when the party`s over

- Не будет сигареты?  Сонхун от волнения жует губы. Насколько постыдным считается вот так выпрашивать закурить, пока у самого в кармане новенькая пачка? Отчаянный шаг ради привлечения внимания, но пока в голове каша из мыслей и остатков эмоций (остальные потонули в стакане с соджу, размякнув и потеряв всякий смысл) цепляться надо за что угодно.  На балконе дышится легко. С приходом весны ветра перестали ощущаться, как ледниковая угроза, что до костей пробирает дрожью, а небо все больше окрашивается в нежно голубой. Серые бесконечные тучи словно остатки снега тают под еще робкими солнечными лучами, но с каждым днем становилось легче на столько, на сколько позже солнце садилось за горизонт. Сейчас, смотря на то, как густой синевой покрывают сумерки верхушки многоэтажек, Сонхун прямо отдает себе отчет, что уже и не помнит в чьей квартире он находится и по какому поводу. На удивление, данный факт мало волнует. Для человека, что из стен собственного дома выходить практически ненавидит - победа. Информации о том, что точно у коллеги, достаточно. Информации о том, что здесь есть еще кое-кто, тоже.  Хисын не поворачивается, продолжает смотреть в одну точку, что размывается между горизонтом и домом напротив, где постепенно окна озаряются оранжевым светом, одно за другим. В волосах его, серых, похожих на февральский снег, путается ветер с примисью сигаретного дыма. Пригладить бы их, да непозволительно. Спустя мгновение старший все же привстает, убирая локти с перил, и тянется к карману, но на внезапного собеседника даже не смотрит. Сонхун сам себя уверяет, что ему не обидно.   - Давно я тебя не видел. Старший подает сразу всю пачку. Полупустую, в отличи от той, что бессовестно покоится в сонхуновых карманах. Сонхуну бы хотелось не так: сначала бы Хисын все же на него посмотрел бы, а потом, достав одну из сигарет, сам бы протянул ее в руки Сонхуну. Нет, не так, лучше пусть сразу вложит между губ- блять, нет.   “нельзя” - Я обычно на такие...места, не хожу, - мысли все же растекаются словно масло подсолнечное по раскалённой сковороде. Доставая сигарету, он возвращает остальные владельцу.   - Я помню. Звучит болезненно. Интересно, почему так только для Сонхнуа?  Они друг другу никто. Абсолютно. Никогда никем не были, да и вряд ли будут. Но если спросить, что их в конце концов связывает, то один увильнет от ответа, потому что слишком больно и стыдно признавать правду, а второй лишь пожмет плечами, ведь и не задумывался об этом даже.  Зачем Сонхун сейчас оправдывается - непонятно. Ведь это вовсе не преступление вне рабочее время, стоять здесь и делать вид, что социализируешься точно также, как все нормальные люди. У них со старшим такие странные отношения... Друзьями они никогда не были, хотя Сонхун никогда не скрывал того факта, что хотел бы для начла просто дружить. Хисын казался человеком простым и с ним рядом было легко. Легко настолько, что прильнув к чужому оголенному плечу, в голове переключался рычаг, а потом второй, и так один за одним, пока в базовых настройках не происходит абсолютная путаница. У Хисына кожа медовая, а в пьяном бреду кажется, что и на вкус она такая же. На задворках памяти все еще не гаснут воспоминания о том, как старший все продолжает что-то рассказывать и смеяться, от чего плечи его содрогаются, и поцелуй на них размазывается в непонятное, но Сонхуну хочется продолжать. Но продолжения никогда не получается. Все воспоминания, что связаны с этим человеком обрываются, словно сон. Каждый раз пробуждение становится слишком внезапным. Сонхун бы закрыл глаза и заставил себя вернуться ко сну, но все что может по итогу, это прикасаться к алым следам на собственной коже, что остались от прикосновений горячих губ. Подарок на последок - ты не тронулся и тебе это не приснилось. А еще тебе не повезло.  