Нет отношений, кроме рыночных

Они, честно говоря, общались уже довольно давно. Не со школы, как с Адидасом, конечно, но первую сижку и первую распитую бутылку водки друг у друга застали. Этот дебильный симбиоз не радовал особо обоих, но являлся ебательски взаимовыгодным. Желтый был достаточно влиятельным, рассудительным стратегом, делал всё по совести, а Кащей отлично умел изображать агрессивную псину с бешенством и блохами, если ситуация того требовала. Еще и так, что предъявить потом никто не мог ему. Оба быстро поняли, что заинтересованы не столько в земле, сколько в деньгах, бабосиках, рублях, монетах, денюжках. Так и мутили понемногу, видик, сбыт кассеток, диафильмы, шмотки, всё, что можно было протащить и удобно пристроить, все, кого можно было потрясти и получить процентик. Домбытовские полностью осознавали выгоду, а Универсамовские просто не спрашивали, молча бегали по поручениям старшего. Ни друзьями, ни, прости господи, любовниками, они друг друга не считали. Иногда собутыльниками, иногда чем-то типа деловых партнёров, если уж совсем строить из себя хуй знает что. Давно уже общались, ещё до того, как Суворов в армию ушёл, а Некит за кражу сел. Молоденькие были пиздец и тупые. Никита с Вовой. А Вадим всегда был смышленым. Уже тогда вес в группировке имел и уверенно двигался наверх, сначала скорлупу гонял, а потом и старшим стать умудрился пораньше Никиты. А тот загремел на пятёрку. По ерунде полнейшей загремел, пьяный был, башкой не думал, а личико его приметное быстро опознали. Нахуй забыть о нем, конечно, хотелось сразу, но вместо Кащея дела вести с Адидасом не улыбалось. Слишком уж горячный был, такой весь из себя «юноша бледный со взглядом пылающим». Наболтать может лишнего в чужие ушки, настроить, а потом сам не будет знать, что с этим делать. А у Никиты под веками уже будто не огонь, а два уголька тлеют, как чинарики в жестяной банке. На такого можно рассчитывать, можно привязать выгодой, связями, баблом, накорми, налей, не рыпнется. А Кащей и не хотел рыпаться. Нахуя? Когда отмотал, вернулся на родную улицу, совсем диким был, будто зверя из клетки выпустили. Вадим его почти сразу подхватил, помог освоиться, разобраться, а долго нянькаться и не пришлось. Успел Никитка обрасти нужными связями, впечатление произвести правильное, показать себя. Кожу украсили какие-то рисунки, которые Желтухин так и не имел радость лицезреть. Общение своё, откровенно говоря, не выставляли напоказ, но и не скрывали намеренно. Кащей чаще приходил ближе к ночи, когда вся его скорлупа по домам к мамкам под юбки убежит. Приходил, и пропиздеть они могли всю ночь. Стопка за стопкой, обсуждали что-то, рассказывали всякую хрень, уже даже не важную, не полезную, Вадим и не заметил, как стал улыбаться с пьяных шуточек, рассматривать чужие красные веки и чёрные ресницы, странные такие, длинные, как у девчонок в ДК. У обоих были амбиции, у обоих были планы. Кащей явно метил выше дворовой возни и пустых пиздиловок за улицы. Кащей метил, а Желтый уже осуществлял. Кафешка приносила хорошую прибыль, стать крышей для всяких лошариков его парни тоже успешно смогли. Никита последнее время часто приходил с серьезным ебалом, что-то обсуждал, строил какие-то планы и даже по мелочи рассказывал, что мутит. Не просрал бы пятерку в тюряге, тоже уже стоял бы на ногах так же прочно, как Желтухин. Тот был не против помочь, Кащей, хоть и любил выпить или дунуть, был достаточно ответственным и сообразительным партнером, если надо, мог надавить, если надо мог договориться, а таких немного сейчас, способных гордость свою засунуть в сраку, чтоб конфликт утрясти. Романтики и прочей хуйни между ними не было, как и какой-то химии, как обычно бывает. Была скорее уверенность, привычка, будто