Нет отношений, кроме рыночных

Не совсем понятно стало, как кащеево кожаное пальто, белая майка на спинке стула, одеколон в ванной на полочке сумели проникнуть даже в дом Желтухина. Сначала Никита иногда заходил по делу, слишком долго болтая в коридоре через порог, пока Вадим не приглашал войти, потом сам заваливался без спроса, цепляя пальто на крючок, шапку закидывая на полочку и вручая в руки пакет каких-то баранок к чаю. Иногда Желтому казалось, что одним прекрасным вечером он зайдет на кухню попить воды, а там уже в одних трусах, задницей на подоконнике Кащей сидит и тихонько, вытягиваясь к окну, курит в форточку, потому, что дома дымить ему строго запрещалось. Стоило оторвать с десяток листочков от календаря и Никита, в темноте, как сраный таракан, пытающийся незаметно покурить в открытую форточку, перестал быть просто мыслью. Вот он, вполне реальный, сидел на белом подоконнике, прижавшись плечом к промерзшему стеклу, переставив на кухонный стол фикусы и герань, призванные очищать воздух от подобного паскудного внедрения. Желтухина аж передернуло, когда он, забыв о такой незапланированной ночевке, обернулся, чуть не выронив стакан воды: — Ух ты ж блять! Никита! — парень сам подавился дымом от неожиданного вскрика, чуть не выронив окурок из рук, — ой, да шторы мне тут не прожги, куратор территории, тоже мне. Ты че в темноте сидишь? — Так это… чтоб ты не спалил. — Ну, с переменным успехом выходит, — прохладно от открытого окна, далеко не май месяц и февральским морозом тянет по полу, неприятно облизывая босые пятки. А Кащею, кажется, похер на это совершенно. И на то, как по пояснице дует от оконной рамы тоже похер. — Согласен, не очень успешно, — сигарета начинает обжигать пальцы и сразу же летит в ту же форточку на чужой подоконник этажом ниже. — Какой ты паскудник все-таки… — Какой есть, — соскользнув с подоконника, Никита забирает из чужих рук чашку, — как раз пить хотелось, кстати, — разворачиваясь, идет в комнату, по дороге допивая холодную воду из графина. — У тебя полоска от подоконника на жопе теперь. Нахера ему нужна была эта информация и нахера Вадим это сказал, он и сам не знает, только идет следом, морщась от неприятного запаха табака, всё-таки посилившегося в его квартире вместе с Кащеем. Почему-то стало привычно видеть рядышком на своей подушке кучерявую башку, болтать о какой-то хуйне до трех часов ночи, а потом, утром, пытаться разбудить Никиту всеми правдами и неправдами. Дрых он как убитый до самого обеда, будто ни дел, нихуя у него нет. Отмахивался, заползал под одеяло с головой, что-то хрипло мурчал, посылая Желтухина нахер, почти провоцируя прям на башку эту бессовестную вылить всю чашку только-только заваренного чая. Очень сильно хотелось отрицать, как привычен стал ссутулившийся заспанный бледный силуэт на краешке кровати, зевающий, ворчливый и взлохмаченный. Кащей тянул со стола чужой чай, фукая и жалуясь, что ссанина какая-то без сахара, грыз баранки из вазочки на столе, хотя прекрасно знал, что может полезть в холодильник и нарезать себе бутербродов. Готовку он принципиально игнорировал, но вот в ванной зависал почти на час, умываясь, ероша пальцами свои кудряшки, бреясь, заливая шею этим своим вонючим одеколоном так, что зайти после него было невозможно. Сигаретами этими понтовыми, тройнушкой, он будто насовсем оставался жить в вадиминой хате, даже когда опять пропадал, захлопывая за собой двери. Кащей, блять, человек праздник, уходил только чтоб через пару недель или к вечеру опять барабанить в квартиру, игнорируя черную кнопочку звонка. Дышал прямо в ебальник перегаром, с порога вешаясь на шею Желтухину, отмахивался от всех вопросов, только рассказывая про очередной ахуительный план с очень проверенным человечком, скидывая пальто свое прямо на пол. Желтый молча смотрел, как Кащей выпутывается из рубашки, идет к кровати, натыкаясь на вещи, матерится, так до конца и не раздеваясь. — Ты на диван съебаться не хочешь? От тебя воняет как от разливухи круглосуточной. — Ой, сам ты, бля… Желтухин, ну не нюхай меня тогда, будь добр, да? — Помойся хоть сходи, от тебя на всю хату гарыныч. Развел тут