Они и не встречаются. И они когда бы не смогли. Ли Хисын ведь по девушкам, верно? Это общеизвестный факт, и никто оспаривать его не будет даже в мыслях. Он не был тем человеком, о котором бы в офисе, или как раньше в кампусе университета, ходили всякие слухи. Например, о количестве партнерш или о чем-то более откровенном. Но Хисын слишком очевидный гетеро, свободный, причем. И отношения его все как правило свободные. Сонхуну тоже не повезло. Мало того, что он не девушкам, так еще и даже и никто для него. Правда, целуют ли так никого, словно это необходимость первой важности? Пак ощущает себя  тем  самым секретом, о существовании которого и перед смертью не расскажешь. А еще у Сонхуна у самого с парнями никогда ничего не было. Как и с девушками в прочем. Только те, в отличии от старшего, его не интересовали никогда.     У них никогда не заходило дальше поцелуев. Однажды рука старшего все же добралась до ширинки джинс, но кончилось это все... ничем. Во-первых, их грубо прервали и старший просто ушел на чей-то зов, хотя Сонхну хотелось верить, что тогда ему не показалось, как свелись его брови к переносице, а голос стал грубым на резких тонах. Ему хотелось верить, что старший тогда был действительно разочарован положением дел. А во-вторых... Сонхун лишь успел соскочить с дивана, но не добежать до туалета. Надо же, как просто оказывается кончить от одного лишь прикосновения. Узнал бы кто, то слово “засмеял” тут было бы ни о чем. Позорно, и это факт.   В квартире музыка не гремит, но все же смешивается с другими голосами, превращаясь в шипящий фон. Сонхун правда ненавидел выбираться куда-то вот так, не видел никакого смысла в подобных мероприятиях, когда кучка людей давится дешевым пивом и прочей мутной бурдой под звуки, что чистым битом льются из колонок, исключая всякую мелодичность и замысловатость неразбираемых слов. Никогда бы сюда не пришел он и не согласился бы на предложение японского коллеги “просто позависать и отдохнуть”, но, случайно увидев в чате, созданном по такому поводу, тот самый контакт, что еще в прошлый раз обещал себе его удалить, буквально не сдержался. Видели бы родители или тренер, до чего докатился их любимый послушный мальчик...  - Джейк позвал? - Хисын небрежно выкидывает бычок с балкона и тут же тянется за новой сигаретой. Зачем растягивает время? Наконец он повернулся, от чего по спине пробежали мурашки, но виду подавать было нельзя.  Удивительно, как человеческое тело пытается обороняться от мира. Изживая из себя вирусы, оно, по ощущениям, пылает словно в агонии, да выворачивается на изнанку так, что судорогами стягивает все мышцы. Чувства - не болезнь, но сопротивления им порой сродни тяжелой простуде или отравлению. Леденеют ладони, но голову словно погружают в кипяток, от чего кожа горит изнутри и снаружи, а мозги превращаются всмятку. Но Сонхуна учили переносить все болезни на ногах.     - Нишимура, - отрицательно покачал головой и затянулся так, что в носу защипало и подступили слезы к глазам.  Хисын в ответ лишь кивнул.    Сонхун, честно сказать, даже не помнит его имени. Рики? Ники? Черт его знает. Как и понятия не имеет кто такой Джейк. Его ли это квартира? Проработав два года в этой компании, он все еще не уверен, что запомнил всех, кто работает с ним в одном отделе. Об остальных речи идти не могло, слишком много. Главное знает, как зовут старшего менеджера и босса, а там - по делом. Но самое главное знает, что этажами ниже работает он. Но увы пересекаются они слишком редко.  - Метко ты попал, это все надолго, - Ли усмехается с сигаретой в зубах, от чего Сонхун рефлекторно приподнимает уголки губ.  - Иногда...  Иногда что? Нужно менять что то? Выходить из зоны комфорта и терпеть то, к чему душа не лежит? Она лежит вообще не в том месте, а где-то в мечтах в другом месте и под другим человеком.    Человек, правда этот запредельно рядом.    - Ты молодец, - в горле пересыхает, пока расстояние вдруг между ними немного уменьшается, - раньше тебя и силой не вытащить было.  У них действительно странные отношения. Они друг другу никто, но почему-то именно этот никто знает о нем больше, чем самые близкие родственники. Сонхун трепаться языком не любил, да и не привык, но вот от старшего ничего никогда не скроешь, и тот любую мелочь прощупать мог запросто и прочитать тебя так, будто ты детская книжка без глубокого посыла и подтекста.   