вы в браке уже лет тридцать и знаете друг друга как облупленных, так хорошо, что слова можете договаривать друг за другом. Оба бесили до одури, но не до ненависти, не до желания стереть, уничтожить, без чего-то настолько сильного и сжирающего изнутри. Такой напор свойственен только двум чувствам: ненависти и любви. Ни того, ни другого меж ними не было. Желтухина Кащей раздражал. Своим голосом этим прокуренным, показухой, театральщиной в жестах и речи, щербинкой этой ебаной. Он знал, что если тот слишком напьётся, да ещё распаляется из-за чего-то, начинает орать, высказывая очередную свою ахуеть какую верную точку зрения, у него глаз косит. И Вадим с этого ржать начинает в голос, а Никита только больше бесится. Летят пустые стаканы, шапка меховая, неудачно легшая под руку, а потом и свистящий смех вдогонку. Универсамовский лицо трет, стараясь сконцентрироваться, улыбается, посылает нахуй еще раз, для верности. Не было в Никите ничего особенного. Даже имя, блять, Никита. Ну чего с него ждать? Первый раз был каким-то глупым, Кащей уже не впервые ночевал у Желтухина, слишком сильно напиваясь и привычно падая на кровать рядом прям в одежде, только пиджак скинул. Руки раскидывает, шлепнув ладошкой прямо по чужому лицу, получает в обратную локтем в рёбра почти сразу, выгибаясь и пытаясь увернуться. От возни одеяло валится на пол тяжёлым клубком, Никита, сползая следом, хватается за чужое предплечье, заставляет себя удержать, тянет к себе, смазано пьяно матерясь. Косой, щербатый, кучерявый, да Вадим бы и в жизни не подумал, что Кащей сможет его хоть чем-то привлечь. Как не подумал, так и не заметил, как ладони легли на чужие бёдра, прошлись по горячей коже, а Никита не стал его отталкивать, даже не врезал в живот, нахуй не послал. Придвинулся ближе, запах одеколона и водки сразу заполз в ноздри, обнял собой всё пространство вокруг Вадика. Губы влажные от слюны прижимаются близко, обжигая, пропуская язык в чужой рот и Желтухин почему-то тоже не сопротивляется. Хотя стоило бы съездить разок по покрасневшему лицу, чтоб в привычку не взял. Это, наверно, первый раз, когда они с кем-то так долго целовались. Было, конечно, чмокнуть в щеку или в макушку в шутку на эмоциях, грубо, быстро, почти как ударить. Кащей такое любил, все его эти объятия, улыбки, прочая показушная хрень. Видно, что бесится, а специально слащаво улыбается, чуть ли ни облизывая тебя. Сейчас вот всё не так было. Долго, честно, не сладко. Слишком долго даже, так, что губы чуть-чуть начинают болеть. От части потому, что не понятно, а хули дальше-то делать, от части потому, что приятно было, необычно, не так, как всегда. Целовать Кащея совсем не как девчонок на дискотеке, пальцы грубые держат крепко, пахнет водкой, потом и какой-то тройнушкой, и рот его со вкусом выпитого алкоголя и выкуренных этим же вечером сигарет. Руки прокатываются по спине, оба одетые, рубашка мнется, сбивается выше, Никита первый решается просунуть колено между чужих бёдер, потеревшись, усмехается в поцелуй, так и не отрываясь от губ Вадима. У обоих член уже давно упирался в ширинку брюк, а алкоголь бил по мозгам, Никита уверен, что согласись Желтухин с ним вмазаться, он бы уже стягивал с него штаны. Уже почти просто лизались, переходя на выцеловывание подбородка напротив, щёк, горла, Кащей больно кусался, разрешая прижимать себя ближе, обнимал, наваливаясь сверху всем телом. Возня какая-то щенячья, ей-богу. Постепенно эти пьяные и дурацкие развлечения заходили всё дальше, какой-то постыдный секрет, как негласный договор с печатью, будто вместе теперь повязаны, один наебет и второй сразу же с ним на дно. Никита в шутку лез целоваться, даже не закрыв за собой двери, не думая, что скажет, если кто-то из парней