась от этого именно из-за Акеми, — брат тоскует, но хотя бы не злится. — И с чем сравнить сердце, такое, как у идущего с мной? И с чем сравнить сердце, в котором грусть одиночества? — продолжает она, уже разрезая яблоко на дольки. На Неджи она даже не смотрит, поэтому хриплый голос застает ее врасплох. — Ты самую грустную песню выбрала? — спрашивает он, с трудом поднимая голову. Акеми не роняет тарелку, даже дольку яблока, которую уже успела отправить в рот, прожевывает, прежде чем откладывает все в сторону и подается вперед, буквально нависая над Хьюгой. — Умирать передумал? — спрашивает она, упираясь ладонью в подушку рядом с его головой. Пальцами второй руки она давит на его шею, проверяя пульс. Уверенное биение ее успокаивает, как и рука, которая пытается оттолкнуть, уперевшись в плечо. — Слезь с меня, — впрочем, яда в голосе Неджи нет. Ему просто некомфортно оттого, что она так близко к нему. Неженка, думает Акеми, закатывая глаза, но не спеша его слушаться. — Если я с тебя слезу, то ты обратно не отключишься? — Все же, она встает и пересаживается на стул рядом с больничной койкой, не забыв схватить и тарелку с яблоком. На Неджи она смотрит задумчиво и оценивающе, хотя на самом деле Акеми растеряна. Она никак не ожидала, что он очнется вот так вот неожиданно и при ней. Лучше бы здесь была Накику, вот кто обрадовался бы этому пробуждению. Ну, или его кузины, те тоже ведь сюда приходят каждый день. — Где я? — интересуется Неджи и садится. Он двигается с трудом, потому что тело за пять месяцев отвыкло от движения, мышцы одеревенели, хоть даже медики и проводили с ним какие-то процедуры. — А какие у тебя варианты? В госпитале. Ты тут пять месяцев провалялся, скотина, — фыркает Акеми, вспоминая Канкуро после того, как его чуть не убил Сасори. Все же, они с Накику разные, и она не смогла бы уехать. Она ни в коем случае не обвиняет ее ни в чем, не осуждает и вообще была рада, что та нашла в себе силы вернуться домой и посмотреть, что там, но сама бы так не сумела. Сидела бы в палате до тех самых пор, пока Канкуро бы или не очнулся, или не умер, и никогда бы не простила себе, пропусти она что-то. — Почему я не мертв? — наконец спрашивает Неджи то, что по-настоящему важно. Акеми облизывает сладкие пальцы и пожимает плечами. — Кишо Хенка Тенсей. Анэ как увидела, что ты решил откинуться, козой поскакала тебя спасать. Потратила всех моих ящериц, мне добавлять пришлось, — говорит она нарочито небрежно, будто бы ничего из ряда вон выходящего не произошло. — Если тебе интересно, то мы победили, Какаши-сенсей стал новым Хокаге, потому что Тсунаде-сама задолбалась, Саске вроде опять где-то шатается, твой дядя и кузины живы, команда тоже, но Гай-сенсей не сможет ходить, хотя и не переживает об этом, — буквально на одном дыхании выдает она всю самую важную информацию. — Молодец, ты хоть кого-то спас, Неджи! — Ты злишься, — угадывает он, опираясь локтями на свои колени и глядя на девушку. Акеми кидает в него яблочной долькой, не испытывая никаких мук совести за то, что так обходится с больным. — Ты молодец, что спас Хинату и Наруто. Правда молодец, но попутно ты чуть не сломал мне сестру. Зачем ты вообще с ней что-то затевал, если сдохнуть готов чуть что? — Она кидает в него еще одной долькой, пользуясь тем, что ответить ей он никак не может, только рукой вяло взмахивает. Ну, ничего, придет в себя. Ли же встал на ноги, так и этому сила юности поможет. — И ты знаешь, кому пришлось бы собирать ее по кускам? Мне, а не тебе, Неджи. Мне, потому что ты был бы мертвым, если бы не техника той мерзкой бабки, упрямство Накику и мои сейсеки. — Мы шиноби. Ты сейчас мне будешь об этом рассказывать? Ты? Со своим принципом поболит и пройдет? — Неджи поджимает губы, получая в ответ только насмешливую улыбку. — Если бы перед тобой стоял выбор, то что бы ты сделала? А твой кукловод? — Не давай обещания, которые не можешь сдержать. Не давай обещания, которые противоречат твоим убеждениям или каким-то другим уже данным обещаниям, — отбривает Акеми, поднимаясь на ноги и ставя тарелку на тумбочку. — Ты поступил жестоко, а она тебя спасла. Ты поступил жестоко, просто потому что хотел свою совесть заткнуть и в своих же глазах быть хорошим и честным. Сиди тут, я позову Шизуне-сама. — Постой. Где она? — Акеми останавливается в дверях и смотрит на него через плечо. — Где Накику? — Она уехала в Росоку с Саем, — она могла бы не уточнять это, но из какой-то мстительности произносит имя художника и наслаждается выражением лица Неджи. Нет, права Ино, у Канкуро она переняла слишком много. — Не переживай, скоро она вернется. Я сообщу ей, что ты соизволил прийти в себя. Дверь за своей спиной она почти захлопывает, чувствуя разом и злость и досаду. Было бы лучше, очнись он при Накику. Было бы правильнее, если бы она смолчала.