русские народные сказки, тоже мне…- Вадим чуть наклоняется, демонстративно морща нос, когда рукой ерошит чужие волосы. Холодный душ реально напрашивается, если и не ради комфорта хозяина квартиры, то как минимум, чтобы снять мерзкое головокружение и ватность, заполнившую конечности. Не хватало еще всю ночь вертолеты ловить. Кащей сначала смеётся, но, чувствуя, как пальцы вплетаются в кудри, стаскивая с кровати, начинает брыкаться, пытаясь встать, пьяный организм не слушается, заставляя неловко почти ползти за желтухиным на заплетающихся ногах, спотыкаясь и цепляясь за его руки: — Ты чо, совсем сдурел? Блять, да я сам бы пошёл, ты нормально мог сказать? — Да, конечно, пошёл бы ты. Давай расчехляйся не тупи, — в ванной прохладно и громко журчащая вода из крана заглушает всё кащеево ворчание, пока тот пытается стянуть майку и расстегнуть ремень брюк. Вещи не поддаются, путаясь в пальцах, выскальзывая, будто специально, одежда летит на пол, чтоб Кащей ебнулся лбом о батарею, пытаясь всё поднять и хоть как-то аккуратно сложить. — Где трусы потерять умудрился? — Ты искать что ли пойдёшь? — расправившись с всеми предметами своего гардероба, присаживается на холодный эмалевый бортик ванны и пальцами бултыхает в воде, морщась, — сварить меня заживо решил? Поднимается белесый пар, зеркало на стене начинает запотевать, зато становится заметно теплее, по никитиному загривку больше не бегают мурашки, пока он сидит на краю ванны, предусмотрительно придерживаемый Вадимом за плечо. — Да, моё коронное, суп из долбоеба. Или может ошпарить для дезинфекции и замариновать тебя? — так он смешно смотрит снизу-вверх, вскинув брови и глядя на Желтухина через ресницы свои чёрные. По Кащею всегда стопроцентно понятно, когда перепил, сразу один глаз косить начинает, забывает он это контролировать, а может просто не получается уже. Очень сильно хочется толкнуть его в грудь, чтоб свалился с бортика в воду. — Я уже продезинфицировался максимально изнутри и снаружи. — Лезь в воду давай уже, проспиртованный, я чо тут всю ночь с тобой возиться буду? — Можем и всю ночь повозиться, — Вадим, заебавшись, все-таки пихает Никиту в грудь и тот, матерясь чуть ли не на казахском, падает в воду, попутно забрызгав всё вокруг. Опрометчивое решение, но оно того стоило, залитый коврик в ванной окупился полностью, как только Желтый увидел недовольное мокрое ебало и прилипшие ко лбу кудряшки. — Ты сучара, ты знаешь, да? — как мокрая собака он трясет башкой, жмурится, трет глаза и прочищает уши, садится более удобно, потирая ушибленное колено и задницу. Синяки, конечно, останутся, но и нехуй так много пиздеть. Стоит подойти, чтоб переключить лейку душа, как Никита обхватывает чужой торс руками, прижимаясь лицом к животу, целует через рубашку: — Раздевайся давай, заебал… — Ты чо, сам помыться не в состоянии? — по ткани расплываются мокрые пятна от волос, капельки скатываются на брюки Желтухина, почти сразу впитываясь. — Нет, утону, помру, что с трупаком делать будешь? — мокрыми уже руками гладит спину, забираясь под одежду пальцами, притягивая к себе ближе, кусает пластиковую пуговку, смотрит опять снизу-вверх, щекой прижавшись к горячему телу. — Пьянь беспомощная… — Получается, да. Вещи все сырые, липнут так мерзко, как Кащей прямо сейчас, гладя мокрыми руками по бедрам, пальцами зацепляясь за ремень. Сам рубашку выправляет, расстегивает пуговицы и тянет к себе. Глупо хочется позволить всё это делать, хотя стоило бы психануть, мокнуть кучерявого башкой в воду и уйти переодеваться, чтоб в проветренной квартире не замерзнуть. Теплые ладони стягивают одежду и Желтухин уже сам вышагивает из штанов. Есть в этом что-то странно-приятное, будто вдохнул в такой душной маленькой ванной чужое опьянение, и оно голову теперь кружит, будто не в кащеевом желудке сейчас стопок шесть, все запитые пивом. Голова устало гудит и приходится поддаться, залезть в воду, путаясь коленками, не замечая, как всё через край льется: ощущения, руки чужие в коротких волосах, губы обветренные на плечах и шее, щекотные черные ресницы на коже. Рот на вкус как «Столичная», а может что подешевле, вода, правда, слишком