Желтухина зайдет к тому по делу. Вадим пиздил по чужой кучерявой башке чем попало, заставляя сидеть спокойно и не маяться дурью, чем вызывал бесючие смешки и подъебки. — Че, не хочешь, чтоб мир узнал о нашей нежной и чистой любви? — Ради христа, чистые в этой комнате только мои ботинки, — губы напротив тянутся в ухмылке и Желтый закатывает глаза, — язык свой держи во рту почаще. Они больше спорили или в шутку дрались, валяя друг друга по полу или по постели, пытаясь придушивать, прижимать к полу, локти, колени, кулаки впечатывать в чужое тело. Пьяный запал потрахаться быстро переползал в русло раздражения и взаимных подъебок. Часто так и заканчивали, Никита с разбитой о подоконник губой, Вадим с вывихнутой рукой и свежим синяком на скуле с чувством выполненного долга и полного удовлетворения ложились под одно одеяло, слишком близко касаясь плечами и засыпая от выпитого алкоголя и усталости. Кащей во сне что-то бубнит всё время, дергается иногда, а Желтый ржот тихо, пытаясь с ним спящим разговаривать пока не надоест. Чёткого разделения кто кого отъебет у них никогда не было. Чаще обходились взаимной дрочкой на эмоциях, терлись друг о друга через одежду, чтоб Кащей потом жаловался и ворчал как заебся ходить в мокрых штанах остаток дня. Иногда Жёлтый, выпив слишком много, соглашался отсосать, наслаждаясь тем, как контролирует чужие реакции, иногда Никита разрешал ебать себя между бёдер. Если же обоим пиздец чесалось, очко товарища использовалось эквивалентно ставке, как деньги. Кащей говорил, что это называется играть на интерес. — Че насчет партии? В дурачка разок сыгранем, — очередная стопка проливается в кащеево горло, — карты-то есть? — Есть нарды. — Нарды?! Ебать ты на приколе… — Не матерись. Спорили на это, играли на это: в карты, в покер, иногда и дрались. Можно было эпично и с выебонами устроить поединок при всех, а можно и сцепиться в запертой коморке, сметая всё со стола, хватая ножик, осколок бутылки, ручку от швабры, чтоб посильнее пиздануть. На деньги играть быстро стало бесполезно и скучно, у обоих они были, а гонять туда обратно сторублевку было бестолку. А так, будто азарт реально присутствовал. Сначала Кащей получал с размаха в скулу, затем Вадим цеплялся за чужой локоть, неосторожно попав в удушающий. Столовый ножик в масле от кильки прижимался к горлу, проспиртованное тёплое дыхание на затылке, нет нужды звать на помощь, Никита ему нихуя не сделает. Только убедится, что выиграл, почувствует отсутствие сопротивления и, не убирая нож, второй рукой скользнет по груди под свитер, расстегивая пуговки рубашки, шипя, что тот как капуста оделся. Руки, губы, слюни, много прикосновений, кудрявый затылок под горячей ладонью, привычно огромные стеклянные глаза, это всё останется между ними. За дверью голоса, шум, шаги, Вадим, достаточно тихий и сдержанный, кусая губу до боли сжимает чужие волосы, чтоб Никита тоже ебальник свой прикрыл хоть на минуту. Оба обычно даже не раздеваются, хотя Жёлтому хотелось бы посмотреть, че там за наколки под кащеевой любимой чёрной рубашкой. Сегодня он разрешает кончить себе на живот, цокая на Кащея, вытираюшего сперму краешком скатерти, салфетки же, сука, есть… В следующий раз он оставит Никиту с двумя тузами на погоны, чтоб смотреть потом, как тот, опираясь о спинку дивана, будет прогибаться, обещая ебальник Вадиму отгрызть, если тот его брюки запачкает. Нихуя такого особенного в Кащее, кроме члена Желтухина в данный момент, не было. Привлекал скорее сам факт чего- то неправильного, запрещённого, может поэтому люди и наркоту пробуют, можно и обсудить это с Никитой, если слухи не пиздят. Вадим не особо верил, что тот колется, руки то чистые, а часто пугали, что у нариков все вены исколотые в