Стоя на открытом воздухе, перестает его хватать, но Пак затягивается посильнее и мужественно выдыхает, даже не закашлявшись. Не любо курить бывшему спортсмену, но в такие моменты это ощущалась как необходимость. Хисын, усмехаясь, наклоняет голову на бок и, так совершенно легко и непринужденно, берет за руку. Сонхун давится, но загорается лишь сильнее. хочется Дрожь охватывает тело сильнее, словно не этого Пак добивался. Как безнадежно влюбленный подросток, которому смелости не хватит подойти и сказать о своих чувствах тому, кто на тебя даже не посмотрит. Смешно, ведь взгляд черных, как ночь, глаз все же теперь устремлен на него. Сигаретный дым, что слетает с потрескавшихся губ напротив, щиплет глаза, но Сонхун их не смыкает, продолжая рассматривать до боли любимое, но чужое лицо.  Смешно, ведь уже не один год связывает их далеко не школьная влюбленность. Хотя для одного все еще началось в старших классах, а для другого лишь на последних курсах университета. Сонхун перестал винить себя за то, что поступил в то место отнюдь не из-за желания изучать экономику, а лишь из-за больной привязанности к человеку, что на него никогда не смотрел. Уже не важно, что случилось тогда, когда впервые старший на него обратил внимание, или когда губы его дотронулись до сонхуновых. Не важно, как долго позволял он себе быть тем, кто для Хисына лишь друг с привилегиями (они не друзья и привилегии - поцелуи по-пьяне). Ли Хисын - человек не скованный в этом мире практически ничем и никем. А Сонхун... Сонхун лишь молча подстраивается, потому что как поступать по другом - не знает.   Ведь он понимает всю безнадежность ситуации. Мужчина, что никогда не будет с ним, продолжает столько ласково дотрагиваться до его ладони. Звезды, под которыми они родились, никогда не станут созвездием. Они находятся так далеко друг от друга, что невозможно даже запечатлеть их через панорамный вид. Они даже не на одной оси, они в разных галактиках. Если только эти галактики однажды столкнуться, произойдет катастрофа. Вселенная не перестанет существовать, но два небесных тела точно. Сонхуну так хочется прильнуться поближе, но все же стойко остаётся на своем месте. Как бы внутри что-то не завывало тоскливо, принципиальная гордость пытается отвоевать свое. Унижаться пред этим мужчиной неправильно, правда кожа продолжает гореть, подпитываясь изнутри неумолимым. Ладони уже вспотели и хочется стыдливо их спрятать в карманы, но Сонхуну хотелось бы верить, что со стороны не заметно. Ему нужно держать лицо. Даже тогда, когда он сам делает робкие шаги вперед. Терпеть-то он тоже больше не может.  В квартире шумно. Запах пролитого на ковер пива и изнеможённых за вечер тел липнет к коже на щеках и веках. Воздух, словно ньютоновская жидкость, такой вязкий, что ни один глубокий вдох не может насытиться кислородом. Стены узкого коридора давят и хочется стряхнуть с себя всю грязь, что забивается сквозь поры в самое нутро, хочется умыться или даже лучше залезть в полную ванну с головой. Чтобы огородить себя от грохота колонок и тяжести зловонного воздуха.   Хисын, держа за запястье, ведет по коридору все дальше. Сонхуну материться хочется от того, какая квартира это чертовски длинная. Несколько шагов ощущаются в ней как вечность, а пару метров растягиваются в туристический маршрут до самой верхушки Эвереста. Не подготовленного его тащат покорять горы. Собственная трусость так храбро защищает непорочность; уже становится смешно. Хотеть чего то так сильно, сводить все мечты к плотскому, чтобы ноги потом, и мягкие как вата, и несгибаемые, как металл, одновременно не слушались и норовились сменить свой путь, да уйти куда подальше. По спине уже бежит пот, от чего губы стыдливо поджимаются. Слава богам, то единственная внешняя эмоция, на которую способен сегодня Сонхун. С виду и не подумаешь, что двадцатипятилетний девственник идет на верную смерть, драматизируя каждый косяк в этой квартире и минуту проведенную в ней.  