горячая, будто кости в суп варить бросили. И вот колени костлявые упираются под ребра, Никита переворачивается, укладывая под себя, пытается вместиться вдвоем в узкую ванну, гладит бедра, живот, глаза от удовольствия прикрывает, что-то пьяно бурчит в шею, носом проезжаясь вверх и почти ныряя в мокрые волосы. Неудобно, места мало, тесно, жарко, сыро, тело липкое то ли от пота, то ли от пара, покрывающего кожу мелкими капельками. В руках мыло непонятно откуда, так гладиться и тереться друг о друга приятнее, будто даже и делом заняты. А еще так ванна наполняется пеной, вода мутнеет, скрывая от мыслей и глаз то, как Кащей рукой прижимает друг к другу их члены, укладываясь на бок. Вадим не успевает подумать, как это тупо и неудобно, подушечка пальца трет под головкой, скользит вверх, слегка надавливая на щелку, мысли расплываются, смешиваясь с этой мыльной водой. Руки сами гуляют по чужому телу, проходятся по спине, пояснице, сжимая задницу, притягивают ближе, заставляя вжаться друг в друга бедрами. Вадим уже не замечает этот запах сигарет и привкус водки растворяется в собственной слюне, наполнившей чужой рот, язык скользит по зубам, над верхней губой собираются капельки влаги. Никита утыкается лбом в его лоб, тяжело дыша в самое лицо, глаза мутные, чернющие, будто радужки в них и нет, рукой, зажатой между их бедер, двигает быстрее, сам слегка толкаясь навстречу. Так не хватает шума воды из крана, чтоб немного заглушить все эти звуки, собственное дыхание и кащеевы вздохи. Тепло растекается по телу, сводя мышцы приятной судорогой, всей своей кожей чувствуется жар чужого тела, подрагивания мышц, сбитое дыхание, Вадиму кажется, что он и биение сердца слышит слишком громко, пока обоих не оглушает почти одновременно, как в кипяток с головой. Никита роняет кудрявую башку на его плечо, довольно скалясь, носом трется о щеку. — А нам тут еще домываться… — каждое действие имеет, бля, последствия, о которых Желтухин сразу не подумал. Кащея обстоятельства не очень волновали, пока он, разнежившись, вытягивался рядом, заводя руки под голову, чтоб бортик ванны не давил на затылок. — Да ладно, что естественно, то не безобразно, ага. — Дрочить друг другу в ванне, конечно, пик естественного, как завещали Адам и Ева. — А вот если бы ты решил мне по-дружески отсосать, такой проблемы бы не возникло, — самодовольная улыбочка растягивается на лице, глаза так блестят по-дебильному пьяно, даже пиздануть ему жалко теперь. — Хер тебе откусить надо было, чтоб такой проблемы не возникло. Кащей смеется, пихая острым локтем в живот, домываются быстро, хотя Никита больше просто валяется в теплой воде, прикрыв глаза, пока из душа его холодненькой не поливают, чтоб не втыкал. Топать до спальни приходится по выстуженной квартире, замотавшись в полотенца, чтоб потом Кащей, дрожа всем телом и ругаясь на чем свет стоит, вытряхивал из вадиминого шкафа любые вещи, которые можно на себя натянуть, пока тот в голос ржал с него из-под одеяла. По спине, плечам, груди ползали чуть посиневшие наколки, быстро спрятанные под чужую футболку. — Я трусы твои взял, короче. Нихера из этого возвращать не собираюсь. Плата за температурную экзекуцию. — Поменьше в хате кури, будешь в тепле сидеть. — Вадим! Мне надо как-то успокаивать нервы, я зависимый человек, имей совесть… — О, какое ты слово знаешь! — в лицо летит собственная рубашка из шкафа, а потом Кащей падает рядом, для верности еще и в лоб щелкая: — Я теперь-то спать лечь могу? Ничо тебе не воняет теперь? Ты хорошо проверь, — специально нависает сверху, прижимаясь ближе, Желтухина тыкает лицом в свою грудь, заставляя отпихиваться и фыркать, — перемывать не надо, а? — Да отвали ты со своими расписными сиськами ради христа, ложись уже! — Надо ведь убедиться, что хозяина жилплощади всё устраивает. Язык уже не заплетается, взгляд вполне спокойный и уставший. Ресницы его эти дебильные от фанарного желтого света с улицы растекаются по щекам темными тенями. Смотрят как идиоты друг другу в глаза, Желтухин на пару секунд зависает, чтоб потом с головой накрыть парня одеялом, вдавив в подушку: — Фары гаси уже, заебал.