дырках, язвах, шрамах, буграх каких- то. Ладони проходятся по чужим рукам, ощупывая кожу через ткань рубашки, Кащей нетерпеливо ерзает сам. Из интереса пальцы расстегивают пуговки. — Ну нахера? — Хочу посмотреть за что тебя на зоне петушили… — Иди нахуй, а, — брыкается моментально, пытаясь локтем двинуть по рёбрам так, что приходится чужие запястья удерживать. Под рубашкой белая майка, а на оголенном плече уже видно чуть посиневшего паука. — Они же значат что- то? — Мы чо, о наколках моих пиздеть будем сейчас? — ледяные руки стягивают с предплечий рукава, холод пробегает по влажной пояснице, там, где майка задралась выше. Желтый не торопится и много пиздит, это очень иронично и от этого сильнее бесит. Не хочется давать выебываться только ему и Кащей тянется за бутылкой, — какая ты заеба, а, — отпивая прямо из горла, притягивая к себе Вадима, целует невыносимо мокро и обжигающе, заставляя «Столичную» обжечь чужой пищевод. Он потом правда расскажет, что значат его наколки, покажет еще пару на кистях и одну на ноге, набитую еще в детстве иголкой ради прикола, дебильная шалость, о которой серьезный, подающий надежды старшекласскик Вадим Олегович тогда не смог бы и подумать. Движения пьяные, неуклюжие, стихийные, перед глазами мелькают синеватые картинки на бледной коже, становится насрать на то, что они там значат и почему Никита их не показывал, становится насрать на то, что он там пиздит, скалясь щербатым ртом. Вкус водки и чужого языка во рту заставляет сжимать крепче чужое горло, забывая напоминать быть потише. Ладонь механически закрывает кащеев рот, припечатываясь к влажным губам, выбивая какой-то скулёж и сбитое шипящее дыхание. Сиськи у Никиты нихуевые, не зря мелкий с Адидасом на бокс гонял. Мокрые шлепки о потную кожу занимают все мысли, пьяный яркий и внезапный оргазм накрывает с головой, лбом утыкая в чужое покрасневшее плечо, тот ворчит в руку, почти кусаясь, пора уже отпустить. Кащей ругается несвязно, пихает локтем, пытаясь злиться через сбитое дыхание и душащее, перемешанное с водкой, возбуждение. На ладони вадиминой остается зубастый красный след. — В следующий раз твоя очередь… — веки у Никиты полуприкрыты, пьяный пиздец, оборачивается, взглядом цепляясь за растрепанные волосы Желтухина. Мышцы все как ватные, в ушах гудит и Вадиму самому алкоголь бьет по затылку, будто от одних кащеевых выдохов опьянеть можно, вот же черт проспиртованный. — Это в какой следующий? Ты же говорил, как там… Что я страшный «как жизнь твоя». — Ну-у-у, не так уж… Губы довольно красивые… — язык заплетается, слова еле слышно, непривычно тихо. — Нормально тебя с импортной развезло, мгм? Не то, что местная чепуха разбавленная, — ладонь проходится по пояснице, непривычно вообще видеть Кащея раздетым, он сколько ночевал тут, даже в кровать заваливался в рубашке и сразу отрубался. — Ага, — мурчит почти, глаза прикрывая и утыкаясь лицом в сложенные предплечья, выдыхает глубоко, прижимаясь бедрами к чужим бедрам. Сам себе додрачивает, не меняя даже позы, кусает руки, пачкая кожу слюной. Насаживаясь на чужой член, так как нужно, чтоб кончить быстрее, поджимая пальцы на ногах и давая еле опомнившемуся Вадиму закрыть себе рот, наваливаясь сверху. Ахуенно тепло и тяжело, что-то вязкое и тягучее растекается по всему телу, попадая даже в череп и пачкая мозги. Водка быстро напоминает о себе, как только Кащей прикрывает глаза, выпрямляясь в чужих руках, ложась удобнее и разминая затекшие руки, клонит в сон, так, что он почти что сразу начинает тихо храпеть, носом утыкаясь в угол подушки. — Эй, эй, не засыпай, — кудри сжимает ладонь, Желтухин тормошит его, похлопывает по щекам, — не смей засыпать в моей кровати не помывшись, даже не думай! — Тц, да иди нахуй, можешь сам меня мыть…