Его мысли читают? Ванная комната маленькая. Желтая лампа небрежно бросает свой свет на обшарпанные стены и на двоих, что пришли сюда словно прятаться. Не обрадовавшись такому вторжению в пространство, лампа с треском мигает, норовя потухнуть окончательно. Сонхун еле заметно вздрагивает, от чего рука на его запястье сжимается лишь сильнее. Сердце стучит набатом и Пак зажмуривается. Едкий шум в голове не прекращается, от чего хочется ударить ее посильнее, как заевший магнитофон или старенький телевизор. Один неловкий поворот и он сам натыкается на раковину. Вода из под крана льется холодная, но не успев намочить что то кроме ладони, его за плечи отодвигают назад, до упора. Сонхун успевает лишь ойкнуть, про себя, а вслух зашипеть. Ягодицы сталкиваются с чем-то твёрдым и невысоким, от чего соприкосновение выходит болезненным.    - Только постарайся не шуметь, окей?   Голос над ухом такой хриплый, что самому дышать все тяжелее становится. Не зная куда себя девать, Сонхун руки машинально выставляет вперед, но лишь упирается ими в грудь напротив, что подобно волне опускается и поднимается раз за разом. В глазах темнеет, и даже лампочка, что фактически у них над головами, не спасает - Сонхун все равно ни черта не видит. Лишь шею, по которой тоже сбегает капелька пота и, обрисовав контур ямочки меж ключиц, пропадает за воротником рубашки.   Старший всегда все брал в свои руки. Ситуацию, контроль, Сонхуна. Последнего, конечно, всегда было мало обоим, но сейчас Ли стремился ситуацию исправить. - Пить хочешь?  Черт знает когда тот успел захватить по пути две банки пива. Хисын открывает одну из лишь одной рукой и протягивает вперед, от чего Сонхун давится. Он ненавидит вишневое пиво, но поданное из рук старшего берет с благодарностью. От сладости подташнивает еще сильнее; сейчас бы еще соджу или чего покрепче, а не эту бурду, но Сонхун все еще держится. Из своей Ли отпивает залпом глоток побольше, от чего капли небрежно скатываются по подбородку. Сердце вот-вот сделает кульбит или вовсе решит прекратить свою деятельность в знак протеста что ни на есть настоящим издевательствам, но оправдания всегда можно найти. Сонхун пододвигается ближе. Он свободной рукой неуверенно прикасается к лицу напротив, чтобы наклонить чужую голову чуть вперед. Прикасаясь к губам, он ощущает солено-хмельной привкус; а еще будто нечто раскаленное опускается от макушки вдоль по позвоночнику куда-то вниз. Собственное лицо тоже горит, пока старший поцелуй углубляет и начинает управления брать на себя. Их корабль идет ко дну, их корабль не имеет капитана, а лишь два неумелых моряка, что не могут справиться со штурвалом. Но Хисын смелее. Сонхун ему хочет доверять. Осознавать, что сердце твое безоговорочно откликается лишь на того человека, которому на тебя все равно, конечно, мучительно. Словно боль, от которой не избавиться никакими обезболивающими. Сонхун избавляться и не хотел. Слишком приятно было любить, пусть после каждой встречи он и не мог засыпать потом несколько ночей подряд. Сонхун из-за этого никогда не плакал, как, впрочем, и всегда. Вероятно, было бы ему легче, если бы боль эта вышла через слезы, хоть затопи они всю его комнату или может даже весь мир. Он продолжал размышлять, но при этом абсолютно осознанно выбирал любить безответно.   Любить того, кто не ответит тебе взаимностью - странное хобби, разве не так? Сонхуну абсолютно все равно.    Ему всегда говорили, что он хороший мальчик. Более менее хорошо учится, занимается спортом, не доставляет родителям никаких проблем. Тише воды, ниже травы. Кто бы знал, что в тихом омуте водятся такие черти, что лучше бы никому и правда о них не знать. Кто бы мог подумать, что ему, человеку с виду холодному и безразличному ко всему, так хочется, чтобы его как можно сильнее вжали во что-нибудь, и так хочется на своей длинной шее почувствовать крепкую хватку, чтобы до звездочек в глазах. Сонхун готов прогибаться во всех смыслах, и Хисын идеально подходит для того, чтобы позволить себе это сделать.  Сонхун бы хотел научиться готовить любимое блюдо Хисына. Не важно, что он в принципе не умеет этого делать, но ради старшего бы научился. Не боится порезать пальцы или обжечь кожу. Сонхун боли вообще не боится - привет спортивному прошлому.   Может потому он так отчаянно цепляется за это?...   Хисыну не важно, что будет на столе, но если это будет младший - обрадуется.   Еще глоток. Банка летит куда-то в сторону. Хисын поддевает за края черной футболки и с довольной улыбкой выдыхает. У Сонхуна тело красивое: вытянутое, с кожей сродни дорогому фарфору, мышцы на первый взгляд не такие заметные, но ощущаются упруго под пальцами. Они искусно обрамляют выпирающиеся косточки, и особенно в районе живота выглядит идеально абсолютно.   Оставаясь с самим собой Сонхун любил себя рассматривать. Когда твое тело буквально твое достояние, то не так уж и стыдно оценивать себя словно статую, что выточена таким трудом, о котором вспоминать периодически даже болезненно. Проводя кончиками пальцев по точеным ключицам и опускаться вниз, медленно очерчивая все естественные линии и изгибы, Сонхун, рвано выдыхая воздух, что комком застрял где-то в горле, представлял, чьи именно руки точно также могли бы его касаться. Он представлял восторженный взгляд, и негой растекалось по телу предчувствие чужого возбуждения.   Сонхуну так хотелось верить, что Хисын выдел его таким, каким Пак пытался себя подать.          Сидеть на чужой стиральной машине, в чужой ванной, в которую в любой миг мог завалиться любой, пока шею твою целуют так рьяно... Хисын никогда не церемонился, если действительно хотел. Одной рукой он держит за подбородок попутно длинными пальцами пролезая меж губ. У Сонхуна челюсть сводит, но он, довольно приподнимая уголки рта, как благодарная своему хозяину собачка, облизывает его пальцы. Вторая ладонь где то меж пупка и ширинки джинс. Изнутри все свербит, а сердце пропускает удары ровно в те моменты, когда старший практически кусается. От мокрых звуков, что рождают развязные поцелуи, становится тесно. И в штанах, и в теле. Словно сама кожа и плоть начинают мешать, и хочется избавиться от всего лишнего, лишь бы прочувствовать сполна. У Хисына движения размашистые и быстрые, а у Сонхуна разум не поспевает обработать происходящее. Лишь тело так податливо отзывается на все то, что с ним вытворяют.  С губ слетает приглушенный стон, стоило чужой руке забраться под резинку трусов. Наивно хочется поджать коленки и лицо спрятать в трясущихся то ли от возбуждения, то ли от страха ладошках, но Сонхун лишь глубоко вбирает воздух, пытаясь замедлить ритм собственного сердца сердца, что птицей бьется в узкой маленькой клетке. Все что он позволяет себе, лишь зажмуриться, но внутри закипает такое, что контролировать сложно.  С очередным стоном Хисын останавливается. Поднимает от шеи голову и, хоть и затуманено, но смотрит в глаза строго.   - Я сказал не шуметь, - рот накрывает рука, но с каждым словом спускается все ниже, обводя пальцами контур губ, подбородка, челюсти, останавливаясь на шее и надавливая на нее палцьами, - будь хорошим мальчиком, хорошо?  Под конец давит сильнее, от чего рот машинально приоткрывается, но хрип быстро смешивается с тишиной. Хисын моментом пользуется и целует напористо, позволяя языку своему делать все, что вздумается. Сонхун готов закатить глаза и увидеть звездочки, выгнуться в спине и позволить себе закричать громко. Но не станет. Он ведь и правда хороший мальчик.   Он лишь ерзает сильнее, сидя на стиральной машине и длинными ногами наровит зацепиться за талию старшего, но тот второй рукой, что не держит мертвой хваткой тонкую белую шею, также по-хозяйнически держит его за бедро, практически вдавливая в крышку несчастного бытового прибора и не давая пододвинуться ближе.   Если радость бывает болезненной, то Сонхун точно знает каково это. Позволять делать с собой все что вздумается человеку, что сам никогда не пойдет на такой шаг - какая глупость. Хорошие и примерные мальчики глупыми быть не могут, верно? А Сонхун себе позволял во всей мере. Единственное, что он мог себе позволить. Единственная слабость, которой он уступал. На льду падать не так больно, как падать в чувство абсолютно безнадежное.   Сонхун мазохист и себе в этом отдает полный отчет.  Чужое колено с нажимом раздвигает собственные. От резких движений Сонхуну кажется, что он вот вот упадет, но Хисын наклоняется и практически наваливается сверху, не давая и шанса пошевелиться вообще. Лампочка, не выдержав накала, прощально мигает и потухает окончательно. Стоило последнему источнику света пропасть, как дышать стало еще тяжелее. Словно двое находились не в комнате, а в узкой коморке метр на метр. И куда не повернись - стены. Ловушка, в которой кончается воздух.   Сонхун в чужих руках выгибается. Он не осознает, в какой момент перестает чувствовать под собственными пальцами не уже надоевшую своим присутствием ткань, а разгоряченную и чуть влажную от пота плоть. Как не осознает и в какой момент ремень собственных джинс соскальзывает вниз, а вслед за ним и сами джинсы. Голая кожа напрямую соприкасается с воздухом, но становилось лишь жарче, от чего в голове все окончательно сварилось и сплавилось. У Хисына шея красивая, и Сонхун жадно, но неловко в нее тычется. Солоноватая кожа располагает к себе абсолютно и хочется ее облизать, хочется впиться и оставить на ней такой же фиолетово-красный след, как оставляли на нем когда то.   Все тело потряхивает мелкой дрожью, словно вместо вен под кожей электрические провода. Любое прикосновение - импульс, а касались его везде одновременно. Сонхун тянется к резинке чужого белья и пальцами тянет вниз ровно тогда, когда рука старшего заходит дальше. Из груди вырывается нервный смех, а следом сдавленное мычание, пока ладонь человека, что практически вдавливает его всем своим весом в холодный кафель, проводит по возбужденной плоти размашисто вверх и вниз. Если бы Сонхун умел плакать, то расплакался бы прямо сейчас. Хисын дышит тяжело, словно это его, не чужой, заветной больной мечтой было дотронуться там, где не трогал никто; и шипит, когда собственный член оказывается в чужой руке.   У Сонхуна в глазах мельтешат звездочки, а потом растекаются в непонятное нечто. Но, когда взгляд поднимает вверх, ориентир находит быстро. У Хисына глаза темнеют сильнее, а с приоткрытых губ доносятся с трудом сдерживаемые стоны.   На лице появляется неконтролируемая улыбка, когда рука старшего вновь сжимает его шею прямо под подбородком. Тот слишком быстро считывал любую реакцию, но ситуацию оставлял под контролем даже сейчас. Нельзя, чтобы хоть кто то сейчас из услышал.  - Блять, здесь занято что ли?  Среди гула музыки за стеной, помех в голове и хриплых вздохов послышался голос.   Сонхун на мгновение вернулся в реальность и поблагодарил всех богов этого мира, что дверь они все же успели закрыть. Хисын обернулся и недовольно цокнул языком.   На секунду охватил страх: снова уйдет?  В другую дыхание перехватило снова.  - Молчи, понял? - прямо в губы.  - Как скажешь, хён.  Пока ручка двери беспощадно дергалась, Хисын свою руку вернул в исходной положение, от чего в пояснице словно ударило током, и Сонхун прогнулся вперед прижавшись еще ближе, пытаясь в крепком плече подавить стон. Если приказывают тебе молчать, пока трогают так, не считается ли это за пытку? Но Сонхун все еще мазохист. Ощущение опасности возбуждает лишь сильнее, но он лишь зажмуривается до искр в глазах от нетерпения. Момент - и волна накрывает от макушки до самого низа.   - Блять..  - Умница, - Хисын усмехается и облизывает пальцы, от чего мутит сильнее.   Дверь наконец оставляют в покое, и Сонхун, тяжело дыша, уткнувшись в шею старшего, все отчетливее слышит, как стучит в висках.   - Но мы не закончили. Я вызову такси.  Звездочки в глазах лопаются и окончательно растекаются лужами, чья тугая, упругая жидкость тяжестью разливается по всему телу. Если бы те, согласно всем естественным законам бы просто упали, то Сонхун бы для каждой загадал одно и то же желание: продолжать оставаться никем. Чтобы боль каждый раз мучительно сладко доводила до исступления. Чтобы ничего естественного в этой связи не было. Никогда Ведь для хорошего мальчика главное, чтобы его похвалили.